Два месяца Танька Кравцова, девица бойкая, яркая, незамужняя, систематически обрабатывала свою знакомую Ларису, при каждом удобном случае, напевая ей в уши, какой у нее недалекий, незадачливый муж. И ходит он, словно мешки носит, и взгляд у него дурацкий и руки не из того места растут.
- А что не так?
- Да были бы руки золотые, давно тебе бы новый дом справил, а то живешь в старом, бабкином.
- Он же крепкий, - отговаривалась Лариса. – Ему стоять и стоять.
- Все может быть, только все уже по новому строят, а ты в халупе сидишь. И говорить он не умеет. Так, глазами на тебя блымкает, а кроме «здрасьте» ничего путного из него не вылетает. Вот, например, читает ли он тебе стихи по вечерам?
- Зачем? - не поняла вопроса расстроенная Лариса.
- Я и говорю, какой он мужик, если свою жену развлечь не может. Так любая пойдет себе другого искать на стороне. Скучно вы живете. А дети?
- Что дети?
- Детей то у вас нет. Значит и тут он маху дал. Не мужик, а одно ходячее недоразумение.
Ларисе было обидно от таких слов. И гордость задета женская: кого она себе в мужья выбрала? Недотепу. Где только ее глаза были? И детей у них нет. Наверное, само небо не хочет делиться с ней такой радостью, осыпая цветами жизни соседку Клавдию. Уже десятого рожать летом будет. Вот это Федор работает! Вот это мужик! И сбоя нет у них.
Она провожала Федю, который как раз проходил мимо, пристальным изучающим взглядом.
- Отстань Ларка, не до тебя! – Махнул он рукой и посеменил короткими ногами дальше.
В последнее время ему часто говорили знакомые и не знакомые тоже, а больше посмеивались, что Федя любит не детей, а сам процесс. Мужику надоело быть объектом насмешек и слушать такие шутки, он старался быстрее закончить любую встречу быстрым приветствием, уйти, сбежать, провалиться сквозь землю, поэтому торопился пройти мимо, пока люди не успели открыть рот.
- А я то что? – спросила она сама себя, потому что Федор уже просто бежал от нее в соседний проулок.
Лариска ходила сама не своя. Ей было грустно, одиноко, внутри происходила какая - то непонятная доселе борьба тщеславия, сомнений, желаний, неудовлетворенности, обиды.
Она стала раздражительной, нервной, гремела посудой и стучала дверцами шкафа, доставая тарелки. Семья садилась ужинать.
- Ах , хороша ушица? Навариста! - смаковал Семен. На его щеке блестела прилипшая чешуйка, которую он не заметил, когда мылся. Лариса несколько раз взглянула на нее, это стало последней каплей, возмущение нарастало.
- Слушай, ну хватит хлюпать. Надоело. – Пробубнила она, пристально глядя на мужа. Он только успел поднести ко рту вторую ложку с горячей наваристой ухой, сваренной на ужин из свежей рыбки.
- Что тебе надоело?
- Ты вообще кушать нормально умеешь? Чавкаешь, сербаешь за столом, как корова из ведра в хлеву.
- Ну, знаешь! Ты говори, говори, да не заговаривайся. – Возмутился Семен. – С коровой сравнила.
- А что тебе не нравиться?
- Хлев приплела, корову, совсем меня не уважаешь! – Он налил себе стопочку беленькой. Выпил. Занюхал черной краюхой и продолжил есть. - Может, мне отдельно кушать садиться?
- А садись. Давно пора. А то от тебя бензином пахнет, как от соседского козла.
- Ну ты…
- Что я? Кстати, - ехидно, оценивающим взглядом, посмотрела она на него, - и толку от тебя нет, ни какого.
- А вот это ты зря сказала. Я могу и обидеться. – Ударил по столу кулаком рассерженный муж.
- Да, пожалуйста. На обиженных, воду возят. – Выпалила невозмутимо жена.
Коля подскочил, как ужаленный. Ложка со звоном упала на пол.
- Я это… терпеть больше не буду.
- Ой, напугал! – сказала Лариса, деловито взяв очередной кусок хлеба. Как ни в чем ни бывало, она опустила свою ложку в суп, загребая побольше картошки.
- Раз тебе все не так, значит… - он поднял руку вверх, -- значит…
- Да говори быстрее, а то интерес кончается. – Лениво пробурчала женщина.
- Развод, - бухнул он по столу кулаком так сильно, что тарелки подскочили.
- Согласна, - заключила Лариса и встала, отложив свою ложку в сторону. – Так и быть. Разводимся. Хоть отдохну от твоих закидонов.
- Аааа! Только и ждешь этого, тогда давай...
Он оглядел комнату.
- Тогда… я ухожу от тебя.
Лариса скрестила руки на груди.
- И куда ты пойдешь, куда? На ночь глядя!
- Куда глаза глядят и вообще, теперь не твоя забота, где я буду ночевать. Телевизор с собой забираю.
Он выключил его из розетки и потащил к двери.
- Поставь на место!
- Ага, щас, разбежалась. Он мой.
- Сегодня же пятую серию «деревенской истории» будут показывать.
- Ничего, у тебя своя история не хуже. Смакуй на здоровье.
Через минуту он вернулся в дом.
- И лампу беру, - он складывал вещи на кровать. – Книгу эту. – Он показал ее, подняв над головой. – Кстати кофе, я месяц назад, сам в магазине покупал. И сахар. – Он открыл банку с кофе и насыпал сахарного песка из пакета прямо в кофе до самого верха.
- Ты что делаешь, как ты его пить собрался? Не слипнется нутро?
- А тебе что за дело. Все. Я теперь волен делать что хочу. Яйца будем собирать через день. Я в четные дни, а ты по нечетным.
- Почему это, может я хочу в четные собирать.
- Ладно, согласен, собирай по четным. Мне не так принципиально. – Он вынул из шкафа две рубашки, брюки, полотенце и трусы. Завязал покрывало узлом и потащил к выходу.
- Слова - то какие знаешь! Носки забыл.
- Чего?
- Носки забыл, вот, - Лариса всунула носки в дырочку между узлом покрывала и подтолкнула его на выход.
Через минуту он вернулся в комнату.
- Ну? – вытаращив на него свои глазищи, спросила Лариса, - чего еще?
- Мыло возьму и бритву.
Дверь с шумом затворилась, калитка хлопнула и послышался звук отъехавшей машины.
Лариса вымыла посуду, убрала со стола хлеб, тщательно протерла клеенку и села, опустив руки на стол. Она и сама не поняла, как так все быстро произошло. Всегда в их доме царили покой, тишина и порядок.
- Ну и пусть побегает где. Вернется, знамо дело, куда он от меня. Десять лет, да уже больше, тринадцать, живем душа в душу. Что за муха меня сегодня укусила. Вот глупая. Нет бы остановиться, так сама начала задирать мужика.
Она стелила себе постель. Легла. Прохладная простыня неприятно морозила тело. Было неуютно и страшно. В голове проскальзывали мысли: « А вдруг…». Она отгоняла их прочь, корила себя за несдержанность и глупость, зачем обидела мужика, хороший же он, добрый, верный, любящий. Так и уснула незаметно тяжелым беспокойным сном.
Утро разбудило ее пением петуха.
- Сема, вставай, на работу пора…. – прошептала она, обнимая мужа. Но рука упала на пустое место.
Лариса вскочила, привела себя в порядок и помчалась на велосипеде в гараж.
- А где Семен?
- Хватилась, в поле он, работает. Соскучилась уже или что забыл? – Спрашивали мужики.
- Обед свой дома оставил, передай, - сунула она в руки Петра Прокопыча пакет с едой.
- Во, баба у Сеньки, хороша! Заботливая! – Прокопыч почесал свой затылок, поправил кепку.
- А ты больно не заглядывайся. За нее Сенька, знаешь, что тебе выпишет?
- Знаю, от того и любуюсь ею, пока он не видит. - Последовал смех.
-Ну, ну! Главное без последствий. Мы не донесем.
Вечером Лариса приготовила мясо с картошкой, порезала капусту. Села у окна ждать.
Семен зашел в дом, теребя кепку в руках. Он смотрел на нее из подлобья.
- Семочка, мой руки, кушать будем.
- Так…
- Семушка, прости меня, что на меня нашло, сама не знаю. – Она подошла к нему ближе.
- И ты меня…
Дальше, им не нужны были слова, оправдания, пламенные речи. Любовь сама знает, что делать.
Только через время, Лариса ощутила внутри себя неуловимое движение, словно бабочка выбиралась из кокона, чтобы раскрыть свои нежные крылья и взлететь в небо, порхая с цветка на цветок.
- Семушка! – шептала она испуганно, держась за живот. – Сема!
- Что с тобой, Лара! Тебе плохо? – Он подскочил к ней, в надежде помочь хоть чем-то.
- Мне хорошо, Сема! Хорошо!
Он целовал ей руки, обнимал колени и говорил самые прекрасные слова в мире.
- Любимая моя…
А Танька Кравцова снова вела незримую пропаганду плохих, несостоятельных мужей, среди своих знакомых, желая разрушить семью и увести, брошенного мужа. Только пока плохо у нее это получается. Как говорят, коли любовь крепка, ей не страшны ни какие разлучницы. Ну а если ее не было в семье, то и суперклеем не скрепить угасшие чувства.