Основное мистическое движение романа начинается с момента путешествия Петрова на катафалке. Здесь можно увидеть мотив движения в лодке по реке Стикс, Хароном был водитель. В катафалк Петрова завлекает давний друг Игорь, который постоянно вовлекает Петрова в различные приключения. Причем, надо отметить, что «Даже в катафалке с трупом было более комфортно, чем в таком автобусе»[1]. То есть, обычный городской автобус – это ад похлеще настоящего.
Важным атрибутом в романе выступает общественный транспорт, как объект городской транспортной инфраструктуры. Само место действия начала романа − именно в троллейбусе. Автобус, троллейбус, да и в целом общественный транспорт – это мистические каналы взаимодействия с потусторонним, театральным, лицедейным. Так, в троллейбусе Петров (с первых страниц романа) всегда встречает каких-то сумасшедших и безумных персонажей. Общественный транспорт как сборище карикатурных фигур, в которых, как в кривом зеркале, автор отражает городские психотипы. Это и извращенец-старик, который издевается над девочкой, уступившей ему место. И равнодушная девочка, которая «как ни в чем ни бывало» продолжает свои перемещения из пункта А в пункт Б, будто никто и не пытался оказывать на нее психологического давления с эротическим подтекстом. Это борцы за добродетель и заступники, которые готовы по первому зову кондукторши выкинуть Петрова из автобуса. Это и сама кондукторша – одуревшая от собственной мелкой власти сварливая баба, которая только и ищет подходящего персонажа, на котором можно сорвать злость и который безропотно это позволит. Можно вспомнить сцену скандала в автобусе, когда кондуктор ожидает, что у Петрова нет денег и готовится закатить скандал, а все пассажиры подбираются для поддержки кондуктора. Однако, деньги у Петрова находятся, и кондуктор обращает весь свой первобытный беспричинный гнев на следующих пассажиров. Нелепая ситуация, в которой власть истерически реализует свой деспотизм, а общественность, не смотря на неодобрение ее действий, ничего не предпринимает – только самоустраняется.
Троллейбус это не только своеобразная психушка на колесах, но и театр абсурда: «Взять того же короля Лира, читать-то про него нелегко, смотреть невозможно, а предположить, что в троллейбусе их таких может быть до нескольких штук сразу, – это как пару раз подряд пережить киносеанс “Белого Бима Черное ухо”». «Паша довез его до Площади пятого года (он жил в центре), и Петров долго стоял и ждал троллейбуса»; «Там (в троллейбусе) было очень светло, светлее, чем дома на кухне, и очень холодно, холоднее, чем на улице». Интересно, что Петрова не разделяла любви мужа к троллейбусам, хотя они были гораздо удобнее в отношении маршрута и подъезжали почти прямо к дому.
Игорь – один из персонажей романа «Петровы в гриппе и вокруг него», фигура неясная даже самому главному герою. Так, Петров практически ничего не знает об Игоре, помимо того, что он является его соседом по даче. Каждое столкновение Петрова и Игоря заканчивается невероятными событиями: либо глобальной попойкой, либо приключениями на почве поиска алкоголя. «
«Я дух-покровитель Свердловска, – ответил Игорь, – а то и всей Свердловской области». Замечательно то, что духом-хранителем Свердловская становится правитель Царства Смерти в греческой мифологии – Аид. «АИД» − это аббревиатура, слагаемое первых букв фамилии, имени и отчества Игоря.
«И Петров пил под всю эту музыку, пока тьма не поглотила его вместе со звуками “Hope of Deliverance”». Тьма поглотила его вместе со звуками «We live in hope of deliverance From the darkness that surrounds us…». Достаточно символично. Мотив поглощающей Екатеринбург тьмы продолжается и в других элементах повествования, включенный в пейзажные описания и психоэмоциональные состояния героев, специфику их восприятия[2].
Жена главного героя – тоже мистическое существо. Тот факт, что она пришла «оттуда, где много огня» как бы намекает на ее адское происхождение. Как уже упоминалось, линия героини соотносится с мифом о Персефоне.
Даже поликлиника в романе – это своеобразные Помпеи, где все застыло в муках и страдании.
Центральный религиозный образ, соотносимый с храмом или мистическим местом поклонения – это дворцы культуры. В описании детства Петрова он посещает такой дворец, где встречает «настоящую» Снегурочку – Марину, которая оказывается впоследствии возлюбленной Игоря (Царя Мертвых). Марина, в отличие от Петровой – обычный человек, но человек до мозга костей прагматичный. Рисуя характер Марины, автор будто намерено избегает формировать у читателя ее эмоциональный портрет. Ко всему Марина относится без особого рвения и ни к кому у нее нет сильной эмоциональной привязанности. Странным кажется на фоне спокойствия Марины картина «большой» любви, которую испытывает Игорь-Аид к этой «смертной». Описание их взаимоотношений носит совершенно будничный, поверхностный характер. Для Марины Игорь – всего лишь одно из лиц, не слишком важное в ее жизни (не смотря на то, что девушка была беременна от него). В этом плане, видимо, именно холодность Марины, то, насколько она безэмоциональна и рассудочна и делает ее «Снегурочкой». Даже адскому пламени не удается растопить ее ледяного сердца. В пику ей Игорь – весельчак и хохотун, всегда находящийся в движении, всегда окруженный людьми, событиями, яркими эмоциями. Этот контраст повторяет метафору разности температур и игру «горячо-холодно».
Развязка центрального сюжета также осуществляется именно во дворце культуры, причем, тоже на детской елке, утреннике. В этот раз уже Петров приводит своего чуть не погибшего от гриппа (пусть это только показалось Петрову, но все же) сына. Там он встречает жену Игоря, самого Игоря, перед дворцом культуры происходит финальный разговор между героями. Там Петров вспоминает, что у ног Игоря он видел пса Цербера, чья тень имела три головы, вспоминает, что покойник, лежавший в катафалке, встал и ушел живым.
Таким образом, роман Сальникова «Петровы в гриппе» во многом представляет собой портрет города, двойственный, неоднозначный, портрет города-призрака и города-ада, который разверзается на месте обыденной человеческой жизни, повседневной, будничной, серой и убогой. Реальный Свердловск-Екатеринбург оказывается неотделим от слесарных ям и дачных огородов, комиксов, гениев литературы, аптекарских и автобусных монстров, троллейбусных сумасшедших, античности и загробной жизни. «В романе есть что-то сверх», пишут критики, и это – сверхтекст, Екатеринбург и его мрачные сооружения, серые улицы, его продавцы и менты, автослесари и юные-литераторы, маньяки и убийцы в холодных синтетических пальто.
[1] Сальников А. Петровы в гриппе и вокруг него. М., 2017, С. 219
[2] Редькова И.С. Образ города в западноевропейской экзогетике / диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук / Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова. Москва, 2015, С. 306