Почему именно Китай? Казалось бы, ничего не предвещало. Даже наоборот, в детстве дорога в школу проходила мимо воинской части, а там, за забором – до тошноты жуткие плакаты со зверскими лицами солдат в чужой униформе. И над забором – красная растяжка "Китай – наш главный вр..г". По телевизору мелькали какие-то пропагандистские ролики, показывающие. как на границе марширует, демонстрируя свою силу русскому "бумажному тигру", китайская армия. А до границы – пятьсот километров. Вот так, насмотришься такого "кино", да еще впридачу советских военных фильмов про начало войны в 1941, про наступление немцев, в детской впечатлительной фантазии все это перемешаешь, а потом по ночам просыпаешься от кошмара, в котором ночью через сопку бежишь куда-то в тайгу из горящего города. Бабушка вздыхала "Эх!, С какой страной поссорились!" и поглаживала рукав пушистой теплой кофты с надписью "Дружба" на этикетке.
Это потом, в конце 80-х, появится «пограничный пояс открытости», через Маньчжурию, Хэйхэ, Суйфэньхэ и Хуньчунь в Россию потянутся первые китайские коммерсанты и челноки, и выяснится, что у них обычные человеческие лица, что они много улыбаются, охотно учат русские слова ("длуга-капитана") и испуганно озираются, заслышав громкую речь или крики. Мы, студенты-первокурсники, будем бегать на "китайку" (барахолку, где торговали китайские челноки) за "аудированием" – послушать живую китайскую речь. А они будут просить нас перевести, объяснить непонятное слово, будут угощать китайскими конфетами, такими же "Раковыми шейками", которые мы знали в детстве, но вкус которых к началу 90-х успели позабыть, и острой лапшой, от которой першило в горле и хотелось чихать. Мы будем посмеиваться над стайками китайцев в длинных до пола шинелях с русских армейских складов, шныряющих по магазинам и скупающих горами алюминиевые кастрюли. Все это будет потом, как и первая поездка в приграничную Маньчжурию, первые впечатления, первые фото из Китая. А в пионерском детстве школьный надежный и верный как скала друг Саша тайком показывал мне хранящуюся в семье Библию на белорусском ("тсс, только никому-никому"), а я, чтобы со своей стороны показать, насколько ему доверяю, – потрепанный томик стихов с загадочным названием "Чужое небо" и цифрами "1912" на обложке. Таких книг в приличном советском доме не должно было быть. И автора той книги реабилитируют только лет через пять-шесть, и тогда страна обнаружит, что был у нее такой поэт. Но это тоже будет потом, а пока мы читали, запоминая наизусть напечатанные непривычным шрифтом строки:
Николай Гумилев. Я верил, я думал
Я верил, я думал, и свет мне блеснул наконец;
Создав, навсегда уступил меня року Создатель;
Я продан! Я больше не Божий! Ушёл продавец,
И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.
Летящей горою за мною несётся Вчера,
А Завтра меня впереди ожидает, как бездна,
Иду… но когда-нибудь в Бездну сорвётся Гора.
Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна.
И если я волей себе покоряю людей,
И если слетает ко мне по ночам вдохновенье,
И если я ведаю тайны — поэт, чародей,
Властитель вселенной — тем будет страшнее паденье.
И вот мне приснилось, что сердце мое не болит,
Оно — колокольчик фарфоровый в жёлтом Китае
На пагоде пёстрой… висит и приветно звенит,
В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.
А тихая девушка в платье из красных шелков,
Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,
С поджатыми ножками смотрит без мыслей и снов,
Внимательно слушая лёгкие, лёгкие звоны.
То ли это стихи так запали в душу, то ли бабушкины слова запомнились ("Такая страна!"), но, выбирая, куда пойти учиться, я решительно отвергла все попытки взрослых повлиять на меня и остепенить, и твердила свое: "На китайский!". "Так там же конкурс сумасшедший! Там двадцать человек на место! Может, все-таки, на английский, как сестра? Или на французский? Гюго будешь в подлиннике читать." – "Нет! На китайский". Поступила я на удивление легко – сдала один экзамен и вместе с другими отличниками-медалистами была зачислена, когда остальные еще сдавали оставшиеся экзамены. Но дальше ничего простого и легкого не было: разваливалась на глазах страна, и разваливалось отделение китайского языка – институт не мог предложить преподавателям ни приличных зарплат, ни квартир, зато все это и многое другое (командировки и даже жизнь в Китае) предлагал трансграничный бизнес, торговый оборот между Россией и Китаем рос как на дрожжах. В одночасье мы попрощались со своими классными, молодыми и такими крутыми преподавателями и в притихших опустевших аудиториях остались ждать, кто же придет нас учить. Пришли, точнее приехали китайские учителя, совсем не говорившие по русски. Буквально на пальцах, с помощью мимики, жестов и танцев у доски они объясняли нам тонкости и нюансы своего загадочного языка. В лингафонном кабинете мы слушали китайские тексты с затертых до дыр бобинных пленок, пытаясь угадать, что там за слово прихрипело.
Китай в жизни начался с томика запрещенных стихов, с бабушкиной пушистой розовой кофты китайской фабрики "Дружба", с характерного запаха еды в первой открывшейся в городе китайской чифаньке (от кит. 吃饭 chīfàn – есть, кушать), с мягкой гортанной речи китайских торговцев на барахолке и с юного упрямства, с желания доказать, что смогу. Старый томик стихов затерялся где-то с переездами. И по большому счету Гумилев оставался для меня непрочитанным поэтом. Кстати, это выражение Ахматовой, хотя называя мужа "еще непрочитанным поэтом", она, конечно, имела в виду другое.
К Гумилеву я вернусь позже, когда в жизни появится традиция в духе его стихов: "И вот мне приснилось, что сердце мое не болит, Оно — колокольчик фарфоровый в жёлтом Китае...". Впрочем, это ведь еще Александр Сергеевич первым заповедал: все плохо – уйдем куда глаза глядят, хоть в Китай:
"...Поедем, я готов: куда бы вы, друзья,
Куда б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая:
К подножию ль стены далекого Китая,
В надменный ли Париж…"
А Гумилев писал, словно шел по пушкинским следам:
Воздух над нами чист и звонок,
В житницу вол отвез зерно,
Отданный повару, пал ягненок,
В медных ковшах играет вино.
Что же тоска нам сердце гложет,
Что мы пытаем бытие?
Лучшая девушка дать не может
Больше того, что есть у нее.
Все мы знавали злое горе,
Бросили все заветный рай,
Все мы, товарищи, верим в море,
Можем отплыть в далекий Китай.
Только не думать! Будет счастье
В самом крикливом какаду,
Душу исполнит нам жгучей страстью
Смуглый ребенок в чайном саду.
В розовой пене встретим даль мы,
Нас испугает медный лев.
Что нам пригрезится в ночь у пальмы,
Как опьянят нас соки дерев?
Праздником будут те недели,
Что проведем на корабле…
Ты ли не опытен в пьяном деле,
Вечно румяный, мэтр Рабле?
Грузный, как бочки вин токайских,
Мудрость свою прикрой плащом,
Ты будешь пугалом дев китайских,
Бедра обвив зеленым плющом.
Будь капитаном. Просим! Просим!
Вместо весла вручаем жердь…
Только в Китае мы якорь бросим,
Хоть на пути и встретим смерть!
Так или иначе, но происходило в жизни все именно так. Нехорошо на сердце, неприятности, печаль, тоска – а не рвануть ли нам в Китай для поднятия настроения? Устали, хочется отвлечься, отдохнуть – поехали-ка на Желтое море, погуляем, поедим, расслабимся. Что-то не так в жизни, тупик, надо что-то менять, решать, что-то делать – надо сесть в китайский поезд, взять в руки книгу, читать под стук колес, смотреть в окно на проплывающие мимо города, стройки, реки, глядишь – что-то и прояснится, придет понимание ситуации, а с ним - решение. Как-то случайно получилось, что именно в китайском поезде я ехала и читала: "Да… Этот ваш Гумилев… Нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук. Улыбался, докурил папиросу… Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление. Пустое молодчество, но все-таки крепкий тип. Мало кто так умирает".
Впечатление от прочитанного про Гумилева было очень сильным. Как можно было ничем не ответить?
Н. Г.
Рисунок слов, слагающих рассвет
В далеком и таинственном Китае,
Я так легко и верно угадаю.
Не вы ли подсказали мне ответ?
А дальше можно только налегке,
Наедине с загадочной страной.
神欺灭道*. Shén qī miè dào. Завтра надо мной
Прокатят воды желтой Хуанхэ...
И глохнет высь под бременем молитв.
Сорвавшись, колокольчик разобьется,
И эхом звон по венам разойдется -
Расстрелянное сердце не болит.
*神欺灭道 Shén qī miè dào – боги обманывают, лишая пути – перефразированное китайское выражение 欺神灭道 "обмануть бога, разрушить веру".
Вот так переплетаются реальные события и прочитанные книги, детские и воспоминания и впечатления от путешествий, а все вместе это приводит в конечном итоге в Китай (куда так и не уехал с друзьями Пушкин, где так и не побывал Гумилев).
