— И долго его мурыжить собираешься? Он, может, и не красавец, так ведь и ты – не принцесса. Думаешь, бегать за тобой будет?
Почему-то замираю, сжимая дверную ручку. Хотела зайти в уборную, но там, похоже, снова девочки сплетничают о парнях. Говорить, что ли, больше не о чем?!
Уже собираюсь грубо прервать их тупую беседу, когда тот же голос насмешливо выдает:
— Хочешь быть, как Кривоносова? Озлобленной мужененавистницей? Трусы в горошек и морда кирпичом?
"Вынужден влюбиться"
Часть 2. Лера
С самого утра в доме кавардак. Надя стоит у плиты и на весу взбивает яйца погнутым венчиком. Пластмассовая миска вибрирует у нее в руке. Рядом со мной сидит Лелька и болтает ногой в воздухе и при этом без конца лепечет о школе. Под Надиными ногами крутится Игорек, периодически хватая маму за фартук.
— …и на большой переменке мы теперь тусуемся в классе, — продолжает пискляво вещать Леля. — А все из-за этого придурка!
— Ольга! — строго говорит Надя. — Сколько можно повторять, девочки так не выражаются.
Лелька с сомнением взирает на мать, обдумывая ответ.
— Не хочу омлет, — вдруг вопит Игорь. — Хочу мороженое!
«И так всегда», — думаю я, окидывая взглядом взмокшую Надю.
Она хоть и жутко устает, но знает, как поставить детей на место.
— Этому «придурку», — говорит она, — как вы, милочка, изволили выразиться в присутствии матери, надеюсь в последний раз, ты нравишься. Вот он и проказничает. А вы, мистер, съедите омлет на завтрак, а мороженое получите на полдник. И то, если будете себя хорошо вести в садике.
На несколько секунд мелочь затихает. Но только на несколько секунд.
Когда Надя выливает желтоватую жижу в сковороду и удаляется в ванную, Лелька поводит плечами и выдает:
— Тоже мне новость. Понятно, что нравлюсь. Но от этого он не перестает быть придурком. А у тебя, Лерка, мальчик есть?
— Нет. А если бы и был, я бы точно не обсуждала это с тобой.
— Тьфу, — морщится разочарованная Леля. — Ну так и неудивительно. Ты бы причесалась, что ли.
Почему-то меня задевает фраза этой мелкой нахалки. Почему все вокруг судят о тебе по тому, есть у тебя поклонники или нет? Даже вон ребенок туда же.
— Леля, ты портфель собрала? — спрашивает Надя, возвращаясь на кухню.
— Собрала.
— А если проверю?
Лелька с неохотой спрыгивает со стула, показывает мне язык и улепетывает в комнату. Надя занимает ее место, усаживает Игоря на колени и говорит:
— Ты только не подумай ничего такого, но в чем-то Леля права. Я не про волосы, если что. Просто в твоем возрасте…
Я перестаю ее слушать. Как она вообще может навязывать мне эти так называемые «отношения» с парнями? Она ведь как никто другой знает, что это такое. Надя замужем. И давно. Только вот ее мужик либо на вахте, либо бухой вусмерть. И в том, и в другом случае от него проку нет. Может, она мне еще предложит замуж выйти? Это ведь так прекрасно!
— …не твоя мать, — слышу я краем уха.
Что там было про мою мать?
— Что?
— Ты такая рассеянная сегодня, — устало выдыхает Надя. — Я говорю, что…
— Мороженое!! — орет Игорек и бьет кулачком по столу с такой силой, что моя пустая кружка опрокидывается.
— Угомонись! — прикрикивает Надя, поднимаясь и спуская Игорька на пол. — Я говорю, что ты и твоя мать…
— Кто взял мой учебник по математике? — врываясь на кухню, вопит Лелька. — Лерка, ты?
— Да, я читаю его перед сном, — мрачно отзываюсь я. — Так что там про мать?
— Про чью? — интересуется Леля.
Надя утирает лоб полотенцем.
— Твой учебник на письменном столе, — рычит она. — Игорь, не суй туда руки, пальцы прижмет! А твоя мать… Прости, я забыла, о чем говорила. Отведешь Лельку в школу?
О маме мы обычно не говорим. Я не хочу. Надя это знает, и поднимает эту тему крайне редко, поэтому Лельку я провожаю до школы быстрым, даже агрессивным шагом.
— Не так быстро, — задыхаясь, просит Леля. — А почему твоя мама тебя бросила?
— Я, кажется, русским языком просила не спрашивать меня об этом! — огрызаюсь я. — Не знаю и знать не хочу. Раз бросила, значит, я ей была не нужна.
Какое-то время мы молчим. Леля дышит, как загнанная лошадь, и я специально не сбавляю темп.
Когда мы доходим до школы, она вдруг говорит:
— Ты… это… не расстраивайся.
Смотрю на нее удивленно, странно до жути.
— Может быть, если сменишь прическу, ты кому-нибудь понравишься, — добавляет Леля и быстро забегает в школу.
Знает, засранка, что иначе бы отхватила пинка.
На уроки опаздываю. Замечаю, что у доски маячит новенькая училка. Молодая и явно строгая. Мне она ничего не говорит, зато внимательно смотрит на то, как я продвигаюсь к последней парте, распихивая ногой чужие сумки, и что-то помечает в классном журнале.
Как только я сажусь, Наташка наклоняется к моему уху:
— Какая худая! — с восхищением говорит она, глядя на училку. — Инна Ивановна Палачева. Вместо Кудряшова будет алгебру вести.
— А с Кудряшовым что?
— А пес его знает, — пожимает плечами Наташка.
К доске вызывают Андрея Холодного. Он поднимается, закатывая глаза и поправляя серые джинсы. Резинка трусов все равно торчит. Видимо, он ими хвастается. Пустоголовый болван. Ненавижу таких людей. А еще больше ненавижу всех тех, кто теряет голову от одного вида его мажорских труселей. А таких ведь немало.
Он калякает мелом на доске какую-то белиберду. Палачева диктует задание, сидя за столом и ковыряясь в бумажках. Холодный продолжает скоблить мелом доску.
— М-да, — говорит новенькая училка, поднимая наконец глаза. — Слабовато, Холодный. Три.
— Вы уверены? — переспрашивает мой тупоголовый одноклассник с вызовом. — Подумайте еще раз.
«Ну же, миленькая, — думаю я, — хоть ты не ведись!».
Палачева медленно поднимается из-за стола, не сводя глаз с Холодного.
— Займите свое место, Холодный, — приказывает она. — В следующий раз будете готовиться.
С удовольствием откидываюсь на спинку стула. Хочется аплодировать. Холодный и Палачева несколько секунд воинственно пялятся друг на друга, и женщина побеждает. Поверженный Холодный топает на место, сжимая кулаки.
***
— В столовой опять рыбу дают, — бубнит Наташка. — Вареную. Склизкую. Еще и недосолили.
— Нет, ну ты только посмотри на них!
— И кашу. Ячневую. В общем, не советую, — продолжает гундеть Наташка, глядя в экран телефона.
— Как так можно вообще? Сосутся уже минут пять. Как они дышат?
Наташка поднимает глаза, следит за моим взглядом и усмехается.
— А ты завидуй молча, подруга. Такие, как Андрей Холодный, на дороге не валяются. Катенька отхватила лакомый кусок. Он даже почти что ей не изменяет.
— Почти что не изменяет, — повторяю злобно. — И это, по-твоему, хорошо? Да я бы на ее месте…
— Так, стоп, — Наташка убирает телефон в карман джинсового комбинезона и останавливает на мне серьезный взгляд. — Стоп. Ты не на ее месте. И там никогда не была.
— Ты так говоришь, как будто это плохо.
— А что хорошего, Лер? Честно говоря, я уже устала от твоего негатива. Ненавидишь парней? Я поняла. Но я тебя в этом не поддерживаю. Мне парни нравятся.
— Как… — я замолкаю, пытаясь переварить услышанное. — Как ты сделала вывод, что я ненавижу парней? Мне просто не нравится эта показуха! Ой, посмотрите, мы так влюблены, что не можем перестать слюнявить друг друга! Ну мерзко же.
— А тебе все мерзко, — отворачиваясь, говорит Наташка. — Люди встречаются? Мерзко. Целуются? Мерзко. Любят друг друга – вообще отврат. А знаешь, почему всё так?
— Ну и почему?
Наташка не отвечает. Смотрит на этих двоих задумчивым, даже немного печальным взглядом. Они, кстати, все-таки отлипли друг от друга, теперь просто разговаривают.
Терпение потихоньку заканчивается.
— И?!
— Не хотела я тебе этого говорить, — Наташка смотрит на меня с сочувствием, и меня это бесит, — но, видимо, время пришло. Ты и в правду им завидуешь. Как ты можешь судить других? У тебя никогда не было парня. Они же даже не подходят к тебе – боятся. Знают, что ты в случае чего им бошки пооткручиваешь.
Что ж сегодня за день-то за такой?!
— Чего же ты замолчала? Продолжай! — требую я, чувствуя, как закипаю изнутри.
Уж кто-кто, а Наташка знает меня хорошо. Неужели она действительно так обо мне думает?
— А что говорить? — Наташка опускает взгляд. — Тут все понятно. Можешь на меня злиться и обижаться, но тебе бы надо разобраться в ситуации… ну… с семьей.
Снова молчит. Робко на меня поглядывает.
— Знаю, что это непросто, — примирительно говорит она. — Знаю, что жизнь с теткой – не сахар. Но нельзя же равняться только на них! Надя твоя ткнула пальцем в небо и прогадала. Алкаш и тряпка. Маме твоей тоже не повезло. Но это не значит, что…
— Ладно, я поняла, — обрываю я подругу, не хочу больше это слушать. — Что ты предлагаешь?
— Предлагаю немножечко изменить точку зрения, — улыбается Наташка. — Совсем чуть-чуть. Например, признать, что не все парни – конченные уроды. Как тебе такое?
Снова кошусь в сторону Холодного. Он бесстыдно шлепает Катеньку по пятой точке, а та заливисто смеется. Интересно, что в этом смешного?
— Ты была бы счастлива, если бы я встречалась с кем-нибудь типо него? — хмыкаю я. — Правда, что ли?
— Ну, ты замахнулась, — качает головой Наташка. — Ты, конечно, – твердая семерка, но Холодный – десятка. Тут уж без вариантов. Но в целом ты мою мысль уловила верно. Думаешь, я бы сидела тут с тобой, если бы не уминала по три пирожка в день? И это я про бутерброды еще молчу. Будь у меня фигура, как у тебя, я бы уж повеселилась!
Значит, без вариантов? Офигеть!
— Наташ, — сердито говорю я, — да если б я захотела…
Подруга сосредоточенно слушает, но ее проступающая ядовитая улыбочка мешает думать.
— Если бы я захотела, встречалась бы с кем-нибудь и покруче! — заканчиваю я.
— Пусть так, пусть так, — смеется Наташка. — Тебе-то виднее.
— Что ты за подруга такая? — возмущаюсь я, взмахивая руками. — И вообще день сегодня дурацкий!
— Вон, посмотри, — Наташка указывает куда-то в сторону, — Гребнев с ребятами. Вот он – восьмерка. В пределах допустимого. Можешь попробовать…
Гребнев поправляет очки и, как будто почувствовав мой взгляд, поворачивается и улыбается мне кривыми зубами. Его лицо почему-то от этого перекашивается и становится настолько омерзительным, что я быстро отворачиваюсь.
— Восьмерка? — рычу я. — Восьмерка, да? Вот, кого ты мне сватаешь, значит?!
Больше не в силах этого выносить, вскакиваю на ноги, закидываю рюкзак на плечо.
— А что? Он высокий. И на той неделе у них дома джакузи установили. Да ладно тебе дуться!
Последнюю фразу Наташка уже кричит мне в спину. Называется, хотела поболтать с подругой перед музыкалкой. Скоротать время. Да и ладно. Придется вести мелкую в бассейн.
Звоню Наде и сообщаю эту потрясающую новость. Она меня благодарит и вешает трубку.
К счастью, Лелька по пути в бассейн болтает исключительно о себе и своих успехах в школе. Я ее не слушаю.
Музыкальная школа для меня – отдушина. Здесь я забываю обо всем на свете. Тут пахнет деревом, бумагой и немного пылью. И общаться со сверстниками особо не нужно. Никто и не стремится. Большинство предпочитает молчать и с одухотворенными лицами слушать чье-то пиликанье за стенкой. Однако в этот раз разговор все-таки случается. Правда я в нем не участвую.
— И долго его мурыжить собираешься? Он, может, и не красавец, так ведь и ты – не принцесса. Думаешь, бегать за тобой будет?
Почему-то замираю, сжимая дверную ручку. Хотела зайти в уборную, но там, похоже, снова девочки сплетничают о парнях. Говорить, что ли, больше не о чем?!
Уже собираюсь грубо прервать их тупую беседу, когда тот же голос насмешливо выдает:
— Хочешь быть, как Кривоносова? Озлобленной мужененавистницей? Трусы в горошек и морда кирпичом?
В груди разрастается горячий ком. Хочется умыться. У второй прорезается голос.
— Боже упаси! — смеется она.
Первая тоже ржет, как кобыла. Там, похоже, и кто-то третий есть. Истерично хихикает, с похрюкиванием.
— Тощая ханжа. Поверь мне, на такую ни один нормальный парень не клюнет, — говорит кто-то из них, уже не понимаю, кто именно. — Вот, с кого ты собралась брать пример? Ну, удачи тебе. Сдохнешь в одиночестве.
— Уже ему звоню. Видишь, номер набираю?
Отскакиваю от двери и прижимаюсь спиной к стене. Дыхание рваное, сердцебиение оглушительное. И чего меня так накрыло?
Из туалета вываливается эти каракатицы. Действительно, трое. Одна – молчунья. Способна только на хихиканье. При виде меня начинают громко ржать. И ни следа смущения или раскаяния. Кажется, мы вместе ходим на хор. Потаскухи. Хотя та, что с телефоном, вообще-то всегда мне казалась нормальной. Ни тебе коротких юбок, ни косметики. В тихом омуте, как говорится.
Настроение почему-то на нуле. Учитель по вокалу мной недоволен, даже заканчивает урок раньше, требует разобраться в себе. Достали они все!
По улице иду медленно, домой не хочется. Постоянная суета мне совсем не по душе. Да и из головы не идут эти разговоры и парнях. Проходя мимо школы с темными окнами, размышляю о своей личной жизни. Наташка была права. У меня и в правду никогда не было парня. Ну не понимаю я этих публичных соплей и слюней. Школьные парочки ходят по коридорам за ручку и нашептывают друг другу в уши телячьи нежности. Их за это почему-то уважают. А что они делают, когда остаются наедине? Или они разыгрывают любовь только прилюдно? Да, наверное, так и есть. Кругом одна фальшь. Лицемеры проклятые.
Представляю почему-то Холодного и Катеньку. Они выходят из школы, неловко топчутся на месте, затем по-братски хлопают друг друга по спине и расходятся в разные стороны. Любовь.
Но ведь сколько написано любовных романов! О том, как двое влюбленных могут часами обсуждать самые обыденные вещи и не скучать при этом. О том, как два человека растворяются друг в друге, и плевать на весь мир. Неужели сказки? Или все так и есть, просто я никогда такого не видела?
Я привыкла верить только в то, что вижу своими глазами. Грязная посуда, уставшие женские глаза, опущенные плечи, оборванные беседы, детские капризы и постоянный кавардак в доме и в душе. Вот, во что я верю. Еще в побеги. Всегда можно сбежать, если чувствуешь себя паршиво. Этому меня научила мать. Люди уходят. Рано или поздно. Так зачем привязываться к кому-то, если их уход неизбежен?
«У тебя никогда не было парня. Как ты можешь судить других?» — вдруг всплывают слова Наташки.
«Вот, с кого ты собралась брать пример? Сдохнешь в одиночестве!» — и слова этой туалетной дуры тоже.
Вроде бы это был мой собственный выбор, но все равно становится необыкновенно грустно и одиноко. Меня вдруг охватывает усталость, ноги тяжелеют, а в груди щемит. Еще разрыдаться не хватало.
Наташкино лицо все равно не удается отогнать. То, с каким выражением она выдала, что мне ни за что не светит встречаться с таким, как этот Холодный… И почему это так обидно?..
Чтобы как-то успокоиться, усаживаюсь под куст шиповника и сразу же ветка с иголками впивается в мою спину. Земля прохладная. Вроде бы это помогает, становится чуть легче.
Немного поколебавшись, достаю телефон и включаю фронтальную камеру. В такие моменты слабости и смятения, я записываю послания самой себе. Это здорово выручает, когда нестерпимо хочется наступить на те же грабли. Просматриваешь видео – и отпускает.
Я записала себе послание в тот день, когда пыталась связаться с мамой, и у меня ничего не вышло. Еще одна запись была сделана в тот день, когда я решила влезть в отношения Нади и ее мужа, и, конечно, осталась крайней. А сейчас мне нужно напомнить самой себе, что мне хорошо и без парня. И пусть все вокруг против меня ополчаться, я не стану их слушать и наматывать сопли на кулак.
— Мне не нужен какой-то там парень, — говорю я в камеру и прикрываю глаза: глупость какая-то, ну да ладно.
Вокруг ни души. Правда тишину нарушает какой-то странный скрип.
— Мне не нужен парень, — снова говорю я, — чтобы чувствовать себя счастливой. Я сильная и не пойду на поводу у других. Пусть хоть вся планета разобьется на парочки, я останусь верна себе…
Я вдруг замолкаю, потому что впервые осознаю, что вру самой себе. Я не чувствую себя счастливой. Чем я хуже этой смазливой Катеньки? Почему даже моя лучшая подруга считает, что мой максимум – кривозубый Гребнев?!
В ту же секунду мне в голову прилетает что-то огромное и тяжелое. Телефон выпадает из рук, и я с ужасом отскакиваю от летающего предмета. Сначала я думаю, что это какое-то сумасшедшее живое существо, но нет. Это всего лишь увесистая женская сумка.
Хватаю телефон и поднимаюсь на ноги. Как интересно. Переключаю камеру на основную и смотрю в экран. Прямо под фонарем двое высоких мужчин нависают над хрупкой девушкой. Один из мужиков придерживает велосипед, другой напирает на девчушку, отчего та вжимается в стену. Девушка смутно мне кого-то напоминает. Один из мужиков тянет к ней руки, а она, не секунды не теряясь, вмазывает ему ногой между ног. В голове вдруг проясняется. Велосипед, девушка в клетчатой юбке – все сходится. Это наша новая математичка, Палачева. А эти двое – никакие не мужики, так, подростки.
Поднимаю сумку и двигаюсь в их направлении, продолжая снимать. На этих двоих – маски. У того, что покрупнее, – медвежья. А у страдальца, корчащегося на асфальте, – волчья. Придурки.
Палачева, окинув медведя быстрым взглядом, садится на велосипед и быстро исчезает. Медведь снимает маску. А чуть позже громко называет своего друга по фамилии. Просто идеально.
Я усмехаюсь, фокусируюсь на его лице и выключаю камеру. Запись, как и всегда, сохраняется в облачное хранилище.
— Так-так-так. Кто это тут у нас? — громко произношу я. — Холодный и Буров. Сладкая парочка.