Записки Александра Христофоровича Эйлера
Отец мой Христофор Леонтьевич Эйлер, младший сын знаменитого математика Леонарда Эйлера, родился в Берлине 1743 г. 20-го апреля. Он служил в Семилетнюю войну офицером прусской артиллерии, и по переезде деда моего, согласно приглашению Екатерины Великой, испросил увольнения от службы, на что король Фридрих не только не согласился, но за повторенную просьбу, как уроженца Пруссии, приказал арестовать и посадить в крепость Кистрин, о чем дед мой, имея всегда свободный вход к Екатерине Великой, доложил ей.
Она вступилась за невинного и писала королю, который 17 января 1767 года приказал отца моего освободить и немедленно отправил его с письмом к императрице в Россию. Здесь он был обласкан князем Орловым (Григорий Григорьевич), принят в артиллерию с повышением чина, служил до 1-го января 1799 г. и уволен в чине генерал-лейтенанта с пансионом, после чего жил в деревне своей, в Минской губернии.
В последствии он продал это имение и переехал в Финляндию, где в Выборге купил дом и в десяти верстах от оного мызу Ракалаиоки, на которой 1808 года 20-го февраля, в 6 часов вечера, перешел в вечность, имея от роду 64 года и ровно 10 месяцев. Он был добрейший человек и отличных правил, лучший из отцов, усердный слуга государям и отечеству, совершенно бескорыстен и ученейший из сыновей великого Леонарда; но страдал много от несправедливости, всегда нуждался и не оставил никакого состояния.
Мать моя, Анна Сергеевна, урожденная фон Краббе, дочь эстляндского дворянина, родная племянница начальника всей Российской артиллерии Ивана Ивановича Меллер-Закомельского и вторая супруга отца моего, родилась в деревне Ханау, в 12-ти милях от Дерпта 1755 года 14 октября, вышла замуж в С.-Петербурге 1778 года 3-го мая, а скончалась в Выборге 1813 года 21-го июня, 57-ми лет. Она была во всех отношениях лучшая мать, добрейшая, умная женщина и красавица собою, сохранив это даже под старость.
Родители мои всегда жили скромно и честно, были в нужде и много терпели, при большом семействе, от недостатка. Императрица Екатерина Великая, по собственному избранию, назначила отца моего, в чине артиллерии майора, командиром Сестрорецкого оружейного завода, куда он вскоре после свадьбы своей переехал и где я, первый сын этого брака, родился 1779 года 17-го февраля, в воскресенье, во время обедни.
До десятилетнего возраста я прожил в Сестрорецке, был любимец родителя и тетки и матери моей, много резвился и делал ребяческие шалости. Отец никогда меня не наказывал, но я боялся только его и, примечая по глазам желание, всегда старался ему угождать. По седьмому году начали меня учить, и батюшка преподавал мне сам: арифметику, начала геометрии и алгебру, и столь успешно, что по 10-му году я свободно разрешал почти все уравнения второй степени.
В половине 1789 года батюшка произведен был в генерал-майоры, а как построение всех фабрик из кирпича было окончено, и Императрица лично оные осмотрела и, изъявив благоволение, наградила отца орденом, а матушку бриллиантовыми фермуаром, серьгами и перстнем: то он, согласно просьбе своей, назначен был начальником артиллерии в армии, действующую против шведов, а семейство наше переехало в С.-Петербург, где меня отдали в лучший тогда пансион г. Вейдемейера, а математике обучался я у профессора Николая Ивановича Фусса.
В конце 1790 от шалости навлек я на себя жесточайшее воспаление в печени и в легких, но, по милости Всевышнего, искусством доктора Галеди, спасен, а выздоровел совершенно только чрез 9-ть месяцев.
1790 года 5-го июля определен я в бомбардирский полк сержантом. 1-го ноября, на 12-м году от роду, по ходатайству генерала барона Меллер-Закомельского, произведен в подпоручики армии и определен адъютантом к отцу. По заключению мира со шведами, батюшка остался начальником артиллерии, в Финляндии расположенной, и всех пограничных крепостей. В октябре 1791 года семейство наше переехало в Выборг, где я учился в гимназии, а математике у профессора Тидебеля, усердно, легко и без всякого напряжения.
В свободное время я любил танцевать, часто влюблялся и провел свою молодость в Выборге очень приятно. В 1793 году на Страстную неделю, пастор Валль конфирмовал меня, а 20-го апреля и день рождения батюшки, удостоился я в первый раз принять Святое Причастие. В этот день и следующий, как теперь помню, я чувствовал себя истинно счастливым и даже блаженным.
1794 года 1-го ноября произведен я артиллерии подпоручиком и поступил в 2-й канонерский полк в 1-ю роту капитана барона Левенштерна, с чем вместе и дальнейшее мое образована в науках кончилось.
Батюшка с семейством переехал на жительство в Петербург, а я 15-ти лет от роду остался предоставленным себе и Провидению; но добрые примеры родителей и строго внушенная нравственность спасли меня от соблазна и пороков, которым никогда не был предан. 1795 год занимался я строевою службою, а по вечерам повторял то чему учился. Еженедельно в среду обедал у барона Левенштерна, изредка поддерживал и старое знакомство, хотя очень небольшое.
В начале 1796 года был переведен я в гребную артиллерию и, переехав в С.-Петербург, поступил в 4-ю роту капитана Пухинского. Жил я тогда у родителей, стаивал в галерном порте в карауле, по тогдашним правилам по целой неделе, бывал у родных и довольно часто посещал итальянский театр, стоивший мне каждый раз 50 копеек ассигнациями.
В это лето сгорел Галерный порт, как говорили, от молнии. Огонь с такою силою обхватил сараи с галерами, канатами, пенькою, парусами, смолою и маслом, что вода в бассейне даже вскипала. Люди, спасаясь от огня, погибали в бассейне, причем один Кексгольмский полк потерял более 20-ти человек. Уцелели только две императорские яхты, выведенные в море при начале пожара, прочее же всё погибло; убыток казны был очень велик; производили следствие, но ничего не открыли.
Подобный величайший пожар случился при мне в 1793 году в Выборге. Кучер командира Выборгского полка г-на Адлерберга (Густав-Фридрих (Фёдор Яковлевич)) заснул на сеновале с трубкою во рту, что произвело пожар в самый полдень. Предшествовавшая засуха, большие жары и сильный ветер были причиною, что пламя с неимоверною быстротой обхватило строения каменные и деревянные во всей обширной крепости, а в 4 часа пополудни уже весь город превратился в развалины.
Полковник Адлерберг, человек чувствительный, от скорби умер, а богатое тогда купечество и все жители лишились почти всего своего достояния. При этом общем несчастье замечательны два случая:
1-ое) что три церкви: Русская, Лютеранская и Чухонская, стоявшие между обгорелыми строениями, остались невредимы, и
2-ое) что отцу моему посчастливилось спасти пороховые погреба, в бастионах расположенные, в которых после войны хранилось 11000 пуд пороха. Он при себе приказал замазать все двери и окна погребов толстым слоем глины и беспрерывно поливать оные водою, что предупредило совершенное истребление крепости и всех людей бывших тогда во множестве в городе:, потому что взрыв 11000 пуд пороха без сомнения уничтожил бы не только людей, лошадей, обгорелые стены, но и самую крепость, и фурштаты, уцелевшие от пожара.
Самоотвержение в подобных случаях батюшка почитал своею обязанностью, и тем спас жизнь до 8000 человек и самую крепость, стоящую миллионы рублей.
1796 года 6-го ноября скончалась императрица Екатерина Великая и на престол взошел император Павел 1-й. Приказом его величества я был переведен в формируемый тогда лейб-гвардии артиллерийский батальон, поступил во 2-ую роту капитана Бреверна и переехал на Литейную улицу, в отведенную от города квартиру. С этим вместе я уже навсегда отделился от дома, родителей, живших тогда на Петербургской стороне и, быв беспрестанно занят фронтовою службою и поручениями батальонного командира Канабиха по устройству вводимой тогда в артиллерию шорной упряжи, не мог часто бывать в своем семействе.
Император Павел намеревался совсем уничтожить национальную упряжь, по его приказанию все экипажи в Петербурге и все казенные обозы запрягались в шоры, для придворной конюшни были заготовлены новые, а употребляемые при императрице Екатерине, даже самые парадные с серебром и золотом, отданы в гвардейскую артиллерию, но которые естественно не годились на наших лошадей ростом в аршин 14 или 15 вершков, почему их и променяли на новые гладкие шоры.
Странна была тогда форма времён Семилетней войны: чрезвычайно широкие платья, штиблеты, вонючие свечным салом букли и длинные до пояса косы. Мы сначала сами себя не узнавали; но любезная молодость и добрая воля чего не превозмогут! Я во все царствование императора Павла почти никогда не надевал шинели и до того привык к холоду, что не тяготился быть в одном мундире и при морозе в 20 градусов.
Пред Рождеством хоронили императрицу Екатерину Великую и Петра III-го; великолепие церемониала происходило обыкновенно-принятое при погребении коронованных особ, а войска стояли шпалерою от Зимнего дворца чрез Васильевский остров до Крепости, и отдавали последнюю честь. Уныние и скорбь видны были на всех лицах, а многие плакали и даже рыдали, провожая матушку-царицу.
1797 года 7-го января выступил батальон на коронацию в Москву. От Любани следовала наша рота при Измайловском полку. В Москве нас расквартировали под Девичьим монастырем, а потом переместили в Немецкую Слободу. Лейб-батальон Преображенского полка был размещён на станциях, где Император имел ночлеги и привезен на почтовых лошадях к Петровскому дворцу, где Государь встретил оный в штиблетах и с эспонтоном в руках, провел церемониальным маршем мимо Императрицы и вступил с батальоном пешком в заставу древней столицы, оттуда поехал в Кремль и отслужил молебен в соборе.
Коронация была в светлый праздник 5-го апреля, при которой вся гвардия стояла в параде в Кремле, а мы производили салютационную пальбу. После коронации, Государь вскоре переехал в Лефортовский дворец, где были ежедневно разводы и ученья, а чрез месяц гвардия выступила обратно в Петербург, но все лейб-батальоны и нашу роту остановили в Павловске для содержания караулов в загородном пребывании Императора.
Я знал, что матушка еще в Петербурге, и очень грустил, боясь, чтобы она не уехала, не дождавшись меня, а просить отпуска не смел.
Во время коронации, Государь пожаловал служившим в Гатчинских войсках генералам по 1000 и более душ крестьян, полковникам от 200 до 500, капитанам по 150 и субалтерным офицерам по 100, с правом всем выбирать, где пожелают. Поход в Москву мне чрезвычайно памятен тем, что, имея денщика и лошадь, прожил почти три месяца 35-ю рублями ассигнациями. Я с человеком ел одни щи из одного горшка: скудость научила умеренности и заставила узнать цену деньгам.
Родители мои всегда сами нуждались и не могли давать мне более 50 рублей ассигнациями в треть, а я, зная это, никогда ничего не просил и обходился жалованьем, но всегда содержал лошадь, дрожки и сани. Замечательно в моей жизни было, что, не имея состояния, никогда не брал денег под жалованье, никогда и никому не был должен, никогда не играл в азартные игры, но всегда, единственно от расчётливости, имел деньги.
В Павловске все офицеры по очереди имели счастье обедать у Государя и за одним столом. Ученья, маневры и тревоги бывали весьма часто, из коих замечательна последняя тревога, происшедшая от сигнала почтальона, ехавшего с почтою из Петербурга: трубач лейб-гусарского полка принял это за тревогу и начал оную трубить, барабанщики последовали ему, а все войска опрометью бросились на сборное место, оканчивая одеваться на пути.
Государь, в башмаках, как тогда обыкновенно бывал по вечерам, прогнал прибывших за знаменами подпрапорщиков, вышел из дворца и попал в бегущую толпу солдат; а конная артиллерия, проехавшая по тесноте чрез сад, загородила ему совершенно дорогу. Император чрезвычайно разгневался, прогнал войска в казармы, поехал туда, не переодеваясь и сам произвел следствие.
Виновным выдали Преображенского барабанщика; его наказали, а дежурные по войскам и батальону, лейб-гвардии Преображенского полка капитан Тутолмин и поручик Болотников, тут же были разжалованы в рядовые; но чрез три дня, по просьбе Наследника (Александр Павлович), прощены.
13-го августа сего года был произведен я за отличие по службе в поручики, причем обошел шесть человек старше себя, а 18-го выступили мы в С.-Петербург; на другой день поехал я к матушке, которая жила у старшей сестры своей Елизаветы Сергеевны Гебенер, на Охтинском пороховом заводе, и почти ежедневно после того там бывал, познакомился хорошо с семейством тетки и был принят искренно, как ближний родственник. В сентябре месяце матушка отправилась с сестрами и братьями моими к отцу нашему в Несвиж.
1798 года 28-го января родился великий князь Михаил Павлович и в тот же день наименован генерал-фельдцейхмейстером и шефом л.-гв. артиллерийского батальона и 1-й роты, в которой я состоял старшим поручиком. Страсть к службе и привычка к тихой жизни отвлекали меня от развлечений; я уже тогда твердо постигал все правила фронта, и это сделало меня любимцем всех батальонных командиров: Канабиха (?), Базена (?), Амбразанцева (Николай Дмитриевич), Корсакова (Алексей Иванович), и самого графа Аракчеева.
Каждое лето 1798, 1799 и 1800 годов посылали меня почти чрез неделю с двумя орудиями при гвардейском батальоне, отравляемом по очереди в места загородного пребывания Государя, для содержания караула; когда же предвиделись маневры, то нередко оставляли меня там по месяцу и по два; потому что надеялись, что я во фронте не наделаю ошибок, за каковые в те времена часто отставляли начальников, и я, робкий в обществах, бывал во фронте пред строгим императором как дома, никогда не был штрафован и получил от Государя в 1798 году хорошие английские золотые часы, в 1799 году бриллиантовый перстень и в 1800 году из собственных рук Императора, орден Св. Иоанна Иерусалимского.
После посвящения, Его Величество обнял меня, поцеловался три раза и сказал: "поздравляю тебя, любезный мне брат", в каких выражениях был написан и рескрипт; но оный отбит французами после Аустерлицкого сражения (1805).
В том же году, 8-го октября, произведен я был без ваканции, на 21-м году от роду в гвардии штабс-капитаны и назначен командиром генеральской роты, что ныне легкая № 1-й, хотя в то время было в батальоне два капитана и два штабс-капитана без рот. Ежедневно, от 6-ти часов до обеда, а нередко и по вечерам, занимался я службою и обучением солдат, которые в моей роте всегда были лучше других.
Обедал я редко дома, более у родных, а по воскресеньями всегда у Анны Карловны баронессы Меллер-Закомельской, и непременно раз в неделю у командира Охтинского порохового завода дяди моего Гебенера, куда влекла меня страсть ко второй его дочери Елизавете, истинно прекрасной собою. Я жил тогда на одной квартире с её братьями, от которых всегда знал, когда и у кого семейство их будет в городе, и сам туда же отправлялся.
1800 года, в начале июля, был отправлен я с четырьмя орудиями в Петергоф; после 22-го, двор переехал в первый раз в Царское Село, куда и я перешел с артиллерию. Здесь Император нередко приходил к моему разводу, состоящему из фейерверкера и 7-ми рядовых, которые содержали пост под колоннадою, подле лестницы кабинета Его Величества; всегда оставался доволен и хвалил знание людей своего дела, а великие князья называли меня "счастливцем".
Их высочества знали мое усердие к службе, часто становились сами к орудию, заставляли собою командовать и были хорошо ко мне расположены, особенно великий князь Константин Павлович. В конце 1799 года приезжали в Петербург и останавливались у дяди моего Николая Андреевича Гебенера, батюшка с тетушкою Авдотьей Ивановной Меллер.
Намерение отца моего было определиться вновь в службу, но ему (едва ли добросовестно) это отсоветовали, и он чрез месяц уехал, даже не представившись Государю, который прежде его очень любил, а бывши великим князем был и в переписке с ним (тогда семейство наше жило в Минской губернии, в деревне Козлов-Берег, купленной у генерала Беннигсена за 18000 рубл. ассигн. и в 1802 году проданной за 35000 рубл. ассигнациями).
Я почти ежедневно бывал у дяди Гебенера и ближе познакомился с его второю дочерью; ей было 14 лет, она цвела как лучшая сентифолия, была истинно прекрасна и неравнодушна ко мне, а в день отъезда отца моего первый поцелуй запечатлел нашу вечную любовь. К масленице 1799 года приехали в Петербург их высочества женихи: великой княжны Александры Павловны палатин Венгерский (Иосиф) и великой княжны Елены Павловны принц Мекленбургский (Фридрих Людвиг Мекленбург-Шверинский).
Горы стояли при деревне Охте, и катанья были ежедневные. В последний день масленицы я был в карауле на арсенальной гауптвахте и, в течение короткого тогда дня, выходил и отдавал честь проезжающим 108 раз, в том числе 13 императорской фамилии и 4 раза самому Государю. Того же года, с 4 на 5 марта, я также был в карауле ночью; мороз превзошел 33 градуса, потому что во всех термометрах в городе ртуть ушла в шарики и сделалась ковкою; часовых надо было беспрерывно сменять; у меня в карауле только 4 человека ознобили уши, а у других было гораздо более, и даже лишившихся ног.
После сего вышел приказ Императора, чтобы при морозе более 10-ти градусов разводы были без церемонии, а более 15-ти градусов в шинелях сверх мундиров, в фуражках и наушниках. Это благодетельное распоряжение приписывали тогда ходатайству лейб-медика Виллие (Яков Васильевич). В начале мая месяца я вступил с очередным батальоном в Павловск, где в половине лета были свадьбы великих княжон: Елену Павловну венчали первую в Воскресенье, а в следующее чрез неделю Александру Павловну.
Две недели продолжались праздники, балы сменялись театрами и гуляньями в разные места и по воде. Все офицеры гвардии, в Павловске стоящие, всегда приглашались в театры и на балы, на которых по большому числу придворных чинов могли не танцевать, но на внезапно назначаемых балах в загородных пребываниях должны были непременно участвовать в танцах. Из отличной тогда французской труппы первыми актрисами были г-жа Шевалье и г-жа Вальвиль, большая любимица военных.
Стоянка в Гатчине всегда была самая трудная, как по отдаленности казарм от дворца и учебного поля, так и по большой грязи на улицах, бывавшей там в дождливое время, а между тем обязаны были по службе, собственной надобности и даже для удовольствия все пешие офицеры ходить пешком, а конные ездить верхом.
Закладка Михайловского замка (что ныне Инженерный) примечательна тем, как говорили тогда, что чрез три дня по восшествии на престол императора Павла, часовому, на месте этом стоявшему, якобы ночью явился Архангел Михаил и приказал ему известить Государя, чтобы Его Величество тут же построил себе дворец.
В конце 1799 года замок этот еще не был отстроен, и Император предполагал всю зиму провести в Гатчине, где дворец построен из ноздреватого камня, как и казармы для войск. В ноябре начались очень сильные морозы, и не только солдаты, но и императорская фамилия заболела гриппом; с перемещением же всех в Петербург болезнь распространилась и в столице. От эпидемии этой умерло множество людей, а Семёновского полка в одной роте Наследника скончалось 17 головных людей.
Генерал Корсаков, видя горесть по сему случаю его высочества, приказал мне выбрать из всего гвардейского артиллерийского батальона 16 самых рослых и лучших солдат и отвести оных к Наследнику для перевода в Семеновский полк, чем великий князь был очень доволен, принял генерала Корсакова, и даже меня, очень милостиво и много нас благодарил. Заключу это прошедшее описанное время виденным смешным происшествием.
Служащий в Павловске из Гатчинских войск г-н X. женился в Москве во время коронации императора Павла, а в Павловске родился у него сын, которого вздумал окрестить со всем великолепием. Мудрец своего рода г. X., зная, что пред каждым парадом делается репетиция, распорядился таковою же и для парадного ужина. Для сего, накануне крестин, осветил он свою низколежащую квартиру, приказал накрыть стол на 24 человека и посадил за оный всю свою дворню и других разночинцев, занял сам хозяйское место, а лакеям дал наставление прислуживать, подавать пустые блюда и менять тарелки, но к несчастью они не умели сыграть эту комедию.
Хозяин сердился, кричал и, наконец, вскочил, лакеи же, охраняя свои лица, пороняли блюда и тарелки. Г. X. их переколотил, а представительных гостей разогнал на конюшню и в прачешную. Тем и кончилась знаменитая репетиция, о которой мы, зная, смотрели в окошки и после передали великим князьям чрез их адъютантов, чему их высочества много смеялись.
1801-го года 11 марта скончался император Павел I-й и 23-го того месяца происходило погребение. На престол взошел император Александр I-й. На святой неделе того же года, во всех войсках отрезали косы и букли, а я получил приказание обмундировать себя и одного рядового во вновь предполагаемую форму, в которой с бомбардиром Коробейниковым представлялся Государю в кабинете, только при князе Волконском (Петр Михайлович).
Его Величество внимательно осматривал все части одежды и изволил утвердить оную без всякой перемены для всей артиллерии, только с тою разницею, что гвардейская артиллерия должна иметь бархатные воротники и обшлага, а полевая суконные того же цвета. В мае месяце начались ученья на Царицыном лугу. Император изо всей артиллерии смотрел только мою роту, был доволен и объявил благодарность.
В конце июня я простился весьма неравнодушно с будущею женою и выступил в Москву для коронации. Батальон следовал отдельно в полном своем составе и расположился в Москве в Немецкой Слободе, куда приходило столько свах, что я, наконец, приказал вестовому их выгонять. В древней нашей столице было странное обыкновение: старухи ходят со списком невест, с прописанием лет от роду и приданного, обыкновенно не менее как вдвое увеличенного на бумаге, предлагают выбрать любую по мысли и назначают свидание в какой-нибудь церкви, но большею частью у Никиты Мученика (здесь на Старой Басманной).
Коронация императора Александра происходила при обыкновенном церемониале 15 сентября, а в октябре мы возвратились в Петербург. По приходе батальона в Петербург, командиром оного назначен генерал-майор Вильгельм Берг (?), у которого в доме я остался жить и где поместился полковник князь Лев Яшвиль, отличный служивый. Между нами родилось соревнование, а от того вверенная мне рота, без хвастовства лучшая из пеших, еще усовершенствовалась.
1802 года в начале лета взорвало на Охтинском пороховом заводе сушильню и крутильню, причем 19 человек растерзано на части. Генерал Корсаков брал меня с собой на следствие; виновного предали суду, но и командир чрез год получил увольнение от службы с полным пенсионом. Летом того же года приехал батюшка со всем семейством в Петербург, а осенью сестра Блондина Бекман с мужем и брат Федор; они поместились у батюшки, а я оставался на своей квартире; утро занимался службой и одиночным ученьем, а остальное время проводил у родителей.
1803 года в феврале уехали: сестра с мужем и брат Федор в Волынскую губернию; вскоре затем и батюшка со всем семейством в Выборг, где он купил дом, а в 10 верстах от города мызу Ракалаиоки. В начале весны переместилось семейство дяди Николая Андреевича Гебенера с Охтинского завода на Выборгскую сторону в дом Пастухова, а потом на Пески в купленный им домик; по влечению сердца я почти всякий вечер проводил у них и до того влюбился, что часто, возвращаясь на квартиру, у меня кружилась голова и делалось дурно.
Мая 3 праздновали столетие С.-Петербурга: город, Летний сад и большое число судов на Неве были иллюминованы отлично; погода теплая и ясная соответствовала торжеству, а гуляющих везде и особенно в Летнем саду из лучшей публики было множество. Экипажей было столь много, что они едва помещались на пространстве от Гагаринской пристани до Мраморного дворца, и при этой тесноте в 11 часов вечера внезапно разразившийся дождь наделал чрезвычайную суматоху, особенно при тогдашних дамских костюмах.
В это время артиллеристы интриговали, чтоб удержать от принятия в службу графа Аракчеева; но все хлопоты и усилия оказались тщетными: в конце мая 1803 года граф Аракчеев назначен инспектором всей артиллерии и командиром гвардейского артиллерийского батальона. Он осмотрел роты, нашел мою лучшею и исправною, и с того времени всегда особенно ко мне благоволил и отличал от прочих. В июле приступили мы к реформированию батальона из трёхротного в четырёхротный состав, но роты оставлены были по-прежнему, каждая в 10 орудий.
Служба при графе Аракчееве сделалась во всех отношениях строгая, но требовалось должного и возможного; надо было фурлейтов (здесь обозных солдат), обращенных в младшие канониры, обучать маршировке и всем движениям фронта, а лошадей артиллерийских, названных строевыми, убирать на правилах всей кавалерии, чем я не только не тяготился, но утешался, потому что видел, что усердие мое замечается.
В 1803 году приезжало в Петербург много иностранных принцев и вельмож. Всем им показывали артиллерию, но только одну мою роту; следовательно, у меня было много занятий, которые обыкновенно продолжались от 6 часов утра и до 2 часов пополудни.
В Киеве, ноября 8 я женился. Жена моя, как и я, родилась в Сестрорецке 1785 г. 20 июня. В это время получил я из Петербурга известие, что граф Аракчеев приказал очистить для меня полковничью квартиру в доме г-на Самборского, на Неве, в бельэтаже и с балконом, вообще столь хорошую и удобную, что и в последствии, командуя сам батальоном, я не переменял оной. 1 июня выступил я с ротою в первый раз в лагерь, а 6 августа Государь на Преображенском празднике лично объявил всей гвардии поход в Австрию против Наполеона. Мы приступили к покупке лошадей по военному времени; 16-го были готовы, а 19-го выступили.