(С) Богачев А.В., 2022
Мне часто приходится работать с музейными коллекциями и в России, и за ее пределами. Я глубоко убежден в том, что археолог должен изучать древние артефакты не чьим-то прорисовкам, а самолично или, в крайнем случае, по качественным фото (об этом я рассказываю подробно в нашем видео). И если говорить об урновых захоронениях, то самый необычный сосуд-урну я увидел в археологическом музее Гамбурга. Она изготовлена из качественной бронзы германским населением в 1 веке нашей эры. Когда же появилась традиция захоронения праха умершего в урнах?
К урновым захоронениям археологи, как правило, причисляют погребения, совершенные по обряду трупосожжения на стороне с последующим помещением кальцинированных костей (праха) в глиняный сосуд (урну), который, в свою очередь помещали в погребальную камеру.
Под этой формулировкой подразумевается некий синтетический признак, в котором воедино слиты несколько самостоятельных (аналитических) признаков (Богачев, 1992). И если говорить о признаке «урна», то в коде для описания погребального обряда И.С. Каменецкого признак «IX–43 Гроб» представлен семнадцатью значениями, в число которых входят: «8 – каменная урна в виде саркофага; 9 – глиняный оссуарий; 10 – урна; 11 – урна, покрытая крышкой или миской» (Каменецкий, 1986. С. 143). Если говорить о содержимом урны, то в нее могли помещаться как остатки кремации (очищенные от золы или не очищенные), так и фрагменты тел, не подвергавшиеся воздействию огня. Сами урны могли находиться в погребальных камерах разного рода (простая яма, катакомба, сруб, каменный ящик и проч.), которые, в свою очередь, могли быть размещены под насыпями курганов или на бескурганных кладбищах, в «домиках мертвых», склепах, мавзолеях или даже в нишах стен. И, наконец, урна могла быть антропоморфной, зооморфной, а также в виде горшка, ящика или амфоры.
Согласно классификации специалиста в области погребальной обрядности древних обществ Ю.А. Смирнова, погребальная урна это своего рода некий дублирующий объем (дополнительное вместилище), в которое помещается тело или его останки: «Такие дублирующие вместилища, если их несколько и все они предназначены для тела или останков одного умершего, могут вкладываться друг в друга и уже затем помещаться в основной вмещающий объем. Основной вмещающий объем (собственно погребальное сооружение), как правило, является стационарным, нетранспортабельным, в то время как дублирующий объем обычно представляет собой переносное вместилище. Типологически таких дублирующих объемов три: 1. Вместилище типа ящик (обычно – контейнер, т.е. дискретная емкость в виде короба, чаще всего подогнанной по размеру крышкой: гроб, ларь, ковчег, саркофаг, ларнак и пр.). 2. Вместилище типа сосуд (обычно резервупр, т.е. емкость переходного типа от дискретной поверхности к непрерывной: урна, горшок, корчага, пифос, бочка, туес, амфора, ваза и пр.). 3. Вместилище типа мех…» (Смирнов, 1997. С. 51–52).
Все эти моменты необходимо, так или иначе, учитывать при сравнительном анализе материалов. На наш взгляд и изучение массового материала, и исследование редких археологических явлений могут дать верное направление научного поиска.
Если говорить о европейских материалах эпохи неолита – энеолита, то известны редкие комплексы, когда в урну помещались не остатки кремации, а какая-то часть тела, не испытавшая воздействия огня. К примеру, одним из любопытнейших экспонатов Гамбурского археологического музея является урновое захоронение культуры шнуровой керамики с фрагментом человеческого черепа, не испытавшего воздействия огня. Этот, найденный в одном из районов Гамбурга (Metzendorf-Woxsdorf), комплекс представлял собой ящик из плотно подогнанных каменных плит, внутри которого под перевернутым большим округлобоким горшковидным сосудом-«стаканом» в керамической миске находился человеческий череп. Он датируется 2200 гг. до н.э. и не типичен для районов Северной Германии. Наиболее близкие аналогии такого рода захоронениям (череп в миске, накрытый горшком), известны в Богемии (Archaeological Museum Hamburg. P. 53). На памятниках неолита в Юго-Восточной Европе известны захоронения человеческих черепов в керамических урнах. Наиболее раннее «происходит из слоя III теля Азмак во Фракии и относится к культуре Караново I. Керамический сосуд содержит несколько черепов и отдельные кости» (Бочваров, 2010. С. 118).
Нам представляется, что такого рода материалы могут маркировать некую условную линию перехода от погребальных традиций эпохи неолита (когда в гробницу-ассуарий помещались скелетизированные останки человека) к собственно классическим урновым трупосожжениям эпохи энеолита – бронзового века.
Важно отметить еще одну очевидную деталь, сближающую гробницы со скелетизированными погребениями 3300–2200 гг., например, из Южной Франции (Musee Fenaille, 2003. P. 58) с урновыми трупосожжениями, например, культуры шаровидных амфор 2900–2000 гг. (Свешников, 1983). Это дольмены – сооруженные из больших камней, погребальные камеры, которые, согласно классификации Ю.А. Смирнова, являются основным вмещающим объемом.
Широко распространенная в Европе культура сооружения гробниц из камня, по мнению исследователей, зародилась в ее западных областях. Но лишь в Восточной Европе в погребениях восточной группы культуры шаровидных амфор, этот признак («гробницы из камня») достаточно определенно связан с признаками «кремация» и «урновая кремация». Кремации в этой культуре представлены в значительно меньшей степени, нежели ингумации. Однако, с точки зрения хронологии они являются наиболее ранними. В безурновых трупосожжениях остатки кремации ссыпаны на дно гробниц. Так же, в гробнице у с. Довге зафиксирован обычай разводить костер над телом погребенного: «лицевые кости женского костяка были обожжены, а над верхней частью грудной клетки найдены мелкие куски древесного угля» (Свешников, 1983. С. 15).
Таким образом, можно констатировать факт наличия, как минимум, элементов культа огня в погребальной практике племен культуры шаровидных амфор. Косвенным образом это подтверждается находкой в гробнице у с. Иванье крупного янтарного диска-медальона, одна сторона которого украшена солярным знаком в виде креста; другая – изображением трех человеческих фигур с поднятыми вверх, как бы для молитвы, руками: «знак солнца и сцена поклонения божеству (вероятно, солнцу) позволяет утверждать, что у этих племен существовал культ солнца» (Свешников, 1983. С. 17).
И как убедительно показал на материалах пережиточных европейских народных обычаев (в частности, кельтских) Д.Д. Фрэзер, культ солнца и культ огня (включающий элементы сожжения людей и животных) были взаимосвязаны между собой самым теснейшим образом: «праздник летнего солнцестояния был, видимо, наиболее распространенным и торжественным из годовых праздников, справлявшихся в Европе древними арийцами» (Фрэзер, 1986. С. 613).
Сегодня трудно говорить о том были ли носители культуры шаровидных амфор ариями, хотя в науке такая гипотеза существует[1]. Но практически в тот же период на сопредельных территориях шел генезис культур эпохи энеолита – ранней бронзы (ямная и др.), которые специалисты связывают, в том числе, с праиндоевропейцами. И у этих племен тоже были прослежены элементы культа огня.
Степные племена ямной культуры (праиндоевропейцы) были кочевниками-скотоводами. Исследователи отмечают, что «главным доказательством смешения земледельческого трипольского и степного скотоводческого населения в этот период является наличие могильников. Причем, на памятниках разных локальных групп встречаются захоронения как по обряду ингумации, так и кремации, в грунтовых и курганных могильников» (Старкова, 2013. С. 93).
Как убедительно показал Р.С. Багаутдинов, для большинства ямных «погребальных комплексов можно утверждать наличие развитого и сложного огненного ритуала, материальные остатки которого выявляют ряд последовательных действий с огнем» (Багаутдинов, 1984. С. 140). Вместе с тем, под ямными курганами, насчитывающими сотни погребений выявлено всего лишь «три случая частичного обожжения костяков и находка остатков трупосожжения на стороне» (Багаутдинов, 1984. С. 141).
Дискуссия о силе и характере влияния степных культур эпохи бронзы на формирование культур Центральной и Северной Европы ведется уже много десятилетий.
Современные исследователи, с учетом накопленных новых материалов, детализируют представления о миграционных процессах: «между культурой шнуровой керамики и колоколовидных кубков, с одной стороны, и ямной и катакомбной культурой, с другой стороны, существовали прочные культурно-генетические связи и взаимовлияние, то культурные контакты за рамками выделенных зон были весьма ограниченными и затрагивали только область обмена товарами и идеологиями (выделение наше – Авт.)» (Говердица, 2013. С. 104–105).
Но что такое «обмен идеологиями»? Это обмен концептуальными идеями о мире (мироздании) и человеке как части этого мироздания. Историк А.И. Немировский, целенаправленно изучавший идеологию и культуру раннего Рима, отмечал, что хотя в сфере религии и мифологии «обмен идеями столь же обычен, как и в других, все же каждая из религий имеет свою специфику, которая характеризует этническую принадлежность, а также может показать степень близости между различными этносами» (Немировский, 1983. С. 164). Материальным выражением (отражением) религиозного мировоззрения являются, в том числе, погребальный обряд и предметы культа. Именно идеология является знаменателем, объединяющим людей в большей степени, нежели цвет кожи или не разрез глаз.
Вопрос о причинах смены идеологии в том или ином традиционном обществе – один из самых сложных. И в этой связи представляется уместным воспользоваться цитатой из фундаментального труда М.Б. Щукина «Готский путь»: «Остается не совсем понятным, что заставляло носителей ясторфской культуры низовьев Одера и носителей оксывской культуры менять свои обряды, культы и верования, менять религию: отказаться от помещения оружия в могилы, переходить к биритуализму, сооружать каменные конструкции на могильниках. Ясно, что это не могло происходить без участия каких-то групп людей… Были ли это одиночки пилигримы-миссионеры, или «крестоносцы», силой насаждавшие новые верования, или процесс протекал как-то иначе, сказать невозможно. Но он имел место…» (Щукин, 2005. С. 56–57).
Ровно столько же можно сказать и об этнокультурных процессах, происходивших в Европе в эпоху неолита/энеолита – бронзового века.
В той же культуре шнуровой керамики, на территории которой повсеместно господствовал обряд ингумации, известен могильник (Hamburg-Lohbrügge) с классическими урновыми трупосожжениями, где остатки кремации находились в типичной для этой территории сосудах шнуровой культуры . Немецкие археологи склонны полагать, что этот обряд попал на Север Германии из Центральной Европы – «из Венгрии, через Богемию» (Archaeological Museum Hamburg. P. 92).
Говоря об урновых трупосожжениях IV– III тыс. до н.э., следует констатировать, что самой восточной (северо-восточной) границей их распространения является Припятское Поднепровье (софиевская локальная группа трипольской культуры). Самый северный могильник (Hamburg-Lohbrügge), датированный 2800 – 2200 гг. до н.э. открыт на территории современного Гамбурга (Archaeological Museum Hamburg. P. 92).
Однако зарождение традиции захоронения в керамической урне возможно связать с материалами эпохи неолита–энеолита Юго-Восточной Европы. Исследователи отмечают, достаточно широкое распространение в этом регионе – урновых младенческих захоронений-ингумаций, появление которых, в свою очередь связано «с ранними фазами неолитического развития Юго-Восточной Европы, т.е. с началом неолитизации. Эта ритуальная практика оказывает определенное влияние на другие способы обращения с умершими детьми, связанные с пространствами жилищ и поселений. Она, очевидно связана с некоторыми поздними практиками, такими как погребения-кремации в урне, зафиксированные во Фракии и Фессалии» (Бочваров, 2010. С. 133).
Интересно то, что урновые ингумации представлены широким спектром различных разновидностей керамических урн: кувшины, горшки, амфоры, миски. «Встречены сосуды-урны, закрытые крышкой, в качестве которой использовались другие сосуды. Зафиксированы три случая, когда сосуды закрывались мисками… где миска-урна была перекрыта другой миской» (Мишина, 2010. С. 145).
Таким образом, приведенные материалы позволяют говорить о том, что, во-первых, урновые (младенческие) ингумации появляются раньше урновых кремаций; а, во-вторых, уже на этом раннем этапе фиксируется достаточно широкая «линейка» форм сосудов-урн и их комбинаций, которые будут воспроизводиться позже в урновых погребениях-кремациях.
Последние представлены на Юго-Востоке Европы.
Антропоморфные керамические урны в археологии чаще всего обозначаются термином «лицевые урны»: face urn (англ.), urne a visage (франц.), Gesichtsurn (нем.). Мы не будем ломать эту традицию, но заметим, что, на такого рода изделиях, кроме изображенных на них деталей собственно лица (глаза, нос, уши) нередко обозначались и другие части человеческого тела, например, грудь или руки. В принципе, «горшок» всегда ассоциировался с человеческим телом, что до настоящего времени (и в повседневной жизни, и в археологии) выражается в названиях различных его частей – тулово, горловина, плечики, ушки, ручки, носик.
Интересно, что некоторые самые ранние урны эпохи неолита имели конические налепы в виде женской груди (Бочваров, 2010. С. 117. Рис. 1, 3-4; 2, 2), а сам керамический сосуд, по мнению некоторых исследователей, мыслился как материнская утроба: «ребенок, умерший до обряда включения в мир живущих, еще не окончательно родился. Обряд похорон возвращал его в изначальную среду» (Ван Геннеп, 2002. С. 53).
Следует отметить, что в тех урнах с ингумациями, где положение младенцев удавалось зафиксировать, «обыкновенно кости черепа перекрывают кучку обрушившихся костей скелета» (Мишина, 2010. С. 145). Такая же ситуация иногда фиксируется и в погребениях-кремациях: «на дне урны или ямки обычно находились кости конечностей, а сверху – обломки черепа» (Археология Украинской, 1985. С. 246–249).
В данном случае, создается впечатление, что, люди, хоронившие своего сородича в урне пытались каким-то (правильным) образом «структурировать» его останки: голова – верх, конечности – низ.
Говоря о погребальном комплексе как о некоей структуре Ю.А. Смирнов находит, что он выстраивается по принципу «матрешки» (т.е. объем в объеме), «который был “сформулирован” еще Кащеем Бессмертным: «Смерть моя в игле, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, сундук под дубом…» (Смирнов, 2010. С. 30).
Эту мысль развивает М.Г. Гусаков в специальной работе, посвященной вопросам происхождения обряда сожжения: «Идея матрешки видится и таким образом: в Яме стоит Дом, в доме стоит Урна, в урне лежит Прах (тело покойного) и Вещи, урна закрыта Крышкой (Сосуд, Шлем, Щит, Плита), рядом стоят Сосуды с Едой. Яма с погребением перекрыта землей, и на ней Стела – человек или плита с надписью… В процессе анализа материалов погребений у меня сложилось представление, что, по-видимому, сосуд-урна воспринимался как некая форма, временно заменяющая «тело», в новой жизни душа умершего должна «переселиться» в новую оболочку» (Гусаков, 2010. С. 243).
Предположение М.Г. Гусакова, о том, что какой-то материальный предмет (в данном случае – сосуд-урна) это и есть «тот самый человек» подтверждается, прежде всего, фактом наличия лицевых урн. Причем, если на одних урнах «лицо» изображается достаточно условно, то другие, например, этрусские , столь индивидуальны, что создается впечатление о возможном портретном сходстве скульптуры и ее модели: «в каждой из урн отразились присущие определенному человеку черты характера, настолько они своеобразны. В этих обобщенных и порой грубо исполненных произведениях закладывались основы индивидуального отношения к чувствам людей» (Соколов, 1990. С. 136).
Важно отметить и то, что «порой глиняные изваяния оживлялись бронзовыми или золотыми серьгами, для которых проделывались отверстия в мочках ушей, или украшениями иного типа, крепившимися с помощью углублений по краям лица» (Соколов, 1990. С. 136).
Интересно, что аналогичная практика украшения лицевых урн металлическими деталями убора достаточно определенно представлена и в Прибалтике[2] в материалах поморской культуры, которые достаточно ярко представлены в экспозиции Гданьского и Варшавского археологических музеев. Можно предположить, что эти украшения (бусы, серьги, гривны) принадлежали непосредственно тем персонам, чей прах содержался в каждой конкретной лицевой урне.
Действительно, согласно представлениям специалистов, лицевые урны в этой культуре «символизировали тело умершего, а гравированные на них предметы – погребальный инвентарь» (Бронзовый век, 2013. С. 532). «Сама урна с “лицом” является при этом изображением всей фигуры умершего» (Купрелла, 2020. С. 132). «Лицевые урны не только снабжены схематическими личинами женщин с серьгами и бородатых мужчин, но вся урна в целом воспроизводит фигуру человека. Здесь мы видим и ожерелья, и пояса, и булавки для застегивания плаща. Урны закрывались крышками, воспроизводящими форму шапок. Исключительный интерес представляют изображения на тулове урн, которые едва ли воспроизводят вышивку на одежде, но скорее являются самостоятельными, независимыми от человеческой фигуры сюжетами. Чаще всего изображается какая-то ритуальная процессия: основой ее является четырехколесная телега, запряженная в дышло пара коней; на телеге мы видим то огромный щит, то воина с копьем, то какой-то идолообразный столб, то просто возницу… Трудно сказать, являются ли эти процессии погребальными, но это возможно» (Рыбаков, 1981. С. 272)[3].
Интересно, что в Повести временных лет есть прямое указание на то, что столб являлся одним из важных элементов погребальной обрядности радимичей, вятичей, кривичей и северян:
«И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду, и возлагали на эту колоду мертвеца, и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах[4] по дорогам, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи, и прочие язычники, не знающие закона Божьего, но сами себе устанавливающие законы» (Повесть временных лет, 1996. С. 147).
Продолжение следует.
Подробности и литература из ссылок см.: Богачев А.В., Кузнецов А.В., Хохлов А.А. Венеды: индоевропейский контекст. Самара: «Вояджер: мир и человек», 2022. 336 с.
[1] Известный американо-европейский археолог М. Гимбутас отводила ямной культуре заметную роль в процессе формирования культуры шаровидных амфор (Gimbutas, 1960. P. 193–200).
[2] В настоящее время в южной части балтийских земель известно свыше 3500 лицевых урн. Самые ранние экземпляры датируются поздним бронзовым веком, около 1100 года до н.э. (Купрелла, 2020. С. 129).
[3] Под курганом IX в. до н.э. в Сюблине (Франция, департамент Indre-et-Loire) была найдена урна на которой было изображение четырехколесной телеги (илл. 78) с впряженной в нее парой коней (Brun, Buri, 2008. P. 35). Некая последовательность (процессия?) из схематических изображений коней (с людьми и без) и свастических знаков изображена на погребальной урне (погр. 30) из могильника пшеворской культуры (илл. 79), исследованном у Польского города Бяла (Лодзинское воеводство) (Prahistoria, Ryc. 215. S. 440-441).
[4] В отличие от академика С.Д. Лихачева, чей перевод мы привели, академик Б.А. Рыбаков посчитал, что «столп» – деревянная домовина для урны» (Рыбаков, 1981. С. 274).