#время_историй
Жил был когда-то шах Сугдунча,
Многих земель и стран властелин,
Дэвы его страшились меча,
Он расправлялся с ними один.
Был он богат, удачлив и смел,
Шумно он жил, у всех на виду.
Слугам своим Сугдун повелел
Выкопать пруд в дворцовом саду.
На берегах лежали ковры,
Жарким огнем пылали костры,
Плов поспевал в чугунных котлах, —
Подданных щедро потчевал шах, —
Зорки глаза их, копья остры.
Если враги спускались с горы,
Вмиг умолкали шутки и смех,
И отражен был дерзкий набег.
Дочка была у шаха одна,
Звали ее не зря Зариной —
Словно заря сияла она.
Свататься ездили к ней одной,
Но отвергала девушка всех.
А на горе бесплодной, крутой,
Где на вершине блещущий снег,
Дэв жил в ущелье, в бездне сырой.
"Быть Зарине моею женой!" —
Хищно на девушку поглядев,
Голосом хриплым выкрикнул дэв.
Снежной лавиной ринулся с круч, —
Чует, злодей, свое торжество!
Ростом огромен, телом могуч,
Купола больше темя его.
К шаху вазир вошел второпях:
"Я омрачу твой царственный взор, —
Дэв опустился с каменных гор!"
Шах отвечал: "Напрасен твой страх,
Будет наказан дерзостный вор,
К битве доспехи мне приготовь!"
"В голову шаха бросилась кровь,
Наш Сугдунча лишился ума, —
Дэв на него обрушит грома!.. —
Люди толкуют между собой, —
Лапой своей когтистой одной
Змей разорвет его пополам!
Ох, отпускать нам шаха нельзя!"
Молвил Сугдун: "Не бойтесь, друзья, —
Все по своим сидите домам —
С гадом коварным справлюсь я сам,
Славная это будет борьба —
Боя исход решает судьба!"
Мудрым спокойствием наделен,
Стал выбирать оружие он.
Сбросив халат узорчатый с плеч,
Взял исфаханский кованый меч,
Латы военные он надел,
Стрелы вложил в сафьянный колчан,
Щит прикрепить к седлу повелел
И приказал подать барабан.
Так Сугдунча, гляди, снаряжен,
Слон боевой к нему приведен.
Шах на высокое сел седло.
Слон зашагал вперед тяжело,
Пыль на дороге встала столбом,
И барабан ударил, как гром.
Барабан бьет, рокоча,
Мчится в битву Сугдунча.
Шерсть на дэве встала дыбом,
На дыбы он встал, рыча:
"Кто, гордыней обуян,
Бьет хвастливо в барабан?
Не боится смерти он!" —
Заревел, он разъярен,
Разевая грозно пасть.
Смертных дэв ввергает в страх.
Хочет первым он напасть, —
Опасайся Сугдун-шах!
Горы трясутся — так он ревет,
Пасть извергает пламя и дым.
Шах Сугдунча противника ждет,
Тесно на свете жить им двоим.
Шаха сжигает праведный гнев:
"Эй, криводушный, мерзостный дэв,
Ты на мою позарился дщерь,
Чтоб осквернять ты землю не смог,
Будешь наказан, пакостный зверь, —
Кровью твоей окрашу песок".
Дэв в ответ захохотал,
Будто гром зарокотал.
Повторенное стократ,
Пробудилось эхо гор.
Пыль окутала простор
Плотной тучей, говорят.
То не в горах гремит камнепад, —
Друг против друга мрачно стоят
Два венценосных яростных льва.
За пояса схватились сперва,
Каждый рывок иного бы сшиб, —
Черный их пот с натуги прошиб.
Вот уже крови хлещут ручьи,
Дэв восемнадцать раз налетал —
Не одолеет он Сугдунчи, —
Шах, как скала, незыблемо встал,
Будто в родимую землю врос.
Дэв поднялся в гигантский свой рост:
"Эй, богатырь, ты, вижу, не прост, —
Так он с ухмылкою произнес, —
Хочешь, тебя сейчас проглочу
Или в песок ногами втопчу?"
Гада мечом хватил тут сплеча
Неустрашимый шах Сугдунча,
Дэв почернел лицом, как чугун,
Небо покрыл клубящийся мрак,
Но прохрипел насмешливо враг:
"Ай, молодец, ты драться мастак, —
Славно меня ударил сейчас!
Если хватает силы в руках,
Ну-ка, еще попробуй разок!"
Слушать не стал разгневанный шах,
Гадину он схватил поперек,
Поднял его за пояс, потряс
И головою шмякнул в песок.
Расколотилась дэвья башка,
Будто насквозь прогнивший орех.
И в назидание тут для всех,
В поле найдя огромный валун,
Надпись, заметную издалека,
Высек властительный шах Сугдун:
"Тот, кто явился в нашу страну,
Чтоб посягнуть на дочь Зарину, —
Встретит, как дэв, бесславный конец,
Так возвещает шах и отец!"
И не осталось в мире души
Ни в Бухаре, ни в дальней Карши,
Ни средь равнин, ни в снежных горах,
Кто бы не испытывал в сердце страх.
Слухи о надписи той дошли
В город Чамбул, где жил Гуругли.
Не про него мой будет рассказ, —
Сын у него был витязь Аваз.
"Скоро мы справим свадебный той, —
Так он отцу однажды сказал, —
В путь я отправлюсь за Зариной".
"Сын мой, — в тревоге шах отвечал, —
Знаю, что ты бесстрашный орел.
Не поступай, сынок, сгоряча, —
Всех женихов отверг Сугдунча,
Дэва свирепого поборол!"
Но распалил Аваза отказ,
Даже халат порвал он в сердцах.
Видя, что так расстроен Аваз:
"Быть по сему! — сказал падишах,
Слезы невольные он смахнул. —
Львенок, тобой гордится Чамбул,
Выбери сам коня-скакуна
И снаряжение все сполна".
Бросились все в конюшню бегом.
Конь вороной покрыт потником.
Он под туркменским пляшет седлом.
Крепче подпруги — эй! — подтяни!
Бляшек нагрудных блещут огни,
Весел серебряный звон стремян,
А на луке седельной, взгляни, —
Друг боевой судьбы барабан.
Жаждой похода конь обуян,
Словно смеясь, задорно заржал.
Славу себе он в битвах стяжал.
По лебединой шее крутой
Хан Гуругли коня потрепал:
"Сыну теперь служи, вороной,
Словно слепец единственный глаз,
Оберегай родное дитя!"
В сводчатый зал с оружьем войдя,
Выбрал себе доспехи Аваз;
Положил он пред собой
Шлем и панцирь золотой,
В каблуки его сапог
Золоченый вбит гвоздок
И кольчужная броня,
Как рассвет жемчужный дня.
Подпоясался ремнем,
Исфаханский меч на нем.
На крылатом скакуне
Будто сросся он с седлом.
Приосанился Аваз,
Он покинет дом сейчас,
От красавца молодца
Не отводят люди глаз.
Свистнула бойко плетка-камча,
Встал на дыбы, взыграв, вороной.
Скачет Аваз, коня горяча,
За златописаной Зариной.
Баловень счастья, юный герой,
Он барабанную сыплет дробь,
Он будоражит девичью кровь.
Вот крепостная близко стена,
Встал перед ним Хасан-дивона:
"Ты, я скажу, не львенок, а лев.
Скачешь, гляжу, ты лихо верхом.
В дальней стране, врагов одолев,
Гордость считай великим грехом.
Если ж придется трудно тебе,
Ты о народе вспомни своем,
Кликни — на выручку мы придем,
Мы из чинары палки возьмем,
И не один ты будешь в борьбе".
К сердцу Аваз ладони прижал,
Ласково он Хасану кивнул.
Конь вороной вперед поскакал,
И позади остался Чамбул.
Вот и новая страна,
Край полуденных озер.
Ходит синяя волна,
Завораживая взор.
Он направо повернул, —
Видит черный Кара-кул,
Он налево завернул —
Охнул, видя Охмон-кул.
Озарил вершины гор
Солнца утренний пожар.
Он проехал Шахчанор,
Там, где правил Искандар.
Ветер молодо подул,
Освежая шелк травы.
Проскакал он Хунду-кул,
Где царили люди-львы.
Так он мчался много дней
И приехал в город-сад,
Где медвяна сень ветвей
И фонтаны шелестят.
И когда закат погас,
Притомясь в теченье дня,
Соскочил с седла Аваз,
Отпустил пастись коня.
Молвя другу своему:
"Здесь немного отдохнем", —
Лег на толстую кошму
И заснул глубоким сном.
А тонкостанная Зарина,
Всеми желанная Зарина
Сладко забылась в утреннем сне,
Странный приснился сон Зарине:
На вороном, как туча, коне
Юным лицом и светел и тверд,
Витязь, подобный ранней весне,
Мчался, спеша куда-то вперед.
Кудри его спускались до плеч,
Мягко блестя огнем золотым:
"Как бы его я стала беречь,
Если бы мужем был он моим! —
В сонном она шептала бреду: —
Где я тебя, любимый, найду?"
Пробудилась Зарина,
Позвала подруг она:
"Гребень дайте мне резной,
Подведу глаза сурьмой.
Где румяна, мушки, хна
И платочек с бахромой?
Я накину тот платок,
Лоб слегка прикрою им,
Пусть услышит звон серег
Тот, кто милым стал моим.
В ноздри вдену я кольцо,
Ободочек не простой, —
Озарит мое лицо
Он волшебной красотой!"
Зубки словно жемчуга,
Как гранаты, грудь кругла.
Словно горные снега,
Шейка стройная бела.
Как фисташка, приоткрыт
Рот сладчайший, как шербет,
И томительно звенит
На руках ее браслет.
Быстрый звездный свет она,
Искра жаркого костра —
Золотая Зарина,
Озорной весны сестра.
Черных кос откинув вязь,
Повела хмельным зрачком
И притопнула, сердясь,
Изумрудным башмачком:
"Мне бы в небо полететь,
Сверху землю оглядеть,
Мне наскучил пышный трон,
Я хочу, чтоб сбылся сон!"
Аваз проснулся, свет зари алел,
Он одеянье дервиша надел:
Халат дырявый, нищенский колпак,
Тесьмой перетянулся кое-как,
Скрыв снаряженье пышное свое,
На конский круп набросил он рванье.
И конь похожим стал на ишака,
Аваз на каландара-чудака,
Который в холод и в палящий зной
По свету бродит с нищенской сумой.
Сказал Аваз: "Сокровище мое,
Держу, как посох, острое копье.
Мой верный конь, всех близких заменя
В чужой стране, ты больше, чем родня,
Я жертвой стану четырех копыт, —
Так поступай, как ум тебе велит!"
В седло Аваз, кряхтя, как старец, влез,
И конь поплелся через черный лес,
За ним река и крепость над рекой,
Где грозно ходит стража день-деньской.
Аваз спросил: "Мой конь, что делать нам?"
Тот отвечал: "Подъехать к воротам.
Ведь с виду ты и немощен и стар,
Совсем как будто нищий каландар,
Никто не станет странника бранить,
И даже в крепость впустят, может быть".
Впрямь, у ворот высоких крепостных
Дивиться стали стражники на них:
"Глядите, оборванец, нищеброд
За подаяньем в крепость к нам идет!
Пусть только шире держит он суму,
Чтоб золотых отсыпали ему".
Другой стал потешаться: "Ха-ха-ха!
Не Зарины ли видим жениха?
Эй, оборванец, может, ты Аваз,
Но только старше в семь иль в восемь раз!"
Глумится третий: "Ну, босяк, смотри,
Проси поменьше, нас не разори!"
"Смеетесь вы над бедным стариком, —
Сказал Аваз, — раскаетесь потом.
Орел бы в поднебесье не парил,
Когда бы стал, на горе, однокрыл.
Мы парой крыльев были — я и брат, —
Аваз в несчастье нашем виноват.
Меньшого брата он, связав, как тать,
В пустыне мертвой бросил погибать.
А я один, беспомощен и стар,
Молю о состраданье у ворот".
Начальник стражи буркнул: "Пусть войдет!"
Коня за повод тронул "каландар".
Но конь, артачась, шепчет: "Не пойду,
Предчувствую я близкую беду…
Молод ты, мой господин,
И в чужой стране один.
Знай, отточены мечи
У любимцев Сугдунчи".
"Ты не бойся ничего, —
Стал коня он утешать, —
Жертвой ржанья твоего,
Ветроногий, дай мне стать!
Ты, с боязнью не знаком,
Помни, конь мой, об одном:
Ты в конюшне Гуругли
Львиным вскормлен молоком!"
И вороной, отвагой обуян,
Аваза быстро вынес на майдан.
В базарный день толпа, шумя, толклась.
И, под чинарой спешившись густой,
Песнь каландара затянул Аваз,
Вмиг окруженный смолкнувшей толпой.
А на базаре были в этот час
Прислужницы прекрасной Зарины,
И, голосом певца изумлены,
Они сказали: "Старец с бородой
Поет чудесно, будто молодой,
Как на заре весенний соловей!"
И в безотчетной щедрости своей
В холщовую дырявую суму
Горсть золота насыпали ему.
И все монеты, будто желтый град,
Просыпались на землю, говорят.
Одна сказала: "Слушать нету сил,
Мне душу каландар разбередил".
Другая: "Буду жертвой колпака, —
Он вовсе не похож на старика!"
"Спою я песнь, коль смысл ее поймет,
Себя не за того он выдает!" —
Так третья молвит, та, что побойчей,
И песня зазвучала, как ручей:
"Ты шатер не видел мой
С разноцветною каймой.
Там смолистый дух арчи,
Одеяла из парчи.
Сонный шелк подушек ал,
На ковре их больше ста,
И, как розовый коралл,
Дышат нежные уста.
Душен платья мне атлас,
Жду я, ворот теребя,
Я хочу сиянье глаз
Видеть около себя".
Но, нахлобучив глубже колпак,
Девушке нищий ответил так:
"Не из тех я, кто, как вор,
Пробирается в шатер.
Лучше быть без рук, без ног,
Чем застать тебя врасплох.
Лучше быть глухим, слепцом,
Чем притворщиком, льстецом,
Стать посмешищем для всех,
Чем принять на душу грех".
