«–«Анти –Дюринга»!
–Да, подожди ты!»
Еще одна встреча с «… 10 дней назад». Ни пространством и ни временем Интернет трубы.
www.youtube.com/watch?v=wPRyiDMJ0ro
То, что можно утверждать, исходя из теории смысла, словно кортежа или фрактала, так это то, что, три горизонта могут быть достаточно точно разделены. Это тождества, приостановки (колебания, трассировки) и противоречия. И да, если уж выворачивать мир наизнанку, то видимо таким образом, колебания и приостановки – это границы чего бы то ни было, то есть в общем смысле, границы или тождества, или противоречия, то есть движения. Последние, покой и движение, в свою очередь, таким образом это иначе, границы колебаний и приостановок, то есть границ, чего бы то ни было, коль скоро, абсолютного покоя и движения ни существует. В этом смысле время и история, и даже пространство, это всего лишь границы, то, что в известном смысле не существует, и иначе, что только, и есть, коль скоро, бытие — это множественное многообразие, состоящее из границ, приостановок колебаний и трассировок. И таким образом пространство, время и история есть только функции границ в колебаниях, приостановках и трассировках. Отрицание которых дает в отрицании, ближайшим образом, или покой, или движение, но чаще всего смесь, и того, и другого, покоя и движения, и этих последних и колебания, то есть вновь границу. Просто и не просто потому, что граница в виду содержания, это скорее смесь. Все виды смесей – это трассировки. Ни потоки или пределы, в этом смысле, то, из чего состоит геометрия, но границы. Любая иная геометрия –это частный случай геометрии фракталов. Бытие в целом случайно, более того, видимо сингулярно, и да, в известном смысле ничто. Не бытие субстанции или ее исчезновение – сознание, это функция бытия субстанции, словно граница бытия и ничто. И, коль скоро, все чтобы то ни было, иначе, это феномен для мыслящего в языке сознания, то все чтобы то ни было условно, коль скоро, имеет такой смысл условности, и да, именно такой, какой теперь имеет, в приостановке языка и простого и не простого обстоятельства, что истина ни может быть высказана сразу, вся и без остатка. Логически, в виду формализованных исчислений, что держаться универсальной поверхности, что чисто формальна, в философии, фракталы это одна из систем, вернее один из языков логических систем. "Обреченность пространства и времени" — это функция языка, речи, таким образом, словно и всякий протофеномен. Но что, если ни прибегать сразу к отчасти шокирующей онтологии, к стремлению вывернуть мир наизнанку, которое никогда ни заканчивается, потому что ни может даже начаться, коль скоро, настолько условно? Разве ни отшатываются все от слова парадокс, даже тогда, когда только и громоздят их, словно и ни пытаясь играть словами, тогда как только и делают это? И разве бытие ни необходимо, коль скоро и необъятно, и да, именно в целом?
Зачем же можно спросить такие провокации, коль скоро, все может быть отчасти просто и не просто, но сведено к здравому смыслу и всеобщему согласию и удовлетворенности, успокоенности? И ответ, вообще говоря, может быть прост, философия все время движется по цоколю массово неразрешимых проблем, просто и не просто потому, что исходный тезис может состоять в том, что любой ответ имеет смысл только в последовательности вопросов. Удерживая таким образом горизонт неизведанного, кроме прочего философия во всякую эпоху предоставляет смысл ответам и смысл поиску ответов. Вот почему логика смысла и прежде всего философии и философии могла так заинтересовать, вполне тавтологично, известного философа. И да, с тем чтобы раскрыть горизонт непознанного и неизведанного, что видимо может всякий раз быть таким, коль скоро само себя творит, производства желания. Но разве ни может глупый задать столько вопросов, что ни один умный ни ответит?- видимо может, коль скоро, такое опасение высказывалось еще в античности. Но помимо простого и не простого обстоятельства, что это много может быть ни мало, видимо может быть необходимо, все же, различать между правильными и не правильными вопросами, что ведь ни ответы. Или разве глупый ни может быть ни так уж глуп, коль скоро сможет задать столько вопросов, и чем же все-таки, софист, отличен от философа?
2
И да, перед нами сначала вывешивают дисклеймер из самых разных приостановок и кажущейся безответственности, и затем хотят, чтобы мы что-то услышали, и скорее всего сделали это правильно. Но зачем нам правильно слышать то, что заранее дисквалифицировано и дисквалифицирует себя, провозглашением в виде дисклеймера? Иначе говоря, только первичная пустота такого провозглашения и делает его не безнадежным. И все же, дисклеймер приостановок, это вопрос ни только к условности философии, обстоятельства, что это речь, а ни прямое физическое насилие, но и скажем компьютерных программ, что поставляются как есть. Но главным образом к самой по себе границе языка.
Тождества, колебания и движения, таким образом могут оцениваться словно разные масштабы границ.
И действительно, может быть нелепо мылить колебания и движения, словно частный случай покоя, коль скоро, чтобы могло вывести из него, если покой всеобщий, а колебание и движения отличны от него? И таким образом, скорее стоит присмотреться к колебаниям и движениям в их возможной претензии на всеобщую значимость, чем к покою. И что же? Колебание, приостановка и трассировка или движение изменение и становление, всеобщие? И видимо, этим двум, приостановке и движению, суждено быть тезисом и антитезисом по отношению друг к другу. Причем таким образом, что всякий раз противоречие диалектики может быть приостановлено, коль скоро, это и без того приостановка языка, словно и сама по себе диалектика, а колебание преодолено в движении и изменении. И да, скорее по идее в виду тождеств, покоя. Это "всякий раз" может быть, сильный квантор, так что в виду не идеальности процессов и ближайшей всеобщности условности языка, скорее границы и колебания окажутся всякий раз всеобщими, пусть и по себе. Исходным образом так и произошло Платон и колебание диалогов, безначальное начало, в виде Блага, и Аристотель в Физике, движение к пределу предназначенного места, к границе, и сама метафизика словно граница, то, что после физики, в виде формы форм. Впрочем, абсолютный покой и абсолютное движение были, видимо, таким же образом исходными мыслями Аристотеля. И почему бы это, разве ни социальное бессознательное, что ведь никогда ни бывает абсолютным, могло таким образом фигурировать скрытым фактором. Но если допустить, что таких абсолютных нет, и это всего лишь абстракции для возможного запоминания сознания, что ведь ничто, у колебания может ни остаться альтернативы, в виду всеобщего отношения, которое в его виде и распадается на покой и движение, словно собственные моменты некой текстуры, что крайне разнородна, словно фрактал фракталов в трассировке и потому крайне устойчива к разрывам, каковы бы те ни были? Отсюда кроме прочего был столь актуален вопрос, в свое время, пленум или вакуум? Речь поэтому ни идет о подмене понятий, в виду возможных синонимов: приостановка, колебание, трассировка, но скорее о подобии. Короче, можно и о движении выражаться множеством синонимов, кустами терминов, что именно таким образно может свидетельствовать о сильной приостановке содержательного сообщения о нем, то есть о подобиях фракталов, кортежей смысла. То же и в отношении покоя. Коль скоро, могут быть, пусть и условные тождества всех трех, то могут быть и подобия. Но что же все же из них, может быть средним термином, на котором резвятся две иные противоположности?
И да, даже если из покоя может вывести случай, сингулярность, и необходимость — это, вообще говоря, ни все что есть, и тем более ни все что может быть. То граница необходимости и случая это и ни случай и не необходимость, и случай, и необходимость, чтобы быть ни необходимостью и не случаем, короче фрактал. Дело таким образом может быть ни только в том, что всякий, кто прочитал хотя бы одну книгу по теории вероятностей сможет найти, что случай – это скорее часть движения и изменения, чем покоя. И упасть, скорее возможно следуя слепым за слепыми, чем покоясь зрячим на месте для созерцания и медитации, мечтая о всеобщей обозримости. Ни некоторые границы – это фракталы, но всякая граница, это фрактал, кортеж смысла колебание вероятностей, граница непрерывности в дискретности и дискретности в непрерывности, подобий таких; кортеж, масштаб которого может меняться на каждом шаге итерации ни то, что в фазовых переходах между состояниями вещества и/или пространства времени. Тем не менее, утверждать, что мир в целом стал, скорее можно потому, что это покой. И таким же образом в виду гегелевского идеализма, вечное беспокойство – это скорее движение и изменение. И тем не менее, границы того и другого это фракталы, трепета и теперь уверенной и убежденной решимости. Всегдашний спор гносеологии и онтологии может быть наивен в виду мылящего камня больших языковых моделей.
Можно разделять: труд, жизнь, язык и мысль. Но чем, если ни самыми разными границами, самыми разными различиями. И в этом смысле, конечно, вопрос о том, что движется, колеблется, покоиться может быть вновь актуален, словно сошедший на нет метафизический субъект, что по умолчанию объект, вновь воскрес в виде всеобщей субстанции всего. И да, почему бы вновь не спросить, это Бог есть все во всем или материя? Может быть, но как можно вновь актуализировать, ветка материализма и идеализма закрыта в 19 веке и да, это ветка – кортеж смысла. Но даже, если ни придавать этому событию некоего, пусть, все же, и в известных пределах, но абсолютного смысла, то, так или иначе, может быть очевидно, что комок вещества и событие желания, ткань и вероятность ее трепета, могут быть всегдашними аттракторами мысли, сколь бы она ни была склонна к молчанию, ищущему свободы от побуждений, и что ведь не существует вне языка, вне условности. Эти определенности и неопределенности, кроме прочего, и составляют и должны составлять теперь наш горизонт. Вряд ли станет возможно свести все процессы и состояния веществ в природе и обществе к колебаниям вероятностей, а те к колебаниям числовых значений, но такой горизонт явно имеется, может быть. Словно и вряд ли удастся, найти такую материю вроде черной, что хоть и не станет претендовать на всеобщность бытия всего во всем, то во всяком случае, на 96 процентов всего бытия во Вселенной, сможет. И все же вряд ли, просто и не просто потому, что издревле стало ясно, такие симметрии непознаваемы, коль скоро, и ни взаимодействуют ни с чем. И сила религиозного символизма, в виду веры, как раз, может быть в том, что он и не отрицает непознаваемость такой сущности, но напротив утверждает ее. Сущность Бога ни познаваема именно, потому что Он есть все во всем. Догмат троичности лишь множественно усложняет это обстоятельство упрощая его, таким же образом множественно. Симметрия информации, между тем, которую помещают на место, когда-то Бога или Духа, ничем ни лучше и не хуже, чем симметрия в первой гипотеза Парменида. Но явно может быть, что это границы нашей мысли теперь, и да именно в большой науке, в большой теории, что странным образом может упираться или поднимать на щит, которого нет, любых досократиков. И как ни удивительно, что словно, ни может быть иначе, прежде всего, пифагорейцев, в теории струн, что, шутливо, а может быть и иронично, если ни саркастично, претендовала на всеобщую значимость теории всего. Может быть, но явно таким образом, что потоки Гераклита и существа Эмпедокла смогут повергнуть их в шок. Просто и не просто потому, что замышлять государственный переворот и отправлять его, это ни одно и то же. И да, могут быть горизонты, в которых симметрии – это исходные пункты, скажем, веры и морали, а не вечные преткновения познания неорганической физики. Тема фракталов разверзает пропасть наивности тех, кто стремиться управлять физическим хаосом, не замечая, что банальный порядок общества, это все еще могут быть его вершины, коль скоро, условность, в том числе, и прежде всего языка, это может быть вершина поэзиса, источника порядка и беспорядка, на университетской кафедре. А беспорядок общества банальный порядок природы. Так и тех, кто просто не видит, что, увлекшись философией языка давно превратил гуманитарную науку в математику знаков, наивно смешивая логическую достоверность с предрассудками, могут ли они быть истинными или ложными.
Если бы истина формальной логики была бы только формальна, то такой истины бы не было. Универсальна, всеобща, видимо, ни формальная истина, но содержательная, словно и любой формализованный язык часть языка естественного. И содержательная истина формальной логики и есть ее истина, истина синтаксиса формальных тождеств. Но каким же образом содержательная истина может быть универсальна, если эта истина только содержательна? И ответ видимо прост и не прост, содержательная истина, это смесь, и да, смесь содержания и формы, подобно тому как конечность и бесконечность — это скорее смесь, и да, мы говорим, что бесконечность скорее граница конечности и прежде всего конечного множества, что неограниченно возрастает, пусть бы и без бесконечно малых, словно непрерывных, но явно отличных и от иных, и от себя самих величин, в некоей дискретности, невозможно было бы посчитать движение, что считается до мгновенной скорости. Могут быть дискретные бесконечности, словно и угловатые и запинающиеся движения жуков, ни только машин. И те, кто легко оперируют с ними забывают о том, что это просто конечная последовательность знаков, и разве что синтаксис, мол, ни позволяет им покидать бренную оболочку окончательно. Словно и тому незадачливому пловцу из "НИ", что считал, будто люди могут утонуть потому, что могут быть отягощены мыслью о тяжести. И сложность в том, что конечность такого синтаксиса, как раз и не дает им возможности помыслить бесконечность, словно границу. Суть теоремы Коэна, что словно Бадью противостоял в известном смысле Бурбаки, это известная фрактальность двузначного кода, двузначной структуры, что дана сразу вначале доказательства, что в этом смысле исходно логически доказывает А= А. Континуум гипотезу невозможно ни доказать, ни опровергнуть. То же имеет место и в формулировке теоремы Геделя. И такие смеси могут быть сильно различны, одна из таких смесей, содержания и формы, теперь формальная или математическая логика, истина которой в том, кроме прочего, чтобы быть такой контрастной истиной и это необходимо только в виду иных истин. Именно поэтому такая формальная логика, всякая, ни только фрактальная, вне применения к области значимости, это поэзия, как будто бы та, художественная, ни обладала бы содержательной истинной, свойственной поэзии. Но видимо дело в том, что, и та, и другая поэзия, художественная и формально математическая, могут быть по-своему истинны. Почему бы тогда форме не быть смесью формы и содержания и таким образом действительной истиной. И в известном смысле ни вопрос. Почему бы ни быть форме форм, что сама для себя содержание? С формой, однако, сложность может быть та же, что и с покоем, откуда в нее содержание, если это форма, да еще и чистая? Если же это смесь, то почему бы такой смеси ни граничить со смесью содержания? И потому еще раз можно повторить видимо граница — это то, что распадается на содержание и форму, словно и на покой и движение. Но что это ближайшим к этому образом, и видимо да, это смесь, складка, свертка, если ни множественность. Формальный синтаксис семантически ни пуст, словно и вакуум, видимо и метрически, и содержательно ни абсолютно пустой от полей и частиц. И таким же образом красноречие много врущих поэтов, ни всегда лишь обман тавтологий, что ни отличается от истины поэтов и поэзии. И тем более тексты Философа, что постоянно смешивал логику с физикой и эти последние и их смеси с афоризмами публики, народными и поэтическими крылатыми выражениями, могли и считались истинной. Словно и возможную смесь чистого политического вещания и прибауток, любого возможного, известного оратора, могут и считают истиной. И да, видимо в этике, которых у Аристотеля было три. Просто и не просто потому, что жизнь не живет вне неорганической материи, и да, вне языка разумная жизнь видимо невозможна. Но у этой невозможности есть граница с возможным, и да, кроме прочего, это могут быть фракталы жестов. И коль скоро, форма форм или абсолютная неопределенность материи теперь не рассматриваются, как существующие в науке объекты, абсолютного покоя или движения, то да, могут быть, только смеси, истины которых все относительны практики, если они конечно ни абсолютные истины, относительно такой. И эти смеси различны, при том, что могут сохраняться некие непрерывные моменты, тенденции, истины. И формально, это, кроме прочего, математические или логические фракталы, коль скоро, такую формальную логику издревле могли мыслить, словно такую формальную поверхность чего бы то ни было, но в мысли о чем бы то ни было, и ком бы то ни было, в виде формы такой мысли в языке. И да, это может быть вопросом, каким же образом может быть одна и та же форма в мысли о ком-то и о чем-то?
Трассировки. Фракталы ни растут только в сторону уменьшения, это наивность скорее всех тех, кто только считывает, а не исследует такие состояния. Уменьшение трещины, это позитивный феномен ее рост и расширение в масштабе, видимо может быть негативный, и скорее, в виду бетона. Но жизнь – это постоянное существование на границах, распространение и возрастание границ, что одновременно могут быть и уменьшением, и свертыванием. Кровеносная система и растет, и уменьшается в сторону дробности и единства сходясь к сердцу. В известных масштабах трассировки жизнь, и уменьшается, и возрастает фрактально. В разные периоды и в различных состояниях, и да, старение и смерть, событие не совместимое с жизнью, это эффекты фрактальных распределений и производств, словно и жизни, частью которой старение и смерть являются. Мертвое ни умирает, и разве что фрактально. Могут быть предметом смеха те люди, что только что выражались о неодушевленных предметах, говоря, что те умерли, имея в виду теперь, что такие вышли из моды и таким образом признавая, пусть и косвенно, что смерть часть жизни, а ни иначе, коль скоро ни могут же они и вправду думать, все, кто так говорит, словно верующие синтоисты, что все предметы что нас окружают одушевлены и живы, и таким образом, мол, могут умереть? То есть, только иносказательно, метафорически, фигурально, скажем телефон может умереть, когда сломался или кончилась зарядка в батарее. Но стоит заговорить о логике и тожествах, как возможность для мертвого умирать фрактально в переносном смысле тут же отвергается, коль скоро теперь ее мыслят, скорее, словно объективно реальное событие умирания мертвого, что веди может быть ни менее, нелепо. Но разве? Телефон то цифровой и мобильный, теперь, умный. И почему бы ему ни умирать и после снова не возрождаться, заряжаясь? Китай, иногда может быть такая стойкая видимость, живет так, будто все остальные уже, если ни мертвы, то нет такого будущего для них, в котором Китая бы уже не было. В виду кроме прочего большого количества красивых небоскребов и скоростных дорог. Но парадокс заключается в том, кроме прочего, что для того, чтобы так жить ему необходимо продавать свои товары всем остальным, что мол далеко отстали, и те, однако, должны быть способны купить их. Ни то чтобы Китай ни понимал, это простое и не простое обстоятельство, снижая цены на производимые им товары. Но тем самым он в известном смысле, понижает производство в тех странах, с которыми он должен был бы по идее равновелико обмениваться своими товарами посредством денежной валюты. Коль скоро, идеал справедливости и равенства, это и его идеал кроме прочего. И иначе, вывоз любого производства, кроме производства финансового капитала за рубеж, мог бы быть всем хорош, если бы капитал и прежде всего финансовый, ни был бы последовательно выстроенным инстинктом смерти. И как бы ни был привлекателен слоган: прибыльнее торговать долларом, чем оружием. И раз эти парадоксы, видимо, неизбежны, то и сказать, что Китай продолжает воодушевлять своими достижениями, весь остальной мир, таким же образом возможно. Но почему ни стратегия Африки, что все еще отчасти ждет, стараясь, при этом ни повторять чужие ошибки, - впрочем, по обыкновению ни всеобщим образом, - когда же, когда же, все эти сумасшедшие достигнут настоящего успеха для всех. Но даже, если вещь, и ни умна, и не электрическая, разве совершенно безумно верить в то, что она жива, словно и все чтобы то ни было? Отнюдь, верить вообще можно только через абсурд, и почему ни в этом случае. И вопрос может быть, тогда в том, коль скоро можно выделить границу жизни и смерти, более того особенную границу, что и есть для нас возможность, которой только все больше, без связи с действительностью, как различать фракталы и кортежи смысла, какими мерами. Умирание, словно граница жизни и смерти – это фрактал смертельной болезни, или старости, но странным образом может показаться, и зарождение, рождение и возрастание. Треугольник назван так потому, что у такой геометрической фигуры в евклидовом пространстве три внутренних угла, но всего углов у такой фигуры 12. То есть, каждый угол для любой такой фигуры прибавляет по три внешних угла ближайшим образом. Аналогично фракталы видимо могут и имеют, как внешние, так и внутренние меры, но только эти теперь ни однозначно внешние или внутренние, коль скоро любые фракталы и их меры – это границы. Границы можно мерить только границами в известном смысле, словно подобное подобным, если ни тождественного тождественным. Но что теперь о мерах различия различного различным? И да, такие смести подобия и тождественности и есть кроме прочего фракталы, что могут быть и формальными, это идея фрактальной логики, в отличие от риторики о них или красноречия художественной поэзии о метафорах. И таким образом, именно фрактальная логика может и должна видимо разрешить споры нынешнего времени о том, чем же все же различны могут быть поэзия, риторика и логика, и почему они могут быть ни сводимы одна к другой, и прежде всего контрастом необычной смеси. Короче, без химии, феномен жизни – это феномен чуда для физики, и разве что ни для квантовой механики. "Довод". Обскурантизм и оккультизм, магия и гипноз? Может быть, коль скоро, феномены жизни, теперь отображаются для неорганической материи и в неорганическую материю, ни становясь от этого формально подобными, словно те, что в микромире. Так будто все эти возможные материи могли бы быть абсолютно различными, что вдруг стали бы похожи и подобны. Да, действительно, частицы в этом горизонте, микромира, могут прибывать в пункт назначения ранее, чем покидать пункт отправления. Что для мысли и поведения разумного живого, пусть и смертного может быть тривиально, можно прибывать в пункт назначения лишь воображая такое прибытие поезда, что еще, может быть, и показано на экране в кино. От этого такое прибытие ни перестает быть воображаемым, а образы ни перестают быть ничем. Но такая смесь для микромира, в виде разумной частицы, что еще и кино смотрит, может выглядеть слишком смело, в виде однозначного понятия о реальности. Но помимо простого и не простого обстоятельства, что эти пункты отправления и прибытия микрочастиц, в таких эффектах микромира, все еще можно различать в таком по-своему, но едином процессе эксперимента, в виду до и после, и более того настоящего, прошлого и будущего, словно и в виду различия мест, здесь и там, это все еще ни пена пространства времени, с характером мало познаваемой или совсем не познаваемой симметрии, в которой ничего не меняется от изменения, и тем более не происходят коллапса волновой функции, эти частицы еще и волны, и очень малы. Но что бы это могло быть в макромире? И да, частично это могло быть событие стрельбы из пистолета такое, что пуля теперь возвращалась бы в ствол с отдачей в обратном от обычного направления отдачи оружия, так как будто вылетала бы из места возможного обычного попадания, прежде чем оказаться в стволе огнестрельного оружия. Оружие должно было бы рвать из руки, при таком инвертированном выстреле, а не отдавать в нее. Или нет? Пуля ведь должна была влетать в ствол оттуда? Это «или нет?» – след возможного фрактала, колебания. Должен ли один момент времени предшествовать иному, словно слайс целостно или нет, размыто и/или слитно, словно совсем ни кадр кинопленки и да по-разному, коль скоро если это возможно, то почему ни иное? И этот момент автор "Довода", отчасти пропустил, как и многие, просто и не просто потому, что это была кроме прочего, художественная метафора. То есть он пропустил, то, благодаря чему пропустил то, что пропустил, фракталы, и именно в силу их разнородности. Одни словно метафоры киноязыка вполне годились и были проявлены, - почему бы ни обернуть энтропию огня в порядок оледенения, и наоборот, и разве время стреловидно ни в виду процесса всеобщего распада, что влечет к тепловой смерти, – все следующие остались по себе. Но и в экспериментах, в науке часто не все возможно предусмотреть. И да, это возможный эффект аттракторов, что всякий раз подвергают известного рода симметрию теперь эксперимента, кроме прочего и мыслительного, корректировке, словно в рассмотрении фракталов, что будто бы, могут расти только в сторону уменьшения. Аттракторы, это части фрактального распределения и производства, словно то, что в этих самых может быть отлично от симметрии фракталов их тождества. И потому, в виду различия фракталов одни могут выглядеть для других, словно лишь уменьшающиеся. И действительно, что мешает тому, чтобы строить квадраты доказательства теоремы Пифагора теперь, ни в сторону уменьшения, но увеличения? Так называемый базовый квадрат, всякий раз может быть теперь малой частью большого распределения квадратов, числом три, один из которых может быть самым большим, если это ни равносторонний треугольник. Если же треугольник равносторонний, то распределение и производство, видимо, могут быть «боковиком», между уменьшением и возрастанием. И почему же только уменьшение? А ведь может быть еще и прямоугольный, равнобедренный треугольник, что является границей между теоремой Пифагора и теоремой Ферма. Между модификацией двузначной структуры и временем Н, которое для двучлена, суммы квадратов невозможно, в отличие от трехчлена, состоящего из суммы кубов или удвоенных квадратов членов, такого построения переменных и их степеней. Короче, это, может быть не так, что фракталы только уменьшаются, коль скоро, кроме прочего, утверждают, что видимая Вселенная, все еще, расширяется, да еще и с ускорением. Если у этой гипотезы могут быть хоть какие-то теоретические основания, то кроме прочего это рост фракталов в направлении увеличения. Чем хорошо может быть теперь рассмотрение фракталов Мандельброта, что может распространяться известным образом в течении часов, так это колебание между их уменьшением и возрастанием, что осуществляется относительно непрерывно. Малые точки разрастаются в большие многообразия, с тем чтобы вновь стать малыми и перейти к большим объемам, раскрыться ими. Это и есть колебание границы, коль скоро, сами по себе фракталы видимо и ни движутся, и не покоятся. Фракталы, геометрические во всяком случае, могут быть и являются удивительно монотонными в известном смысле, даже если расцвечены по-разному. Статичные картинки фракталов – это результат, покой, а не сами по себе фракталы. Движение в рассмотрении фракталов Мандельброта, в компьютерных программах генерации — это движение, а не покой картинок. Сами по себе фракталы, это ни то, ни другое, ни движение, ни покой, это некие особенные приостановки, колебания и трассировки. Но что мотивирует, если ни заставляет так думать? И ответ, может быть таков: просто и не просто — это половинные агрегаты [И/Л) и [Л/И), минимальные возможные покрытия минимального целого кортежа смысла. [И/Л) (Л/И]. И да, последовательности таких кортежей, колебаний, масштаб которых изменяется на каждом шаге. Коль скоро, следующий это такой [[И/Л) (Л/И]) [[Л/И) (И/Л]). Фракталы – это границы покоя и движения, и "вдруг" Платона, словно такая граница, должно было бы состоять из них. И почему же можно спросить, какой-то один процесс теперь записи в абстрактных знаках имеет преимущество перед другими процессами скажем рассмотрения фракталов в цифровых компьютерных программах? И ответ, словно и прежде может быть простым и не простым, потому что эти рассмотрения проще, очевиднее и, вообще говоря, интуитивно и аналитически понятнее. И даже, если этот аргумент ни сойдет, в виду отказа различать теперь более понятное в виду ближайшего характера по природе, от менее понятного, в абсолютном смысле, более понятное для нас от менее понятного, и сочленять эти два различия в одном. Говоря, что более понятно для нас может быть наименее понятным по природе, скажем мозг, и иначе, наиболее понятное по природе, может быть наименее понятным для нас, скажем тот же мозг, то все равно, контраст в виду различия смесей, которые всеобщи может быть подходящим качеством. И да, в мире бывает ни только увядание, но и возрастание! Таким же образом может быть наивно хоронить объективную реальность в ничтожестве, в виде тезиса: «пространство не существует», чтобы после протаскивать ее в виде вопроса к мрачной тайне эволюции, словно и любую иную, реальность. Те, кто рассматривают фракталы, названные в честь Пифагора, и составленные из не равносторонних и не равнобедренных треугольников, забывают тут же о тех, что кажется растут словно веточки и листочки, будучи крайне похожи на них, а не на квадратные листья квадратных деревьев. И оказывается масштабы могут свидетельствовать о смене форм движения. Но видимо такой рост и уменьшение, это взаимообратные процессы, что свойственны любым фракталам, только в разной мере и путь вверх и вниз поэтому еще, один и тот же. Именно в этом смысле мы говорим о приостановке, колебании и трассировке свойственной фракталам. И это в том сложном смысле, что, вообще говоря, фракталы, это и ни движение, и ни покой, это колебание между ними. Только трассировки в собственном смысле можно назвать близкими к возрастанию или убыванию. Ни фракталы растут и умаляются, но движение и изменение, возрастает или убывает, и да, в движении и изменении, листа или веточки, тела или автомобиля. Что ведь могут быть принципиально разными движениями и изменениями, словно могут быть разными и покои, тех и других. Идеи ни существуют нигде и потому, видимо, покой и движение всякий раз словно идея неких движений принадлежит им, а не наоборот. Мысль захватывается предметом рассмотрения и изучения, экспериментом, даже тогда, когда планирует и создает условия их проведения. И это было замечено давно, иначе ни было бы вопроса о безначальном начале, что тем не менее благо. Автомобили не растут словно фрукты на дереве, и эти последние не перемещаются словно умные, теперь машины Тесла. Коль скоро эти движения и покои различны, то и границы между такими различны – могут быть разные фракталы. И да, именно в виду различия складчатости и смесей самих по себе различных фракталов. Вот почему мы говорим, что в себе фракталы могут быть массово не разрешимой и прежде всего алгоритмически, проблемой. Просто и не просто потому, что все то, о чем шла речь, ничтожно в виду многообразия текстов языка, что стали бы рассматривать в виду тождеств скажем выделенных логических значений. Действительно каково формальным образом логическое значение любого из больших художественных романов? А ведь оно, и такое значение, есть у них, и во всяком случае может быть. Короче, социально политические кроме прочего события могут быть сильными аттракторами в известные рода в интерпретациях, и этих событий, и их проекций, на все что бы то ни было. В нынешнее время постмодернизма может ни быть ничего более очевидного, что мир ни покоиться в традиции и не движется в революциях, но колеблется для того чтобы покоится и революционизироваться, с тем чтобы вновь колебаться, и именно потому еще что научно техническая революция оказывается, – часто претендуя справедливо быть некоей субстанцией общественного производства и общественной истории в целом, – причиной самой себя, его бытия. Конечно, отношения это ни силы, и скорее революция первых действительно основа и существования, и изменения общественной истории, и все же в виду ИИ, это все более и более сложно утверждать однозначно. Ни социологи, или тем более философы, а цифровики, в известном смысле, скорее правят бал, пусть все еще и запугиваемые возможностью блокировки социальных сетей или аккаунтов в них. Динамическая однозначная причинность, это часть вероятностной, словно и тождества– это предельные случаи, последние из аналогий, но ближайшим образом словно последние из фигур речи, из которых сплошь состоит естественный язык, в виду смеси из имен индивидов и общих имен. Закон тождества самый сильный афоризм, сокращение. Что в виду бытия, множественного многообразия, – что возможно одно единственное, и потому еще себе тождественное, – тождество – это самое широкое понятие, а совсем не пустое по содержанию, что же что не развернутому. И да, скорее в виде выражения «тождество бытия». Что вот незадача обычно звучит словно тождество бытия и мышления, словно без сомнения распространяясь в своем смысле и видимо в производстве желания, что и есть реальность. Иначе говоря, видимо может ни быть нужды в том, чтобы тупо застревать теперь в переживании мира, словно покоя или теперь мира, словно переворота. И ближайшим образом к здравому смыслу и в этом случае мышления может быть важна мера, и была бы важна исключительно, если бы ни безмерность.
Короче, фракталы могут быть ни только ментальными функциями трещин, разломов и развалов, но и живых систем, словно и денежных обменов валют, что ведь как-то граничат друг с другом. И да, эти подчеркивания могли бы быть и являются актуальными только в виду определенного стремления выявить специфические аттракторы для теперь рассмотрения всеобщего состояния границ.
Резонное увещевание Аристотеля не принимать омонимию за тождество, что вполне логически обосновано, может быть невозможно соблюдать, если ни признать фракталы. И последние могут быть полезны в теории не для того, чтобы превратить в них всё, словно в темноту, в которой все кошки серы, но для того, чтобы ни выдавать за фракталы тождества и противоречия, и эти последние не выдавать за приостановки, или колебания, коль скоро покой, колебание и движение могут быть разные три состояния. Словно, таким же образом для того, чтобы математические модальности ни выдавать за, формальную лож, исключительно. Модальные высказывания могут быть и истинными, и ложными, словно и любые иные формализованные высказывания. Могут выполняться в модальной логике и тавтологии очевидно, и да, словно истинные и ложные. Сложность в том, что модальная логика, это скорее, все же, дедуктивная дисциплина, тогда как предполагаемая фрактальная логика скорее индуктивная, и вероятностная, и нечеткая. И потому, кроме прочего, вторая, фрактальная, во всяком случае в известной части следования парадоксального вывода из парадоксальных посылок, ни может быть расширением логики высказывания, во всяком случае выделенных систем такой логики, словно и расширением первого из таких расширений, логики модальной. В этом смысле, ни стоит умножать сущности. Этих трех, покоя колебания и движения, в этом отношении, может быть достаточно.
Сложность в том, что теория вероятностей может претендовать на всеобщность в математике, словно и физике, и если всякая геометрия может быть частным случаем фрактальной, то почему ни всякая математика частным случаем теории вероятностей, и да, прежде всего в логике фракталов. И коль скоро, теория вероятностей взаимообразно связана с опытом, то и таким образом можно легко констатировать, что капитал и творец теории вероятности, и творение этой дисциплины. Словно и иначе, такая математическая дисциплина, словно и в целом математика и творении капитала и его творец в том, что в 19 веке называли абстрактным трудом.
И да, для процесса и в процессе размножения млекопитающих необходимы, по крайней мере, три индивида, иногда крайне разных масштабов в отношении одного и двух. Что не исключает эмбриональных стволовых леток и возможности совершенно иных, чем признанный естественным способов размножения, иных границ, иных процессов и покоев. Парадокс, как известно может быть в том, что если нарушение причинно- следственных связей, в виду кроме прочего нарушения законов сохранения, признаются, то почему бы Солнечной системе ни существовать в недрах звезды, что мгновенно «прилетела» из другой, далекой галактики в это же место? Если законы и принципы отменяются всеобщим образом, то все возможно, и более того, ни о чем нельзя утверждать определенно однозначно. Сложность в том, что нет ничего кроме смесей. Просто и не просто могут сказать нам, что мгновенное блуждание одной из двойных звезд, это крайне маловероятное событие, что тем не менее ни имеет нулевого значения, коль скоро, еще: «микромир — это мир и точка». И тот, кто утверждает это, может быть, ни на охоту пришел, если ни за всеобщим сомнением всего во всем, но за любящим спором самой сути дела. И, видимо, если чистота формы форм– это вечный покой, и потому скорее предмет веры, то знать хотелось бы теперь, те меры, в которых теперь смешивается все со всем, с ненулевой вероятностью изменения, а ни симметрии. Ренессанс, явно не был первой научно-технической и промышленной революцией, но в известном смысле, коль скоро, начал как раз, кроме прочего, с мер, мог претендовать и был неким априори Нового времени в истории Европы. Эта эпоха все еще впечатляющим образом смешивала, даже на вершине высокого, магию и оккультизм с зачатками теории вероятностей и экспериментом катания шаров, отчет о которых выдавала в диалогах Галилея видимо и самим с собой, и все же, впервые заинтересовалась мерами и кроме прочего, прежде всего, мерами перспективы в изобразительном пространстве. И да, речь не идет о том, чтобы воспроизводить Возрождение, коль скоро, и словно культурное значение оно все время воспроизводиться теперь, но скорее о том, чтобы никогда более не повторять его, достигнув необратимости свободы, перестать считать революции. Может быть, но раз так, то почему бы ни взять тождество словно некую чистую смесь тождеств, и различие, словно некую чистую смесь различий и не рассматривать их смеси, тождества и различия, словно прообразы всех остальных смесей, кроме прочего приближаясь к таким началам и в началах диалектики? Короче, манкировать масштабами, что ведь может быть основанием для подмены понятий, ради того, чтобы безумствовать в попытке сохранить принцип локальности, некое ближайшим образом понятие из понятий, чистое общенаучное понятие, это может быть ни лучший способы аргументации, и тем более построения эксперимента, машина которого должна иметь не противоречивый план. Да, ИИ может генерировать текст, что ни прописан алгоритмически по правилам, но коль скоро это так, обратное распространение ошибки и тем более логика выбора между + - или 1- и – 10 должны быть таковы, как они есть, то есть в большой мере с элементами попарного не пересечения с тем, что таким не является и ни исполняется множественно многообразно. Короче, если ни фракталы, то парадокс Лени Саскинда и Герарда-т Хофта, о далекой двумерной поверхности, к которой можно свести трехмерность пространства, что считается реальной размерностью объективного пространства, так и останется словом- парадокс, что произноситься для того, чтобы коснуться значения и сразу же потерять его, с тем чтобы касаться вновь и вновь, попеременно теряя, словно голография теряет реальный объект как бы касаясь его. И да, такие парадоксы не однородны словно неведомое, в котором все кошки серы, они различны, как и различные размерности фракталов. Вещество ни измеряется в битах информации, хотя это и можно сделать на далекой поверхности, для любого пространственного объема. Что еще, кажется, помимо такого принципа, красноречивее может говорить о том, что стремление свести любое качество к количеству и ни чего либо, но информации и желательно в битах и цифровой, потребительную стоимость к меновой, может объявляться законом физики именно потому еще, что границы нашего познания- это границы нашего господствующего способа производства, кроме прочего, и самой такой информации. (Губка Мегера имеет нулевой объем, а линия Пеано бесконечную длину, если мерить их в целых числах пространственных размерностей, но явно отличным образом, эти, соответственно, и объемны, и конечны, словно губка губок и просто конечный квадрат, заполненный линией.) Просто и не просто потому, что математические стихи о том, что пространство реально двумерно, а не трехмерно, ни более ни менее поэтичны, чем те, что измерений пространства 11, а теорий струн может быть для очередного начала, 5 и явно ни все из них могли бы утверждать, что измерений пространства 2, а не 11. И все же, это разные возможные сценарии, словно рассказ о мульти вселенных, в которых может ни быть сингулярностей, коль скоро, те, только объективные видимости, и 13 этаже. И да, голографический принцип – это видимо, теперь, может быть и теоретическая основа подарочной флешки на 2 ТБ, со скоростью USB соединения 3.1, маленькой словно маленький брелока, стоимостью в 1000 рублей. И иначе, если принцип однородности трехмерного пространства нарушается всеобщим образом, словно и законы сохранения, то почему бы тогда стоило утверждать, что существует далекая двумерная поверхность однозначно, а ни, «как если бы»? И зачем критерий выбора наиболее достоверной гипотезы, если от такого выбора заранее отказались? Но если «как если бы», но ввиду критерия достоверности и достоверного выбора, то об этом и речь кроме прочего. О возможной общей границе теории Суперструн и голографического принципа, о единстве физики. Если объем губки Менгера равен 0, таким же образом, как и в известном смысле, объем фракталов Архимеда, то что странного в том, что сфера, содержащая 6 сфер может иметь меньший объем информации чем 6 сфер вне такой сферы? И последнее может быть парадоксом, что исключается, просто и не просто потому, что могут ни учитываться различия в масштабах дробных и целочисленных размерностей пространства? Коль скоро фракталы – это не просто границы размерностей, но и принципы упаковки и распаковки, свертывания и развертывания. И что разве сама по себе условность языка может отвечать за превращения энергии, а не слов? И это может быть ни плохой вопрос, коль скоро превращения энергии существуют кроме прочего и благодаря превращению слов, а те благодаря превращению энергий. Можно еще раз показать на примере больших генеративных моделей текста, размещенных на кремниевых процессорах, кроме прочего, что возможна смесь самых далеких, казалось бы, друг от друга материй. И вопрос почему, может быть не праздным, пусть бы и ответ потому, что они резвятся на текстуре, что крайне разнородна и потому крайне устойчива к разрывам может быть тут как тут.
Короче, Джорж Массер может быть и хорошо, и все же иногда, если ни часто следует выходить на Грина, если ни на "Грин", на что-то зеленое. Кроме прочего, вида: «Вы приехали их КалоГрина?» – программировать инструменты прорисовки изобразительной информации и графические фильтры. Если какая-то объективная видимость господствующая, то это наша объективная видимость. Конечно, революциями, кроме прочего и в физике, ни стоит пренебрегать, но вряд ли это может как-то в особенности помешать принципу приспосабливаться к ним. Удивительно то, что ни смотря на очевидные границы восприятия, в известном смысле, познание не обладает такими в виду ума, и тезис о том, что разум ни безразличен к белку может быть лишь некая эпохальная привязка, что отнюдь не имеет бесконечного значения. Может быть, но это наш разум. Но, если восприятие может быть скомпрометировано, то каким же образом могут быть скомпрометированы еще и понятия, если ни революцией? И да с тем, чтобы новое восприятие и новые понятия теперь радовали бы в новой жизни? В начале 20 века в русской философии было много отсылок к метабазисам, словно последней угрозе мысли и, как раз перед тем, как такие угрозы были скомпрометированы революцией, в том числе и в физике. Могут ли быть таким образом границы у собственности, словно и у стоимости, ценности, очевидно да. Но это все еще наша собственность и наши ценности, которые все еще неимоверно сложно, если вообще возможно, свести к стоимостям. «Да, не берется за это дело тот, кому горизонт эпохи может быть не доступен», – анализировать в терминах психоанализа тексты популяризаторов науки физики, коль скоро Фрейд так крепко мог быть привязан к Ньютону. И видимо еще и потому, что никто ни может быть уверен в том, насколько он может быть прав. Если бы сущность никогда не являлась, познание не было бы возможно таким же образом, как и было бы всякий раз избыточным, если бы сущность была бы тождественна явлению. Если сущность и существование совпадают, в известном смысле, наука избыточна. Словно и была в известном виде в виду господства scientia в Европе, а не физико математического экспериментального естествознания. И потому, тот, кто громоздит парадоксы может, по крайней мере, или следовать гностикам, или теперь возвращать значение Богу, пути которого неисповедимы, а сущность непознаваема и как раз потому, что его существование совпадает с сущностью. Нам же, видимо даже внешние горизонты, внешней формы плана выражения– коннотации могут сказать многое, в виду их возможных отсылок к внутренним горизонтам плана содержания, просто и не просто потому, что оттенки пятен в виду симптомов, могут быть разными, и это может говорить о времени, и о глубине залегания. Кирпичи может быть и не просматривали во времена Фейнмана, но теперь их разглядывают ультразвуком и да, это именно граница зрения и звука. Да, не белковых непосредственно, но с такой можно обращаться явно ни к ученым физикам и математикам экспериментаторам, но к древним, хоронить которых, это участь их мертвецов, что может быть понятно, в виду, в известном смысле, как раз современной медицины и известного доклада. Фракталы, словно и подобия – это, как границы, так и условия познания. И ни то, чтобы это нас "задолбало", но да, с ними, с фракталами, могут быть и массово неразрешимые проблемы. И конечно, цифровые технологии действительно обладают известным свойством тесной интеграции ни только инструмента и желания, но и инструмента и объекта. Нейронные интерфейсы приближают нас к фантазиям теологов о боге, а инструменты прорисовки, в особенности, сокращенные до Dall-E 3, к фантазиям о его творческой мощи. Следует ли из этого однозначно, что мир, это исключительно компьютерная симуляция только очень плохая, словно в GTA 5, или что мир совсем ни существует, кроме как в стихе поэта, даже если политическая корректность, это не лучшая возможная идеология демократии? Видимо, нет. Короче, всем хороша может быть провокация революции, если это ни зряшная провокация филера. Да, быть по ту сторону от субъективной и объективной функциональности, словно и от субъективной и объективной иллюзии, это может быть момент истины, но быть исключительно в таком моменте, может быть значит страстно хотеть попасть внутрь черного целого. Просто и не просто потому, что другие такие функциональности, что предоставили бы возможность попасть в такое черное целое, и иллюзии, которые могут быть там, находятся именно там, путь, и теперь, скорее и условно, как и большая часть таких разговоров. Теперь же, может быть уместно то, что «глаза глупого на конце земли». Как бы ни хотелось усыпить мудрецов, но могут быть горизонты относительно которых их глянцевая мудрость все еще, может быть, глянцевая. И та, может быть уместна как раз и для того, чтобы засечь такие горизонты, и для того, чтобы, все же, сколь возможно с умом, – что видимо может быть и взаимно, – пялиться на них.
3.
Математика, в виде теории вероятностей, философия, кроме прочего, и в виде диалектики, наука в виде отдельной дисциплины и всего многообразия, популярного и профессионально специального назначения и изложения, логика, таким же образом и в виде философии, и в виде математики, и здравый смысл, ближайшим, таким образом, встречаются в теме фракталов, чтобы понять, и необходимость лжи, и болезни, и старости, и смерти, и незадачу свободы. Конечно, можно пойти на любые безумства чтобы сохранить. И все же, строя теорию видимо стоило бы задуматься над тем, насколько кроме прочего сумасшедшие идеи, что составляют ее ни являются в то же время действительным безумием и его триггерами. И да, коль скоро, может быть так, что здравый смысл ни один во времени, и разниться от эпохи к эпохе, то это ни бесконечная привязка, рок которых так не чествуют физики. И, конечно, куда же может быть, пусть и ближайшим образом взятых по себе, имплицитно, без: этики, религии, политики и искусства?
"СТЛА"
Караваев В.Г.