После посевных работ жители села получили небольшую передышку до начала сенокосной поры. Специальные травы для этих целей не сеяли было достаточно тех, что росли на склонах холмов, в оврагах и ложбинах. Однако и часть той земли, что ранее занимали под посев зерновых культур, особенно та которая находилась в удалённых местах, успела зарасти травой – не хватало возможностей её обихаживать. Надеялись, что в скором будущем и до неё доберутся, как только в районе появятся трактора, которые уже начали поступать пока в небольшом количестве.
У Аннушки со Степаном возле их домика был совсем небольшой участок, который она засаживали самыми необходимыми овощами.
Хозяин дома при этом не лежал на боку от безделья, нанимался на любую работу к односельчанам, не отказывался от неё, если приглашали в соседние сёла. Мог пасти общественное стадо, не считал этот труд зазорным. Лишь бы как то заработать средства чтобы прокормить семью.
Несколько раз его вызывали в колхозную контору, предлагали вступить в колхоз, но он каждый раз отказывался. Не от лени конечно же, может быть неприязнь к его руководителю или какая-то обида на власть, а может быть была этому какая-то другая причина.
Прицепилось к нему странное кем-то придуманное слово «шабашник», может и не придуманное, а где-то кем-то услышанное, произносили его в основном с презрением, однако сам Степан не был за это в обиде на односельчан, сами же потом шли к нему и просили что-то починить или построить, а то и за советом –было и такое.
Братья Аннушки жили всё ещё в своих домах, в колхоз по-прежнему как и Степан не вступали, хотя и их многократно приглашали на разговор. Выслушав упрёки и даже угрозы, стояли на своём, отказываясь от ведения общественного хозяйства, хотя за это время лишились всех посевных площадей, из скота у Ивана осталась одна лошадь, а у Александра единственная корова, которую даже на общественный выпас было запрещено выводить, так и бродила скотинка по селу под присмотром кого-то их детей.
И всё же однажды рано утром когда роса ещё не сошла с травы, а петухи ещё не угомонились после громкой утренней переклички, со стороны, где находилась колхозная ферма показался довольно длинный обоз. Колхозники сидя на телегах о чём-то возбуждённо переговаривались.
Все кто в это время был на улице с удивлением и настороженность провожали процессию взглядом, пытаясь определить куда они направляются. Стало понятно куда и зачем, после того как первая телега из обоза повернула на ту улицу, где жили братья Аннушки.
– Вот и их та же участь постигла! – громко произнесла женщина, глядя как последняя повозка скрылась за поворотом улицы. Она едва не выронила ведро из рук, ставя его мимо скамейки возле сруба колодца.
– А чего это они зазнались! Могли бы давно как все работать в колхозе! – так же громко говорила другая женщина, ожидая своей очереди, чтобы набрать воды.
– Вот интересно! Куда они теперь метнутся? Где жить будут теперь со своим выводком, – не добро улыбаясь, глядя на соседку выговорила первая.
– Ой, чего это вы бабы так злорадствуете? – удивлённо воскликнула третья, – ты Лукерья, как бы посмотрела на человека, который бы назвал твоих детей выводком? Небось не понравилось бы. А чем твои дети лучше чем у Ивана с Александром. Поди их дети даже в школе лучше учатся.
– Вздумала заступаться за кулачьё! Смотри как бы тебя вместе с ними не встряхнули. Не больно-то бежишь в колхоз! Едва минимум выходов набирается у тебя! – не понравились Лукерье слова односельчанки.
– У меня-то есть причина не каждый день ходить на работу, но зато я когда иду работать туда, делаю всё добросовестно, не многие могут угнаться за мной. А после тебя вся трава как росла так и растёт! Валки на сенокосе путью не можешь перевернуть! Скажешь не правду говор! – смеясь подтрунивала женщина над Лукерьей.
Та схватила одно из ведер с водой и попыталась облить ею неугомонную женщину, но та ловко отскочила в сторону, не одной капли на неё не попало. Схватила второе ведро стоявшее на скамейке и опрокинула всё его содержимое на хозяйку этого ведра. Лукерья этого не ожидала, в растерянности переводила взгляд с одной женщины на другую, видела как те заходятся смехом, а она едва отошла после ледяного душа.
Подошла к ним ещё одна односельчанка.
– Вы чего это тут устроили? Небось до Ярил ещё долго, – говорила она, глядя на мокрую с ног до головы женщину. – Лукерья, жарко что ли тебе с самого раннего утра?
А так как две другие женщины не могли остановить свой смех, расхохоталась и она. Лукерья перелила в свои вёдра воду из тех, что наполнила её соседка, молча что было для неё весьма не свойственно, отправилась домой, у остальных от этого случился ещё больший приступ смеха. Так и хохотали, провожая взглядом Лукерью, едва удерживаясь на ногах.
– Ой, бабы… Ой, бабоньки… – с трудом выговаривала та, что только что стала виновницей этого внезапного веселья, облив женщину водой. – Не помню уж когда так смеялась…
– Зинка, отчудила ты, так отчудила… Никто бы не решился так с Лукерьей! Уж больно язык у неё как помело, – вытирая слёзы говорила женщина у которой только что «похитили» воду. – Вот мы насмеялись, а Шумаковым-то сейчас ох… не до смеху.
–Думаешь сразу обе семьи выселят? – спросила женщина, которая подошла за водой последней. – И куда они теперь?
– Даже не знаю, – отозвалась Зинка. – У Аннушки со Степаном и так не развернуться. Кто у них ещё из родни?
– Да кто? Тётки, дядьки… В хоромах никто не живёт. Только если в банях пока. И то, если им их оставят. В бане Степана теперь сам председатель моется, небось и на их бани кто-то глаз положил.
Иван косил крапиву выросшую вдоль ограды возле дома, ещё издали он услышал приближающийся шум, понял, что это к ним «гости» пожаловали.
Утром он уже виделся с братом, тот был в весьма приподнятом настроении, говоря, что до осени их точно не тронут, а оказывается вот как всё выходит – кому-то не дают покоя их просторные жилища. Ничего, ничего… они справятся! Обязательно справятся! Сердце сжала боль.
– А вот и хозяин! – воскликнул Бугаев соскакивая с телеги, за ним последовал Казарин. – Говори, Иван, своё окончательное слово! Вступаешь в колхоз?
– Я своего слова не меняю. Не раз сказано, что нет у меня такого желания…
Не дослушав его Бугаев махнул рукой мужикам, которые всё ещё сидели на телегах, ожидая команды. Вскоре возле Ивана образовалась толпа.
– Ну что же, сам свою судьбу определил. Даю тебе немного время на сборы, буди детей, выводи семью. Брать с собой самое необходимое… – продолжал говорить Бугаев.
– Не думай, что это тебе с рук сойдёт, – произнёс Иван, зашагал в последний раз к крыльцу своего родного дома.
– Что ты сказал?! Что ты сказал, кулачье отродье? – вскипел Бугаев, сжав кулаки кинулся следом за хозяином дома, но его успел остановить Казарин, схватив за руку. Тот попытался вывернуться, но не смог.
– Не учиняй, Николай, самосуд! – громко произнёс председатель сельсовета, – приползут скоро же в колхоз, не выжить им в одиночку…
– Так где ты решил ставить новый сельсовет? – потирая руку, спросил Бугаев, недобро глядя на главу села, уж больно вольно тот с ним обращается, а ведь всем известно кто тут главный.
– Чего тут думать, поставим в переулке, что ведёт к колхозной конторе, чтобы рядом быть. Постоянно приходится нам друг к другу бегать, появилась возможность будем делать как лучше.
– Придётся занимать огороды! – воскликнул председатель колхоза, – недовольство проявлять будут, оно мне надо.
– Так не тебе же! – рассмеялся Казарин, глядя на то как с крыльца спускаются жители этого дома. Первой шла Наталья, она несла на руках младенца, за спиной находился мешок на лямках. Двое старших сыновей несли большие вьюки, скорее всего с постельными принадлежностями. Девочка, что побольше вела за собой младшую сестрёнку, за спиной у неё так же мешок. Иван вышел последним. Ноша его была самой большой: за спиной огромный узел и в каждой руке по такому же узлу. Остановился он обернувшись на дом, поклонился, поблагодарив Бога за доброе житьё в нём и пошёл следом за семьёй в сторону бани…
– Ишь, думает, что это его жилище! Как бы не так! – тут же произнёс Бугаев.
– Оставь, Николай Игнатьевич, пусть этим довольствуются, – произнёс Казарин, затем обратился к окружающим их людям. – За работу, мужики! Только не корёжить как в прошлый раз! Или в лес отправлю на заготовку! Углы у брёвен беречь! Половицы аккуратно выворачиваем, тесины не расщепляем! – командовал он.
– А что, наличники и прочее тоже беречь? – спросил один из колхозников.
– Думаю, что это ни к чему! Не будем сельсовет в терем превращать, – засмеялся председатель сельсовета. – По–простому, по-пролетарски будем строить, но добротно! – добавил он, глядя на то как мужики стараются без ущерба выставить рамы из оконных проёмов. Кто-то вывел из стойла коня, повёл его в сторону видневшегося вдали табуна пасущегося на лугах.
– Вот глянь, – тут же отреагировал на это председатель колхоза. – Посмотри какой упитанный у кулака жеребец! А? Почему на общественном дворе доходяги после зимы? Думал не справимся с посевной на них!
– Так ведь ко всему надо относиться как к своему, работать не спустя рукава, а у нас этого нет! Отбыл своё время и всё! Скорее домой бежать! Устали! А с чего устали? – рассуждал Казарин. – Да чтоб тебя! – зло крикнул он, глядя на то как безжалостно кромсал один из мужиков неподдающиеся листы железа на крыше, пытаясь их снять. – Вот только испорти мне хоть один! Не рассчитаешься! – кричал он, затем повернулся в сторону председателя колхоза. – А ты говоришь: «Почему на общественном дворе доходяги после зимы?» Они и после лета могут остаться доходягами при таком-то отношении! – горячо говорил мужчина, не сводя при этом взгляда с того мужика на крыше. – Наказывать надо за такое отношение к работе!
– Чем наказывать предлагаешь? Мы не можем отправлять людей туда же, куда отбыли кулаки и их приспешники! Веру люди потерять могут в строительство светлого будущего. А больше нечем! Трудодни списывать? За них и так мизер получают люди… Надо воспитывать… – говорил Бугаев, но заметив как разбилось стекло в одной из рам едва ли не с кулаками набросился на провинившегося колхозника...
Разобрав дом Ивана и составив сруб на том месте, где предполагали строить новое здание сельсовета, пришли к дому Александра, его семья так же переселилась в баню. Оба брата надеялись, что это временно и до осенних холодов они смогут построить более подходящие жилища.
Из его дома было решено построить избу-читальню, так как книги уже привезли в количестве около четырех сот экземпляров, хранились они пока в обветшавшем здании бывшей сельской управы – теперешнем сельсовете. Будет в селе теперь и добротное здание сельсовета, которое уже строилось из дома Ивана, а изба-читальня будет ещё краше, решили украшавшие дом Александра деревянные кружева не выбрасывать, а водрузить их на положенное место. Пусть будет видно издалека, что здесь находится культурное заведение.
На удивление братьев им оставили часть построек в которых некогда размещался многочисленный скот на их подворье, а так как они были сделаны добротно, то можно было использовать этот материал при строительстве «нового» жилища. А что тут зазорного? Лучше жить в небольшой избе чем ютиться в бане. Сначала была построен дом для Ивана, затем взялись за жилище Александра. Трудились в основном сами братья, да Степан им помогал. Приезжал Михаил – муж Евдокии сестры Степана, но поняв, что он здесь чужой отбыл восвояси и долго не появлялся.
Михаил этот был мужик деловой, статный и лицом недурён, к тому же занимал должность в заготконторе в ближайшем городке. Может слухи это всё, а может было что-то и правдой… только дошло до его жены Дуняши, что появилась у того городская зазноба. (Нашлись даже какие-то свидетели этого безобразия). Вот и ушла она от мужа, молча собрав кое-какие пожитки, перебралась в опустевший родительский домик. Наказав при этом муженьку своему в её доме не появляться, её самою и детей не мучить своим присутствием. Клялся, божился мужик, что враки это всё, наветы завистников, но Евдокия стояла на своём, видеть его больше не хотела.
Михаил всё же иногда появлялся возле их дома, привозил детям гостинцы, что-то из одежды, но в гости его никто не звал, так и отправлялся он домой ни с чем. Похоже теперь он посчитал, что есть возможность помириться с женой и детьми, но действовать начал через Степана и братьев Аннушки.
После очередного приезда, но такого же холодного приёма он уехал, но вскоре появился снова, но на этот раз не с пустыми руками. Привёз он готовые остеклённые рамы сразу на две избы. Хоть и не радостно встретили его и на этот раз родственники жены, но хотя бы поговорили, а когда в следующий раз он прибыл на двух лошадях и привёз добротный тёс на крыши, лёд холодного отношения к нему растаял у всех, даже Евдокия согласилась с ним поговорить… А вскоре они окончательно померились… Хоть какая-то польза от этой тяжёлой ситуации с изъятием жилья братьев Шумаковых...