Каким может быть жанр киберпанка

На днях я опубликовал в ВК старую запись, посвященную фильму Алексея Германа "Трудно быть Богом". Впечатления подписчиков и их оценки разделились. У кого-то кинокартина вызвала неприязнь, кто-то с трудом решился отнести ее к искусству, другие - на почве отвращения - признали принадлежность искусству с провокационным умонастроением, а кто-то открыто причислил фильм к плеяде гениальных произведений.

Многообразие оценок - хорошее и наглядное свидетельство разных традиций восприятия, иными словами, различных пересечений распространенных в обществе установок в точке личности. Ещё - маленькое свидетельство очень шаткой позиции, полагающей наличие абсолютных оснований, что имеются в распоряжении человеческого, среди уймы идей и ценностей.

Базовый экзистенциальный мотив гласит, что мир продолжается, приближаясь к воплощению бесконечности, а человек, воплощение конечности, оказывается в нем. Похожий расклад применим к следам человеческого - культуре, что продолжается и длится и где оказывается человек. В поле социального человек пребывает, имея дело с уже сложившейся ситуацией, там он усваивает свойственный среде обитания набор моделей для мышления. Буквально наследуя традицию мыслить как-то, включаясь в продолжающийся процесс коллективного мышления, возникшего до него. Впоследствии он приобретает спецификацию через более сложную конструкцию личности, полученную на путях воспитания, образования, работы, круга общения, которые тоже остаются в границах конкретного общества, где человек обитает.

Так складывается личность. Иногда коллективное настоятельно очерчивает спектр возможностей для становления, воспроизводя фиктивные Самости, поддерживающие существование своей системы. Иногда - например, благодаря ясперовской пограничной ситуации - появляются Самости как явления самостоятельные, контрастируя с окружающими и все же имея точки соприкосновения. В результате своим множеством они порождают коллективное, ведь остается сфера публичного. От части именно о сих перипетиях я рассказал в эссе про "три мифа", где центральный - конструирование "нормальности".

В свете кинокартины "Трудно быть Богом" нетрудно прийти к соображению о неудобности эстетического опыта: впечатление от фильма плохо прилаживается к привычному мироощущению, чья обязанность - удовлетворение естественного желания быть причастным Большему и чувствовать себя безопасно, комфортно. Тем не менее, лично мне в экстравагантном воздействии видится одна из функций и потенций искусства. Она способно неприятно удивить. В случае с "Трудно быть Богом", по моему мнению, мы имеем дело с инверсией, переворачивающей культуру и цивилизацию, от чего все низкое становится нормальным и высоким, в то время как знакомые нам идеалы расстилаются под ногами попирающих их жителей Арканара. Сюрреализм ситуации достигается через превращение слабых интонаций, знакомых нам по окружающей действительности с ее грехами, в господство какофонии, заваливающей слух и мысли, путающей их подобно грязи, разбросанной вокруг. Такой мир погребает всю стать, вытесняя ее в область идеальной абстракции, о которой даже помыслить трудно. Центр тяжести в привычном мироустройстве смещается, уводя из-под ног фундамент в лице пестуемой мегаполисами и крупными городами логики "утаивания", от чего средневековая клоака вырывается на поверхность. В итоге, то, что зритель назвал бы ошибкой, то есть по природе своей не нормальностью, а возможностью искажения нормального или его нехватки, становится сверхреальным, избыточно заполняя улицы и дома выводимого режиссером мира.

Произведение Алексея Германа мы не без причины причисляем к авторскому кинематографу, узнавая в нем колорит европейского неспешного кино, с длительными экспозициями, порой трудным для восприятия темпом повествования, особенно после современного голливудского кино и шортсов с тиктоками. Сходу для проведения параллели я бы назвал "Гармонии Веркмейстера" Бела Тарра, где, впрочем, темнота держится несколько иных декораций.

Наблюдая за реакциями на упоминание фильма, я вспомнил об азиатском кинематографе. Диалог европейской культуры с азиатской случился давно и продолжается до сих пор. Крупной точкой в летописи взаимодействия по "нашу" сторону баррикад можно назвать историю живописи в конце XIX века, куда пришли произведения в жанрах укиё-э, айдзури-э и им подобных, оказав влияние на постимпрессионистов и прочих модернистских живописцев. Кинематограф, как мне представляется, имел более ощутимую обратную траекторию воздействия. Скорее двигаясь от Европы и Голливуда, как детища европейского киноискусства, к открывающим мир кино азиатским художникам. Тем не менее, во многом кино - это не столько конкретная модель или стандартизированный язык, сколько способ рассказа, захвата частичек действительности, ложащихся в онтологию вымышленного мира, который можно включить и выключить. Потому киноязыку было предначертано обзавестись уникальным содержанием в границах азиатской культуры, высматривающей мгновения бытия. Для меня азиатское кино - это непривычные сюжеты, обернутые в такую же непривычную манеру их изложения благодаря колористике, работе с пространством, персонажам и прочим деталям, собирающим историю в ее визуальное воплощение.

При мысли о восточном кинематографе я зачастую вспоминаю всего пару фильмов, пусть и видел куда больше. Это «аромат зеленой папайи», «фейерверк» и «герой». Несколько после, следуя за отвлеченными раздумьями, в памяти всплывают "Затойчи", "Ран". Еще чуть позже я нахожу в калейдоскопе названий и кадров "Тэцуо", "Авалон" и "Призрак в доспехах". Последние фильмы - плоды работы Европы и Голливуда с Японией. Пожалуй, где-то на фоне вращается и эссенция, в моем понимании, японского вымысла, современного фольклора, впитавшая экзотичные обращение с технологиями и урбанистическую доктрину.

Наряду со знакомыми европейскими коллизиями, исторической драматургией во мне укоренилась диковинная страсть к сеттингу киберпанка. Он внушает тревогу, желание присмотреться и одновременно ступор, оцепенение от пугающего футуристического образа. Я придерживаюсь позиции, что киберпанк открывается нам в двух главных ипостасях.

Во-первых, как сюрреалистичная современность. Срез технологий, захвативших город. Такая современность тянется в проводах, мерцает в дисплеях, летит в гигабайтах информации и соседствует с простейшим бытом, по инициативе рядовых горожан едва поспевающим за инновациями. Это экспансия города поверх природы, куда стягивается мир. Во-вторых, как постапокалипсис. Это изобилие демонстративно материально пустого мира, лишенного своего естества, пережиток цивилизации в глобальном измерении, раскинувшей сети и распавшейся в жажде власти над природой, опустошившей свои запасы витальности. В нем остаются только крохи символических колоссов, к которым природа безразлична.

В обоих случаях мы получаем сказание о будущем, о том, что мы живем не на Земле, а в городах. В первой вариации мы имеем гипер плотную застройку, взгроможденные этажи зданий и паутины кабелей. Во второй - громадные пустоши, где встречаются монументы цивилизации - исполинские здания, концентрирующие в себе остатки населения планеты или служащие обветшалыми строениями, ненаблюдаемыми руинами, хранящими цифровые архивы воспоминаний. То есть монумент присутствия людей, их избытка в значении густонаселенности и избытка современности, поданной через цифровой мир, или памятник нового средневековья, затмения знания и темного века, когда технологии нарочито не открывают географию и ландшафты испепеленного мира, а дают доступ к онтологии цифрового пространстве.

В настоящее время в нашем распоряжении есть лишь эпизодические зачатки киберпанка. Например, в азиатских мегаполисах, в частности, в Гонконге. В нем, согласно фабуле кино, происходит действие "Любовного настроения". Обыкновенно киберпанк приводит нас к размышлениям о технологиях, о человеческой природе и ее ускользанию в призрачных облачениях техники. Словно закономерность камерные чувства и эмоции, любой интимный диалог исчезают, помещая перед нами лоскутки личных переживаний героев посреди необъятных просторов.

В "Любовном настроении" мы наблюдаем за любовной драмой. Мир сужается до двух персонажей и их окружения в декорациях зарождающегося неизмеримого города, где любовь может не начаться, теряясь в шуме мелькающих лиц и биографий. И где любовь почти обречена стать хрупким воспоминанием, затаившимся в недолговечной оболочке, значимой лишь для ее носителя, - человеческой памяти.

https://youtu.be/RS4Db6Yyv78?si=1FnlxTJmmwYrL1lb