Нагиб Махфуз. Каирская трилогия. Том 3-й. Сахарная улица. Главы 1-20

1

Головы их склонились к жаровне, а руки распростёрлись над огнём: худые жилистые – Амины, жёсткие – Аиши, похожие на черепаший панцирь – Умм Ханафи, белоснежные и прекрасные – Наимы.

Январский мороз почти застыл в виде снега по краям гостиной, той самой, которая сохранила свой старый облик: те же разноцветные циновки, диваны, расставленные по углам. Исчез лишь старинный газовый светильник с потолка, а на его месте висела новая, электрическая лампа. Это место также изменилось, и кофейные посиделки вновь стали проводиться на первом этаже. Весь верхний этаж переместился вниз, дабы облегчить жизнь отцу семейства, которому сердце уже не позволяло взбираться по ступеням наверх. Перемены затронули также и членов семьи. Тело Амины высохло, а волосы её покрыла седина. И хотя ей только недавно исполнилось шестьдесят, выглядела она лет на десять старше. Но перемены в Амине были ничем по сравнению с тем упадком и разрушением, что произошёл с Аишей. Вызывало ли это насмешку или, наоборот, жалость, но волосы её по-прежнему отливали золотом, а глаза – небесной синевой. Но о каком же недуге свидетельствовали её угасший взгляд, не внушавший и намёка на то, что в нём теплилась жизнь, и эта бледная кожа? И было ли это лицо, на котором выступали кости и ввалились глаза и щёки, лицом женщины тридцати четырёх лет? Зато, судя по Умм Ханафи, годы у неё, казалось, не отняли ничего, почти не затронув ни полноты, ни мясистости, разве что скопились, словно пыль или корка на коже, вокруг шеи и рта. Но в её задумчивых глазах выражалось участие в молчаливая печаль всего семейства. Одна Наима в этом коллективе выглядела словно роза, которую посадили на кладбищенском дворе. Она созрела и превратилась в прекрасную шестнадцатилетнюю девушку. Голову её покрывал нимб из золотистых волос, а личико украшали голубые глаза. Она напоминала Аишу в годы её юности, или даже была ещё более пленительной, хотя и худенькой и тонкой, словно тень. Взгляд её был кротким и мечтательным, источавшим чистоту, наивность и удивление миром. Наима прислонилась к плечу матери, как будто не желая расставаться с ней ни на миг.

Умм Ханафи, потирая руки, протянутые над жаровней, сказала:

- На этой неделе строители наконец закончат проект дома по прошествии полутора лет...

Наима насмешливым тоном заметила:

- Дом дядюшки Байуми-продавца щербета...

Аиша оторвала глаза от жаровни и на миг посмотрела на Умм Ханафи, однако не прокомментировала её слова никак. Они уже знали о сносе дома, который когда-то принадлежал господину Мухаммаду Ридвану, для строительства на его месте четырёхэтажного особняка для дядюшки Байуми-продавца щербета. Это всколыхнуло старинные воспоминания о Мариам и Ясине. Вот только где же Мариам? А ещё это напомнило о матери Мариам и Байуми, которому достался дом частично по наследству, и частично путём выкупа. В те дни жизнь была другой, а сердце не знало забот!.. Умм Ханафи снова заговорила:

- А самое красивое там, моя госпожа, это лавка дядюшки Байуми с её люстрами, мороженым и халвой. Там повсюду зеркала и электричество, а ещё радио круглые сутки. Жалко мне Хуснайна-парикмахера, Дервиша-продавца бобов, Аль-Фули-молочника, да Абу Сари-владельца лавки с жареной снедью, когда они глядят из своих ветхих магазинчиков на особняк и магазин своего старого коллеги ...

Амина, натянув потуже шаль на плечи, заметила:

- Пресвят Вседарящий...

Сцепив руки на шее у матери, Наима сказала:

- Дом особняка загородил нашу крышу с одной стороны. И как мы сможем продолжать проводить время на крыше, если дом заселят жильцы?

Амина не могла проигнорировать вопрос своей прекрасной внучки, прежде всего заботясь об Аише:

- Пусть тебя не беспокоят жильцы. Гуляй себе, как тебе нравится...

И она пристально поглядела на Аишу, чтобы узнать, какое впечатление произвели её мягкие слова, ибо из-за сильного страха за неё она словно стала бояться её саму. Но Аиша была занята в этот момент, глядя в зеркало, висевшее над тумбочкой между её комнатой и комнатой отца. Её привычка смотреться на себя в зеркало со временем не стёрлась, хотя и стала бессмысленным занятием. Её больше не ужасало отражение своего лица, которое так мало значило теперь. Всякий раз, как внутренний голос спрашивал у неё: «Где же прежняя Аиша?», она безразлично отвечала: «А где Мухаммад, Усман и Халиль?» У Амины, которая наблюдала за ней, сжималось сердце. Её мрачность тут же передавалась Умм Ханафи, которая влилась в семью настолько, что ей передались все семейные тревоги.

Наима встала и подошла к радио, что стояло между гостиной и столовой, и включив его, сказала:

- Время трансляции грампластинок, мама...

Аиша зажгла сигарету и глубоко затянулась. Амина поглядела на дым, который расстилался лёгким облачком над жаровней. Из радиоприёмника послышалось пение: «О дружба старых добрых дней, как бы мне хотелось, чтобы ты вернулась». Наима вернулась на своё место, поправляя на себе платье. Как и её матери когда-то, ей нравилось петь. Она прислушивалась и старалась запомнить наизусть, чтобы повторить потом своим прекрасным голоском. Эту её любовь к пению не омрачали религиозные чувства, довлевшие над её эмоциями: она прилежно молилась и постилась в Рамадан с тех пор, как ей исполнилось десять лет, и частенько мечтала о другом мире, за пределами познания, с безграничным удовольствием сопровождала свою бабушку, совершавшую паломничество к могиле Хусейна всякий раз, как та приглашала её. Но в то же время она не могла искоренить в себе любви к пению, и пела, когда уходила в свою комнату или в ванную.

Аиша была довольна всем, что делала её дочь – единственный оставшийся в живых ребёнок, её светлая надежда на мрачном горизонте. Она восхищалась набожностью Наимы, равно как и её голосом, и даже её привязанностью к ней – которая казалась чрезмерной, – поощряла и любила её, не делая ни малейшего замечания. Она не могла вытерпеть критику, и неважно, пустячной та была, или благой. Поэтому в доме она не занималась ничем, только сидела, попивала кофе и курила, а если мать звала её помочь в каком-то деле, и не столько ради помощи, сколько ради того, чтобы отвлечь её от мыслей, Аиша проявляла недовольство и произносила свою знаменитую фразу: «Ох, оставьте же меня в покое». Она не позволяла Наиме и пальцем о палец ударить, словно боялась малейшего движения дочери. Если бы она могла молиться вместо неё, она сделала бы и это, избавив её таких усилий. Как часто её мать говорила с ней о том, что Наима уже годится в «невесты», и ей пора разбираться в обязанностях домохозяйки. В ответ Аиша сердито говорила ей: «Разве ты не замечаешь, что она тоненькая, словно тень? Моя дочь не вынесет никакой нагрузки, оставь её в покое. В этом мире она моя единственная надежда». И Амина больше не возвращалась к этому разговору. Сердце её разрывалось на части из-за горя Аиши; она смотрела на неё и находила в ней живое воплощение разбившейся надежды. Когда она глядела на это печальное лицо, для которого жизнь утратила всякий смысл, на неё саму находила тоска. Поэтому она и боялась её недовольства и привыкла уже к её грубым ответам или жёстким замечаниям, воспринимая их ласково и терпеливо. Голос по радио продолжал петь: «О дружба старых добрых дней». Аиша закурила и принялась слушать. Эта была любимая ею песня, и даже скорбь и отчаяние не убили в ней этой любви. Возможно, они только ещё больше усилили эту любовь, так как там часто говорилось о горе и страданиях, хотя ничто в этом мире не могло вернуть ей друзей старых добрых времён. Она иногда спрашивала себя время от времени, были ли эти старые добрые времена на самом деле, не было ли то игрой воображения или сном? Где же тогда тот кипевший жизнью дом? Где же её любезный муж? Где Усман, где Мухаммад?! Разве от того прошлого её отделяют всего-то восемь лет?

Амине же все эти песни редко когда нравились. Для неё главным достоинством радио было то, что оно позволяло ей слушать Священный Коран и новости. А вот песни тревожили её из-за влияния их грустного смысла на дочь; она даже заметила однажды Умм Ханафи: «Разве это звучит не как причитания на похоронах?» Она беспрестанно думала об Аише, пока почти не забыла о симптомах своего высокого давления и проблемах с ним. Удовольствие она находила лишь когда совершала паломничество в мечеть Хусейна и других святых. Благодаря господину Ахмаду, который больше не препятствовал ей, она могла совершать паломничество в святые места, когда хотела. Но сама Амина больше не была той, прежней Аминой. Её изменили большая скорбь и недомогания. С годами она утратила своё удивительное старание поддерживать дом в порядке и необычайную энергию для его организации, уборки и ведении хозяйства. За исключением обслуживания мужа и Камаля она больше ни на что не обращала внимание. Пекарню и амбар она поручила Умм Ханафи, довольствуясь только тем, что приглядывала, но даже и тем пренебрегала. Её доверие к Умм Ханафи было безграничным, ведь та была не чужим человеком в этом доме и для его обитателей. Да и потом, она была её компаньонкой в течение всей жизни, товарищем и в радости, и в горе. Умм Ханафи настолько вошла в их семью, что стала её частью, разделяя все печали и радости.

На миг воцарилось молчание, как будто песня овладела их сознанием, пока Наима не сказала наконец:

- Я сегодня видела на улице свою подругу Сальму: она ещё училась со мной в начальной школе, и в следующем году она собирается сдавать экзамен на бакалавра...

Аиша раздражённо сказала:

- Если бы твой дед разрешил тебе продолжать учёбу в школе, то ты бы превзошла её. Однако он этого не позволил!

От Амины не ускользнул её протест, который она имела в виду, говоря «Он этого не позволил», и она сказала:

- У её деда свои взгляды, от которых он не отступится. Интересно, а ты была бы рада, если бы она продолжила учёбу, несмотря на все трудности, ведь она так хрупка и дорога тебе, да и к тому же ещё не перенесёт всех этих тягот?!..

Аиша лишь покачала головой, не произнеся ни слова. А Наима с сожалением заметила:

- Я бы хотела закончить свою учёбу. Все девушки сегодня учатся наряду с юношами...

Умм Ханафи презрительно фыркнула:

- Они учатся потому, что не могут найти себе жениха. А вот такая красотка, как ты...

Амина кивнула головой в знак согласия с ней, и сказала:

- Ты образованная, госпожа всех женщин. У тебя есть аттестат начальной школы, чего тебе ещё нужно? Тебе не нужно искать себе работу. Давайте попросим Аллаха укрепить тебя и прибавить к твоей очаровательной красоте жирок и отличного здоровья.

Аиша резко возразила:

- Я желаю ей крепкого здоровья, но не полноты. Полнота это недостаток, и особенно у девушек. Её мать в свои лучшие дни была красивой, но не толстой.

Амина улыбнулась и мягко сказала:

- Да, и правда, твоя мать, Наима, в свои лучшие дни свои была красивой...

Глубоко вздыхая, Аиша прибавила:

- А потом она стала назиданием дней своих!

Умм Ханафи пробормотала:

- Да обрадует тебя Господь наш, Наима...

Ласково потрепав Наиму по спине, Амина сказала:

- Амин, да услышит это Господь миров...

Они снова замолчали и стали слушать новую песню по радио, в которой пелось: «Я хотел бы видеть тебя каждый день». Но тут вдруг дверь дома открылась и снова закрылась, и у Умм Ханафи вырвалось: «Это мой старший господин!» Она быстро поднялась и поспешила выйти, чтобы зажечь светильник на лестнице. Вскоре послышалось привычное постукивание его трости, и он появился на пороге гостиной. Все женщины вежливо встали.

Он немного остановился и посмотрел на них, тяжело дыша, а затем поздоровался: «Добрый вечер!» Они в один голос повторили: «Добрый вечер». Амина поспешила в его комнату и зажгла там свет. Господин Ахмад прошёл в комнату вслед за ней, источая ауру достойной старости, и уселся, чтобы перевести дыхание. На часах не было и девяти вечера. Элегантность его осталась прежней: на нём была суконная накидка, кафтан из полосатого шёлка и шёлковый шарф, как и в былые времена. А голова, унизанная сединой, серебристые усы, да ещё худое тело, освободившееся от прежних килограммов, как дом от жильцов, – всё это вместе, равно как и его раннее возвращение домой, свидетельствовало о наступлении новых времён. Среди признаков их было и то, что миска йогурта и апельсины на ужин заменили ему алкоголь, закуски, мясо и яйца. Остался лишь блеск в его больших голубых глазах как свидетельство того, что желание жить не увяло и не исчезло. Как обычно, он снял с себя одежду с помощью Амины, одел свой шерстяной джильбаб, закутался в халат, нацепил шапочку и, скрестив ноги, уселся на диван. Амина подала ему поднос с ужином, и он без особого энтузиазма проглотил его. Затем она принесла ему наполовину полный бокал с водой. Он взял пузырёк с лекарством и налил себе в бокал шесть капель, и с мрачным лицом, выражавшим отвращение, выпил и пробормотал: «Слава Аллаху, Господу миров». Врач давно говорил ему, что приём лекарства лишь временная мера, зато «диета» – постоянная. Он часто предостерегал его от беспечности и безрассудства, ведь его высокое давление стало серьёзной проблемой, от которой страдало сердце. Опыт вынудил его доверять медицинским познаниям после всего, что он пережил из-за пренебрежения советами врача. Каждый раз, как только он выходил за рамки, его настигали последствия, и наконец он внял велениям врача и стал есть и пить только то, что ему разрешалось, и возвращаться не позднее девяти вечера. Но сердце его не покидала надежда когда-нибудь вернуть себе – по возможности – здоровье и наслаждаться нормальной тихой жизнью. Та, другая жизнь навсегда и безвозвратно отошла в прошлое. Он с удовольствием прислушивался к пению, доносившемуся по радио. Амина говорила, усевшись на свой тюфячок, о холоде и дожде, лившим в этот день с самого утра, однако он, не обращая на неё внимания, весело сказал:

- Мне говорили, что сегодня вечером будут передавать некоторые старые песни...

Женщина приветливо улыбнулась, ибо такая музыка ей нравилась даже ещё больше, возможно, из-за того, что она нравилась ему. Какой-то миг радость сверкала в его глазах, пока его не охватила апатия. Он не мог наслаждаться радостью без всяких ограничений и без того, чтобы она внезапно не обернулась против него же. Он пробудился от сна, столкнувшись с действительностью, которая окружала его отовсюду. Прошлое же было лишь сном, и к чему тогда радость, если дни дружеского общения, музыки и крепкого здоровья ушли безвозвратно? А вместе с ними ушли и вкусная еда, и напитки, и благополучие. Он больше не расхаживал по земле походкой верблюда, а его звенящий смех не истекал из глубин души. Где те рассветы, которые он встречал, опьянённый всяческими радостями жизни? Теперь ему приходилось возвращаться домой в девять, чтобы в десять уже лечь спать, и всё, что он ел, пил, его пешие прогулки тщательно фиксировались врачом. Он был сердцем и центром этого дома, в которое время принесло уныние. Несчастная Аиша была занозой у него в боку, ибо он не способен был исправить её испорченную жизнь. Он едва ли испытывал спокойствие за неё, ведь завтрашний день мог застать её в полном одиночестве и отчаянии, без отца и матери. Его беспокоило и собственное здоровье, которому угрожали осложнения, но самым страшным, чего он боялся больше всего, – что силы подведут его и тогда ему придётся слечь в постель, словно живому покойнику, как уже случилось со многими из его друзей и близких. Эти мысли кружили вокруг него, как мухи, и он просил защиты у Аллаха от такого зла. Да, ему следовало послушать старинные песни, даже если он заснёт под них...

- Оставь радио включённым, даже если я засну...

Она с улыбкой послушно кивнула, а он глубоко вздохнул и продолжил:

- До чего же мне тяжело подниматься по лестнице!

- Отдыхайте, мой господин, на площадке...

- Но на лестнице так душно. До чего же проклятая зима в этом году..., – затем он спросил её. – Бьюсь об заклад, что ты и сегодня посетила Хусейна как обычно, несмотря на такой холод...

Она смущённо ответила:

- В паломничестве, мой господин, любые тяготы ничтожны...

- Я один виноват!

Пытаясь ему угодить, она сказала:

- Я обхожу по кругу пречистую гробницу и молюсь о вашем здоровье.

Он нуждался в искренних молитвах, ведь ему было отказано во всём приятном, что было у него в жизни, даже в холодном душе, которым он привык освежать своё тело каждое утро, из-за опасности для артерий, как ему сказали. «Раз всё хорошее теперь вредно, то Господи помилуй нас», думал он. Вскоре до них донеслось хлопанье закрываемой входной двери, и Амина подняла глаза, пробормотав: «Камаль». Не прошло и нескольких минут, как Камаль в своём чёрном пальто, явно демонстрирующим его тощую долговязую фигуру, вошёл в комнату и сквозь очки в золотой оправе посмотрел на отца. Чёрные прямоугольные густые усы придавали ему степенный мужественный вид. Он приветственно наклонился над рукой отца, чтобы поцеловать её, и тот предложил ему сесть, как всегда с улыбкой спросив:

- Где ты был, профессор?

Камалю нравился этот его мягкий кроткий тон, который отец приобрёл наконец спустя долгие годы. И присаживаясь на диван, ответил:

- Я был в кофейне с друзьями.

«Интересно, с кого рода друзьями? Он сам казался серьёзным, невозмутимым, степенным не по годам; проводил большую часть своих вечеров в кабинете. «Какая же огромная разница была между ним и Ясином, хотя у каждого были свои недостатки!» Отец улыбнулся и снова спросил:

- Ты сегодня присутствовал на съезде «Вафда»?

- Да, и мы слушали выступление Мустафы Ан-Нахаса. Сегодня был знаменательный день.

- Нам говорили, что это будет великое событие, но я не смог посетить его и уступил свой пригласительный билет одному из друзей. Здоровье моё не выдерживает такого напряжения...

Камаля охватило сострадание к отцу, и он пробормотал:

- Да укрепит вас Господь наш...

- Не случилось ли каких-нибудь инцидентов?

- Нет, день прошёл спокойно. Полиция, в отличие от своей привычки, ограничилась только надзором..

Отец с облегчением кивнул головой, а затем многозначительным тоном спросил:

- Но вернёмся к нашей старой теме. Ты всё ещё остаёшься при своём заблуждении насчёт частных уроков?

Камалю становилось неловко всякий раз, как приходилось открыто заявлять о своём несогласии с мнением отца. Он мягко ответил ему:

- Но мы ведь закончили говорить на эту тему!

- Каждый день друзья просят, чтобы ты дал частные уроки их детям. Не отказывайся от честного заработка, ведь частные уроки это источник существенного дохода для учителей, а те, кто просит этого у тебя – благороднейшие люди из нашего квартала...

Камаль не вымолвил ни слова, хотя выражение лица и так свидетельствовало о его вежливом отказе. Отец с сожалением сказал:

- И ты отвергаешь это ради пустой траты времени на бесконечное чтение и писательство, которое не приносит прибыли? Разве для такого разумного человека, как ты, это правильно?

Тут в разговор с Камалем вступила Амина:

- Тебе следует любить деньги так же, как ты любишь науку. – Затем она обратилась к мужу, горделиво улыбаясь. – Он подобен деду, который ничто так не любил, как знания.

Ахмад с недовольством заметил:

- Снова мы вернулись к его деду!.. Я о том, что неужели он был таким же великим богословом-имамом, как Мухаммад Абдо?!

И хотя Амине ничего не было известно о Мухаммаде Абдо, она воодушевлённо ответила:

- А почему нет, господин мой?!.. Все соседи шли к нему со своими духовными и мирскими заботами!

Ахмадом овладел дух веселья, и он засмеялся:

- За десяток таких, как он, сегодня дадут один грош!

Протест Амины отразился не на языке, а на лице. Камаль сочувственно и смущённо улыбнулся и попросил разрешения удалиться, после чего покинул комнату отца. Наима в гостиной преградила ему путь, чтобы показать ему своё новое платье, и пошла принести его. Камаль сел выжидающе рядом с Аишей. Как и остальные обитатели этого дома, он пытался угодить Аише с помощью Наимы. Но вместе с тем он восхищался этой прекрасной девушкой столько же, сколько в детстве восхищался её матерью. Наконец Наима принесла платье и расправила его в руках. Камаль поглядел на его хозяйку с нежностью и любовью, поражённый её блестящей спокойной красотой, которую чистота и хрупкость облачили в яркий свет. Он вышел из гостиной с опечаленным сердцем оттого, что семью его постигла старость. Нелегко ему было видеть, как отец, который был таким могучим и энергичным, теряет силы, или мать, что увядает и исчезает за сенью старости, или как распадается и гибнет Аиша. Атмосфера в доме была заряжена предвестниками бедствий и конца.

Он поднялся на верхний этаж по лестнице в свои апартаменты, как он их называл, где жил один, расхаживая между спальней и кабинетом, окна которых выходили на улицу Байн аль-Касрайн. Сняв одежду, переоделся в джильбаб и, закутавшись в мантию, пошёл в свой кабинет. Тот состоял из большого письменного стола и двух книжных шкафов по обе стороны от машрабийи. Ему непременно хотелось прочесть хотя бы одну главу из книги Анри Бергсона «Два источника морали и религии» и в последний раз просмотреть свою ежемесячную колонку по философии в журнале «Аль-Фикр», темой которой на сей раз по какой-то случайности был прагматизм. Это короткое время он любил посвящать философии. Это счастливейшее за весь день время длилось у него до полуночи: именно тогда он чувствовал себя – по его собственному выражению – человеком. Весь остаток дня он проводил в начальной школе Силахдар, работая там в качестве учителя, или удовлетворял различные потребности ежедневной жизни, скрывая в себе животное, чьей всегдашней целью было самосохранение и удовлетворение похоти. Он не питал ни любви, ни уважения к своей официальной работе, но и не заявлял открыто о недовольстве ею, особенно дома, чтобы не вызывать злорадства у людей. Но вместе с тем, он был замечательным учителем, завоевавшим высокую оценку в глазах других. Директор поручал ему некоторые хлопоты в школе, так что даже сам Камаль обвинял себя в том, что стал рабом: разве рабу не приходится осваивать такую работу, которая ему не по душе?! Но на самом деле его страсть к преуспеванию, усвоенная ещё в детстве, нещадно толкала его проявлять усердие и выделяться среди других. Он с самого начала решил стать уважаемой фигурой среди учеников и коллег-учителей, и добился этого. Более того, его не только уважали, но и любили, несмотря на его крупный нос и непомерно большую голову... Несомненно, именно этим своим двум чертам – голове и носу – или болезненному чувству, которое он из-за этого испытывал, принадлежала основная заслуга в принятом им твёрдом решении, сформировавшим его авторитетную личность. Ему было прекрасно известно о том, что его голова и нос вызовут смуту вокруг себя, и он приготовился защитить себя от интриг различных шутников. Да, хотя иногда ему не удавалось избежать намёков и насмешек во время урока или на школьной площадке, он воспринимал эти нападки с твёрдой решимостью и смягчал их своей врождённой симпатией к людям. К этому добавлялось его умение объяснять и растолковывать своим ученикам уроки, а также время от времени рассказы на различные занимательные темы, касавшиеся националистического движения или воспоминаний о революции, что подвигло «общественное мнение» среди школьников в его пользу. Плюс к этому – его энергичная решительность, при необходимости способная устранить смуту ещё в зародыше!.. Поначалу все эти намёки и ранящие насмешки причиняли ему боль, возбуждая в нём забытые печали. Но в конце концов, он стал рад своему высокому авторитету среди школьников младшего возраста, которые смотрели на него с восхищением, любовью и почтением.

Ему пришлось столкнуться с ещё одной проблемой, связанной с его ежемесячной колонкой в журнале «Аль-Фикр»: на этот раз он опасался уже не учеников, а реакции директора и коллег-учителей, которые могли спросить его о том, совместимы ли была представляемая им древняя и новая философия, иногда критически настроенная к вероубеждениям и морали, и его обязанности «учителя». Но на его счастье, никто из его коллег не читал «Аль-Фикр», а потом и вовсе выяснилось, что этот журнал выходил тиражом не более тысячи экземпляров, причём половина экспортировалась в другие арабские страны. Это подвигло его писать для журнала без опасений за себя и свою должность. В эти недолгие счастливые часы «учитель английского языка в начальной школе Силахдар» превращался в свободного путешественника, пересекавшего бескрайние небесные просторы мысли. И он читал, записывал свои наблюдения, которые собирал потом в ежемесячной колонке. Эти усилия его были продиктованы жаждой познания, любовью к истине, духом интеллектуальных приключений и стремлением к утешению и облегчению от того мрачного состояния и чувства одиночества, что довлели над ним где-то глубоко в душе. От одиночества он спасался тем, что принял единство бытия Спинозы, а от своего унижения находил прибежище и утешение в том, что разделял с Шопенгауэром победу над собственными желаниями. Переживания из-за несчастья Аиши он облегчал дозой философии Лейбница, толкующей, что такое зло, и утолял жажду любви в своём сердце в поэзии Бергсона. Его постоянным усилиям не удалось, однако, подрезать когти растерянности, которая доводила его чуть ли не до мучений. Его любимая истина была ничуть не менее кокетливой, недоступной и играющей умами людей, как и человеческая возлюбленная. Она вызывала подозрения и ревность, и вместе с тем возбуждала неодолимое желание обладать ею и наслаждаться в соитии. Как и у человеческой возлюбленной, у неё были свои капризы, страсти, переменчивое настроение, и зачастую она не чуралась пойти на хитрость, обман, и даже жестокость и высокомерие. Когда подобное замешательство охватывало его и он уставал от напряжённых усилий, то в знак утешения говорил: «Возможно, я мучаюсь, это правда, но я живой. Я живой человек. А тому, кто заслуживает зваться человеком, приходится за жизнь платить цену!»

2

Просмотр записей, ведение бухгалтерии, подбивка баланса за предыдущий день: все эти дела Ахмад Абд Аль-Джавад проводил самым лучшим образом и с привычной точностью, как и прежде. Однако теперь он выполнял их с трудом из-за возраста и болезни. Когда он, уткнувшись в свои записи, сидел за столом, над которым висела надпись «Во имя Аллаха, Милостивого Милосердного», и серебристые усы его почти что скрывались под крупным носом, казавшимся огромным на худом лице, вид его вызывал сочувствие. А вот вид его помощника и заместителя, Джамиля Аль-Хамзави, которому было уже почти семьдесят, вообще заслуживал сожаления. Не успев закончить дел с клиентом, он быстро садился на свой стул и тяжело дышал. Ахмад Абд Аль-Джавад говорил себе с некоторым возмущением: «Если бы мы были госслужащими, пенсии освободили бы нас в таком возрасте от тяжёлого труда!» Оторвав голову от своих тетрадей, он сказал:

- Всё ещё ощущается кризис в экономике...

Бледные губы Аль-Хамзави сжались от досады:

- Несомненно, хотя в этом году положение лучше, чем в прошлом, а в прошлом году было лучше, чем в позапрошлом. В любом случае, слава Богу...

Период начиная с 1930 года и несколько лет вслед за тем торговцы называли между собой «годами ужаса», когда Исмаил Сидки* всецело взял в свои руки политическую жизнь страны, а экономической жизнью завладели дефицит и голод. Воздевая руки к небесам, люди спрашивали, что новый день готовит им. Ахмад Абд Аль-Джавад, несомненно, был одним из счастливчиков, ведь тяжёлое положение не довело до банкротства, что угрожало ему из года в год.

- Да, в любом случае, слава Богу...

Он обнаружил, что Джамиль Аль-Хамзави как-то странно смотрит на него: во взгляде его было некоторое колебание и неловкость. Интересно, что это с ним? Тот встал и подвинул свой стул поближе к его столу, затем сел и смущённо улыбнулся. Несмотря на то, что солнце сияло ослепительно ярко, стоял ужасный холод. Дул сильный ветер, так что сотрясались двери и окна и слышалось завывание.

__________________

* Исмаил Сидки (1875—1948) египетский государственный и политический деятель, финансист. Родился в семье крупного землевладельца. По образованию экономист и юрист. В 1910—20-е гг. занимал ряд министерских постов. Член партии «Вафд» с 1918, в марте 1919 вместе с другими лидерами «Вафд» был арестован и сослан на остров Мальта. После освобождения (апрель 1919) представлял Египет в составе делегации «Вафда» на Парижской мирной конференции 1919—20. С июля 1919 отошёл от «Вафда», впоследствии играл видную роль в Партии либералов-конституционалистов (основана в 1922). Организатор и лидер партии земельной и финансовой аристократии — Народной партии (1930). Однако на политической арене выступал как «независимый», являясь представителем дворцовых кругов. В 1930 назначен премьер-министром. Его правительство распустило парламент, ввело реакционную конституцию (октябрь 1930), проводило политику подавления массового движения. В 1933 был вынужден уйти в отставку. В феврале 1946 вторично возглавил правительство, одновременно министр финансов и министр внутренних дел. Проводил жёсткий внутриполитический курс. Подписал проект неравноправного англо-египетского договора (договор Сидки — Бевин). После отказа парламента его ратифицировать в декабре 1946 был вынужден уйти в отставку.

Господин Ахмад, выравнивая спину, сказал:

- Ну, говори что там у тебя. Я убеждён, что у тебя какое-то важное дело ко мне.

Аль-Хамзави прикрыл глаза и ответил:

- У меня незавидное положение, даже не знаю, как и сказать об этом...

Ахмад подбодрил его:

- Я провёл с тобой больше времени, чем с собственной семьёй, и ты можешь выложить мне всё, что у тебя на душе...

- Наша близость как раз и затрудняет это, господин...

Близость?!.. Ему почему-то это даже и в голову никогда не приходило..

- Так что ты действительно ... хочешь?

Аль-Хамзави грустно произнёс:

- Да, мне пришла пора уйти. Аллах не налагает ни на одну душу того, что ей не под силу вынести...

Сердце Ахмада сжалось. Выход Аль-Хамзави на пенсию был только лишь предвестником его собственного ухода. Как ему нести бремя обслуживания лавки на собственных плечах, когда он уже стар и болен?

Он изумлённо поглядел на Аль-Хамзави, и тот встревоженно продолжал:

- Я очень сожалею, но я больше не могу работать. Прошло то время. Хотя я всё устроил и не оставляю вас в лавке одного. Моё место займёт более способный...

Его уверенность в честности Аль-Хамзави сбросила с его плеч половину всех забот. Но как теперь мог шестидесятитрёхлетний человек заниматься лавкой с восхода до заката? Он сказал:

- Но выход на пенсию и домоседство лишь ускоряют падение любого человека. Разве ты это не замечаешь среди государственных служащих, что уходят на пенсию?

Аль-Хамзави с улыбкой ответил:

- Упадок случается ещё до выхода на пенсию.

Ахмад внезапно рассмеялся, словно чтобы скрыть свою неловкость, которую почувствовал ещё раньше, прежде чем сказал ему:

- Старый хитрец. Ты покидаешь меня, отозвавшись на настоятельные просьбы своего сына Фуада.

Аль-Хамзави расстроенно воскликнул:

- Упаси Боже! Состояние моего здоровье ни для кого не секрет. Это и есть основная причина...

Кто знает?.. Фуад был адвокатом в прокуратуре, и таким, как он, неприятно, если их отец был простым работником в магазине, даже если сам владелец такого магазина подготовил ему путь для получения должности в прокуратуре. Он чувствовал, однако, что откровенность огорчила его доброго помощника, и он отступился, ласково спросив его:

- Когда Фуад переедет в Каир?

- Летом этого года или самое позднее, летом будущего года...

Наступила молчаливая пауза, полная неловкости, а затем, пытаясь не отстать от своего господина в любезности, Аль-Хамзави сказал:

- И если он будет жить со мной в Каире, следует подумать о том, чтобы подобрать ему невесту, не так ли, господин? Он мой единственный сын при семи дочках. Его необходимо женить. Всякий раз, как я об этом думал, мне на ум приходит ваша внучка, эта воспитанная барышня...

Он пытливо посмотрел в лицо хозяина и пробормотал:

- Конечно, мы вам не чета...

Ахмад только и мог, что вымолвить:

- Да простит меня Аллах, дядюшка Джамиль. Мы с тобой с давних пор как братья...

«Интересно, это Фуад послал его, чтобы прощупать обстановку?... Адвокат в прокуратуре, конечно, великое дело, а самое главное, что происхождение у них хорошее. Но вот только разве сейчас подходящее время говорить о браке?»

- Скажи-ка мне сначала, ты ли принял решение о выходе на пенсию?

Тут со стороны двери в лавку послышался чей-то голос:

- Тысяча раз вам доброе утро...

- Добро пожаловать..., – затем Ахмад указал на стул, который освободил Аль-Хамзави. – Садись, пожалуйста...

Зубайда – это была именно она – уселась на стул. Тело её стало одутловатым, а лицо было покрыто слоем косметики, словно маска, зато ни на шее, ни в ушах, ни на руках не было и следа украшений, как и былой красоты. Ахмад поприветствовал её по своему обыкновению так же, как и любого другого посетителя, не более того. Но в душе он не был рад такому визиту. Она уже не раз приходила к нему, и каждый раз обременяла его своими просьбами. Он поинтересовался её здоровьем, и она ответила, что ничем таким не страдает, слава Богу. После недолгой паузы он сказал: «Добро пожаловать... добро пожаловать».

Она улыбнулась в знак благодарности, но казалось, почувствовала апатию, таящуюся в его любезности, и сделав вид, что не заметила, какая атмосфера окружает её в лавке, рассмеялась. Время научило её хладнокровию. Она произнесла:

- Не хочу напрасно отнимать у тебя время, когда ты и так занят. Но ты самый благородный человек из всех, кого я знала в жизни. Либо предоставь мне ещё одну ссуду, либо найди покупателя на мой дом. Но хорошо было бы, если бы покупателем был ты сам!

Ахмад Абд Аль-Джавад, глубоко вздохнув, ответил:

- Я?!... О, если бы я только мог! Время уже не то, султанша. Я давно уже тебе откровенно заявляю, как на самом деле обстоят дела, но ты, кажется, не веришь, султанша...

Она засмеялась, чтобы скрыть своё разочарование, и сказала:

- Султанша обанкротилась. Что же делать?

- В прошлый раз я дал тебе столько, сколько смог, но положение не позволяет мне сделать это ещё раз...

Она с тревогой спросила:

- А нельзя ли найти покупателя на мой дом?

- Я поищу покупателя, обещаю тебе.

Она сказала в знак признательности:

- Этого я и ждала от тебя, ведь ты господин всех щедрых людей. – Затем, уже грустным тоном добавила. – Но не один только мир изменился. Сами люди изменились ещё больше того. Да простит Аллах людей. Во времена моей славы они торопились поцеловать мои туфли, а сейчас, если они заметят меня на улице, то переходят на другую сторону.

«Неизбежно, что что-то становится неприятным для человека, разочаровывает его, и много чего: здоровье или молодость, или другие люди. Но только где те дни славы, песен, любви, где они?!»

- Но с другой стороны, султанша, ты не ведала счёт дням...

Она с сожалением вздохнула и сказала:

- Да, я не такая, как сестричка Джалила, которая торгует честью и приобретает себе дома и богатство. И к тому же Господь окружил меня нечестными людьми, пока однажды утром не послал мне Хасана Анбара, который продал мне щепотку кокаина, что редко бывает на рынке, за целый фунт!

- Да проклянёт его Аллах.

- Хасана Анбара?.. Да, тысячу раз проклянёт!

- Нет, кокаин.

- Ей-Богу, кокаин более милосердный, чем люди.

- Нет... Нет. К сожалению, ты и правда поддалась его дурному влиянию.

Она в отчаянии признала:

- Он разрушил мои силы и унёс богатство. Но что поделаешь? Когда ты найдёшь мне покупателя?

- Иншалла, при первой же возможности.

Поднимаясь, она с упрёком сказала:

- Слушай, если я в следующий раз навещу тебя, улыбнись мне от всего сердца. Любое оскорбление –пустяк, кроме того, что исходит от тебя. Знаю, что надоела тебе своими просьбами, но я в такой передряге, о чём знает только Господь. А ты, по-моему, самый благородный из всех людей.

Он в оправдание заметил:

- Не придумывай обо мне того, чего нет. Я просто был занят одним важным делом, когда ты пришла. И насколько тебе известно, хлопоты у торговцев не знают конца и края!

- Да устранит Господь все твои заботы.

Он опустил голову в знак благодарности, провожая её до дверей лавки, затем попрощался и произнёс:

- Я приветствую тебя от всего сердца, когда только пожалуешь сюда...

В глазах её мелькнул потухший взгляд, наполненный печалью, и ему стало её жаль. Вернувшись на своё место с тяжестью в груди, он повернулся к Джамилю Аль-Хамзави и сказал:

- Ох уж этот мир...

- Да убережёт вас Господь от его зла и да вознаградит добром.

Но в голосе Аль-Хамзави прозвучали резкие нотки, когда он продолжил свои слова:

- Тем не менее, это справедливое наказание распущенной женщине!

Ахмад Абд Аль-Джавад отрывистым быстрым движением покачал головой, словно выражая этим жестом своё молчаливое несогласие с жестокостью этого увещания, а затем спросил его голосом, в котором вновь звучала та же мелодия, которую прервал внезапный визит Зубайды:

- Так ты по-прежнему поддерживаешь своё решение уйти от нас?

Аль-Хамзави с затруднением ответил:

- Это не уход, а выход на пенсию, и я от всего сердца сожалею.

- Это всё слова, как и те, которыми я задабривал Зубайду минуту назад!

- Да помилует Аллах! Но я же говорю от чистого сердца. Разве вы не видите, господин, что старость почти лишила меня сил?

В этот момент в лавку вошёл посетитель, и Аль-Хамзави направился к нему. Со стороны двери донёсся старческий голос, что говорил кокетливым тоном:

- Кто этот красавец, подобный луне, что сидит за столом?!

Это оказался шейх Мутавалли в своём грубом, ветхом, полинявшем джильбабе и страшных крестьянских сапогах, с головой, обёрнутой шерстяной шалью, и опиравшийся на посох. Его воспалённые красные глаза моргали, уставившись на стену рядом с письменным столом Ахмада: он полагал, что смотрит на него... Ахмад улыбнулся, несмотря на свои заботы, и сказал:

- Пожалуйте, шейх Мутавалли. Как поживаете?

Открыв рот, в котором не осталось ни одного зуба, шейх закричал:

- Убирайся прочь, давление. Вернись, здоровье, к этому господину всех людей!..

Ахмад встал и направился к нему. Шейх устремил взгляд на него, но в то же время отступил назад, словно убегая прочь. Затем повернулся вокруг себя, указывая на все четыре стороны, и закричал: «Отсюда придёт облегчение... И отсюда придёт облегчение...» Затем он вышел на улицу и сказал:

- Не сегодня, так завтра, или послезавтра. Скажи: «Аллаху лучше это знать...»

И он зашагал прочь широкими шагами, не соразмерными с его тщедушным внешним видом...

3

По пятницам разрозненная семья возвращалась к истокам, и старый дом оживал в присутствии детей и внуков. Эта счастливая традиция не прервалась. Амина больше не была героиней пятницы, как бывало раньше. Умм Ханафи занимала центральную часть кухни, хотя Амина не уставала напоминать семейству, что Умм Ханафи была всего лишь её ученицей. Её страстное желание получить похвалу поощряло её быть более откровенной в напоминании об этом всякий раз, когда она чувствовала, что не заслужила того. Но Хадиджа, несмотрая на то, что была гостьей в доме, не отказывала ей в помощи в приготовлении пищи.

Незадолго до ухода господина Ахмада Абд Аль-Джавада в лавку его окружили гости: Ибрахим Шаукат и его сыновья Абдуль Муним и Ахмад, Ясин, его сын Ридван и дочь Карима. Смирение заставило их обратить смех в улыбки, а разговор перевести на шёпот. В их обществе Ахмад находил радость, и чем старше становился, всё больше и больше привязывался к ним. Ему было неприятно, что Ясин прекратил навещать его в лавке, ограничившись только пятничными визитами.

«Неужели этот мул никак не желает взять в толк, что отец хочет видеть его как можно чаще?» У его сына Ридвана было красивое лицо, чёрные, словно подведённые сурьмой глаза и румяная кожа. Его красота отразила всё то разнообразие во внешности, что он унаследовал и от Ясина, и от Ханийи, своей бабки, и от другого своего деда, Мухаммада Иффата. И потому он был самым любимым внуком Ахмада Абд Аль-Джавада.

Его сестра Карима была его уменьшенной восьмилетней копией. Она вырастет восхитительной девушкой, что отражалось в её чёрных – как у матери Занубы – глазах, в которых была улыбка, отражающая смущение и далёкие воспоминания.

На лицах Абдуль Мунима и Ахмада их дед мог видеть свой собственный немалого размера нос, а также маленькие глазки Хадиджи. Зато они были смелее других в обхождении с ним. Но все его внуки пробивали себе путь в учёбе с успехом, которым можно было гордиться, хотя казалось, уделяли своим делам больше внимания, чем деду. С одной стороны, они служили ему утешением в том, что жизнь его не прекратилась и продолжается в них, а с другой – напоминанием о том, что личность его постепенно отходит на второй план, освобождая присвоенный им центр внимания семьи. Это не огорчало его, ведь с возрастом к нему приходила и мудрость, равно как немощь и болезнь. Но вряд ли он мог предотвратить течение мощного потока воспоминаний, что устремлялись к тем дням, когда жизнь его только-только начиналась, как сейчас у его внуков. В 1890 году в их возрасте он мало учился, зато много играл рядом с музыкантами из квартала Гамалийя и среди излюбленных мест в Узбакийе. Уже тогда его товарищами были Мухаммад Иффат, Али Абдуррахим и Ибрахим Аль-Фар. Его отец занимал ту же лавку, что и он сам сейчас, иногда покрикивал на своего единственного сына, но проявлял к нему большую нежность. Жизнь тогда была туго свёрнутым свитком, набитым до отказа надеждами. Затем появилась Ханийя... Но не надо забегать вперёд и позволять воспоминаниям унести его.

Он поднялся, чтобы прочитать послеполуденную молитву, что была предвестником его ухода, затем переоделся и отправился в лавку. Все собрались в гостиной для кофе вокруг жаровни бабушки в атмосфере, располагающей к беседе. Основной диван заняли Амина, Аиша и Наима, диван справа – Ясин, Зануба и Карима, а диван слева – Ибрахим Шаукат, Хадиджа и Камаль. А Ридван, Абдуль Муним и Ахмад уселись на стулья посредине гостиной под электрическим светильником.

Ибрахим Шаукат по своей старой привычке, которую время так и не изменило, отмечал те блюда, что понравились ему, хотя его похвала в последнее время сводилась к тому, что выделяла преимущество кулинара – Амины – над её даровитой ученицей – Умм Ханафи.

Зануба словно эхо повторяла вслед за ним хвалебные речи, ибо никогда не упускала возможности добиться симпатии кого-либо из членов семьи её мужа. По правде говоря, с тех пор, как двери этого дома открылись перед ней и ей было позволено приобщиться к семье мужа, она тактично заверяла их в своей привязанности, ибо по прошествии ряда лет, что она жила в практической изоляции, словно неприкасаемая, по её подсчётам, это было признаком того, что они признали её место в семье. Смерть её первенца от Ясина стала настоящим поводом визита членов его семейства к ним домой и выражения им соболезнования. Они протянули ей руку впервые с момента женитьбы на ней Ясина, тем самым приободрив её, и она начала ходить в гости на Сахарную улицу – Суккарийю, после чего стала посещать дом в Байн аль-Касрайн когда недуг Ахмада Абд Аль-Джавада усилился, более того, ноги её ступили даже в его комнату, где они встретились как незнакомцы, между которыми ничего не было. Таким образом, Зануба стала частью семейства Абд Аль-Джавад, и даже стала называть Амину «тётей», а к Хадидже обращаться как к сестре. Она всегда являла собой образец скромности, и в отличие от других женщин в семье, избегала выставлять себя на показ и подчёркивать все свои прелести за пределами собственного дома, так что казалась старше своих лет, ибо красота её начала преждевременно увядать. Хадиджа не могла поверить, что ей только тридцать шесть лет. Однако Занубе удалось завоевать всеобщее признание, так что Амина даже как-то однажды сказала: «Несомненно, она родом из хорошей семьи, может быть, пусть даже это было несколько поколений назад. Неважно, что было, главное, что она порядочная женщина и единственная, кто смог ужиться с Ясином!»

Хадиджа своей полнотой и лоском казалась даже крупнее самого Ясина, и она не отрицала, что довольна этим, как довольна и своими сыновьями – Абдуль Мунимом и Ахмадом, а также своей в общем успешной семейной жизнью, хотя ни на день не переставала жаловаться ради защиты от сглаза. Её отношение к Аише изменилось полностью: за эти восемь лет она не обронила ни одного саркастического или грубого слова, даже в шутку. Она всецело стремилась быть с ней милосердной, обходительной и ласковой, проявляя почтительность к её страданиям, боясь такой же судьбы, как у неё, и тревожась, что несчастная женщина будет сравнивать свою долю с тем, что было уготовано старшей сестре. Она проявила щедрость, потребовав однажды от мужа, Ибрахима Шауката, отказаться от своей законной доли в наследстве, оставшемся от покойного брата, в пользу Наимы, и та полностью перешла к Аише и её дочери. Хадиджа питала надежду, что сестра будет помнить о её благодеянии, но та погрузилась в такое оцепенение, что щедрость сестры была просто не замечена ею. Но и это не помешало Хадидже осыпать сестру нежностью, лаской и состраданием, как будто она стала для неё второй матерью. Ей не требовалось ничего, кроме довольства и привязанности Аиши, чтобы чувствовать уверенность в собственном успехе, уготованном ей Аллахом.

Ибрахим Шаукат вытащил портсигар и протянул его Аише, и она с благодарностью взяла сигарету. Он тоже взял себе, и она затянулись. Чрезмерное увлечение Аиши курением и кофе было предметом постоянных замечаний, на которые она обычно реагировала пожатием плеч. Но её мать ограничивалась лишь тем, что молитвенным тоном отвечала: «Дай ей Господь терпения».

Ясин же был самым смелым в семье из тех, кто давал ей советы, словно утрата собственного ребёнка дала ему на это право. Сама Аиша не считала, что он понёс такую же потерю, что она сама, и в глазах её он обладал более завидной позицией в царстве несчастных страдальцев, поскольку его сын умер, когда ему не было и года, в отличие от Усмана и Мухаммада. На самом деле, говорить о постигших её несчастьях было самым излюбленным времяпрепровождением, так, словно она гордилась своим видным положением в мире бедствий.

Камаль с улыбкой, навострив уши, прислушивался к разговору о будущем, который вели между собой Ридван, Абдуль Муним и Ахмад. Ридван, сын Ясина, заявил:
- Все мы гуманитарии, и у нас нет лучшего выбора, чем юридический факультет.

Абдуль Муним, сын Ибрахима Шауката, своим зычным голосом ответил ему убедительным тоном, качнув при этом своей крупной головой, чем он больше всех напоминал дядю Камаля:

- Понятно... разумеется. Но он-то не хочет понять этого!

И он сделал знак головой в сторону своего брата Ахмада, на губах которого появилась насмешливая улыбка. Тут Ибрахим Шаукат воспользовался паузой, и, тоже указывая на Ахмада, сказал:

- Пусть поступает на филологический, если ему хочется, но сначала убедит меня в ценности этого факультета. Вот право – это я понимаю, а литературу – нет!

Камаль с выражением, похожим на сожаление, опустил взор, ибо их разговор вернул его к отголоскам старинного спора о том, что лучше: право или педагогика. Он по-прежнему питал старые надежды, хотя сама жизнь каждый день наносила ему жестокие удары. Адвокат в прокуратуре, к примеру, не нуждался в особом представлении, чего нельзя было сказать об авторе туманных статей в журнале «Аль-Фикр»!.. Ахмад Шаукат не дал ему возможности долго пребывать в замешательстве, и поглядев на него своими выпуклыми небольшими глазами, сказал:

- Оставляю ответ за дядей Камалем...

Ибрахим Шаукат улыбнулся, скрывая за своей улыбкой неловкость. Камаль же без всякого энтузиазма произнёс:

- Учись тому, что соответствует твоим дарованиям, как ты сам это чувствуешь.

На лице Ахмада явственно проступило выражение триумфа, и его изящная голова повернулась в сторону брата и отца, но тут Камаль добавил:

- Но тебе следует знать, что право откроет перед тобой такие двери в научную жизнь, которые не смогут открыть гуманитарные специальности... Если ты остановишь свой выбор в будущем на преподавании литературы, то это сложная и непрестижная профессия...

- Но я собираюсь стать журналистом.

- Журналистом..! – воскликнул Ибрахим Шаукат. И обращаясь к Камалю, добавил. – Он сам не знает, что говорит.

Ахмад тоже обратился к Камалю:

- В нашей семье нет разницы между руководством идеей и вождением повозки-двуколки!

Ридван улыбнулся:

- Самые великие предводители идей в нашей стране были юристами...

Ахмад высокомерно сказал:

- Те идеи, которые я имею в виду, это нечто иное!

Абдуль Муним мрачно отрезал:

- Это страшная и разрушительная вещь. К сожалению, я, кажется, знаю, что ты имеешь в виду...

Ибрахим Шаукат снова заговорил с Ахмадом, поглядев на других, словно призывая их в свидетели своих слов:

- Прежде чем сделать шаг, подумай. Ты учишься только четвёртый год. Твоё месячное жалование будет не больше одного фунта. Некоторые мои друзья горько сожалеют и сетуют на то, что их дети-выпускники университетов не могут найти себе работу, или занимают должность клерков с мизерной зарплатой. После этого ты свободен в выборе...

Тут в их спор вмешался Ясин и предложил:

- Давайте-ка выслушаем мнение Хадиджи. Она же была первой учительницей Ахмада, и лучше всех нас может сделать выбор между правом и филологией...

На лицах присутствующих появились улыбки, даже у Амины, что склонилась над кофеваркой, и у Аиши, что воодушевило Хадиджу:

- Я расскажу вам одну занятную историю. Вчера, незадолго до наступления вечера – а как вы знаете, зимой быстро темнеет – я возвращалась с улицы Ад-Дарб Аль-Ахмар в Суккарийю, и почувствовала, как за мной следом идёт какой-то мужчина. И когда он проходил мимо меня рядом с куполом Аль-Мутавалли, то спросил: «Куда идёшь, красавица?». И я повернулась к нему и ответила: «Домой, господин Ясин!»

В зале воцарился хохот. Зануба многозначительно поглядела на мужа: во взгляде её были явно заметны критика и отчаяние. Ясин же сделал знак рукой, чтобы все перестали смеяться, и спросил:

- Разве могла меня постичь слепота настолько?

Ибрахим Шаукат предостерёг его:

- Довольно!..

Карима же схватила отца за руку и тоже засмеялась, как будто, несмотря на свои восемь лет, она уже понимала, что имела в виду тётя в своей истории. Зануба прокомментировала ситуацию:

- Это самое плохое, над чем можно смеяться.

Ясин сердито поглядел на Хадиджу и сказал: «Ты выкопала мне яму, девчонка».

Хадиджа в ответ:

- Если кому-то из присутствующих и есть нужда в гуманитарных науках, то тебе, а не моему сумасшедшему сыну Ахмаду!

Зануба поддакнула ей, зато Ридван встал на защиту отца, назвав его несправедливо обвинённым. Взгляд Ахмада в надежде был по-прежнему прикован к Камалю, а Ибрахим искоса поглядывал на Наиму, которая прижалась к матери и походила на белую розу. Каждый раз, как она чувствовала на себе взгляд этих маленьких глаз, её тонкое бледное личико заливалось румянцем. Наконец Ибрахим Шаукат поменял тему разговора, обращаясь к Ахмаду:

- Приглядись к праву, и как оно позволило сыну Аль-Хамзави стать важным адвокатом в прокуратуре...

Камаль почувствовал в его словах горестную критику в свой адрес. А Аиша впервые заговорила:

- Он хочет посвататься к Наиме.

Воспользовавшись последовавшей за этой новостью паузой, Амина сказала:

- Его отец вчера завёл этот разговор с её дедом...

Ясин серьёзным тоном спросил:

- И мой отец дал своё согласие?

- Пока рано ещё говорить.

Ибрахим Шаукат осторожно задал вопрос, глядя на Аишу:

- А что думает об этом госпожа Аиша?

Аиша, ни на кого не глядя, сказала:

- Я не знаю...

Внимательно присматриваясь к сестре, Хадиджа заметила:

- Но именно от тебя всё зависит...

Камалю хотелось сказать о друге несколько хороших слов, и он сказал:

- Фуад на самом деле отличный парень...

Ибрахим Шаукат снова осторожно спросил:

- Полагаю, его отец из простых людей?!

Абдуль Муним Шаукат снова ответил своим зычным голосом:

- Да. Один из его дядей по материнской линии погонщик ослов, а другой – пекарь. А дядя по отцовской линии – секретарь адвоката. – Но тут же поправился, заговорив менее категорично. – Но это не умаляет человеческое достоинство, ведь человек это то, кто он есть, а не из какой он семьи!

Камаль понял, что его племянник хочет утвердить сразу две истины, в которых был убеждён, несмотря на то, что одна противоречила другой: низкое происхождение Фуада, во-первых, и то, что оно не умаляло достоинств самой его личности, во-вторых. Он понял даже больше: в первой истине Абдуль Муним нападал на Фуада, а во второй каялся за свою несправедливую атаку на него из-за собственных сильных религиозных убеждений. Удивительным было то, что утверждение обеих этих истин избавляло его от необходимости выражать их самолично. Он, как и племянник, не верил в классовые отличия, и так же, как и он, был склонен нападать на Фуада и принижать его положение, которое, как он сам понимал, было более серьёзным и значимым по сравнению с его собственным. Амине, по всей видимости, были неприятны подобные нападки. Она заявила:

- Его отец хороший человек. Он всю жизнь прослужил нам честно и искренне.

Хадиджа, набравшись мужества, сказала:

- Но если такой брак состоится, то Наима будет жить с людьми, которые стоят ниже её. Нет, происхождение – это всё...

Подтверждение её словам пришло с той стороны, откуда она и не ожидала – от Занубы, которая заверила:

- Вы правы, происхождение – это всё!

Ясин забеспокоился и бросил быстрый взгляд на Хадиджу, словно спрашивая её о том, как она отреагирует на слова его жены и их подтекст: не вызовут ли они воспоминаний о музыкальном ансамбле и пении? Он даже про себя послал проклятие Занубе за её пустое бахвальство, и был вынужден заговорить сам, чтобы как-то скрыть замечание жены:

- Вспомни, что ты говорила об адвокате из прокуратуры...

Хадиджа, ободрённая молчанием Аиши, сказала:

- Адвокатом в прокуратуре он стал из-за моего отца. Это наше богатство сделало его тем, кто он есть!

С сарказмом, сверкавшим в глазах навыкате, которые так напоминали глаза его покойного дяди Халиля Шауката, Ахмад произнёс:

- Мы обязаны его отцу даже больше, чем его отец нам!

Показав на него пальцем, Хадиджа критическим тоном сказала:

- Ты постоянно бросаешь нам свои непонятные замечания.

Ясин был полон надежды положить конец этой теме:

- Отдохните уже. Последнее слово будет за отцом...

Амина раздала чашки кофе, и глаза юношей устремились на Наиму, которая сидела, прижавшись к матери. Ридван говорил себе: «Милая и красивая девушка. Если бы это было возможно, мы стали бы друзьями и даже парой. И если бы прогуливались пешком по улице, людям было бы сложно сказать, кто же из нас красивее!» Ахмад тоже отметил про себя: «Она очень красива, но слишком уж привязана к матери, да и к тому же не образованна». А Абдуль Муним думал так: «Она красавица, хорошая хозяйка и очень набожна. Единственный её недостаток – это худоба, но и он красит её. Слишком хороша для Фуада». Затем он прервал свой внутренний монолог и спросил её:

- А ты, Наима, что думаешь сама об этом? Скажи нам.

Бледное личико порозовело, затем нахмурилось, и наконец, улыбнулось. Она напряглась, и улыбка смешалась с хмурым выражением, чтобы избавиться и от того, и от другого. Затем она смущённо произнесла:

- У меня нет никакого мнения. Оставьте меня!..

Ахмад саркастически заметил:

- Ложная застенчивость...

Аиша оборвала его:

- Почему это ложная?!

Он поправился:

- Застенчивость уже давно не в моде. Если ты не будешь говорить, то жизнь твоя утрачена...

Аиша горько сказала:

- Мы не знаем таких слов.

Ахмад посетовал, не обращая внимания на предупреждающий взгляд матери:

- Держу пари, что наша семья отстала от современной эпохи как минимум на четыре столетия!

Абдуль Муним насмешливо спросил его:

- А почему ты определил, что именно на четыре?

Ахмад равнодушно сказал:

- Да из чувства сострадания!

Тут Хадиджа задала вопрос Камалю:

- А ты?!... Когда ты женишься?!

Её вопрос застал Камаля врасплох, и он попытался уклониться от ответа:

- Это уже старая история!

- Но одновременно с тем и новая. Мы не оставим это как есть, пока Аллах не даст тебе достойную девушку из хорошей семьи...

За последними словами Амина следила с удвоенным интересом, ибо брак Камаля был самой большой её мечтой. Как же она надеялась, что он воплотит в жизнь её заветное желание увидеть своего внука от единственного оставшегося в живых сына! Она сказала:

- Его отец предлагал ему девушек из лучших семейств, но он постоянно находил то одну отговорку, то другую...

- Это всё слабые оправдания. Сколько вам лет, господин Камаль?.. – спросил его со смехом Ибрахим Шаукат.

- Двадцать восемь!... Время упущено...

Амина с удивлением прислушалась к этой цифре, словно не желая верить, а Хадиджа вспылила:

- Ты очень уж увлекаешься тем, что завышаешь свой возраст!

Да, он был её младшим братом, и выдать свой возраст означало косвенно намекнуть и на её возраст. И хотя её мужу уже исполнилось шестьдесят, она ненавидела упоминания о том, что самой ей было тридцать восемь. Камаль же не знал, что и сказать. Тему разговора, по его мнению, нельзя было решить одним словом, ибо он постоянно ощущал, что ему требуется прояснить свою позицию, и потому оправдывающимся тоном заявил:

- Днём я занят на работе в школе, а вечером – в своём кабинете!

Ахмад воодушевлённо заметил:

- Великолепная жизнь, дядя. Но человеку следует также жениться.

Ясин, который знал Камаля больше всех остальных, сказал:

- Ты сторонишься забот, чтобы они не отвлекали тебя от поисков «истины», однако истина как раз и заключена в этих заботах. Ты не познаешь жизнь, сидя в своём кабинете. Истина – в доме и на улице...

Пытаясь увернуться, Камаль парировал:

- Я привык тратить всё своё жалованье вплоть до последнего миллима. У меня нет сбережений, как же я женюсь?!

Хадиджа заблокировала ему все пути для увёрток:

- Решись хоть раз жениться, и будешь знать, как подготовиться к браку.

Ясин засмеялся:

- Ты будешь тратить всё своё жалованье вплоть до последнего миллима только до тех пор, пока не женишься...

«Они оба словно сговорились», подумал Камаль. Но почему он не женился, несмотря на то, что и условия все тому соответствовали, и родители этого так хотели?.. Да, в его жизни был период, когда он любил, но сама мысль о браке казалось тщетной. Вслед за тем последовал период, когда любовь была заменена мыслью, что жадно поглотила всю его жизнь. Величайшей радостью для него было наткнуться на какую-нибудь замечательную книгу или добиться публикации своей статьи. Он сказал себе, что мыслитель не женится и не должен делать этого. Глядя вверх, он думал, что брак заставит его спуститься на землю. Как прежде, так и теперь он получал удовольствие от позиции вдумчивого наблюдателя, избегающего, насколько это возможно, подключения к механизму самой жизни. Он не распоряжался со всей щедростью своей свободой, дорожа ей, как скупой рыцарь дорожит своим богатством. К женщинам у него не осталось никаких иных чувств, кроме похоти, которую легко можно было удовлетворить. Но несмотря на всё это, его молодость не была растрачена напрасно, поскольку у него не проходило и недели без интеллектуальных забав и телесных удовольствий. Он был смущён и сомневался во всём, а брак казался ему чем-то, во что следует верить. Он сказал:

- Успокойтесь. Я женюсь, когда захочу того.

На лице Занубы появилась улыбка, вернувшая ей лет десять. Она спросила:

- А почему вы не хотите жениться?

Камаль с заметным раздражением ответил:

- Брак – это зёрнышко, а вы делаете из него целую гору...

Но в глубине души он всё же верил, что брак это целая гора, а не просто зёрнышко. Им владело странное ощущение, что в один прекрасный день он покорно женится и тогда непреложный рок занесёт над ним свой меч. Его вывел из потока мыслей голос Ахмада, который обращался к нему:

- Нам пришла пора подняться в вашу библиотеку.

Камаль поднялся, радушно приглашая их к себе, и Абдуль Муним, Ахмад и Ридван последовали вслед за ним. Они поднялись в библиотеку, чтобы позаимствовать у него несколько книг по своему обыкновению, как делали всегда, когда приходили в гости в этот старый дом. Письменный стол Камаля занимал место посреди комнаты под электрической лампочкой между двух рядов книжных шкафов. Он уселся за стол, пока молодые люди рассматривали названия книг, разложенных по полкам. Затем Абдуль Муним выбрал себе книгу «Лекции по истории ислама», а Ахмад принёс «Основы философии». Они встали вокруг его стола, и он молча перевёл взгляд с одного на другого. Затем Ахмад с раздражением произнёс:

- Я никогда не смогу прочитать столько, сколько хочу, пока не выучу в совершенстве хотя бы один иностранный язык.

Листая страницы книги, Абдуль Муним пробормотал:

- Никто не знает ислам по-настоящему.

Ахмад саркастически заметил:

- Мой брат узнаёт правду об исламе от человека из народа на базаре в Хан аль-Халили.

Абдуль Муним закричал на него:

- Замолчи, безбожник!

Камаль вопросительно поглядел на Ридвана:

- А ты не хочешь взять книгу?

Абдуль Муним ответил за него:

- Всё его время занято чтением вафдистских газет!

Кивнув головой в сторону Камаля, Ридван сказал:

- В этом мы схожи с дядей!

Его дядя ни во что не верил, но тем не менее был вафдистом! Он также сомневался в истине в целом, но несмотря на это, ладил с людьми и с реальностью. Переводя глаза с Абдуль Мунима на Ахмада, он спросил:

- Вы оба тоже поддерживаете «Вафд», так что же тут удивительного?.. Любой патриот сторонник «Вафда». Не так ли?

Своим уверенным тоном Абдуль Муним заявил:

- Несомненно, «Вафд» самая лучшая партия, но в то же время по сути она уже не достаточно удовлетворительна...

Ахмад засмеялся:

- В этом я согласен с братом. Или лучше сказать, я согласен с ним только в этом. Может быть, мы и не согласны друг с другом по поводу степени нашей удовлетворённости партией «Вафд». Но важнее сам патриотизм, который сам по себе должен быть предметом вопроса. Да, независимость превыше любых споров, но понятие патриотизма должно развиваться, пока её не поглотит нечто более возвышенное и всеобъемлющее по смыслу. Вполне вероятно, что в будущем мы будем смотреть на мучеников, погибших за патриотические идеи, так же, как сегодня глядим на жертвы глупых сражений, которые возникают между племенами и кланами!

«Глупых сражений! Что за дурак!.. Фахми погиб не в глупом сражении. Но как можно быть в том уверенным?..»

Несмотря на свои мысли, Камаль резко ответил:

- Любой, убитый ради чего-то, стоящего выше его самого, становится мучеником. Ценность вещей может меняться, но позиция человека по отношению к ним остаётся неизменной...

Они покинули библиотеку, и Ридван сказал Абдуль Муниму в ответ на его замечание:

- Политика – это самая серьёзная карьера, которую может сделать человек в обществе...

Когда они вернулись к собравшимся в гостиной на кофе, Ибрахим Шаукат как раз говорил Ясину:

- Таким образом мы воспитываем наших детей, направляем их, даём советы, но каждый ребёнок находит свой путь в библиотеку, которая является совершенно независимым от нас миром. Там с нами соперничают чужаки, о которых мы ничего не знаем. И что же нам делать?!..

4

Трамвай был переполнен настолько, что даже стоять было негде. Камаль втиснулся между стоящими пассажирами так, словно навис над ними своим долговязым тощим телом. Они все, как и он – так ему казалось – ехали на празднование национального дня тринадцатого ноября. Он с дружеским любопытством переводил глаза с одного лица на другое.

По правде говоря, он участвовал в этих праздниках как ярый верующий, хотя в то же самое время был убеждён, что ни во что не верит. Несколько человек, что не были знакомы друг с другом, беседовали, комментируя ситуацию и ограничиваясь общей целью и верностью партии «Вафд», соединившей их сердца. Один из них сказал:

- В этом году день памяти нашей борьбы – это праздник борьбы во всех смыслах данного слова. Или того, что должно быть...

Ещё один заметил:

- Нужно будет дать ответ английскому госсекретарю Хору* по его злосчастной декларации.

При упоминании о Хоре третий из них вспылил и закричал:

- Этот сукин сын заявил: «Мы советовали не принимать повторно ни Конституцию 1923 года, ни 1930 года». Какое ему вообще дело до нашей конституции?

Четвёртый собеседник ответил:

- Не забывайте, что до того он говорил: «Но когда мы провели консультацию, мы посоветовали...», и так далее...

- Да уж. С кем это он проводил консультацию?

- Спроси об этом у правительства сутенёров!..

- Тауфик Насим**... Хватит! Вы разве забыли его? Но почему «Вафд» заключил с ним перемирие?!

- Ну тогда конец всему. Подождите сегодняшнего выступления.

Камаль слушал их разговор, более того, сам принимал в нём участие. Но самым удивительным было то, что он был не меньше их воодушевлён. Сегодня был восьмой день памяти национальной борьбы, свидетелем которой он являлся. Как и другие, он испытывал горечь от прошлых политических экспериментов.

- Я был современником эпохи Мухаммада Махмуда***, который приостановил действие Конституции на три года ради модернизации, и отнял у народа свободу взамен обещанного осушения болот и топей!.. Я также пережил годы террора, навязанного стране Исмаилом Сидки****. Народ доверял им и

____________________

* Сэмюэль Хор (24 февраля 1880 — 7 мая 1959) — английский разведчик, консервативный британский политик, государственный деятель 1920-х и 1930-х годов. В 1922—1929 годах был министром ВВС Великобритании в правительстве консерваторов, на этом посту внес вклад в создание британских ВВС. В 1931—1935 занимал пост государственного секретаря по Индии. В эти годы перед Хором стояла огромная по сложности задача разработки и защиты в публичных дебатах новой индийской Конституции. Является архитектором индийской Конституции. С 1935 — министр иностранных дел. После начала Итало-Эфиопской войны совместно с французским министром иностранных дел Лавалем разработал проект соглашения Хора-Лаваля о разделе территории Эфиопии между Италией и Эфиопией.

** Мухаммад Тауфик Насим-паша – премьер-министр Египта с 30.01.1936 по 09.05.1936.

*** Мухаммад Махмуд-паша – (1877 – 1941) – египетский премьер-министр (дважды). Махмуд-паша впервые стал премьер-министром 27 июня 1928 и был у власти по 4 октября 1929 года во главе Либеральной конституционной партии. Когда он покинул свой пост, сэр Перси Лайхам Лорейн был главой Египта и генерал-губернатором в течение двух месяцев, пока не был избран новый премьер-министр. Позже, после того, как Египет стал независимым королевством, Махмуд-паша был вновь избран, на этот раз в качестве члена партии «Вафд». Его власть продолжалась с 29 декабря 1937 по 18 августа 1939 года.

**** Исмаил Сидки – (1875 – 1950) – египетский государственный и политический деятель, финансист. По образованию экономист и юрист. В 1910-1920-е гг. занимал ряд министерских постов. Организатор и лидер партии земельной и финансовой аристократии – Народной партии (1930). Однако на политической арене выступал как «независимый», являясь представителем дворцовых кругов. В 1930 г. назначен премьер-министром. Его правительство распустило парламент, ввело реакционную конституцию (октябрь 1930), проводило политику подавления массового движения. В 1933 г. вынужден был уйти в отставку. В феврале 1946 г. вторично возглавил правительство, одновременно министр финансов и министр внутренних дел. Проводил жесткий внутриполитический курс. В октябре 1946 г. заключил в Лондоне с Бевином тайное соглашение, нарушавшее суверенитет Египта. По возвращении в Египет, стремясь навязать Египту это соглашение, заявил, что оно обеспечивает единство Судана с Египтом. Английское министерство иностранных дел официально опровергло это заявление, и скомпрометированный министр был вынужден в 1946 г. выйти в отставку. После выхода в отставку посредничал в закулисных переговорах между Англией и новым египетским правительством, убеждая последнее отказаться от передачи англо-египетского спора в Совет безопасности. Он установил связи также с американскими империалистическими кругами и выступал в 1947 г. сторонником применения к Египту «доктрины Трумэна» и «плана Маршалла». В 1948 г. открыто выступил за участие Египта в англо-американском блоке и против вывода из Египта английских войск.

желал, чтобы они были его лидерами, однако они всегда оказывались ненавистными палачами, которых защищали дубины и пули английских констеблей. Они всегда говорили народу то на одном языке, то на другом: «Вы – бессильный и слабый народ, мы – ваши опекуны». Народ без колебаний бросался в бой, и из каждого боя выходил, еле переводя дыхание. Лидеры же в итоге занимали пассивную позицию под лозунгом иронического терпения. На сцене не оказалось никого, кроме вафдистов, с одной стороны, и деспотов-правителей, с другой. Народ же удовлетворился позицией наблюдателя, и шёпотом приободрял своих мужчин, однако не протягивал им руку помощи.

Сердце Камаля не могло оставаться безучастным к жизни народа, и билось в унисон с их сердцами, несмотря на его ум, блуждающий в тумане сомнений. На остановке «Саад Заглул» он вышел из трамвая и присоединился к неорганизованной процессии, что направлялась к шатру, возведённому для торжеств поблизости от дома нации – дома Сааада. Через каждый десяток метров им навстречу попадалась группа солдат, лица которых говорили о жестокости и тупости, а во главе их был английский констебль. Около самого шатра Камаль встретился с беседовавшими друг с другом Абдуль Мунимом, Ахмадом и Ридваном, а также с ещё одним юношей, который был ему незнаком. Они подошли поприветствовать его и некоторое время оставались вместе. Уже примерно месяц, как Ридван и Абдуль Муним учились на юридическом факультете; Ахмад же только-только перешёл в последний класс средней школы. На улице они казались Камалю «мужчинами», в отличие от того, какими он видел их дома. Однако они были всего лишь его племянниками. До чего красив Ридван!.. Красивым был и его приятель, которого ему представили под именем Хилми Иззат. Да, прав был тот, кто заметил: «Рыбак рыбака видит издалека». Ахмад радовал его: от него всегда можно было ожидать какого-нибудь интересного замечания или поступка. А вот Абдуль Муним был похож на него, за исключением его невысокого роста и полноты. Поэтому он вполне мог бы любить его, если бы не глубокая вера и фанатизм племянника, которые он не одобрял!..

Камаль приблизился к огромному шатру и окинул взглядом многолюдную толпу, обрадованный таким огромным количеством народа. Он поглядел на помост, на который в скором времени должен был подняться «глас народа», и занял своё место. Его присутствие в подобном людском сборище высвобождало из глубин его души, погружённой в одиночество, новую личность, в которой с энтузиазмом пульсировала жизнь. Там, в застенках, пока его ум был запечатан, словно в бутылке, подавляемые душевные силы, жаждущие жизни, переполненные эмоциями и чувствами, толкали его к борьбе и надежде. В таких случаях жизнь его обновлялась, возрождались инстинкты, а одиночество рассеивалось само собой. Он ощущал связь с людьми, принимал участие в их жизни, объемля их надежды и боль. По своей природе он был не в состоянии принять такую жизнь навсегда, однако она была иногда нужна ему для того, чтобы не отрываться от размеренной повседневной людской жизни. Ему нужно отложить проблемы материи и духа, природы и метафизики и сосредоточить своё внимание на том, что любят эти люди, и на том, что они ненавидят. На Конституции... На экономическом кризисе... На политической ситуации... На проблеме национализма. Поэтому не было ничего удивительного, что накануне ночью, которую он провёл в созерцании тщетности существования, он выкрикивал: «Вафд – кредо нации». Интеллект лишает своего обладателя душевного спокойствия. Интеллектуал любит истину, обожает добродетель, стремится к толерантности, запутывается в сомнениях и страдает от постоянной борьбы с инстинктами и переживаниями. Утомлённому нужен хотя бы час, чтобы укрыться в объятиях общества, обновить свою кровь и призвать на помощь жар молодости. В библиотеке у него было не так уж много выдающихся друзей, вроде Дарвина, Бергсона и Рассела. А в этом шатре их были тысячи, хотя они и выглядели так, как будто безумцы. Но в их обществе воплощались благородные сознательные инстинкты. В конце концов, именно такие как они создавали события и творили историю. В политической жизни он любил их и ненавидел, был доволен ими и раздражён. Но всё, на его взгляд, не имело никакого значения. Всякий раз, как он сталкивался в своей жизни с этим противоречием, его сотрясала тревога. Но ведь в жизни всегда есть место противоречиям, а следовательно, и тревоге. Поэтому его сердце так неистово стремилось достичь гармоничного единства, в котором были бы и счастье, и совершенство. Вот только где это единство?! Он чувствовал, что интеллектуальная жизнь была для него просто неизбежна, покуда он наделён деятельным умом. Но всё это не мешало ему обращать взор на другую жизнь, к которой его подталкивали все подавляемые не находящие выхода силы. Такая жизнь была его спасительной скалой. Наверное поэтому всё это скопление людей и казалось ему таким прекрасным. По мере того, как толпа людей росла, она выглядела величественнее. Сердце его ожидало появления лидеров с тем же пылом и энтузиазмом, что и у остальных.

Абдуль Муним и Ахмад сидели на соседних сиденьях, а Ридван и его друг, Хилми Иззат, бродили взад-вперёд по проходу шатра, либо останавливались у входа и перекидывались парой фраз с организаторами празднества: оба юноши обладали влиянием! Шёпот людей нарастал и наконец превратился в общий гул. Из дальних углов, которые занимали молодые люди, поднялся шум, перемежаемый криками. Затем снаружи донёсся громкий вопль, и головы присутствующих повернулись и поглядели на вход с задней стороны шатра. Затем все как один поднялись с оглушительным криком. На помосте показался Мустафа Ан-Наххас*, который поприветствовал тысячи людей яркой улыбкой и своими сильными руками. Камаль глядел на него, и время от времени в его глазах исчезало недоверие. Он спрашивал себя, как он мог поверить в этого человека, после того, как перестал верить вообще во всё?.. Потому ли, что он был символом независимости и демократии?! В любом случае, тёплые отношения между лидером и народом были явно заметны и достойны внимания. Без сомнения, это была серьёзная сила, которой принадлежала историческая роль в построении египетского национализма. Атмосфера была переполнена воодушевлением и пылом. Организаторы торжества утомились, пытаясь водворить тишину в разных

_____________________

* Мустафа Наххас-паша ( 1879 — 1965) — египетский государственный деятель, пять раз занимавший должность премьер-министра. Окончив в 1900 г. Хелуанскую юридическую школу, работал адвокатом сначала в конторе Мохаммада Фарида, а затем имел собственную практику в Мансуре. В 1904 г. стал судьей в г. Танта. После того как он присоединился к партии «Вафд» (1919 г.) был освобожден от должности судьи. В 1921—1923 гг. находился вместе со своим политическим союзником Саадом Заглулем в изгнании на Сейшельских островах. Вернувшись в Египет, он был избран в первый состав Палаты депутатов (1923 г.) и назначен в 1924 г. министром коммуникаций. В 1926 г. был избран заместителем, а в 1927 г. — председателем Палаты депутатов. Как председатель партии «Вафд» пять раз назначался на пост премьер-министра Египта (1928 г., 1930 г., 1936—1937 гг., 1942—1944 гг., и, наконец, с 1950 по 1952 гг.). После победы «Вафд» на выборах 1929 г. вновь занял пост премьер-министра. Изначально заявлял о том, что будет выступать против королевской власти и защищать конституционный порядок. Одновременно начал модернизацию страны, организовал Каирскую фондовую биржу, провел реформу тарифов, начал реализацию аграрной реформы и создание трудового права. Но основной задачей считал возобновление переговоров с англичанами по поводу будущих отношений. Первоначально они шли успешно, но в конце концов были приостановлены из-за разногласий по Судану. Отказ согласовать новый договор стал политическим поражением правительства. В то же время, под влиянием глобального кризиса, ухудшилось экономическое положение Египта. Ситуацией воспользовалась Либерально-конституционная партия, по призыву которой король Ахмад Фуад I распустил парламент и назначил новый кабинет. Его третий премьерский срок (1936—1937 гг.) начался после победы партии «Вафд» на парламентских выборах 1936 г. Смерть Ахмада Фуада I и нахождение во главе страны несовершеннолетнего Фарука позволило кабинету начать комплексную программу реформ, провести амнистию для участников политических протестов и инициировать 20%-ю скидку на все кредиты для бедных фермеров. Завершив переговоры с Великобританией, подписал Англо-египетский договор (1936 г.). После подписания Договора в 1937 г. Египет вступил в Лигу Наций, что де-факто превращало страну в независимое государство. Однако, заключение договора вызвало жёсткую критику со стороны националистически настроенных сил как в стране, так и в «Вафде», в ноябре 1937 г. на Наххаса было совершено покушение военным, связанным с партией «Миср аль-Фатах» («Молодой Египет»), а в конце того же года король Фарук отправил правительство в отставку. Четвёртый раз был назначен на пост премьер-министра (1942—1944 гг.) на фоне смещения под давлением Великобритании кабинета Хусейна Сирри-паши, который испытывал симпатии к действиям Третьего Рейха и его союзнице — фашистской Италии. Вмешательство англичан и согласие с их действиями со стороны руководства «Вафд» негативно сказалось на популярности нового премьера. В 1944 г. выступил одним из основателей Лиги арабских государств. При этом во время арабского восстания основал Высший арабский комитет по защите прав палестинского народа. Пятый кабинет во главе с Наххас-пашой (1950—1952 гг.) был сформирован по итогам парламентских выборов 1950 г. Глава правительства незамедлительно возобновил переговоры с Великобританией по пересмотру Договора 1936 г., прежде всего, требуя отмены военного союза между двумя странами. При этом США и Великобритания, напротив, требовали от короля Фарука укрепления военного сотрудничества с западными державами. В октябре 1951 г. премьер осудил Англо-египетский договор (1936 г.), который сам же и подписал и затем начал переговоры с Советским Союзом по поводу заключения договора о ненападении. Это заявление привело к антибританским беспорядкам 20 января 1952 г., в так называемую «чёрную субботу», и в результате столкновений в Каире погибли десятки европейских граждан. После этого события король Фарук распустил правительство. При этом антибританские шаги кабинета стали одной из причин Июльской революции, после которой бывший премьер был заключён в тюрьму. Вместе с женой, Зайнаб Ганем Аль-Вакиль, происходившей из известной семьи, которая была более чем на 30 лет моложе, чем муж и имела на него сильное влияние, он провел 1953-1954 гг., находясь в заключении. Его похороны в августе 1965 г. вылились в массовую демонстрацию, которую правительство Насера вытерпело, но не приветствовало. Десятки тысяч людей шли в траурной процессии, скандировавшей: «Нет лидера после вас, Наххас».

концах, чтобы люди могли услышать чтеца Корана, который нараспев повторял айат «О Пророк! Вдохновляй верующих на сражение». Люди ожидали этого призыва, после которого раздались крики и аплодисменты, так что даже несколько человек из тех, что придерживались строгих взглядов, запротестовали и призвали соблюдать тишину и проявить уважение к Книге Аллаха. Их слова вызвали в памяти у Камали старые воспоминания о том дне, когда он сам считался одним из таких вот педантов. На губах его появилась улыбка; он мгновенно вспомнил о собственном особом мире, полном противоречий, который из-за их постоянных столкновений между собой казался опустевшим.

Лидер встал и принялся выступать с речью. Он говорил звонким голосом, ясно и доходчиво в течение двух часов. Затем закончил выступление открытым призывом к насилию и революции.

Воодушевление народа достигло своего апогея: они встали на стулья и заорали в приступе безумного энтузиазма. Камаль кричал с тем же пылким воодушевлением, что и остальные. Он просто напросто забыл о том, что он учитель, от которого требуется сохранять выдержку и достоинство. Ему представилось, что он вернулся в те далёкие славные дни революции, о которых когда-то слышал, но так и не поучаствовал.

«Тогда выступали с такими же сильными речами?.. И люди встречали их с подобным энтузиазмом?.. Смерть поэтому казалась чем-то несущественным?.. На одном из таких собраний, несомненно, присутствовал и Фахми, а затем ринулся на смерть, к бессмертию или к уничтожению?!.. Может ли человек, который, как и он, сомневается во всём, стать мучеником?.. Наверное, патриотизм – как и любовь, – одна из таких сил, которым мы подчиняемся, даже не веря в них!»

Порыв энтузиазма был огромным, крики бурными и угрожающими. Стулья дрожали под теми, кто сидел на них. Каким же будет следующий шаг? Прежде чем кто-либо понял, что происходит, как толпа направилась к выходу. Камаль покинул своё место и кинул взгляд вокруг себя в поисках молодых племянников, но не нашёл от них и следа. Он вышел из шатра из боковой двери и быстрыми шагами пошёл в направлении улицы Каср аль-Айни, чтобы добраться туда прежде остальных. По дороге он прошёл мимо дома наций – а всякий раз, как он проходил здесь – он приковывал к нему взгляд, переводя глаза с исторического балкона на двор, бывший свидетелем славных воспоминаний в жизни родины. Для него этот дом обладал почти магическим обаянием: вот там стоял Саад, а вот здесь – Фахми со своими приятелями. А на этой улице, по которой он сейчас шёл, просвистели пули, которые попали в их сердца и сделали их мучениками. Его народу постоянно требовалась революция, которая бы служила прививкой от этих страшных заболеваний. По правде говоря, тирания и была таким заболеванием, которое глубоко укоренилось в их стране.

Так участие Камаля в этом националистическом празднике было успешным для обновления собственной личности. В тот момент его волновало лишь одно: решительный, похожий на удар кулаком по столу ответ Египта на декларацию Хора. Он расправил своё тощее долговязое тело и поднял большую голову вверх, пока ноги несли его вперёд. Он оказался у стен Американского Университета, представляя себе великие и серьёзные дела. Даже учителю иногда необходимо со своими учениками подниматься на восстание. Он как-то хмуро улыбнулся этой мысли... Учителю с большой головой суждено преподавать основы английского языка – всего-лишь основы, несмотря на то, что они открывали перед ним целый сонм тайн. Его тело на этой переполненной людьми земле занимает мизерное пространство, тогда как его фантазии кружат в водовороте, охватывающим все винтики природы. Утром он спрашивал о значении одного слова и произношении другого, а вечером задавался вопросом о смысле существования загадки, что предшествует одной, и следует за другой загадкой. Утром в его сердце полыхает бунт против англичан, а вечером терзающие его общие братские чувства ко всему роду человеческому призывают к сотрудничеству перед лицом той загадки, что представляет собой судьба.

Он резко встряхнул головой, как будто отгоняя от себя эти фантазии, и до ушей его донеслись крики, что приближались с площади Исмаилийя. Камаль понял, что демонстранты добрались до улицы Каср аль-Айни, и воинственные чувства, поселившиеся у него в груди, призвали его остановиться. Возможно, он даже примет участие сейчас, как в дни демонстрации тринадцатого ноября. «Слишком долго народ терпеливо сносил все эти удары: сегодня это Тауфик Насим, вчера – Исмаил Сидки, а позавчера – Мухаммад Махмуд. Эта зловещая цепь тиранов тянулась ещё с доисторических времён. Каждый сукин сын был обольщён собственной мощью и утверждал, что он наш избранный опекун, а народ бессилен».

Но не надо так спешить!.. Демонстрация яростно бушевала и бурлила. Но что это?!.. Камаль тревожно обернулся назад, услышав звук, потрясший его сердце. Внимательно прислушался, и тот же самый звук вновь донёсся до его ушей. Пули. Вдали он увидел демонстрантов, что в сумятице бросались кто куда. Несколько групп людей устремились к площади; другие же – на боковые улицы, и множество английских констеблей мчалось за ними верхом. Поднялись крики, смешавшиеся с гневными голосами и воплями, всё чаще сыпались пули. Сердце Камаля забилось, в волнении вопрошая о том, где были сейчас Абдуль Муним, Ахмад и Ридван, и наполнилось беспокойной яростью. Он обернулся направо, налево и заметил невдалеке кофейню на углу дома, и направился туда. Дверь её была практически закрыта, и едва он прошёл мимо неё, как тут же вспомнил лавку с пирожками-басбусой в квартале Хусейна, где он впервые услышал выстрелы. Столпотворение распространилось повсюду. Пули сыпались в каком-то ужасающем изобилии, затем чуть реже. Доносился звук разбитого стекла и ржание лошадей. Рёв усилился, что указывало на то, что бушующие толпы мечутся с места на место с молниеносной скоростью.

Пожилой усатый человек вошёл и сказал, не дав никому спросить его об увиденном: «Пули констеблей градом сыпались на студентов. Один Аллах знает, сколько всего жертв». Затем он присел, с трудом переводя дыхание и снова дрожащим голосом заговорил: «Они вероломно предали невинных. Если бы их целью было сломить демонстрацию, они бы стреляли в воздух со своих позиций, издали. Но они сопровождали демонстрантов с расчётливым спокойствием и затем расположились на перекрёстках. Внезапно обнажили револьверы и принялись стрелять без всякой жалости. Молодые люди пали, барахтаясь в собственной крови. Англичане, конечно, звери, но египетские солдаты звери не меньше их. Это была преднамеренная резня, о Боже!»

С другого конца кофейни кто-то сказал: «Сердце подсказывало мне, что сегодняшний день не закончится мирно». Другой ответил: «Эти дни вестники зла. С тех пор, как Хор заявил о своей декларации, люди в ожидании серьёзных перемен. Это только одна битва, но за ней последуют и другие, смею вас заверить!»

- Студенты всегда оказываются жертвами. Самые дорогие сына нации. Увы!

- Но выстрелы затихли. Не так ли?! Прислушайтесь!

- Основная демонстрация перед домом наций. Там ещё долго будет продолжаться стрельба!..

Но на площади воцарилась тишина. Время тянулось тягостно, в атмосфере напряжённого ожидания. Приближались сумерки. В кофейне даже зажглись лампы. Затем наступила полная тишина, как будто площади и окружающие её улицы вымерли. Обе створки двери кофейни открылись и показалась площадь, на которой не было ни прохожих, ни транспорта. Появилась колонна полицейских на лошадях и в стальных шлемах, которые окружили площадь вслед за своими английскими командирами.

Камаль продолжал задаваться вопросом о судьбе своих племянников. Когда на площади вновь оживилось движение, он спешно покинул кофейню, но не возвратился домой, не наведавшись прежде в Суккарийю и в Каср аш-Шаук, и убедившись, что Абдуль Муним, Ахмад и Ридван в безопасности.

Он был один в своей библиотеке, и сердце его было наполнено печалью, недовольством и гневом. Он не прочитал и не написал ни слова, ибо разум его блуждал где-то в районе дома наций, размышлял о Хоре и его декларации, о революционном выступлении Ан-Наххаса, националистических лозунгах, грохоте пуль и криках жертв, и обнаружил, что пытается вспомнить имя владельца той самой лавки, торговавшей пирожками-басбусой, в которой когда-то давно укрывался сам, однако память не выручила его!

5

Вид дома Мухаммада Иффата в квартале Гамалийя был привычным и любимым глазу Ахмада Абд Аль-Джавада: и эта массивная деревянная дверь, что снаружи выглядела так, как будто вела в древний караван-сарай, и тот высокий забор, скрывавший за собой всё, кроме верхушек деревьев. А этот тенистый сад с шелковицами и смоковницами, засаженный кустиками хны, арабского и индийского жасмина, лимонными деревцами, был просто удивительным. Изумляли также и прудик с водой, расположенный посередине, и деревянная веранда, что тянулась вдоль всего сада.

Мухаммад Иффат стоял на ступенях веранды и ждал гостя, завернувшись в домашнюю шерстяную накидку. Али Абдуррахим и Ибрахим Аль-Фар уже сидели на стульях рядом друг с другом.

Ахмад Абд Аль Джавад поприветствовал друзей и последовал за Мухаммадом Иффатом к дивану в центре веранды, где они оба и уселись. Их полнота постепенно сошла на нет, за исключением разве что Мухаммада Иффата, тело которого казалось дряблым, а лицо сильно покрасневшим. Али Абдуррахим облысел; другие же поседели. Лица друзей покрылись морщинами. Али Абдуррахим и Ибрахим Аль-Фар выглядели даже старше своих лет. Краснота лица Мухаммада Иффата была вызвана застоем крови. Внешность же Ахмада Абд Аль-Джавада, несмотря на худобу и седину, оставалась привлекательной. Он очень любил эти их собрания, как и сад, что возвышался над стеной ограды, выходившей на Гамалийю. Он откинул голову немного назад, как будто для того, чтобы напитать свой крупный нос ароматами жасмина и хны. Он иногда закрывал глаза, чтобы послушать щебет птиц, порхавших над ветвями тута и смоковниц. Но тем не менее, самое благородное чувство, что проникло в его сердце в тот момент – чувство братства и дружбы к этим троим. Он глядел своими большими голубыми глазами на столь любимые им лица, ставшие неузнаваемыми из-за старости, и сердце его переполнялось скорбью и жалостью к ним и к себе. Он даже больше их ностальгировал по прошлому и воспоминаниям о нём. Его очаровывало всё, что напоминало о красоте молодости, её бурных эмоциях и авантюрной удали.

Ибрахим Аль-Фар поднялся и подошёл к ближайшему столику, на котором стояла коробка с нардами, принёс её им и спросил:

- Ну, кто сыграет со мной?

Ахмад, который редко участвовал в их играх, неодобрительно произнёс:

- Отложи ненадолго игру. Нельзя же занимать этим себя в начале нашей встречи.

Аль-Фар вернул коробку с нардами на место. Затем к ним подошёл слуга-нубиец с подносом, на котором были три стакана чая и рюмка виски с содовой. Мухаммад Иффат с улыбкой взял себе рюмку, а трое друзей взяли по чаше чая. Эта церемония с раздачей чая повторялась каждый вечер и весьма смешила их. Вертя рюмку в руке, Мухаммад Иффат сказал, указывая на чашки чая, что держали друзья:

- Да смилостивится Аллах над теми временами, которые научили вас приличиям!

Глубоко вздохнув, Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:

- Эти времена научили всех нас, и в первую очередь тебя, ведь ты был весьма грубым...

Примерно в одно и то же время в течение года врачи наказали им отказаться от спиртного, только вот врач Мухаммада Иффата разрешил своему пациенту принимать по рюмочке в день. Тогда Ахмад Абд Аль-Джавад полагал, что врач его друга был более снисходительным, чем его собственный. Он пришёл к нему, однако врач серьёзно и решительно предостерёг его: «Ваше состояние отличается от состояния вашего друга». Когда просочился слух о его визите ко врачу Мухаммада Иффата, это стал объектом долгих обсуждений и шуток. Ахмад Абд Аль-Джавад со смехом сказал:

- Ты, без сомнения, дал своему врачу большую взятку, чтобы он позволил тебе выпивать по рюмочке!

Аль-Фар, глядя на виски в руке Мухаммада Иффата, прямо-таки застонал:

- Ей-Богу, я практически забыл что такое опьянение!

Ахмад Абд Аль-Джавад шутливо заметил:

- Эх ты, буян, испортил себе всё покаяние этими словами.

Аль-Фар взмолился о прощении перед Господом, затем безропотно пробормотал:

- Слава Аллаху...

- Мы стали завидовать даже одной рюмке!.. И где?.. Где же наше опьянение?!

Ахмад Абд Аль-Джавад засмеялся:

- Если вы раскаетесь, то раскайтесь из-за зла, а не из-за добра, сукины вы дети!

- У тебя, как и у прочих проповедников, язык в одном мире, а сердце в другом...

Тут Али Абдуррахим повысил голос, как бы возвещая о смене темы разговора, и заявил:

- Господа! А что вы думаете о Мустафе Ан-Наххасе?! На него не подействовали слёзы престарелого и больного короля. Он отказался забыть даже на секунду свою великую цель – «Конституцию 1923 года»...

Мухаммад Иффат щёлкнул пальцами и весело ответил:

- Браво... Браво! Он ещё более твёрд, чем сам Саад Заглул. Он видел больным и плачущим короля-тирана и с редкостным мужеством выдержал это, непоколебимо повторив слова целой нации, вручившей ему бразды правления над собой: «Сначала Конституция 1923 года». Так и вернулась к нам наша конституция. Кто бы

мог себе представить такое?

C восхищением кивнув головой, Ибрахим Аль-Фар сказал:

- Представьте себе это зрелище: король Фуад, разбитый старостью и болезнью, кладёт руку на плечо Мустафы Ан-Наххаса с подчёркнутым дружелюбием и призывает его к формированию коалиционного правительства. Но Ан-Наххас не поддался этому и не забыл о своей обязанности как надёжного лидера нации. Он ни на миг не забыл о конституции, которая чуть было не утонула в королевских слезах. Его ничто не тронуло, и он смело и твёрдо заявил: «Сначала Конституция 1923 года, Ваше Величество».

Подражая его тону, Али Абдуррахим заметил:

- Или сначала посадите всех на кол, Ваше Величество!..

Ахмад Абд Аль-Джавад расхохотался:

- Клянусь Тем, Кто управляет судьбами, и виски, что рядом с нами, которое нам запретили, что это великолепная позиция!

Мухаммад Иффат допил остаток своего напитка и сказал:

- Сейчас у нас 1935 год, прошло уже восемь лет после смерти Саада и пятнадцать лет с момента революции, а англичане по-прежнему повсюду в нашей стране: и в казармах, и в полиции, и в армии, и в министерствах. Иностранные концессии, что делают из любого сукиного сына уважаемого господина, по-прежнему на месте. Такое печальное положение дел должно наконец закончиться...

- И не забывай ещё о палачах вроде Исмаила Сидки и Мухаммада Махмуда или Аль-Ибраши!

- Если англичане уйдут, ни один из них не будет больше ничего значить, и все перевороты закончатся, как будто их и не было...

- Да, если король думает сыграть в игру с собственным хвостом, то не найдёт никого, кто бы стал помогать ему!

Мухаммад Иффат сказал:

- Король окажется меж двух огней: либо он проявит уважение к конституции, либо ему самому скажут до свидания!

Ибрахим Аль-Фар с явным сомнением спросил:

- Но покинут ли его англичане, если он попросит их защитить его?

- Если англичане согласятся уйти, зачем им защищать короля?

Аль-Фар снова спросил:

- Но согласятся ли англичане уйти на самом деле?!

С уверенностью человека, гордящегося своей политической осведомлённостью, Мухаммад Иффат ответил:

- Они застали нас врасплох с этой декларацией Хора. Были демонстрации, мученики, да смилуется над ними Аллах, а затем призыв к коалиции. Затем нам вернули Конституцию 1923 года. Уверяю вас, что англичане сами сейчас желают переговоров. На самом деле никто не знает, как и чем закончится это тревожное время, как англичане уйдут, и как прекратится влияние всех этих иностранцев. Но мы безгранично уверены в Мустафе Ан-Наххасе...

- Пятьдесят три года оккупации страны закончатся вот так, с помощью нескольких слов за столом?!

- Слова предшествовали пролитию невинной крови...

- Ну а если?!

Подмигнув глазом, Мухаммад Иффат заметил:

- Тогда они окажутся в очень неприятной позиции, учитывая трудное международное положение!

- Они всегда могут найти кого-то, кто станет защищать их интересы. Да и Исмаил Сидки пока что жив, не помер!..

Тоном знатока Мухаммад Иффат продолжил:

- Я говорил со многими осведомлёнными в этом деле, и обнаружил, что они настроены оптимистично. Они говорят, что всему миру угрожает жестокая война, и Египет это потенциальная жертва, а потому достижение почётного согласия в интересах обеих сторон...

Их разговор продолжился после того, как Али Абдуррахим самоуверенно погладил свой живот:

- У меня есть для вас важные новости: мне обещали, что выставят мою кандидатуру от округа Гамалийя на следующих парламентских выборах, в этом меня заверил сам Ан-Нукраши.

Лица друзей засияли от радости. Когда пришла очередь внести свой комментарий, Али Абдуррахим с деланной серьёзностью произнёс:

- Есть у «Вафда» один недостаток: иногда он выставляет своими кандидатами сущих животных в качестве депутатов!

Ахмад Абд Аль-Джавад, словно в защиту «Вафда» сказал:

- Но что может тут поделать «Вафд»? Он же хочет представлять всю нацию, как благородных, так и подлецов. И кто же будет представлять подлецов, если не животные?!

Мухаммад Иффат толкнул его в бок и сказал:

- Старый хитрец. Вы с Джалилой два сапога пара. Оба старые хитрецы!

- Мне было бы приятно, если бы кандидатом выдвинули Джалилу. При необходимости она могла бы утереть нос самому королю!

Али Абдуррахим с улыбкой сказал:

- Я её встретил позавчера перед нашим переулком. Она по-прежнему величественная, словно паланкин на верблюде, однако возраст источил её!

Аль-Фар сказал:

- Она стала знаменитой; дом её и днём и ночью усердно работает. Даже после того, как умирает флейтист, пальцы её продолжают играть.

Али Абдуррахим долго смеялся, и наконец сказал:

- Я проходил мимо дверей её дома и увидел как один мужчина проскользнул внутрь, полагая, что его никто не видит. И кто, вы думаете, это был?.. – он ответил, подмигнув Ахмаду Абд Аль-Джаваду... – тихоня Камаль ибн Ахмад Абд Аль-Джавад, учитель из школы Силахдар!..

Мухаммад Иффат и Аль-Фар громко захохотали. Глаза же Ахмада Абд Аль-Джавада расширились от удивления и тревоги. Он в замешательстве спросил:

- Мой сын Камаль?!

- Ну да. Он был закутан в своё пальто, в очах в золотой оправе, и кичливыми густыми усами. Он шёл туда так невозмутимо и величественно, как будто он вовсе и не сын «нашего затейника», и завернул в дом с той же степенностью, как будто направлялся к Запретной Мечети в Мекке. И я сказал про себя: «Повороти-ка ты назад, грешник!».

Хохот усилился. Ахмад Абд Аль-Джавад ещё не отошёл от замешательства, но счёл, что лучше ему будет разрядить обстановку, присоединившись к всеобщему смеху. Мухаммад Иффат, пристально глядя ему в лицо, многозначительным тоном произнёс:

- Ну что тут такого удивительного. Разве он не твой сын?!

Покачав в изумлении головой, Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:

- Я всегда знал его как воспитанного, тихого и вежливого по натуре. Его и увидеть-то можно было лишь в библиотеке, когда он читал или писал, так что я даже стал беспокоиться из-за его изоляции и слишком больших усилий ради бесполезных вещей...

Ибрахим Аль-Фар пошутил:

- Ну кто знает, а может в доме у Джалилы есть свой филиал Национальной библиотеки?!

Али Абдуррахим заметил:

- Или может, он уединяется в своей библиотеке для чтения таких непристойных книг, вроде «Возвращение шейха»? Что ещё ожидать от человека, который начал свою карьеру с эссе о том, что человек произошёл от обезьяны?!

Они засмеялись, и вместе с ними Ахмад Абд Аль-Джавад, ибо по опыту своему знал, что если бы он сохранял серьёзность в подобных ситуациях, то стал бы мишенью для шуток и розыгрышей. Затем он сказал:

- Вот почему этот проклятый негодяй не задумывается о браке, так что я даже начал сомневаться в нём!..

- И сколько же лет твоему сыну?

- Двадцать девять!

- Бог ты мой!.. Ты должен его женить. Почему он не желает вступить в брак?
Мухаммад Иффат срыгнул, погладил живот и заметил:

- Такова мода. Сегодняшние девушки толпами ходят по улицам, и доверие к ним ослабло. Вы разве не слышали, что пел шейх Хасанайн: «То, что видим мы, просто сводит с ума: и господин, и дама вместе у парикмахера»?!

- И не забывай ещё об экономическом кризисе и неопределённом будущем для молодёжи. Выпускники университетов находят себе должности с жалованьем в десять фунтов в месяц, и то, если повезёт!

Ахмад Абд Аль-Джавад с явной тревогой сказал:

- Я боюсь, что ему станет известно о том, что Джалила была когда-то моей любовницей, или она узнает, что он мой сын!

Али Абдуррахим засмеялся:

- Ты что, считаешь, что она допрашивает своих клиентов?!

Подмигнув Ахмаду, Мухаммад Иффат сказал:

- Если эта распутница узнает об этом, она расскажет ему историю его отца от а до я!

Ахмад Абд Аль-Джавад фыркнул и воскликнул:

- Да не приведи Господь!..

Ибрахим Аль-Фар спросил:

- Ты полагаешь, что тот, кто обнаружил, что его далёкий предок был обезьяной, не может выяснить, что собственный отец прелюбодей и развратник?!

Мухаммад Иффат так громко захохотал, что даже закашлял. Помолчав некорое время, продолжил:

- На самом деле внешность Камаля обманчива: спокойный, уравновешенный, педантичный, учитель во всех смыслах этого слова...

Али Абдуррахим удовлетворённым тоном сказал:

- Господин мой, пусть наш Господь сохранит его и дарует ему долгую жизнь. Тот, кто пошёл в своего отца, не может быть несправедливым...

Мухаммад Иффат снова сказал:

- Важно то, является ли он таким же Дон Жуаном, как и его отец?.. Я имею в виду, умеет ли он приударять за женщинами и соблазнять их?

Али Абдуррахим ответил:

- Ну насчёт этого – не думаю! Полагаю, что он останется таким же сдержанным и степенным, пока за ним и за той, кто станет его избранницей, не закроется дверь, а там уж он будет снимать с себя одежду с прежним спокойствием и достоинством, пока не бросится наконец на неё, делая всё с предельной серьёзностью и выдержкой, словно он читает важный урок своим ученикам!

- Из чресел Дон Жуана появился болван!

Почти что с негодованием Ахмад Абд Аль-Джавад спрашивал себя: «Почему всё это дело кажется мне таким странным?!» Он решил забыть об этом. Когда он увидел, как Аль-Фар снова подошёл к коробке с нардами и несёт её, он без колебаний сказал, что пришло уже время сыграть партию. Но мысли его всё ещё витали вокруг только что услышанной им новости. Он утешался тем, что всё же дал ему лучшее воспитание, так что тот смог получить диплом о высшем образовании и стать уважаемым учителем, а значит, он может делать всё, что захочет. И возможно даже, это к счастью, что он сам научился развлекаться, несмотря на свою тщедушность и огромные голову и нос! Если бы судьба была справедлива, Камаль женился бы много лет назад, а Ясин и вовсе бы не женился. Но кто же может заявить, что постиг эти секреты?..

Тут Аль-Фар спросил:

- Когда ты видел в последний раз Зубайду?

Поразмыслив немного над его вопросом, Ахмад сказал:

- В январе прошлого года, то есть почти год назад. В тот день она пришла ко мне в лавку, чтобы найти покупателя на её дом...

Ибрахим Аль-Фар сказал:

- Его купила Джалила, а та безумная влюбилась в кучера экипажа, и он оставил её без гроша в кармане. Сейчас она обитает в комнатушке под самой крышей дома певицы Саусан в таком ужасающем состоянии, что вызывает жалость!

Ахмад Абд Аль-Джавад с сожалением покачал головой и пробормотал:

- Султанша ютится в комнатушке под крышей!.. Пресвят Вечноживущий.

Али Абдуррахим заметил:

- Удручающий конец, но вполне предсказуемый...

У Мухаммада Иффата вырвался горестный смех:

- Да помилует Аллах тех, кто ещё верит в этот мир!

Затем Аль-Фар позвал их играть, и Мухаммад Иффат бросил ему вызов. Вскоре все они собрались вокруг коробки с нардами, и Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:

- Интересно, кому повезёт, как Джалиле, а кому – как Зубайде?!

6

Камаль сидел вместе с Исмаилом Латифом в одной из комнат кофейни Ахмада Абдо. Это была та же самая комната, в которой Камаль сидел когда-то на заре своей юности с Фуадом Аль-Хамзави. И несмотря на декабрьский холод, в кофейне было тепло, поскольку двери были закрыты, что препятствовало проникновению холодного воздуха, этого единственного источника мороза, в это подземное заведение. Вполне естественно, что было тепло, и влага ощутимо распространялась вокруг. Исмаилу Латифу не нравилось сидеть в этой кофейне, если бы не желание подражать Камалю. Он был его старинным другом, дружеские связи с которым не прервались для Камаля, хотя ради куска хлеба он перебрался в Танту, где был бухгалтером после окончания торгового колледжа. Когда он возвращался в Каир, будучи в отпуске, то звонил Камалю в школу Силахдар и назначал встречу в каком-нибудь историческом уголке города.

Камаль принялся разглядывать своего старого друга. Телосложение его казалось плотным, а черты лица острыми и заострёнными. Он дивился тому, что тот стал вежливым, степенным и честным. Тот, что когда-то служил исключительным примером наглости, безрассудства и вульгарности, теперь был лучшим примером мужа и отца.

Камаль налил другу в стакан зелёного чая, затем налил себе и с улыбкой произнёс:

- Кажется, тебе не по душе кофейня Ахмада Абдо!

По привычке вытянув шею, Исмаил Латиф сказал:

- Она и впрямь странная. Почему бы нам не выбрать местечко на поверхности земли?!

- В любом случае, это самое подходящее место для таких достойных людей, как ты.

Исмаил засмеялся и снисходительно кивнул головой, словно подтверждая, что он стал и правда достойным признания своей респектабельностью.

Камаль ради соблюдения норм этикета спросил:

- Как дела в Танте?

- Отлично. Днём я работаю в конторе без перерыва, а вечер провожу с женой и детьми.

- А как там твои потомки?

- Слава Богу. Их покой – всегда за счёт наших забот. Но мы благодарны Господу в любом случае...

Подталкиваемый любопытством, которое возбуждало у него любое упоминание в целом о семье, Камаль спросил:

- А ты и впрямь нашёл в них своё истинное счастье, как говорят знающие люди?

- Да, всё так и есть.

- Несмотря на усталость?

- Несмотря ни на что!

Камаль поглядел на друга с ещё большим интересом. Это был совершенно новый человек, связь которого с прежним Исмаилом Латифом, которого он знал с 1921 по 1927 год, практически была утеряна. Это было в те исключительные моменты, прожитые им всеми фибрами души, когда не проходило ни минуты без ощущения глубокой радости или сильной боли. То время истинной дружбы, которую воплотил собой Хусейн Шаддад, и искренней любви в лице Аиды, неукротимого энтузиазма, подпитываемого пламенем великолепной египетской революции, суровых экспериментов, вызывавших сомнение, цинизм и страсти. Исмаил Латиф был символом той последней эпохи, её достойным показателем. Вот только насколько он далёк сегодня от того, кем был тогда?!.. Исмаил посетовал:

- Всегда найдётся что-то, что нас беспокоит, вроде новых кадров и задержки в повышении по службе, а тебе известно, что я привык к безбедной жизни под крылышком у отца. Но мой отец не оставил наследства, а мать, в свою очередь, тратит на себя всю свою пенсию. Поэтому я согласился работать в Танте, чтобы свести концы с концами. Разве такой человек, как я, согласился бы на это?!

Камаль засмеялся:

- Такой, как ты, не согласился бы ни на что!

Исмаил улыбнулся с некоторым тщеславием и гордостью за своё славное прошлое, которое он оставил по собственному желанию. Камаль спросил:

- И ты не боролся с собой, чтобы вернуть хоть кое-что из прошлого?

- Ну нет, я сыт им по горло. И могу сказать, что новая жизнь совсем не вызывает у меня раздражения. Всё, что мне требуется, так это использовать свою смекалку время от времени, чтобы выцыганить у матери немного наличности. Моей жене приходится играть ту же роль со своим отцом, поскольку я по-прежнему люблю жить на широкую ногу...

Камаль не удержался и засмеялся:

- Ты нас научил, а затем кинул одних на дороге...

Исмаил громко расхохотался, от чего на серьёзном лице его появилось хитрющее выражение, напомнившее о прошлом. Он заметил:

- Ты об этом сожалеешь?.. Нет. Ты с удивительной искренностью любишь эту жизнь, хотя ты и умеренный человек. За те несколько лет забав я сделал столько, сколько тебе не сделать за всю жизнь..., – затем прибавил уже серьёзным тоном... – Женись и измени свою жизнь!

Камаль шутливо сказал:

- Эта тема достойна размышлений!

«Новый Исмаил Латиф появился в период между 1924 и 1935 годами, что достойно внимания любопытного. В любом случае, он был старым верным другом. Что касается Хусейна Шаддада, то Франция отняла его у родины, как и Хасана Салима, для которого заграница стала местом обитания и жизни. С ними у меня не было никаких связей, к сожалению. А Исмаил Латиф никогда не был моим духовным другом, зато был живым напоминанием об удивительном прошлом, и потому я горжусь дружбой с ним, а ещё верностью друга, хотя я и не был в восторге от товарищеских отношений с ним именно потому, что Исмаил – живое доказательство того, что прошлое не было плодом моих фантазий: то прошлое, реальность которого я стремлюсь доказать так же страстно, как и стремлюсь жить. Интересно, что делает Аида в этот момент?.. И в какой части мира она сейчас?.. Как моему сердцу вообще удалось оправиться от этой болезни – любви к ней?!.. Всё это так странно...»

- Я в восхищении, господин Исмаил: ты – личность, достойная всяческого успеха.

Исмаил бросил вокруг себя взгляд, рассматривая потолок, фонари, комнаты, мечтательные лица людей, занятых играми и беседами, затем спросил Камаля:

- И что тебе нравится в этой кофейне?

Камаль не стал отвечать ему, а лишь с сожалением промолвил:

- Ты разве не знаешь?!.. В скором времени её снесут, чтобы возвести на развалинах новое здание. И этот артефакт исчезнет навсегда!

- Скатертью дорожка. Пусть это кладбище исчезнет, чтобы на его месте возникла новая цивилизация.

«Прав ли он?.. Возможно. Но у сердца свои муки. Любимая моя кофейня, ты кусочек меня. Я часто видел тебя во сне и думал о тебе. Тут годами любил сидеть Ясин, а Фахми собирался вместе с революционерами, чтобы подумать о лучшем мире. Я люблю тебя, потому что ты создана из того же вещества, что и мечты. Вот только к чему всё это? Бесполезно.. Чего стоит ностальгия по прошлому?.. Наверное, прошлое это опиум для романтиков, и тяжелейшее горе для тех, у кого сердце сентиментально, а ум – скептичен. Так что говори что хочешь, я всё равно не верю ни во что».

- В этом ты прав. Я предлагаю разрушить пирамиды, если для будущего будет хоть какая-то польза от этих камней!

- Пирамиды?!.. Что общего между пирамидами и кофейней Ахмада Абдо?!

- Я имею в виду исторические памятники, что нужно разрушить всё ради сегодняшнего и завтрашнего дня.

Исмаил Латиф засмеялся и вытянул шею – как делал когда-то прежде, когда хотел бросить вызов, затем сказал:

- Иногда ты пишешь нечто такое, что противоречит этим словам. Как ты знаешь, я почитываю иногда журнал «Аль-Фикр» из уважения к тебе. Как-то раз я откровенно заявил тебе своё мнение: да, твои статьи сложны для понимания, да и журнал весь какой-то сухой, Боже упаси! Я не смог и дальше упорно покупать его, потому что жена не нашла в нём ничего интересного для чтения. Ты уж прости меня, но это её собственные слова!.. Я говорю, что иногда замечал, что ты писал то, что противоречит тому, что ты говоришь сейчас. Но я не утверждаю, что хорошо в этом разбираюсь – между нами – я не понимаю даже немногого из того, что ты пишешь. А потому не лучше ли тебе писать так, как пишут прославленные писатели? Если бы ты сделал так, то у тебя бы появилась большая аудитория и ты заработал бы кучу денег...

В прошлые годы Камаль стал бы упорно и бурно презирать это мнение, да он и сейчас презирал подобное, но уже не так бурно. Он даже сомневался в том, что испытывал презрение, но не из-за сомнений о том, что презрение неуместно, а потому, что иногда на него накатывало волнение: а ценно ли вообще то, что он пишет? А возможно, ему было неловко из-за самого этого сомнения. Вскоре он сознался себе, что сыт всем по горло, а мир кажется иногда устаревшим выражением, утратившим смысл.

- Тебе никогда не нравился мой ум!

Исмаил захохотал:

- Ты это помнишь?.. О, те деньки!

Да, те дни миновали, и пламя их перегорело. Но они оберегались его памятью, словно мощи покойной возлюбленной или коробка конфет со свадьбы Аиды, которую он хранил с той самой праздничной ночи...

- Ты не слышал ничего о Хусейне Шаддаде или Хасане Салиме?!

Исмаил вскинул свои густые брови и сказал:

- О, ты напомнил мне! Всё это случилось ещё в прошлом году, который я провёл вдали от Каира..

Затем он с возросшим интересом продолжил:

- По возвращении из Танты я узнал, что семье Шаддад пришёл конец.

В сердце Камаля вспыхнул мятежный гнетущий интерес. Он пытался скрыть внешнее проявление своих мук, и наконец спросил:

- Что ты имеешь в виду?

- Матушка сообщила мне, что Шаддад-бек обанкротился и биржа поглотила всё его состояние вплоть до последних грошей. Пришёл конец Шаддаду, и он не смог этого выдержать и покончил с собой!

- Что за ужас!.. И когда же это случилось?

- Несколько месяцев назад. Их большой особняк был потерян вместе с остальным имуществом. Тот самый дом, в саду которого мы провели незабываемое время...

Какое было время и какой дом! Какой сад, какие воспоминания! Какая забытая боль, какое мучительное забвение! Утончённая семья, великий человек, величественный сон. Разве его волнение не было слишком уж выраженным, даже больше, чем того требует ситуация?!

Камаль грустным голосом заметил:

- Бек покончил с собой, дом утрачен. Но что стало с его семьёй?

Исмаил раздражённо ответил:

- Мать нашего друга получает в месяц не более пятнадцати фунтов ренты от оставшейся собственности и переехала в скромную квартиру в Аббасийе. Когда моя мать навещала её, то вернулась и рассказала, насколько та в плачевном состоянии: эта дама, которая жила в невообразимой роскоши. Помнишь?

Конечно, он помнил это. Или Исмаил думает, что он забыл? Он помнит всё: и сад, и беседку, и счастье, что пело свои трели в воздухе. Он помнит и радость, и печаль. Да, тогда это была настоящая печаль. Слёзы стояли в его глазах. После этого он не имеет права оплакивать кофейню Ахмада Абдо, которая находится под угрозой исчезновения. Всё перевернулось с ног на голову.

- Это печально. Ещё более печально то, что мы не выполнили долг и не выразили свои соболезнования. Интересно, Хусейн ещё не вернулся из Франции?

- Он, несомненно, вернулся сразу после этой трагедии, как и Хасан Салим и Аида. Но никого из них нет сейчас в Египте.

- И как же Хусейн мог вернуться обратно во Францию, оставив свою семью в таком положении? И на что он живёт после банкротства отца?

- Я слышал, что он там женился. И вполне вероятно, что он также нашёл работу в течение столь долгого пребывания во Франции. Я ничего об этом не знаю. Я же не виделся с ним с тех пор, как мы попрощались с ним. Сколько с тех пор прошло?... Десять лет примерно. Не так ли?.. Это же так давно было. Но насколько это меня расстроило!

«Да, насколько... насколько». Слёзы всё ещё были заперты в глубине души Камаля. Глаза его словно с тех пор и не раскрывались, покрывшись ржавчиной. Сердце его истекало слезами скорби. Он вспомнил, что это самое сердце выбрало своей эмблемой скорбь. Теперь эта новость так его потрясла, что настоящее полностью отошло для него на задний план, обнаружив прежнего человека, который питал истинную любовь, как и истинную скорбь. Неужели таков конец той старой мечты? Банкротство и самоубийство?!.. Как будто было предопределено заранее, что это семейство даст ему пример того, что даже боги могут пасть!.. Банкротство и самоубийство. А если Аида всё ещё живёт в довольстве благодаря положению её мужа? Что стало с её королевским высокомерием?.. Затронули ли эти события её младшую сестру?..»

- У Хусейна была младшая сестра. Как её звали?.. Я иногда вспоминаю её имя, но чаще оно выскальзывает у меня из головы.

- Будур. Она живёт вместе с матерью и делит с ней все трудности новой жизни...

«Представь себе жизнь семейства Аиды в скромных условиях!.. Жизнь, которую они ведут, похожа на жизнь прочих людей вокруг них. Есть ли у Будур залатанные носки?.. Ездит ли она на трамвае?.. Ох... Не обманывай себя. Сегодня ты скорбишь, но независимо от твоего мнения о классовой системе и её различиях, ты ощущаешь, что ввиду всех этих перемен с этой семьёй происходит страшных крах, и тебе нелегко знать, что твои идеалы валяются в пыли. Ты можешь испытывать удовлетворение, что от твоей любви в итоге ничего не осталось. Да... Что осталось от прежней любви?.. Если сказать, что ничего, то сердце станет биться со странной нежностью, когда по радио повторяют одну из песен тех времён, несмотря на банальность слов, смысла и мелодии. Что же это означает? Но не так быстро. То была память о любви, а не сама любовь. Мы влюбляемся в любовь в любом состоянии, особенно когда лишены её. В этот самый момент я чувствую, что погружаюсь в море страсти, ибо потаённый недуг выделяет свой яд во время непредвиденной слабости. Что с этим делать? Пока сомнение, ставящее под вопрос все истины, осторожно останавливается перед любовью, и не потому, что она выше всяких сомнений, а из уважения к печали и в стремлении сделать прошлое истиной».

Исмаил вновь вернулся к этой трагедии, приведя её во всех деталях, пока, казалось, сам не устал от неё. И тоном человека, утомлённого всей историей и желающего как можно скорее её закончить, он произнёс:

- Постоянным является один Аллах. Но всё это и впрямь грустно. Но хватит уже с нас несчастий...

Камаль не пытался просить его продолжать. Сказанного и так было достаточно, и он испытывал потребность в тишине и созерцании. Он плакал молча, невидимыми слезами, которые лились из сердца. Давно страдающий от любовного недуга, он был поражён тем, что излечился наконец от него. Он с удивлением сказал себе: «Девять или десять лет прошло с тех пор?.. Как много и в то же время как мало. Интересно, как сейчас выглядит Аида?».. Как бы ему хотелось долго-долго смотреть на неё, чтобы узнать секрет волшебного прошлого, даже более того – свой собственный секрет. Теперь она виделась ему скорее только как мимолётный образ, что нет-нет да и пронесётся в памяти вместе с повторяемой старинной песней, или на картинке в рекламе мыла, или во сне, когда он в страхе шепчет: «Вот же она!» Но на самом деле она была не больше, чем блик кинозвезды или незаметно просочившегося воспоминания. Он просыпается, и что видит вокруг себя?! Он не чувствовал, что сидит здесь более, ибо душа его страстно желала предпринять путешествие по духовному неизведанному миру. Камаль сказал Исмаилу:

- Ты примешь моё приглашение отведать по паре рюмок в каком-нибудь приятном и надёжном месте?

Исмаил расхохотался и ответил:

- Меня ждёт жена, чтобы мы с ней вместе сходили навестить её тётку...

Камаль не обратил особого внимания на его отказ. Уже давно он был сам себе собутыльником. Обмениваясь фразами о том, о сём, оба они покинули заведение. Вдруг посреди беседы Камаль сказал сам себе: «Если есть любовь, мы можем быть ею недовольны, но когда она уходит, нам так её не достаёт».

7

«Как замечательно здесь сидеть... Хотя у меня не так уж много денег. С этого тёплого места видно как тех, кто уходит, так и тех, кто приходит... И с улицы Муски, и с… Атабы. И если бы не суровый январский мороз, этот женский угодник не скрывался бы за окнами кофейни, и несмотря на отвращение, покинул бы этот прекрасный уголок на противоположной стороне тротуара, являвшийся частью кофейни. Но когда-нибудь ведь придёт и весна...

Да, весна придёт, несмотря на то, что у меня не так много денег. Шестнадцать лет или даже больше, как ты застрял в этой должности на госслужбе седьмого класса. Лавка Аль-Хамзави продана за ничтожную сумму... Несмотря на то, что сдаваемый дом в Аль-Гурийе и большой, он приносит лишь несколько фунтов... А дом в Каср аш-Шаук это моё жильё и убежище. Если у Ридвана есть богатый дед, то у Каримы нет никого, кроме меня, главы семьи и повесы-любовника. К сожалению, у меня нет состояния».

Внезапно его растерянные глаза остановились на длинновязом худом парне с густыми усами и очками в золотой оправе: тот шёл, раскачиваясь в своём чёрном пальто со стороны Муски в направлении Атабы. Ясин улыбнулся и выпрямился, как будто собираясь встать, однако не покинул своего места. Если бы Камаль не спешил так, он подошёл бы к нему и пригласил присоединиться. Камаль был хорошим собеседником, когда Ясин чувствовал досаду. Камалю так и не пришла в голову идея жениться, несмотря на то, что ему было около тридцати.

«А ты сам не поторопился ли с женитьбой?.. и почему ты поспешил жениться во второй раз, не успев оправиться от первого удара?.. Но разве есть кто-то, кто не жалуется: женатый ли, холостой?.. Узбакийа была приятным местом для развлечений, вот только сегодня она в запустении, центр встреч для всяких подонков и отбросов общества. Всё, что осталось у тебя из мира удовольствий, так это наблюдение за перекрёстком, и преследование лёгкой добычи, самое лучшее – какая-нибудь служанка-египтянка, что работает в семье у иностранцев... В большинстве случаев такая бывает хорошо воспитанной и чистенькой. Но главным её преимуществом, бесспорно, является не самая высокая нравственность. Таких полно на овощном рынке, что на площади Аль-Азхар».

Ясин закончил пить свой кофе и сидел за закрытым окном, разглядывая перекрёсток и следя за каждой хорошенькой женщиной и запечатлевая их образы в глазах: и тех, что носили пальто, и тех, что были закутаны в традиционные накидки. Он наблюдал за ними и в целом и в деталях с неослабеваемым рвением. Иногда он так засиживался подолгу, часов до десяти вечера, а иногда только пил кофе, а затем быстро поднимался вслед за добычей, которая, как он чувствовал, окажется лёгкой и отзывчивой, словно он был торговцем подержанного товара. Однако в большинстве случаев он обходился только наблюдением, а иногда просто следовал за какой-нибудь красоткой без серьёзных намерений. Бывало и так, что он проявлял настоящую смелость и увязывался за какой-нибудь распутной служанкой или вдовой лет так за сорок, но это случалось с ним редко и при исключительно сильном желании, поскольку он был уже не тот Ясин, что прежде, и не потому только, что его доходы были обременены тяжким бременем, но и из-за своих сорока лет, что свалились на него без спроса и без приглашения, словно неожиданный гость.

«Какая страшная реальность – белый волос на моём виске! Я столько раз уже говорил парикмахеру сделать что-нибудь с ним, а тот отвечал, что седой волос это пустяк, но седина не замедлила появиться. Да пропади пропадом и седина, и парикмахер! Он посоветовал мне одну полезную краску, но я никогда не стану прибегать к этому! Мой отец к пятидесяти годам не имел ни одного седого волоса. И что я по сравнению с ним?! Дело не только в седине: он был молод и в сорок лет, и в пятьдесят. Но я!! Господи, я ведь не был ещё более неумеренным, чем отец. Дай покой своей голове и нагрузи работой сердце. Интересно, жизнь Гаруна Ар-Рашида была на самом деле такой, как повествуется в историях?.. И как сюда вписывается Зануба?! Брак с одной стороны – подлый обман, но сила его состоит в том, что ты сам пествуешь этот обман, пока жив. Страны прекратят своё существование и пройдут века, но судьба по-прежнему будет порождать женщину, занятую своим делом, и мужчину, серьёзно преследующим её. Молодость это одно проклятие, а зрелость это куча проклятий. Где же сердце найдёт свой покой, где?.. Самое худшее, что есть в этом мире, это то, что тебе придётся однажды спросить себя в полной растерянности: где же это я?!»

Он вышел из кофейни в половине десятого и не спеша пересёк улицу Атаба, направляясь по улице Мухаммада Али, затем вошёл в бар «Звезда» и поприветствовал в своей традиционной манере Хало, который стоял за барной стойкой. Тот поприветствовал его в ответ широкой улыбкой, обнажившей сломанные передние жёлтые зубы, и подбородком указал ему на комнату внутри, словно сообщая Ясину, что его уже ждут там друзья. Вдоль бара тянулся коридор, который заканчивался тремя смежными комнатами, в которых раздавался громкий смех. Ясин прошёл в самую последнюю, в которой имелось одно-единственное окно с железными решётками, что выходило на переулок Аль-Маварди. По углам стояло три стола, два из которых были пустыми, а третий окружали друзья, которые с восторгом приветствовали его, как делали каждый вечер. Ясин, несмотря на все свои жалобы, был самым младшим из них. Самым же старшим был холостяк-пенсионер, рядом с которым сидел старший клерк Министерства вакфов. Были тут также глава отдела кадров из университета и неработающий адвокат, который владел недвижимостью. Пристрастие к алкоголю было заметно по внешности: мутному взору и налившейся кровью либо чрезмерно бледной коже. Они собирались в баре между восемью и девятью вечера и покидали его лишь под утро, выпив худшие и самые крепкие виды алкоголя, зато и самые дешёвые. Однако Ясин не проводил в их компании всё время от начала до конца, разве что в редчайших случаях. Он оставался с ними два-три часа, как получалось, и по обыкновению старый холостяк встречал его такими словами:

- Добро пожаловать, хаджи Ясин...

Он упорно звал его хаджи в честь уважения к его благословенному кораническому имени. Что же касается адвоката, который был самым заядлым алкоголиком из всех, то он сказал:

- Вы задержались, герой, так что мы даже сказали себе, что вы наткнулись на женщину, что лишит нас вашей компании на всю ночь...

Старик холостяк прокомментировал слова адвоката философски:

- Двоих мужчин может разлучить лишь женщина!

Ясин, заняв место между ним и старшим клерком из Министерства вакфов, в шутку ответил:

- С этой стороны вам нечего бояться...

Поднося рюмку к губам, старый холостяк заметил:

- За исключением отдельных дьявольских моментов, когда меня может искусить четырнадцатилетняя девчонка...

Старший клерк сказал:

- Говорить это в январе – одно, а делать в феврале – совсем другое!

- Не понимаю, что вы имеете в виду такими холодными словами.

- И я тоже не понимаю!

Хало принёс Ясину рюмку и семена люпина. Взяв рюмку, Ясин сказал:

- Поглядите, какой в этом году январь.

Начальник отдела кадров произнёс:

- Аллах много чего создаёт. Январь принёс холод, но зато безвозвратно унёс Тауфика Насима!

Адвокат воскликнул:

- Спасите нас от этой политики! Мы ещё не напились, а политика у нас в качестве закуски, пока она не испортит весь эффект. Приглядите-ка другую тему...

Начальник отдела кадров сказал:

- Наша жизнь по сути – политика, и ничего больше...

- Вы заведующий отделом кадров шестого класса. Что у вас общего с политикой?

Тот вызывающе бросил:

- Я уже давно состою на госслужбе шестого класса, ещё со времён Саада Заглула!

Старый холостяк сказал:

- А у меня шестой класс со времён Мустафы Камиля. В дань уважения к нему я вышел на пенсию в этом классе... Послушайте, нам лучше напиться или спеть?

Ясин, который уже собирался опорожнить свою рюмку, сказал:

- Отец, сначала давайте напьёмся...

В своей жизни Ясин не имел удовольствия насладиться крепкой дружбой, однако на любом сборище – в кофейне или в баре – у него имелись приятели. Он быстро мог подружиться и ещё быстрее находил себе друзей. С тех пор, как нога его ступила в этот бар – а это было вслед за изменениями в его финансовом положении, – это место стало у него излюбленным для ночных посиделок с ними. Эти узы укрепились между ними, хотя вне стен бара он не встречал никого из них, и даже не стремился к тому. Их объединяло пристрастие к алкоголю и экономия средств. Всех превосходил в этом отношении начальник отдела кадров, у которого было множество домочадцев. Адвокат же приходил сюда в погоне за крепкими напитками, после того как чистый алкоголь больше не мог подействовать на него, и он пристрастился к этому бару. Ясин, выпив, начал болтать, бросившись в буйный водоворот, прокатившийся по всему этому месту и столкнувшись с каждым его углом. Из всей компании ему наиболее приятен был старый холостяк. Он никак не хотел перестать поддразнивать его, особенно всяческими намёками на секс. Старик предостерегал его не перегибать палку, напоминая ему о его семейных обязанностях. Но Ясин пренебрежительно и хвастливо отвечал: «Все в нашей семье для того и созданы: таков мой отец, а до того таким же был мой дед». Он повторил эту фразу и сейчас. Адвокат шутливо спросил его:

- А как же насчёт вашей матери?.. Она тоже была такой?

И они рассмеялись, а вместе с ними и Ясин, хотя сердце его погрузилось в пучину мук. Он переусердствовал с выпивкой, и несмотря на опьянение, ему показалось, что он валится с ног: ни это место было его местом, ни алкоголь – его алкоголем, ни день – его днём. «Всюду, куда бы я ни пошёл, меня высмеивают. Куда мне до отца? Нет большего несчастья для человека, чем когда ты становишься старше, а денег у тебя меньше. Но зато милость алкоголя велика: он разливается в тебе в виде приятной общительности и прекрасного утешения, когда каждая проблема кажется сущим пустяком. Скажи: «До чего же мне приятно!» Утраченную недвижимость, как и прошедшую молодость уже не вернуть, однако алкоголь годится в качестве лучшего друга на всю жизнь. Я вскормлен им с юношеских лет, и теперь, когда я зрелый мужчина, он также веселит меня, а когда моя голова покроется сединой, то будет трястись от алкогольного экстаза. И потому независимо от страданий, моё сердце ликует. Завтра, когда Ридван станет взрослым мужчиной, а Карима – невестой, я подниму тосты за счастье на площади Аль-Атаба Аль-Хадра. До чего же мне приятно!»

Тут компания его собутыльников затянула песню «Какое унижение видит тот, кто пленён любовью», затем «Эй, соседка из долины». В комнате царила шумная атмосфера буйства и разгула. Люди из остальных комнат и коридора тоже подхватили песню, а затем наступила гнетущая тишина. Начальник отдела кадров принялся рассказывать об отставке Тауфика Насима и спросил о пакте, целью которого была защита Египта от угрозы со стороны Италии, скверной соседки, оккупировавшей Ливию. Но коллектив вместо того в один голос вновь запел: «Опусти занавеску рядом с нами... Даже самые лучшие соседи опорочат нас». Хотя старик пил и буянил больше всех, он был против такого бесцеремонного ответа и обвинил их в том, что они несут пустой вздор вместо подобающей делу серьёзности. Тогда они в один голос ответили ему: «Истинно ли твоё недовольство или это только шутка?» Здесь уже старик не мог не рассмеяться и сам безоговорочно присоединился к всеобщему хохоту.

Ясин покинул питейное заведение около полуночи, и к часу ночи прибыл наконец домой, в Каср аш-Шаук. По привычке каждую ночь он обходил все комнаты квартиры, будто совершал инспекционный обход. Он обнаружил Ридвана в комнате: тот всё ещё занимался учёбой. Юноша оторвался от учебника по праву, чтобы обменяться с отцом улыбкой. Их связывала глубокая любовь, как и уважение, что питал к отцу Ридван, несмотря на то, что ему было известно: отец возвращается в такой час исключительно подвыпивши. Ясин же премного восхищался красотой сына, а также его умом и усердием. Он видел в нём будущего прокурора, который повысит статус его самого, даст ему повод гордиться им и во многом станет его утешением. Он спросил Ридвана:

- Как твоя учёба?

И указал на себя, как бы говоря: «Если я тебе нужен, то я здесь». Ридван улыбнулся: улыбка была в его бархатных чёрных глазах, унаследованных от бабушки, Ханийи. Отец вновь заговорил:

- Тебя побеспокоит фонограф, если я включу его?

- Что до меня, то нет. Но в такой поздний час соседи уже спят.

Ясин вышел из комнаты, насмешливо сказав:

- Спокойного им сна!

Проходя мимо спальни детей, он обнаружил, что Карима погрузилась в сон на своей маленькой постели, тогда как постель Ридвана на противоположной стороне комнаты пустовала, ожидая, пока он освободится от своих занятий. Ему на миг пришла в голову идея разбудить её, чтобы пошутить, но он вспомнил, что если её разбудить в такой час, это выльется в ропот и недовольство, и отказался от своей затеи, направившись в собственную комнату. Самыми прекрасными вечерами в этом доме, по правде говоря, были вечера в канун пятницы, священного для всех выходного. Когда он возвращался домой в четверг вечером, сколько бы ни было времени на часах, он, не колеблясь, звал Ридвана посидеть вместе с ним в гостиной, а затем уже просыпались от послеобеденного сна Зануба и Карима. Он включал фонограф и заводил с ними разговор, шутил почти до самого утра. Он любил свою семью, и особенно Ридвана. Да, правда, что он не утруждал себя – или, точнее, у него не было времени – чтобы следить за их воспитанием и направлять его в нужное русло, переложив это дело на плечи Занубы и её врождённой мудрости!

Как бы там ни было, он ни на миг не мог вынести даже самой мысли о том, чтобы играть ту же суровую роль в обращении с ними, что играл его собственный отец. Ему глубоко претила мысль о том, чтобы вызывать у Ридвана страх и трепет, который сам он испытывал к отцу!.. На самом деле он и не мог сделать этого, даже если бы захотел. И когда он собирал их всех вместе подле себя ближе к полуночи, то выражал им свою привязанность без всяких ограничений, разгорячённый и алкоголем, и любовью. Он шутил с ними и беседовал, и возможно, даже рассказывал им анекдоты о пьяницах, с которыми сталкивался в баре, не обращая внимания на их воздействие на неокрепшие ещё души и пренебрегая протестами Занубы, всячески намекавшей ему на это. Казалось, он забывал самоё себя и проявлял все заложенные в нём качества без какой-либо оглядки на других или осторожности.

Он обнаружил, что Зануба спала – по своему обыкновению – только наполовину. Так было всегда. Ещё не войдя в комнату, он услышал её храп, и когда достиг середины спальни, она зашевелилась и открыла глаза, и своим насмешливым тоном произнесла: «Хвала Аллаху за твоё благополучное прибытие». Затем она встала, чтобы помочь ему раздеться и сложить одежду. Когда её лицо не было накрашено, она казалась даже старше своих лет. Он часто думал о том, что она сравнялась с ним по возрасту. Но она стала ему подругой жизни, и её корни переплелись с его корнями. Этой в прошлом музыкантше, в отличие от его прежних жён, сопутствовал успех: она вышла за него замуж и жила с ним все эти годы, заложив прочные основы его семейной жизни. Да, поначалу этому предшествовали ссоры и крики, но она всегда показывала ему, насколько стремится к семейной жизни с ним. С годами, когда она стала матерью и перенесла утрату своего первого ребёнка, так что у неё осталась одна Карима, она лишь удвоила свои усилия по укреплению семьи, особенно после того, как столкнулась с увяданием красоты и преждевременно давшим знать о себе возрастом. Дни научили её украшать себя терпением и примирением. Она в полном смысле этого слова научилась быть «дамой». Она пошла на такую крайность, как перестала выставлять себя напоказ вне стен дома, так что в конце концов заслужила уважение и на Байн аль-Касрайн, и в Суккарийе, да ещё какое! Одним из замечательных решений её было то, что она заставила себя обращаться с Ридваном точно так же, как и с Каримой, выказывая ему точно такую же огромную нежность и любовь, несмотря на то, что она не чувствовала к нему любви, особенно после того, как потеряла своего единственного сына, рождённого от Ясина. Несмотря на столь разительные перемены, она очень заботилась о красивой одежде, элегантности и чистоте.

Ясин с улыбкой наблюдал за ней, пока она укладывала волосы перед зеркалом. И хотя время от времени она надоедала ему настолько, что вызывала раздражение, он чувствовал, что и впрямь она стала драгоценной частью его жизни, той, без которой он не мог обойтись. Она принесла шаль и закуталась в неё, дрожа от холода, и пожаловалась:

- До чего же холодно!.. И как тебе не жаль себя – проводишь ночи в баре вдали от дома зимой?!

Он насмешливо произнёс:

- Алкоголь меняет времена года местами, насколько тебе известно. Зачем ты утруждаешь себя, просыпаясь в такой час?

Она глубоко вздохнула:

- И дела твои, и слова утомляют!

В своём длинном джильбабе он казался дирижаблем. Проведя рукой по животу, он с удовлетворением посмотрел на жену, и его чёрные глаза сверкнули. Затем он внезапно засмеялся и сказал:

- Эх, если бы ты только видела, как я обменивался приветствием с офицерами! Офицеры, что патрулировали в самом конце ночи, стали моими дорогими друзьями!

Вдохнув, она пробормотала:

- Как я рада!

8

Когда Ридван, сына Ясина, шёл неспешными шагами в Аль-Гурийю, внешностью своей он привлекал немалое внимание. Ему было семнадцать лет, и отличали его чёрные бархатные глаза, средний рост с небольшой склонностью к полноте, элегантность, да такая, что можно было счесть это щегольством, и розовая кожа, которой он был обязан семейству Иффат. Он источал блеск и свет, а в жестах его проглядывало кокетство человека, для которого собственная красота не секрет. Когда он проходил мимо Суккарийи, то направил взгляд на эту улицу с улыбкой, тотчас же вспомнив о тёте и двоюродных братьях: Абдуль Муниме и Ахмаде. Когда они пришли ему на память, то не вызвали даже вялой симпатии, ведь, по правде говоря, он ни разу не находил никаких стимулов взять любого из своих родных в друзья в истинном смысле этого слова.

Он поспешно прошёл через ворота Аль-Мутавалли, затем свернул в Ад-Дарб Аль-Ахмар, пока не подошёл к воротам старого дома, постучав в которые, принялся ждать. Ему открыл Хилми Иззат, его старый друг детства и теперешний однокурсник на юридическом факультете, а также и соперник – как было очевидно – в вопросах внешности. Лицо Хилми просияло при виде Ридвана. Оба юноши обнялись и обменялись поцелуем в щёку, как было у них заведено при встрече. Вместе они поднялись вверх по лестнице. По дороге Хилми отметил галстук друга и его сочетаемость по цвету с рубашкой и носками. Они оба были примерами элегантности и хорошего вкуса, не говоря о большом внимании к своей одежде и моде, впрочем, как и к политике и изучению права. Они прошли в большую комнату с высоким потолком. Наличие кровати и письменного стола указывало на то, что она была предназначена и для сна, и для учёбы. По правде говоря, оба друга часто оставались здесь по вечерам, чтобы готовить уроки, а затем ложились спать рядышком на большой кровати с чёрными ножками и москитной сеткой. Ночёвки Ридвана за пределами дома не были чем-то новым. Он с детства привык к тому, что его звали в разные дома провести там несколько дней, вроде дома деда Мухаммада Иффата в Гамалийе или дома матери в Аль-Мунире, у которой больше не было детей, кроме него, несмотря на брак с Мухаммадом Хасаном. Из-за этого, а также из-за безразличия его отца и скрытого одобрения мачехи-Занубы всего, что даже ненадолго удерживало его подальше от её дома, его ночёвки в доме у друга на время подготовки к сессии не вызывали никаких возражений. Позже это вошло в привычку, и уже никто не обращал на это внимания.

Примерно в такой же атмосфере равнодушия вырос и Хилми Иззат. Его отец – офицер полиции – скончался десять лет назад. За это время все его шесть сестёр вышли замуж, и он жил со своей престарелой матерью. Поначалу ей было нелегко контролировать его, и вскоре он сам уже руководил всем домом. Вдова жила на небольшую пенсию, оставшуюся от мужа, и на те средства, что получала, сдавая внаём первый этаж старинного дома. Со времени кончины отца семья не знала лёгкой жизни, однако Хилми смог продолжить учёбу в школе, пока не поступил на юридический факультет, соблюдая всё это время требуемые самой жизнью приличия. Ни одна радость не могла затмить для Хилми радости видеть друга. Ему приятно было проводить с ним время и в работе, и на отдыхе. Поэтому его присутствие дарило ему энтузиазм и бодрость. Он усадил его на диван рядом с дверью машрабийи, и сам сел около него, задумавшись над тем, какую выбрать тему для разговора, ведь было так много разных тем. Но в глазах Ридвана был скорбный взгляд, который охладил пыл Хилми. Он вопросительно поглядел на него, строя догадки, что за ним кроется, и пробормотал:

- Ты навещал свою мать? Держу пари, что ты идёшь оттуда...

Ридван понял, что тот догадался по выражению его лица, и в глазах его заблестели огоньки раздражения. Он кивнул головой в знак согласия, но промолчал. Хилми спросил:

- И как она поживает?

- Отлично...

Затем он глубоко вздохнул:

- Но только этот тип, Мухаммад Хасан!! Ты не знаешь даже, что значит иметь отчима-мужа твоей матери, который тебе не отец!

Хилми утешительно сказал:

- Такое часто случается. Тут нет ничего зазорного. Да и потом, это такое давнее дело!

Ридван сердито закричал:

- Нет, нет, нет! Он постоянно сидит дома и покидает его, лишь когда отправляется в своё министерство. На этот раз я хотел навестить её, когда она одна, а ему захотелось сыграть роль отца и наставника. Долой его ко всем чертям! При любой возможности он напоминает мне, что он начальник архивного отдела в министерстве, и не колеблясь критикует поведение моего отца на работе. Но я, со своей стороны, не обхожу это молчанием...

Он молчал минуту, чтобы охладить свои эмоции, затем продолжил:

- Моя мать дура, что согласилась выйти замуж за этого человека. Разве не было бы лучше, если бы она вернулась к отцу?

Хилми было хорошо известно о пресловутом поведении Ясина, и он с улыбкой произнёс:

- Сколько же я оплакивал то, что принесла мне страсть!

Упрямо махнув рукой, Ридван сказал:

- Ну и что с того? Вкус женщин это страшная тайна, а что ещё хуже – что она, кажется, вполне всем довольна!

- Не давай шанса тому, что расстраивает тебя...

Ридван грустно сказал:

- Как странно, большая часть моей жизни прошла в несчастье. Я ненавижу мужа своей матери и не люблю жену своего отца. Атмосфера заряжена отвращением и ненавистью. Мой отец – как и мать – сделали плохой выбор. Но что могу сделать я?! Жена моего отца хорошо со мной обращается, но не думаю, что она любит меня. До чего же мерзкая эта жизнь!

Пожилой слуга принёс им чай, и у Ридвана потекли слюни, ибо ему пришлось пережить по дороге сюда жестокость февральских ветров. Пока они размешивали сахар, воцарилось молчание.

Выражение лица Ридвана изменилось, что предвещало об окончании грустной истории. Хилми обрадовался этому и с облегчением произнёс:

- Я привык учить уроки вместе с тобой, даже и не знаю, как буду делать это один...

Ридван улыбнулся в ответ на это нежное замечание друга, но тут внезапно спросил:

- А тебе известно об изданном указе о формировании делегации на переговорах?

- Да, но многие устраивают шумиху в атмосфере, окружающей эти переговоры, питая пессимизм в их отношении. Создаётся впечатление, что Италия, которая угрожает нашим границам, и есть истинный стержень, вокруг которого вертятся переговоры, а англичане, со своей стороны, угрожают нам в случае провала в достижении соглашения!

- Ещё не остыла кровь мучеников, как нам опять предстоит проливать новую кровь!

Хилми покачал головой и сказал:

- Говорят, что резня остановилась и начались переговоры. А что ты думаешь?

- В любом случае, «Вафду» принадлежит подавляющее большинство в переговорной команде. Представь себе, я спросил Мухаммада Хасана, мужа своей матери, о его мнении об этой ситуации, и он язвительно ответил мне: «Ты и впрямь питаешь иллюзии, что англичане могут уйти из Египта?!» Вот за какого человека моя мать согласилась выйти замуж!

Хилми Иззат громко засмеялся и сказал:

- А мнение твоего отца чем-то отличается?

- Мой отец ненавидит англичан, и с него довольно и этого.

- Он ненавидит их от всего сердца?

- Нет ничего, что бы мой отец ненавидел или любил от всего сердца!

- Тогда я спрошу тебя о том, каково твоё мнение. Ты уверен?

- Почему нет? До каких пор эта ситуация так и будет оставаться в подвешенном состоянии? Пятьдесят четыре года оккупации, ох! Не один я такой несчастный!

Хилми Иззат отпил последний глоток чая из своего стакана и с улыбкой сказал:

- Мне кажется, что ты говорил со мной с тем же пылом, когда он посмотрел на тебя!

- Кто?

На губах Хилми Иззата показалась странная улыбка:

- Всякий раз, как на тебя находит воодушевление, твоё лицо краснеет и становится ещё красивее. Я видел тебя в один из таких счастливых моментов, когда ты разговаривал со мной в тот день, когда делегация студентов направилась в дом наций, призывая к единству и коалиции. Ты разве не помнишь тот день?

Ридван спросил его с интересом, который не пытался скрыть:

- Да. Но кто это?

- Абдуррахим-паша Иса!

Ридван ненадолго задумался, затем пробормотал:

- Я однажды видел его издалека...

- А вот он видел тебя тогда впервые.

На лице Ридвана появился вопросительный взгляд. Хилми продолжил:

- И когда он встретился со мной после твоего ухода, то спросил о тебе и попросил привести тебя к нему при первой же возможности!

Ридван улыбнулся и сказал:

- Ну выкладывай уже всё, что у тебя есть.

- Похлопав друга по плечу, Хилми сказал:

- Он позвал меня и со своей привычной живостью – кстати, он действительно очень живой и подвижный – спросил: «Что это за красавец разговаривал с тобой?» И я ответил ему, что это мой однокурсник с юридического факультета, а также старинный приятель, его зовут так-то и так-то. И он с интересом спросил меня также: «И когда ты представишь его мне?» Я, в свою очередь, спросил его, прикинувшись, что не понимаю, что он имеет в виду: «А зачем, господин паша?» И он разразился гневными речами – иногда живость доводит его до такого состояния – «Чтобы преподать ему урок по религии, конечно, сукин ты сын!» И я засмеялся в свою очередь, пока он не прикрыл мой рот своей рукой...

На миг наступила пауза, когда они могли слышать, как снаружи завывает ветер. Донёсся звук ударившейся о стену створки окна. Затем Ридван спросил:

- Я много о нём слышал. Он и впрямь такой, как о нём говорят?

- И даже более того...

- Но он же старик!

Лицо Хилми Иззата беззвучно смеялось:

- Это совсем не важно. Он высокопоставленный человек, изысканный, обладающий влиянием. Вероятно, в старости он даже более полезен, чем если бы был молод...

Ридван вновь улыбнулся и спросил:

- Где его дом?

- У него тихая вилла в Хелуане.

- А, и она переполнена просителями из всех классов общества?

- Мы будем только его учениками. Почему бы нет?! Он один из старейшин политиков а мы – из молодых!

Ридван задал осторожный вопрос:

- А его жена и дети?

- Какой же ты незнайка. Он холостяк, так и не женился и не любит подобных вещей. Был единственным ребёнком в семье, и живёт один со слугами, словно отрезанный ломоть. Если ты с ним познакомишься, то никогда не забудешь...

Они обменялись долгим заговорщицким взглядом с улыбкой, пока наконец Хилми Иззат не спросил с некоторым беспокойством:

- Спроси меня, пожалуйста, когда мы пойдём навестить его?

Ридван, глядя на осадок чая в чашке, переспросил:

- Когда мы пойдём навестить его?

9

Дом Абдуррахима-паши Исы на углу улицы Ан-Наджат в Хелуане казался образцом простоты и изящества. Одноэтажная вилла, окружённая садом с цветами, возвышалась на три метра над землёй и начиналась с салона, предназначенного исключительно для мужчин. Сам дом, улица и весь окружающий её район был погружён в умиротворяющую тишину. На скамье около ворот сидели водитель и привратник-нубиец с тонкими чертами лица и стройным телосложением. Водитель машины был молодым человеком с румяными щеками. Хилми Иззат зашептал на ухо Ридвану, глядя на мужской салон:

- Паша сдержал своё обещание: кроме нас, у него сегодня нет посетителей!

И привратник, и водитель знали Хилми Иззата, и вежливо встали поприветствовать его. Когда он пошутил с ними, они безудержно смеялись. Погода стояла морозная, несмотря на сухой воздух. Они прошли в фойе салона, который был образцом роскоши. В центре на стене висел портрет Саада Заглула в церемониальном костюме. Хилми Иззат повернулся к длинному зеркалу, что тянулось до самого потолка в центре стены справа. Он бросил на себя долгий изучающий взгляд, и Ридван поспешил сделать то же самое, и изучить свою внешность с не меньшим вниманием. Наконец Хилми с улыбкой сказал:

- Две луны в костюмах и фесках. Пусть призовут благословение на Пророка все, кому мила его красота!

Они сели рядом на позолоченный диван с мягкой синей спинкой. Прошло несколько минут, прежде чем до них донёсся звук шагов из-за портьеры, что висела в большом дверном проёме под портретом Саада Заглула. Голова Ридвана повернулась в ту сторону, а сердце замерло от любопытства. Перед ними не замедлил появиться человек в элегантном чёрном костюме, от которого исходил свежий аромат одеколона. Он был очень смуглым, с гладко выбритым лицом, стройным и высоким, с тонкими чертами лица, на которые возраст наложил свой отпечаток, и маленькими блёклыми глазами. Феска его съехала вперёд так, что почти касалась бровей. Он не спеша, степенно приблизился к ним последовательными медленными шагами. Своим видом он внушал юноше уверенность и значимость. Он молчал, стоя перед двумя молодыми людьми, что поднялись приветствовать его. Затем принялся рассматривать их проницательным взглядом, долго остановившимся на Ридване, так что веки того начали подёргиваться, и вдруг улыбнулся. По его старому лицу разлилось выражение привлекательного дружелюбия, которое сблизило его с ними, как будто их и вовсе ничто не отделяло.

Хилми протянул ему свою руку, и тот взял её и задержал в своей руке, затем вытянул губы и застыл в ожидании. Хилми понял его намерение и быстро подставил ему щёку, и тот поцеловал его. Затем он поглядел в сторону Ридвана и мягко сказал:

- Не обижайся, сынок. У меня заведено подобное приветствие...

Ридван смущённо подал ему руку. Паша взял её и засмеялся:

-А щёку?

Ридван покраснел, а Хилми, указав на себя, воскликнул:

- Ваше превосходительство, об этом следует вести переговоры с его опекуном!

Абдуррахим паша засмеялся и довольствовался тем, что пожал руку Ридвана. Затем он предложил им сесть, а сам сел в большое кресло рядом с ними, и улыбаясь, сказал:

- Да будет проклят этот твой опекун, Ридван. Не так ли тебя зовут?.. Добро пожаловать. Я вижу, ты дружишь с этим озорным мальчишкой. Мне понравились твои манеры, и потому я захотел встретиться с тобой, и ты не поскупился доставить мне такое удовольствие...

- Я счастлив, что имею честь познакомиться с вами, Ваше Превосходительство.

Покрутив крупное золотое кольцо на пальце левой руки, тот сказал:

- Да простит меня Аллах, сынок. Но только не употребляй все эти громкие выражения и пышные титулы. Мне совсем не нравятся подобные вещи. То, что на самом деле важно для меня – это приветливый дух, чистая душа и искренность. А что до всех этих фраз: ваше превосходительство, паша, бек, то ведь все мы дети Адама и Евы. Я и правда восхищён твоими манерами и хотел пригласить тебя в свой дом. Итак, добро пожаловать. Ты ведь коллега Хилми по юридическому факультету, не так ли?

- Да, эфенди. Мы учились вместе ещё со времён начальной школы «Халиль-ага»...

Мужчина вскинул седые брови и восхищённо произнёс:

- Друзья детства!..., – затем он кивнул головой... – Отлично... Отлично... Ты, возможно, как и он, родом из квартала Хусейна?

- Да, мой господин. Я родился в доме деда, господина Мухаммада Иффата в Гамалийе, а сегодня живу у отца в Каср аш-Шаук...

- Подлинные кварталы Каира. Прекрасные места! А что ты скажешь на то, что я сам прожил там целую вечность со своим покойным отцом в Биргаване? Я был единственным ребёнком и самым настоящим бесёнком. Я часто собирал вместе мальчишек в кучу и мы ходили из квартала в квартал, не оставляя и камня на камне за собой, и горе тому, кто оказывался у нас на пути. Отец мой вне себя от гнева гонялся за мной с палкой... Так ты сказал, дитя моё, что твой дед – Мухаммад Иффат?
Ридван гордо ответил:

- Да, господин.

Паша немного подумал и сказал:

- Помню, что однажды видел его в доме одного депутата в Гамалийе. Знатный человек и искренний патриот. Он выдвинул было свою кандидатуру на предстоящих выборах, если бы в последний момент его не заменили на его друга-бывшего депутата. Недавняя коалиция потребовала честности на выборах, так что наши братья-либеральные конституционалисты получили себе несколько мест в парламенте. Так значит, ты однокурсник Хилми на юридическом факультете?! Прекрасно. Закон – господин любых других дисциплин. Для его изучения требуется блестящий ум. А для будущего тебе просто нужно потрудиться!

В его последней фразе прозвучали нотки, внушающие надежду и даже какое-то обещание, отчего в честолюбивое сердце Ридвана проник энтузиазм. Он сказал:

- За всю свою учёбу мы ни разу не провалились на экзамене!

- Браво! Это и есть основа основ. После этого будет должность и в прокуратуре, и в суде, и всегда найдётся кто-то, кто раскроет перед трудолюбивыми и усердными молодыми людьми запертые двери. Жизнь судьи великолепна. Её опорой является бодрый ум и живая совесть. По милости Аллаха я был одним из честных судей, но оставил судейский пост ради политической карьеры. Патриотизм иногда требует от нас бросить любимую работу. Однако и сегодня вы можете найти тех, кто приводит нас в пример справедливости и беспристрастности. Дай себе установку быть прилежным и беспристрастным, и после этого ты волен делать всё, что хочешь в своей личной жизни. Выполни свой долг и делай что хочешь. Но если ты не в состоянии выполнить свой долг, люди будут видеть в тебе только твои недостатки. Разве вы не видели, что многим любопытным так нравится говорить: «У такого-то министра такой-то недостаток, а у такого-то поэта такая-то болезнь»? Отлично. Но не все министры и поэты являются пострадавшими и жертвами. Стань сначала министром или поэтом, а потом делай, что тебе вздумается. Не упусти этот урок, профессор Ридван...

Хилми лукаво сказал, цитируя строки из стихов Аль-Мутанабби:

- Благороден тот муж, чьи недостатки легко подсчитать. Не так ли, Ваше Превосходительство?

Паша склонил голову к правому плечу и ответил:

- Конечно. Пресвят Тот, Кто вобрал в Себя всё совершенство. Человек же очень слаб, Ридван. Но он должен быть сильным в остальных сторонах жизни. Понимаешь?.. Если хочешь, я расскажу тебе о великих людях государства, и ты не найдёшь ни одного из них, у кого не было бы недостатков. Нам ещё предстоит долгая беседа на эту тему и усвоим уроки, чтобы наша жизнь была наполнена совершенством и счастьем...

Хилми посмотрел на Ридвана и сказал:

- Разве я не говорил тебе, что Его Превосходительство – это настоящее нетленное сокровище?

Абдуррахим-паша Иса, обращаясь к Ридвану, который почти не сводил с него глаз, сказал:

- Я люблю науку, люблю жизнь и люблю людей. Мне нравится подавать руку помощи молодым людям, пока они не станут взрослыми. Что в этом мире лучше любви? Если перед нами встаёт правовая проблема, мы должны её решить вместе. А если мы должны думать о будущем, то будем делать это вместе. Если мы стремимся к отдыху, мы должны отдыхать вместе. Никогда я не встречал такого мудрого человека, как Хасан-бек Имад. Сегодня он один из немногих избранных членов дипкорпуса, хотя и мой политический враг. Если он сосредоточится на чём-то, то занимается этим основательно. Если он в восторге от музыки, то танцует обнажённым. Этот мир восхитителен, но при условии, что и ты достаточно мудр и... обладаешь широкими познаниями! Ты не обладаешь широким кругозором, а, Ридван?

Хилми Иззат тут же ответил вместо друга:

- Если даже и нет, то мы подготовим его к расширению кругозора!..

Лицо паши осветила детская улыбка, говорившая о его ненасытной страсти к удовольствиям. Он сказал:

- Этот мальчишка настоящий бесёнок, Ридван. Но что же я могу поделать?.. Он же твой друг детства, о везунчик! Не я первым сказал, что рыбак рыбака видит издалека. Ты тоже, должно быть, бесёнок. Расскажи-ка мне, Ридван, кто ты такой? А? Ты дал мне возможность говорить совершенно неосознанно, пока сам молчишь, словно сметливый политик. А?.. Говори, Ридван, что ты любишь и что ненавидишь?
В этот момент вошёл слуга, принёсший поднос с кофе. Он был таким же безбородым, как швейцар и шофёр. Они выпили по стакану воды, смешанной с цветочной эссенцией. Паша вновь заговорил:

- Вода с цветочной эссенцией – напиток жителей квартала Хусейна. Не так ли?

Ридван улыбнулся и пробормотал:

- Да, господин.

Паша, в восторге кивнув головой, сказал:

- Протяните руку помощи, о люди Хусейна!

Они все рассмеялись, даже слуга, и тот улыбнулся, покидая фойе. Паша же снова спросил:

- А что ты любишь?.. И что ненавидишь?.. Можешь говорить откровенно, Ридван. Позволь мне облегчить тебе ответ. Тебя интересует политика?

Хилми Иззат ответил и в этот раз:

- Мы оба состоим в студенческом комитете.

- Этот первая причина нашего сближения. Так же, как и литература?

Хилми Иззат опять сказал:

- Он сходит с ума по Шауки, Хафизу и Аль-Манфалути...

Паша закричал на него:

- Да замолчи уже. Братец мой, я желаю слышать твой голос...

Они снова засмеялись, и Ридван ответил с улыбкой:

- Я просто умираю по Шауки, Хафизу и Аль-Манфалути...

Паша с удивлением заметил:

- «Умираю по...» ну и выражение! Его можно услышать только в Гамалийе. Название квартала происходит от красоты*, так, Ридван? Значит, ты почитатель таких стихов, как «Золотое серебро» или «В ночи, когда всё стихло...», и «Кто бы ни был», «Устранив одно, он остановится на другом»?... О Боже... боже... Это ещё одна причина нашего сближения, о Гамалийя. А ты любишь вокал?

- Он большой поклонник...

- Да замолчи ты.

Они снова засмеялись, и Ридван сказал:

- Умм Кульсум.

- Прекрасно. Я, возможно, почитатель прежнего вокала. Но любой вокал прекрасен в целом. Мне нравится и глубокий, и легкомысленный стиль, как сказал Аль-Маарри, и я умираю по нему, как сказал ты. Прекрасно. Сегодня восхитительный вечер.

Тут зазвонил телефон, и паша подошёл к нему. Приложив трубку к уху, сказал: «Алло!...»

- Здравствуйте... Здравствуйте, Ваше Превосходительство паша.

-......

- Я откровенно высказал своё мнение лидеру, и оно такое же, как у других членов «Вафда»: Махира и Ан-Нукраши.

- ......

- Сожалею, паша. Я не могу. Я не забыл, что король Фуад когда-то возражал против моего выдвижения. И король Фуад последний, кто смеет говорить о нравственности. В любом случае, я с вами увижусь завтра в клубе. До свидания, паша...

Он вернулся нахмуренный, но как только увидел лицо Ридвана, к нему вновь вернулась радость, и он продолжал:

- Да, господин Ридван. Мы с тобой познакомились, и это знакомство было замечательным. Я советую тебе быть усердным и не отказываться от своего долга и идеалов. Потом мы поговорим о музыке и довольстве...

Но тут Ридван взглянул на свои часы, и на лице паши промелькнула тень беспокойства. Он сказал:

- Только не это! Часы это враг дружеских собраний.

Ридван с некоторым смущением пробормотал:

- Но мы уже опаздываем, Ваше Превосходительство.

- Поздно!.. Ты имеешь в виду, что поздно для меня, намекаешь на мой возраст?!! Ошибаешься, сынок. Я по-прежнему люблю проводить ночи в беседах о красоте, с пением до часу ночи. Ночь ещё и не начиналась. Мы скажем лишь «Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного», и не возражай. Моя машина в вашем распоряжении до самого утра. До меня дошли слухи, что ты проводишь иногда ночи вне дома за учебниками. Так давайте заниматься вместе. Почему бы нет?.. До чего мне будет приятно вернуться и вновь вспомнить основы законодательства или что-то из шариата. Кстати, кто преподаёт у вас шариат?.. Шейх Ибрахим Надим? Да подарит ему Аллах приятный вечер. Он великий человек. Не

________________

* Гамалийя (или Джамалийя) – название квартала в Каире, происходящее от слова «джамиль», то есть красивый.

удивляйся. Однажды мы увековечим в истории всех великих людей нашего века. Ты должен всё это понимать. Да будет наша ночь ночью любви и дружбы. Хилми, ну-ка скажи мне, какой самый подходящий напиток для подобной ночи?

Хилми уверенно ответил:

- Виски, содовая и жареное мясо.

Паша засмеялся:

- А разве жареное мясо это напиток, бандит?

10

После обеда в четверг всё семейство Хадиджи собиралось вместе, и этот стиль их собраний почти не претерпел изменений. В гостиной собрались отец – Ибрахим Шаукат и сыновья – Абдуль Муним и Ахмад. Хадиджа редко когда оставалась без занятия. И в этот раз она также села рядом с ними, вышивая скатерть.

Во внешности Ибрахима Шауката наконец стал проявляться его возраст, после долгого настойчивого сопротивления. Он поседел и кое-где покрылся морщинами, хотя, несмотря на это, по-прежнему сохранял здоровье, которому можно было позавидовать. Он курил сигарету и молча спокойно сидел между обоих сыновей. В его выпуклых глазах отражался привычный взгляд томного безразличия. Оба же молодых человека не прерывали разговор. Время от времени в него вмешивались отец или мать, которая не отрывала голову от работы.

Она казалась величественной глыбой плоти. Ничто в царившей атмосфере, казалось, не нарушало её безмятежности, поскольку не осталось ничего, что бы бросило вызов её полновластному контролю над домом после кончины её свекрови. Она продолжала выполнять свои обязанности с неослабевающим усердием, и заботилась о своём весе с преувеличенным вниманием, ведь он считался сутью её красоты. Хадиджа попыталась навязать всем свою заботу: и мужу, и сыновьям. Муж подчинился, а Абдуль Муним и Ахмад пошли каждый своим путём, взывая к её любви, чтобы выйти из под её власти. Несколько лет назад ей удалось-таки заставить мужа уважать религиозные традиции, и тот начал практиковать молитву и пост, и даже привык к этому. Абдуль Муним и Ахмад выросли на этих традициях, хотя с недавних пор – где-то два года назад – Ахмад перестал выполнять свои религиозные обязанности, и всячески пытался увернуться от отчёта перед матерью, когда она того требовала, или найти оправдание под тем или иным предлогом.

Ибрахим Шаукат безмерно любил своих сыновей и весьма восхищался. Он восхвалял постоянные успехи Абдуль Мунима на юридическом факультете, и Ахмада – в последнем классе средней школы при каждом удобном случае. При этом Хадиджа также хвастливо заявляла:

- Всё это плоды моего внимания. Если бы это дело предоставили тебе, но никто бы из них не преуспел, и не был бы годен ни к чему...

Не так давно было установлено, что она сама забыла даже основы чтения и письма за ненадобностью, что сделало её объектом насмешек Ибрахима. Её сыновья даже предложили позаниматься с ней, чтобы помочь вспомнить забытое в ответ на проявленное к ним внимание, которым она так гордилась. Это вызывало у неё немного гнева и много смеха. А затем она выразила свои чувства одной фразой:

- Женщине нет необходимости уметь читать и писать, поскольку она не пишет любовных писем!

Она казалась счастливой и довольной своей семьёй, хотя наверное, аппетит Абдуль Мунима и Ахмада не вызывал у неё особого восторга. Их худощавость выводила её из себя, и она недовольно сказала:

- Я уже тысячу раз вам обоим говорила, чтобы вы пили настой из ромашки для улучшения аппетита. Вы должны хорошо питаться. Разве вы не видите, как ест ваш отец?

Оба юноши улыбнулись и посмотрели на отца. Тот заметил:

- А почему бы тебе не привести в пример себя, ведь ты всё перемалываешь, словно мельница?
Она улыбнулась:

- Я оставляю им свободу выбора и определения.

Ибрахим протестующе сказал:

- Твои завистливые глаза, госпожа, сглазили меня. Поэтому доктор предписал мне удалить зубы...

В её глазах мелькнул нежный взгляд, и она сказала:

- Не бойся. Как только это зло будет устранено, ты не будешь больше жаловаться на боль, Иншалла...

Тут к ней обратился Ахмад:

- Наш сосед, что живёт на втором этаже, просит отсрочить ему квартплату до следующего месяца. Он повстречал меня на лестнице и высказал эту просьбу!

Хмуро поглядев на него, Хадиджа спросила:

- И что ты ответил ему:

- Я пообещал ему, что поговорю с отцом...

- И ты говорил с отцом?

- Сейчас я говорю с тобой!

- Мы не делим с ним квартиру. С чего бы это ему делить с нами наш доход? Если мы проявим к нему снисходительность, то арендатор с первого этажа последует его примеру. Ты ещё не знаешь людей, и не вмешивайся в то, что тебя не касается...

Ахмад вопросительно поглядел на отца:

- Что ты думаешь, папа?

Ибрахим Шаукат улыбнулся и сказал:

- Ты ведь можешь избавить меня от этой головной боли. У тебя есть мать...

Ахмад вновь обратился к матери:

- Если мы сделаем послабление для человека, который находится в стеснённых условиях, то и сами никогда не будем голодать...

Хадиджа с досадой сказала:

- Его жена уже говорила со мной, и я отсрочила ей плату за квартиру, так что успокойся. Но я объяснила ей, что плата аренды за квартиру такая же обязанность, как траты на пищу и питьё. Разве я ошибаюсь? Меня иногда подвергают критике за то, что я не завожу себе подруг среди соседок. Однако тот, кто хорошо знает людей, благодарит Аллаха за то, что он в одиночестве...

Ахмад, подвигав глазом, спросил снова:

- Мы что, лучше других людей?

Хадиджа нахмурилась:

- Да, если, конечно, тебе не известно о себе что-то, что противоречит этому мнению!

Тут Абдуль Муним сказал:

- Он думает о себе, что он лучший из всех людей, и есть только одно правильное мнение – его. И вся мудрость принадлежит только ему!

Хадиджа саркастически заметила:

- И ещё он считает, что люди могут снимать дом и при этом не платить арендную плату!

Абдуль Муним засмеялся:

- Он убеждён, что некоторые люди имеют абсолютное право владеть домом...

Качая головой, Хадиджа сказал:

- Жаль мне его за такое бесполезное мнение...

Ахмад гневно посмотрел на брата, но Абдуль Муним только равнодушно пожал плечами и сказал:

- Прежде чем злиться, сначала погляди на себя...

Ахмад запротестовал:

- Нам лучше не спорить друг с другом!

- Да уж, лучше подожди, пока вырастешь...

- Ты старше меня на год, не более...

- Тот, кто старше тебя даже на день, на целый год умнее тебя...

- В эту поговорку я не верю!

- Слушай, меня интересует только одна вещь: чтобы ты вновь стал молиться вместе со мной...

Хадиджа с сожалением покачала головой и сказала:

- Твой брат прав. Люди, вырастая, мудреют, а вот ты... Прибегаю к помощи Господа от тебя. Даже твой отец молится и постится. Как ты мог так поступить с собой? Я задаю себе этот вопрос и днём, и ночью!

Абдуль Муним твёрдым голосом уверенного в себе человека произнёс:

- Если откровенно, ему нужно как следует промыть мозги...

- Он просто...

- Мам, послушай, у этого парня нет никакой религии. Вот в чём я уверен...

Ахмад словно в приступе гнева махнул рукой и воскликнул:

- Откуда у тебя право судить сердца других?

- Поступки выдают тайники души. – Скрывая улыбку, он сказал. – Враг Господний!

Ибрахим Шаукат с тем же спокойствием и уверенностью заметил:

- Не выдвигай несправедливых обвинений против брата.

Глядя на Ахмада, Хадиджа сказала Абдуль Муниму:

- Не лишай своего брата самого драгоценного, что только может быть у человека. Как же так, чтобы он не был верующим?! Родным его матери не хватает разве что чалмы, чтобы их называли богословами. Его прадед был одним из настоящих религиозных деятелей. Когда мы росли, все вокруг нас молились и постились так, словно мы жили в мечети!

Ахмад насмешливо заметил:

- Да, вроде моего дяди Ясина...!

Ибрахим Шаукат не мог сдержать смешка. Хадиджа, делая сердитый вид, сказала:

- О своём дяде говори с уважением. Что с ним такого? Сердце его наполнено верой, и Господь ведёт его по истинному пути. Погляди на своих деда и бабку.

- А мой дядя Камаль?

- Твой дядя Камаль – один из любимчиков Хусейна. Ты не знаешь ничего.

- Некоторые люди ничего не знают..

Абдуль Муним вызывающе спросил его:

- Если бы все люди стали пренебрегать своей религией, тогда тебя бы это оправдало?

Ахмад спокойно ответил:

- В любом случае, обо мне не тревожься. Ты никогда не понесёшь ответа за мои грехи!

Тут вмешался Ибрахим Шаукат:

- Хватит вам уже ссориться. Я бы хотел видеть вас такими же, как ваш кузен Ридван...

Хадиджа с недовольством уставилась на него, как будто ей было неприятно, что он считает Ридвана лучше, чем её сыновей. Ибрахим, поясняя свою точку зрения, сказал:

- Этот юноша имеет связи с крупными людьми в политике. Он умный парень и обеспечил себе этим блестящее будущее...

Хадиджа сердито сказала:

- Я не разделяю твоего мнения. Ридван – несчастный парень, как и всякий, кто лишён материнской заботы. А «госпожу» Занубу на самом деле он не интересует. Меня не обманет её хорошее обращение с ним: это та же политика, что и у англичан. Поэтому бедный парень и не может нигде найти себе пристанища: большую часть времени он проводит вне дома. А что касается его связей с видными политиками, то это не имеет значения. Он учится на том же курсе, что и Абдуль Муним. Так к чему это твоё серьёзное замечание? Ты не знаешь, какие примеры следует приводить...

Ибрахим Шаукат пристально поглядел на неё, словно говоря: «Не возможно, чтобы ты когда-нибудь разделила моё мнение», и затем продолжил пояснять свою точку зрения:

- Сегодняшние молодые люди уже не те, что были когда-то. Политика изменила всё вокруг, и у любой важной персоны есть ученики. Амбициозный молодой человек, который хочет пробиться в жизни, нуждается в покровителе, к которому можно было бы обратиться. И заметное положение твоего отца опирается на его надёжные связи с важными персонами.

Хадиджа надменно сказала:

- Сами люди стремятся познакомиться с моим отцом; он же не стремится ни перед кем заискивать. А что до политики, то моим сыновьям нет до неё никакого дела. Если бы у них была возможность увидеть своего покойного дядю, то они сами бы прекрасно поняли, что я имею в виду. Ради «Да здравствует такой-то» и «Долой такого-то» сыновья народа погибают. И если бы покойный Фахми был жив сегодня, он бы был бы выдающимся судьёй...

Абдуль Муним сказал:

- Каждому свой путь. Мы же не будем никому подражать. И если бы мы захотели быть как Ридван, то были бы...

Хадиджа оценила это:

- Молодец!

Отец улыбнулся:

- Ты как твоя мать. И оба вы совершенно одинаковы...

Тут в дверь постучали. Пришла служанка, известившая о визите соседки, живущей на первом этаже. Хадиджа, поднимаясь, сказала:

- Интересно, что ей нужно?..Если отсрочка по квартплате, то придётся привести весь полицейский участок Гамалийи, чтобы нас разнять!

11

Улица Муски кишела народом. Толпился тут и местный люд, не говоря уже о потоках народа, устремлявшихся со стороны Атабы. Чистое апрельское солнце извергало пламя.

Абдуль Муним и Ахмад с немалым трудом прокладывали себе путь сквозь толпу, обливаясь потом. Взяв брата под руку, Ахмад спросил:

- Расскажи мне, что ты чувствуешь...

Абдуль Муним немного подумал и начал говорить:

- Я не знаю. Смерть всегда страшна, и особенно смерть монарха. Вся похоронная процессия была переполнена людьми настолько, что мне ни разу в жизни не доводилось видеть подобного. Я не был свидетелем смерти Саада Заглула, чтобы сравнивать с этой. Но мне кажется, что на большинство людей она произвела впечатление. Некоторые женщины плакали. Мы, египтяне, эмоциональный народ...

- Но я спрашиваю о том, что чувствуешь именно ты.

Абдуль Муним снова задумался, избегая столкновений с людьми из толпы, а затем сказал:

- Я не любил его. Как и все мы. Мне не грустно, но и не весело. Я следовал за гробом глазами, но не сердцем. Однако мысль об этом тиране, лежащем в гробу, оказала впечатление на меня. Нельзя просто так пройти мимо подобного зрелища и не впечатлиться им. Аллах – Господь для всех. Он живой и вечный, если бы только люди знали. Если бы король умер до того, как политическая ситуация изменилась, очень многие бы возликовали. А ты сам что испытываешь?

- Я не люблю деспотов, какой бы ни была политическая ситуация!

- Это прекрасно. Однако что ты испытываешь к виду смерти?

- Мне не нравится болезненный романтизм!

Абдуль Муним раздражённо спросил:

- Значит, ты обрадовался?

- Мне бы хотелось прожить побольше, чтобы увидеть мир, освобождённый от всех тиранов, независимо от их имён и черт...

Они ненадолго замолчали: их объяла усталость. Затем Ахмад снова спросил:

- А что будет после этого?

Уверенным тоном, характерным для него, Абдуль Муним ответил:

- Фарук – мальчишка. У него нет ни проницательности своего отца, ни такого же выдающегося ума. Если дела пойдут хорошо и переговоры будут удачными, а «Вафд» вернётся к власти, всё успокоится, и эпоха заговоров окончится... И будущее, кажется, обещает быть хорошим.

- А как же англичане?

- Если переговоры пройдут успешно, то англичане превратятся в наших друзей, а следовательно, союзу между дворцом и англичанами против народа придёт конец. И королю ничего не останется, как уважать Конституцию.

- «Вафд» лучше других партий...

- Несомненно. Но она ещё не так долго у власти, чтобы проявить всё, на что способна. И опыт в скором времени раскроет её истинный потенциал. Я согласен с тобой, что она лучше других партий, но наши амбиции не остановятся на достигнутом!

- Конечно, и я верю, что правление «Вафда» это хороший отправной пункт для большего прогресса. Вот и всё. Однако достигнем ли мы и впрямь соглашения с англичанами?

- Либо соглашение, либо возвращение к власти Сидки. В нашей стране есть неисчерпаемый запас предателей. Их задачей всегда было наказывать «Вафд», если англичане скажут «нет». Они замерли в ожидании. Вот в чём трагедия...

Когда они достигли Новой Дороги, то неожиданно столкнулись с дедом, Ахмадом Абд Аль-Джавадом, который направлялся в квартал ювелиров. Они подошли к нему и почтительно поприветствовали.

Он с улыбкой спросил их:

- Откуда и куда?

Абдуль Муним сказал:

- Мы ходили смотреть на похороны короля Фуада...

С улыбкой, не сходящей с его губ, Ахмад сказал:

- Спасибо вам за вдумчивые соболезнования.

Затем он пожал им обоим руки, и каждый отправился своей дорогой. Ахмад ненадолго проводил взглядом деда, а затем сказал:

- Наш дед очаровательный и элегантный. От него исходит такой приятный запах одеколона...

- Мама рассказывает удивительные вещи о его тирании...

- Я не думаю, что он тиран. В это невозможно поверить.

Абдуль Муним засмеялся:

- Даже сам покойный король Фуад в последнее время казался милым и хорошим...

Они вместе расхохотались и продолжили путь в кофейню Ахмада Абдо. В комнате напротив окна Ахмад увидел шейха с длинной бородой и проницательным взглядом, который сидел в центре группы, состоящей из молодых людей, что внимательно слушали его. Он остановился и сказал брату:

- Это твой друг, шейх Аль-Мануфи... «Когда земля извергнет свою ношу...»*. Здесь я должен тебя покинуть.

Абдуль Муним сказал:

- Иди же, присядь с нами. Мне бы хотелось, чтобы ты присел рядом с ним и послушал его. Спорь с ним, сколько тебе влезет. Многие из тех, что окружают его, это студенты Университета...

Высвобождая свою руку из руки брата, Ахмад сказал:

- Нет уж, дядюшка. Я уже однажды чуть не подрался с ним. Я не люблю фанатиков. До свидания...

Абдуль Муним проследил за ним критическим взглядом, а потом резко сказал:

- До свидания. Да наставит Господь наш тебя на истинный путь...

Затем Абдуль Муним присоединился к группе шейха Аль-Мануфи, директора начальной школы Аль-Хусейн. Тот встал, чтобы поприветствовать его, а вместе с ним встали и все остальные, сидевшие вокруг него, и обняли юношу. Когда шейх сел, они тоже сели, и он сказал, изучая Абдуль Мунима своим острым взглядом:

- Мы не видели тебя вчера...

- Это всё из-за учёбы...

- Усилия ради учёбы это приемлемое извинение. А почему твой брат покинул тебя и ушёл?

Абдуль Муним улыбнулся, но не ответил. Шейх Али Аль-Мануфи сказал:

- Господь наш направляет на истинный путь. Не удивляйтесь этому. Наш учитель сталкивался со многими, вроде него. И сегодня они являются наиболее искренними верующими и его последователями. И всё потому, что если Аллах захочет вести людей по прямому пути, то у шайтана не будет над ними никакой власти. Мы же – воины Аллаха, несущие свет Его и борющиеся с врагами Его. Из всех людей мы отдали свои души Ему. До чего же вы счастливы, воины Аллаха...

Один из сидевших рядом с шейхом сказал:

- Но царство шайтана так велико!

Шейх Али Аль-Мануфи с упрёком сказал:

- Посмотрите-ка на того, кто боится мира шайтана, когда с нами Аллах!.. Что мы ему скажем?.. Мы с Аллахом, и Аллах с нами. Чего же мы боимся?.. Кто ещё из воинов земли имеет силу, как ваша? Какое оружие более эффективно, чем ваше?..Англичане, французы, немцы, итальянцы слишком полагаются на свою материальную культуру; вы же опираетесь на истинную веру. Поистине, вера смягчает железо. Вера это самая большая сила в мире. Наполните свои чистые сердца верой, и вам будет принадлежать мир...

Кто-то ещё заметил:

- Мы-то верующие, но мы слабая нация.

Шейх сжал кулак и воскликнул:

- Если ты чувствуешь слабость, то твоя вера без твоего ведома ослабла. Вера создаёт и побуждает силу. Бомбы делаются такими же руками, как у вас, и это творение силы, а не её причина. Как наш пророк завоевал Аравийский полуостров?.. Как арабы покорили весь мир?

Абдуль Муним пылко ответил:

- Верой... Верой...

Тут послышался голос четвёртого человека:

- Но откуда у англичан эта сила, если они неверующие?

Шейх улыбнулся, прочёсывая пальцами бороду, и сказал:

- У каждого сильного есть своя вера. Они верят в отечество и в его интересы. Но вера в Аллаха превыше всякой силы. Для верующих в Аллаха достойнее быть сильнее верующих в мирскую жизнь. В нашем распоряжении, распоряжении мусульман есть зарытое сокровище, которое нам требуется только извлечь. Ислам должен возродиться, как в первоначальные времена. Мы мусульмане на словах, но мы должны быть ими на деле. Аллах даровал нам Свою Книгу, но мы проигнорировали её. Мы заслужили унижение и должны вернуться к Книге. Таков наш девиз: возвращение к Корану. К этому нас призывал наш лидер в Исмаилийе. С того самого часа, когда прозвучал его призыв, он вошёл в души людей, завоевал деревни и сёла, пока не наполнил сердца всех...

- Но разве не разумнее нам избегать политики?

- Религия – это убеждение, закон, политика. Аллах слишком милостив, чтобы оставить наиболее важные человеческие дела без руководства и законодательства. Фактически, это тема нашего сегодняшнего урока этим вечером...

Шейх был очень воодушевлён. Его подход заключался в том, чтобы утвердить какую-нибудь истину, затем вести на эту тему прения, получая вопросы от учеников и отвечая на них самому. Большая часть прений велась на основе приведения доказательств из Корана и хадисов. Он говорил так, как будто проповедовал, или даже читал проповеди всем посетителям, что сидели в кофейне. Ахмад, сидевший в самом дальнем её углу, слышал его, попивая зелёный чай. На губах его играла насмешливая улыбка, пока он с удивлением измерял пропасть, отделявшую его от этой возбуждённой группы, испытывая к ней презрение и гнев. Он настолько разъярился, что хотел уже бросить им вызов и потребовать от шейха

__________________

* Коран, 99:2.

говорить тише, дабы не нарушать покой посетителей кофейни, но отказался от своего намерения в тот момент, когда вспомнил, что среди них присутствует и его собственный брат. В конце концов, он не нашёл иного выхода, как покинуть кофейню с обидой..

12

Абдуль Муним вернулся в Суккарийю около восьми вечера. Духота улеглась и погода стала более приятной. В воздухе разливалась весенняя свежесть. Урок всё ещё звучал в его голове и отдавался в сердце, однако он был физически и умственно утомлён. В кромешной тьме он пересёк ограду дома, и в тот момент, когда уже было направился к лестнице, открылась дверь на первый этаж, и в свете, льющимся из квартиры, он увидел силуэт, медленно выскользнувший наружу. Затем дверь за ним закрылась, и силуэт поднялся по лестнице вверх, опередив его. У него в груди колотилось сердце, и горячая кровь пульсировала в нёй, словно насекомое, возбуждённое зноем. Он увидел, что она ждёт его в темноте внизу на лестничной площадке.

Она глядела на него, а он глядел на неё, не отворачиваясь. Было просто удивительно, как молодое поколение дурачило взрослых: эта молоденькая девушка вышла из квартиры под предлогом посещения соседей, и непременно посетит их, только после флирта на лестничной площадке, погружённой в темноту. Он обнаружил, что голова его пуста, ибо все мысли, что бились в ней, испарились и разлетелись прочь. Он сосредоточился только на одном желании – насытить ту жажду, что не давала покоя его нервам и органам. Его искренняя вера, казалось, в гневе обратилась в бегство или погрузилась куда-то вглубь него, откуда брюзжала вне себя от злости. Но её голос тонул посреди шипения пылающего огня страсти. Разве она не его девушка?.. Да, так и есть. Свидетелями того были своды внутреннего дворика, лестничная клетка, угол крыши, что выходила на Суккарийю. Сомнений не было: она поджидала его возвращения, чтобы встретиться в удобный момент. И все эти старания только ради него!..

Он быстро и осторожно прошёл вверх, пока не остановился перед ней на лестнице. Их почти ничего не разделяло сейчас. Аромат её волос ударил ему в нос, а дыхание защекотало его шею. Он нежно погладил её плечо и прошептал:

- Давай поднимемся на вторую лестничную площадку, там мы будем в большей безопасности, чем здесь.

Она пошла вперёд, не проронив ни слова, а он крадучись последовал за ней. Когда они достигли второй площадки между этажами, она остановилась, опершись на стену. Он встал перед ней, затем обнял её. Она секунда сопротивлялась в силу привычки, затем замерла в его объятиях...

- Дорогая моя...

- Я из окна поджидала тебя, пока мама была занята подготовкой к празднику Шамм ан-Нисим.

- Поздравляю тебя. Дай же мне попробовать весну на твоих губах...

Их изголодавшиеся губы слились в долгом поцелуе. Затем она спросила:

- Где ты был?

Он в тот же миг вспомнил урок на тему политики в исламе, однако ответил так:

- В кофейне с некоторыми друзьями...

Тоном протеста она сказала:

- Ты был в кофейне, когда до экзамена остался всего месяц?

- Но ведь я же знаю свои обязанности. За твоё плохое мнение обо мне я накажу тебя вторым поцелуем...

- Ты очень громко говоришь. Забыл, где мы?

- Мы у себя дома, в своей комнате. Эта площадка – наша комната!

- Во второй половине дня, когда я собиралась идти к тёте, я поглядела вверх в надежде увидеть тебя в окне, но тут на улицу выглянула твоя мать, глаза наши встретились, и я задрожала от страха.

- Чего ты испугалась?

- Мне показалось, что ей известно, кого я там ищу, и она раскрыла мою тайну...

- Ты имеешь в виду нашу тайну? Это то, что связывает нас. Разве мы сейчас не единое целое?

Он с силой прижал её к груди, подчиняясь непокорному желанию, но одновременно он словно убегал от приглушённых голосов отчаянной капитуляции, протестующей внутри него. Его обжигал разожжённый в сердце огонь. Сила, способная растворить в едином водовороте сразу двоих, подчинила его своей власти...

Тишину нарушил стон. Затем он перевёл дыхание и в конце концов почувствовал, что темнота соединила в себе два силуэта. До него донёсся её нежный голос, застенчиво спросивший:

- Мы встретимся завтра?

Пытаясь насколько возможно совладать с собой, он возмущённо ответил:
- Да... Да, ты узнаешь об этом в своё время...

- Скажи мне сейчас...

С возрастающим раздражением он сказал:

- Я не знаю, когда у меня будет время завтра!

- Почему?..

- Иди же с миром. Я слышал какой-то звук!

- Нет. Здесь не было никаких звуков..

- Никто не должен нас застать вот так...

Он потрепал её по плечу, словно это была грязная тряпка, и с напускной мягкостью высвободился из её рук, а затем быстро поднялся по лестнице.

Родители сидели в гостиной, слушая радио, а дверь в кабинет была закрыта. Но свет, что просачивался из веерообразного окошка над дверью, указывал на то, что Ахмад занимается там. Пожелав родителям доброго вечера, Абдуль Муним направился в спальню, чтобы переодеться. Он принял душ и сделал омовение, вернулся к себе и помолился. Сел на молитвенный коврик, скрестив ноги, и погрузился в глубокое созерцание. В глазах его была печаль, а грудь пылала от горести. Он чувствовал, что вот-вот заплачет и молил Господа прогнать с его пути шайтана и укрепить его силы для сопротивления искушению. Этим шайтаном, вставшим у него на пути, была девушка, разжигавшая в крови его неистовое желание. Ум его постоянно говорил «нет», зато сердце говорило «да», после чего эта страшная борьба, захватившая его, неизменно оканчивалась поражением и сожалением. Каждый день приносил с собой это испытание, а каждое испытание – адский огонь. Когда же кончится это мучение?! Вся его духовная борьба была под угрозой крушения, словно он строил воздушные замки. Утопая в грязи, он не мог найти ровной почвы, за которую можно было бы схватиться. Как бы ему хотелось, чтобы это сожаление помогло ему вернуть хотя бы один ушедший час.

13

Наконец-то Ахмад ибн Ибрахим Шаукат отыскал путь в здание редакции журнала «Новый человек» в Гамре. Здание, расположенное между двумя трамвайными остановками, имело два этажа и еще один, цокольный. Ахмад с первого взгляда понял, что верхний этаж был жилым, на что указывало постиранное бельё, вывешенное на балконе. Первый же этаж привлёк его внимание названием журнала на дверях. Цокольный этаж предназначался для типографии, так как через просветы решёток на окнах он различил печатные станки. Он поднялся на четыре ступени на первый этаж и спросил первого попавшегося навстречу человека, который нёс гранки, где ему найти мастера Адли Карима, главного редактора журнала. Ему указали на закрытую дверь в конце зала, где совершенно не было мебели, на которой виднелась табличка: «Главный редактор». Проходя по коридору, Ахмад осматривался вокруг себя в надежде увидеть охранника, но так никого и не встретив, оказался перед дверью. Немного помедлив, он мягко постучал в дверь и услышал изнутри голос, что сказал: «Войдите». Тогда Ахмад открыл дверь и вошёл.

Из дальнего конца зала на него вопросительно уставились большие глаза из-под косматых седых бровей. Юноша закрыл за собой дверь и извиняющимся тоном сказал:

- Простите, только минутку...

- Прошу...

Ахмад приблизился к столу, на котором в кучу были свалены книги и бумаги, и поприветствовал редактора, что встал, чтобы поздороваться с ним. После того, как мужчина сел, он пригласил присесть и Ахмада. Тот чувствовал облегчение и гордость, глядя на великого мастера, благодаря журналу и работам которого за три прошедших года на него нашло столько просветления. Он уставился на бледное лицо этого человека, на которое возраст наложил свой отпечаток, на его поседевшие волосы, а также на единственный признак, оставшийся от молодости – глубоко посаженные глаза, сверкавшие проницательным блеском.

Это был его мастер, или «духовный отец», как он сам называл его. И сейчас он находился в комнате вдохновения, стенами которой служили ряды книг, тянувшихся до самого потолка.

Мужчина вопросительным тоном произнёс:

- Добро пожаловать?

Ахмад любезно ответил:

- Я пришёл, чтобы оплатить подписку на журнал.

Когда он успокоился, видя положительное воздействие, оказанное его словами, то продолжил:

- И ещё спросить о судьбе статьи, которую я послал в журнал две недели назад.

Мастер Адли Карим улыбнулся и спросил:

- Как вас зовут?

- Ахмад ибн Ибрахим Шаукат.

На лбу редактора появилась складка из-за напряжённого усилия, чтобы вспомнить. Затем он сказал:

- Я помню вас: вы были первым подписчиком моего журнала. Да, и вы привели мне ещё троих подписчиков, так? Я помню имя Шаукат, и полагаю, что послал вам благодарственное письмо от имени журнала. Так?

Вдохновлённый этим прекрасным упоминанием, Ахмад почувствовал признательное облегчение:

- В вашем письме, что я получил, вы назвали меня «первым другом журнала»!

- Это правда. Журнал «Новый человек» посвящён принципу, и ему нужны друзья, которые будут привержены ему, чтобы проложить себе путь среди вороха иллюстрированных и монополизированных журналов. Добро пожаловать, друг журнала. Но разве вы не наносили нам визит раньше?

- Нет. Я получил диплом бакалавра только месяц назад.

Мастер Адли Карим засмеялся и сказал:

- Вы думаете, что журнал могут посещать люди, имеющие степень бакалавра?!

Ахмад застенчиво улыбнулся и ответил:

- Да нет же, конечно. Я имею в виду, что был молод.

Мастер серьёзно заметил:

- Читателю журнала «Новый человек» не пристало судить человека по его возрасту: в нашей стране есть старики, которым перевалило за шестьдесят, но ум которых по-прежнему молод, и есть также молодые люди, что вступили в пору весны жизни, но умы их настолько стары, словно они прожили уже целую эру или даже больше. Такова болезнь Востока...

Затем более мягким тоном он спросил:

- А вы раньше присылали нам свои статьи?

- Три статьи, которым суждено было остаться без внимания. А в отношении последней статьи я очень надеялся, что её опубликуют!

- О чём она?.. Извините, но я ежедневно получаю десятки статей!

- О теории Ле Бона на образование и мои комментарии к ней!

- В любом случае, вы обнаружите её в секретариате – это соседняя от меня комната – и узнаете её судьбу...

Ахмад уже собирался было подняться, но мастер Адли сделал ему знак остаться на месте и сказал:

- Сегодня журнал почти в отпуске. Я надеюсь, что вы немного посидите со мной, чтобы побеседовать.

Ахмад с глубоким чувством облегчения пролепетал:

- С огромной радостью, эфенди.

- Вы сказали, что получили степень бакалавра в этом году. Сколько вам лет?

- Шестнадцать.

- Скороспелый. Это хорошо. Журнал знают в средней школе?

- Нет, к сожалению...

- Знаю. Большинство наших читателей – студенты университетов. Чтение в Египте – это дешёвое развлечение. Не будет у нас прогресса до тех пор, пока мы не признаем, что чтение – это жизненная необходимость.

После недолгой паузы он продолжил:

- А как сами ученики относятся к этому?

Ахмад вопросительно поглядел на него, словно прося пояснить его слова, и тот сказал:

- Я спрашиваю об их политической ориентации, поскольку это более очевидно, чем всё прочее...

- Подавляющее большинство учеников – вафдисты...

- А ходят ли разговоры о новых движениях?

- Разве что «Миср Аль-Фата»*. Но у него нет никакого веса. Его сторонников можно пересчитать по пальцам. У других партий нет последователей, за исключением родственников их лидеров. Есть также меньшинство, которое вообще не интересуется партийными делами. Остальные же, среди которых и я, предпочитают «Вафд» всем прочим, но мы желаем чего-то более совершенного...

Мужчина с удовлетворением сказал:

- Я об этом и спрашиваю. «Вафд» – народная партия, это серьёзный и одновременно естественный шаг в развитии. Националистическая партия была турецкой, религиозной, реакционной. Но «Вафд» – это выкристаллизовавшийся египетский национализм, очищенный от недостатков и скверны. Это школа национализма и демократии. Однако дело в том, что народ не удовлетворён этой школой, и не должен быть удовлетворён ею. Нам нужен новый этап развития. Мы хотим социальную школу, ибо

______________

* «Миср аль-Фата» – «Молодой Египет» – политическое движение в Египте в первой половине прошлого века, основанное Ахмадом Хусейном в 1930-м году и находившееся под влиянием фашистских идей.

независимость – это ещё не конечная цель, а лишь средство достижения конституционных, экономических и гуманитарных прав народа.

Ахмад воодушевлённо воскликнул:

- До чего прекрасные слова!

- «Вафд» должна быть отправной точкой, а «Молодой Египет» – это фашистское, реакционистское, преступное движение. Оно также опасно, как и религиозный реакционизм, и является ни чем иным, как отголоском немецкого и итальянского милитаризма, который преклоняется перед силой, основывается на диктатуре и попирает человеческие ценности и достоинство. Реакционизм – это недуг, который вполне освоился на Востоке, вроде холеры и тифа, и который следует искоренить...

Ахмад снова воодушевлённо заметил:

- Коллектив журнала «Новый человек» твёрдо убеждён в этом.

Редактор горестно покачал своей крупной головой:

- И поэтому журнал является мишенью реакционеров всех мастей. Они обвиняют его в развращении молодёжи!

- Как раньше обвиняли Сократа...

Мастер Адли Карим довольно улыбнулся и спросил:

- Какова ваша цель? Я имею в виду, на какой факультет будете поступать?
- На филологический...

Мастер выпрямился и заметил:

- Литература – это один из величайших инструментов освобождения, но она также может быт инструментом реакционизма. Следите за тем, по какому пути идёте. Из Аль-Азхара и Университета Дар аль-Улум вышла жалкая литература, что оставила целые поколения с застывшим умом и сломанным духом. Как бы там ни было – не удивляйтесь, что вам это откровенно заявляет человек, сам считающийся одной из фигур в мире литературы. Наука – это основа современной жизни. Мы должны изучать науку и насыщаться научным мышлением. Незнакомому с наукой нет места в двадцатом веке, даже если он будет гением. Писатели должны должны получить в этом свою долю. Наука больше не зиждется на учёных. Хотя, конечно, на них лежит ответственность за овладение знаниями, их углубление, исследования и открытия, но каждый культурный человек, помимо того, должен осветить себя светом науки, принять её принципы и методы, использовать её стиль. Наука должна занять место пророчества и религии в древнем мире...

Убеждённый словами мастера, Ахмад сказал:

- И поэтому посланием журнала «Новый человек» стал прогресс общества на научной основе...

Адли Карим с интересом ответил:

- Да, любой из нас должен выполнить свой долг, даже если он окажется одним воином в поле...

Ахмад одобрительно кивнул головой, и мастер продолжил:

- Изучайте литературу, раз вам так угодно. Но позаботьтесь о своём интеллекте в большей степени, чем о том, что вы учите наизусть на уроках. И не забывайте о современной науке – в вашей библиотеке должно быть место наряду с Шекспиром и Шопенгауэром для Канта, Дарвина, Фрейда, Маркса, Энгельса, и будьте в этом таким же ревностным, как верующие. Но помните также, что у каждой эпохи свои пророки, а пророками нынешнего времени являются учёные.

Редактор улыбнулся Ахмаду, что вселило в него чувство, что пришла пора откланяться, и он встал, протянул ему руку, попрощался и вышел из кабинета с чувством живой радости. В вестибюле он вспомнил о подписке и своей статье и направился в соседнюю комнату. Он постучал в дверь, попросил разрешения и вошёл. В комнате находилось три письменных стола. Два стола пустовали, а за третьим сидела девушка. Ахмад не ожидал этого и остановился, изумлённо глядя на неё. Ей было лет двадцать, кожа её была очень смуглой, глаза и волосы чёрными. У неё был изящный нос, заострённый подбородок и тонкие губы, свидетельствующие о силе, однако не портящие её миловидности. Разглядывая его, она спросила:

- Да?...

Подкрепляя свою позицию, он заявил:

- Подписка...

Он заплатил за подписку и взял квитанцию. В этот момент им овладело смущение, и он сказал:

- Я посылал свою статью в журнал, и господин Адли Карим сообщил мне, что она должна быть в секретариате.

Тут она предложила ему присесть на стул напротив стола. Когда он сел, она спросила:

- Пожалуйста, подскажите название статьи.

Ахмад, испытывая неловкость перед этой девушкой, сказал:

- Образование согласно Ле Бону.

Она открыла папку и стала просматривать бумаги в ней, пока наконец не вытащила статью. Ахмад узнал свой почерк, и сердце его заколотилось. Он попытался прочитать красную надпись на ней со своего места, но она избавила его от этих усилий и сказала:
- На ней написано следующее: «Обобщить и опубликовать в главе ‘Письма читателей’».

Ахмад почувствовал разочарование, и какое-то время просто смотрел на неё, не говоря ни слова. Наконец он спросил:

- В каком номере?

- В следующем номере.

После некоторого колебания он снова спросил:

- И кто её обобщит?

- Я.

Он почувствовал раздражение, однако задал вопрос:

- И она будет подписана моим именем?

Она рассмеялась:

- Конечно. У нас есть обычай пояснять, что мы получаем от авторов, – она посмотрела на подпись под статьёй. – Ахмад ибн Ибрахим Шаукат. Затем мы сделаем достаточное обобщение вашей идеи!

Он немного поколебался и сказал:

- Было бы намного лучше, если бы её опубликовали полностью...

Она улыбнулась:

- В следующий раз, Иншалла...

Он молча поглядел на неё и спросил:

- Вы работаете здесь?

- Как видите!

Его так и подмывало спросить также о её должности, но в самый последний момент мужество покинуло его, и он спросил только:

- Как вас зовут, будьте любезны, чтобы я мог попросить вас к телефону, если что-то потребуется!

- Сусан Хаммад.

- Большое спасибо.

Он поднялся, помахав ей на прощание рукой. Перед тем, как покинуть комнату, повернулся к ней и сказал:

- Я надеюсь, вы сделаете тщательное обобщение.

- Я знаю своё дело!

Он вышел из комнаты, сожалея о том, что сказал…

14

Камаль был в своём кабинете, когда к нему вошла Умм Ханафи и доложила:

- Господин Фуад Аль-Хамзави пришёл к господину хозяину...

Камаль, облачённый в свой просторный джильбаб, поднялся и поспешил вниз. Значит, Фуад спустя год отсутствия в Каире вернулся будущим государственным прокурором по району Кена!.. В груди его кипели дружба и любовь к нему, однако к ним примешивалось чувство неловкости. Его дружба с Фуадом и раньше, и сейчас таила в себе борьбу между привязанностью и отвращением, любовью и ревностью. Сколько бы ни пытался он возвыситься в плане интеллекта, несмотря на это, его инстинкты выталкивали его на низкий мирской уровень. Спускаясь по лестнице, он не сомневался, что этот визит вызовет у него счастливые воспоминания, хотя в то же время и разбередит раны, что почти уже зажили. Когда он прошёл в гостиную, где на кофейную посиделку собрались его мать, Аиша и Наима, он услышал шёпот матери:

- Он попросит руки Наимы...

Почувствовав присутствие в комнате Камаля, она обернулась к нему и сказала:

- Твой друг здесь. До чего же он мил! Хотел даже поцеловать мою руку, но я не дала ему!

Камаль увидел отца, сидевшего по-турецки на диване, и Фуада, сидящего на кресле напротив него. Старые друзья пожали друг другу руки, и Камаль поприветствовал Фуада:

- Слава Богу за твоё благополучное возвращение. Добро пожаловать... Ты в отпуске?

Вместо него ответил господин Ахмад с улыбкой на лице:

- Нет, его перевели в прокуратуру Каира. Наконец-то он здесь после долгого отсутствия в Верхнем Египте...

Камаль уселся на диван и сказал:

- Поздравляю. Отныне и впредь мы надеемся видеть тебя почаще.

Фуад ответил:

- Конечно. С первого числа следующего месяца мы будем жить в Аббасийе. Мы снимаем там квартиру по соседству с полицейским участком Аль-Вайли...

Внешне Фуад не слишком изменился, однако здоровье его явно поправилось: и фигура располнела, и лицо налилось румянцем. Зато глаза всё так же источали искры сверкающего интеллекта. Господин Ахмад спросил молодого человека:

- Как поживает ваш отец?.. Я не видел его целую неделю.

- Его здоровье не так уж хорошо, как хотелось бы. Он по-прежнему сожалеет, что оставил работу. Но надеется, что преемник его выполняет свои обязанности добросовестно.

Господин Ахмад засмеялся:

- Сейчас ему требуется моё постоянное внимание. А ваш отец, да исцелит его Аллах и да пошлёт ему крепкого здоровья, занимался всеми делами сам...

Фуад выпрямился в своём кресле и положил ногу на ногу, и это движение его привлекло внимание Камаля, вызвав у него тревогу. Отец, казалось, даже и не заметил этого. Значит, вот как развиваются дела у Фуада?! Да, он видный прокурор. Но неужели он забыл, кто сидит перед ним? Боже! И это ещё не всё! Он вытащил портсигар и протянул его господину Ахмаду, но тот любезно отклонил его! Да, и впрямь, его юридическая карьера заставила его забыть о таких вещах, но к сожалению, эта забывчивость распространялась и на того, кто был его благодетелем, сделавшим ему одолжение, которое рассеялось в воздухе, словно дым от этих роскошных сигарет.

В жестах Фуада вроде бы и не было никакой натянутости и неестественности, поскольку он сам был теперь господином, бравшим на себя ответственность. Отец обратился к Камалю:

- Поздравь его и ты с продвижением в прокуратуре.

Камаль улыбнулся:

- Поздравляю. Поздравляю. Надеюсь, что в скором времени буду поздравлять тебя с занятием места судьи.

Фуад ответил:

- Это будет следующим шагом, Иншалла...

Он, по всей видимости, считал, что как только станет судьёй, ему будет позволительно даже помочиться перед тем, кто сидел сейчас перед ним! А учитель начальной школы так и останется учителем, и не более того. С него достаточно и его густых усов и многотонной культуры, под тяжестью которой его голова склонилась вниз.

Господин Ахмад с интересом поглядел на Фуада и спросил:

- Как там политическая ситуация?

Фуад с удовлетворением отметил:

- Свершилось чудо! В Лондоне был подписан договор. Я услышал по радио об объявлении независимости Египта* и прекращении действия четырёх оговорок Великобритании, и не мог поверить своим ушам. Да и кто бы поверил такому?

- Значит, вы рады договору?

Кивнув головой так, как будто он лично в этом участвовал, Фуад сказал:

- В целом да. В отношении этого договора есть те, кто настроен против него, но есть и те, кто делает это, кривя душой. Если рассмотреть обстоятельства, в которых мы находимся, и вспомнить, что наш народ терпел эпоху правления Исмаила Сидки, и несмотря на всю её горечь, не бунтовал против него, нам следует считать договор успешным шагом. Он устранил оговорки и подготовил почву для упразднения иностранных концессий, ограничил срок оккупации над определённым регионом. Без сомнения, это значительный шаг.

Энтузиазм Ахмада по случаю заключения договора был больше, чем у Фуада, но осведомлённость о его условиях – меньше. Ему бы хотелось, чтобы молодой человек больше соглашался с его мнением, но когда его ожидания не оправдались, он упрямо заявил:

- В любом случае, нам следует помнить, что «Вафд» вернул нации конституцию и добился для неё независимости, хоть и спустя время...

Камаль подумал: «Фуад всегда холодно относился к политике, и видимо, не изменился, хотя, кажется, он склоняется в сторону «Вафда». Я сам долгое время был эмоционально увлечён всем этим. Но затем со мной случилось превращение, и я больше ни во что не верю. Даже сама политика не избавит меня от ненасытного сомнения. Но моё сердце не перестаёт биться в националистическом пылу, несмотря на мой разум».

_______________________

* Предысторией движения за независимость Египта считается период с начала Первой мировой войны. В 1914 г. хедив Аббас II встал на сторону Османской империи и центральных держав в Первой мировой войне, и был быстро свергнут англичанами в пользу его дяди Хусейна Камиля. Османская власть над Египтом, которая была чуть больше, чем юридическая фикция с 1805 г., теперь была официально прекращена, Хусейн Камиль был объявлен султаном Египта, и страна стала британским протекторатом. Партия «Вафд» приняла участие в Парижской мирной конференции 1919 г., чтобы потребовать независимости Египта. Входил в группу политический лидер, Саад Заглул, который впоследствии стал премьер-министром Египта. Когда группа была арестована и депортирована на остров Мальта, произошло восстание в Египте. С марта по апрель 1919 г. – массовые демонстрации и забастовки по всему Египту, ненасильственные акции гражданского неповиновения в поддержку политических лидеров либерально-националистической партии «Вафд». Британские репрессии привели к гибели около 800 человек. В ноябре 1919 г. комиссия во главе с Альфредом Милнером была послана в Египет, чтобы попытаться урегулировать ситуацию. В 1920 г. лорд Милнер представил свой доклад лорду Керзону, британскому министру иностранных дел и рекомендовал заменить протекторат договором о союзе. В результате Керзон согласился принять египетскую миссию во главе с Заглулом и Адли-Пашой для обсуждения. Миссия прибыла в Лондон в июне 1920 года и договор был заключен в августе 1920 года. В феврале 1921 года британский парламент одобрил соглашение и Египет попросил прислать ещё одну миссию в Лондон с полномочиями заключить окончательный договор. Адли-Паша привёл эту миссию, которая прибыла в июне 1921 года. Тем не менее, делегаты на конференции в 1921 году подчеркнули важность сохранения контроля над зоной Суэцкого канала, и Керзон не смог убедить Кабинет согласиться на любые условия, которые Адли-Паша был готов принять. Миссия вернулась в Египет. В декабре 1921 года британские власти в Каире ввели военное положение и вновь депортировали Заглула. Демонстрации вновь привели к насилию. В знак уважения к растущему национализму и по предложению Верховного комиссара, лорда Алленби, Великобритания признала независимость Египта в 1922 году, отменила протекторат и преобразовала Султанат Египет в Королевство Египет. Сарават-Паша стал премьер-министром. Британское влияние, однако, продолжало доминировать в политической жизни Египта и способствовало финансовой, административной и правительственной реформам. Великобритания сохранила контроль над зоной канала, Суданом и обороной Египта. Представляя партию «Вафд», Заглул был избран премьер-министром в 1924 г. Он потребовал, чтобы Великобритания признала египетскую власть над Суданом и единство долины Нила. 19 ноября 1924 г. британский генерал-губернатор Судана сэр Ли Стэк был убит в Каире и проегипетские беспорядки вспыхнули в Судане. Британцы потребовали заплатить взнос, принести извинения и вывести войска из Судана. С ростом националистических настроений Великобритания официально признала независимость Египта в 1922 г., и преемник султана Хусейна Камиля султан Фуад I сменил титул султана на короля. Тем не менее, британская оккупация и вмешательство в дела Египта сохранились. Особую озабоченность в Египте вызывали британские усилия, направленные на то, чтобы лишить Египет прав на управление Суданом. Правительство Египта в свою очередь подчёркивало, что король Фуад I и его сын Фарук I являются «королями Египта и Судана». Хотя британцы провозгласили Судан англо-египетским кондоминиумом, территория, официально находящаяся под совместным британским и египетским управлением, была таковой скорее формально, чем на деле. Такое положение постоянно отвергалось египтянами, как правительством, так и общественностью в целом, которые настаивали на «единстве долины Нила». Спор и вражда между Египтом и Великобританией продолжались до провозглашения независимости Судана в 1956 г. В 1923 г. вводится конституция, предусматривающая деятельность парламента. В 1924 г. партия «Вафд» победила на выборах, а её лидер Саад Заглул стал премьер-министром и находился на этом посту с 26 января до 24 ноября 1924 г. В марте 1928 г. в Исмаилии (Египет) учителем Хасаном аль-Банна основана межарабская религиозно-политическая ассоциация «Братья-мусульмане». Правление Фуада было ознаменовано противостоянием с партией «Вафд», требовавшей полной, а не формальной независимости Египта. В 1930 г., пытаясь упрочить королевскую власть, Фуад I отменил конституцию 1923 г., заменив её новой, в которой парламенту отводилась только консультативная роль, однако в связи с широким общественным протестом он был вынужден вернуть прежнюю конституцию в 1935 г. В мае 1936 г. премьер-министр Али Махир провёл парламентские выборы, на которых победила партия «Вафд». Премьер-министром становится её лидер Мустафа ан-Наххас. В 1936 г. между Англией и Египтом была достигнута договорённость, согласно которой Египет становился полностью независимым государством, однако британские войска оставались в зоне канала ещё на 20 лет до 1956 г. (в том году договор должен был быть пересмотрен или мог быть продлён). Сразу после начала самостоятельного правления 17-летний король Фарук вступил в противостояние с популярной и влиятельной националистической партией «Вафд» и её лидером, премьер-министром Мустафой ан-Наххасом. В декабре 1937 г. Фарук сместил ан-Наххаса и назначил новое правительство, и последующие парламентские выборы в апреле 1938 г. партия «Вафд» бойкотировала. Конец правления короля Фарука характеризуется всё более и более националистическими настроениями, недовольными британской оккупацией, королевской коррупцией и некомпетентностью власти и катастрофическими результатами арабо-израильской войны 1948 г. Все эти факторы окончательно подорвали позиции королевского режима Фарука и проложили путь к революции. 22-23 июля 1952 г. Движение свободных офицеров во главе с Мухаммадом Нагибом и Гамаль Абдель Насером свергло короля Фарука, которого военные обвинили в провале войны с Израилем в 1948 г., тем самым начав египетскую революцию 1952 г. Фарук был вынужден отречься от престола в пользу своего малолетнего сына Ахмада Фуада, который стал королём Фуадом II, в то время как управление страной перешло к Движению свободных офицеров.

Фуад смеясь, продолжил:

- В период революции прокуратура замыкается и отступает назад, тогда как полиция, наоборот, выходит на первый план, поскольку периоды волнений и революции это ещё и время власти полиции. И если «Вафд» вернётся к власти, он вернёт прокуратуре её статус, а полицию заставит соблюдать рамки. В период естественной власти последнее слово будет за законом.

Ахмад прокомментировал это так:

- А разве можно забыть эпоху Сидки?! Солдаты сгоняли население с помощью дубинок в дни выборов. Многие наши знатные друзья заплатили слишком высокую цену за непоколебимую верность «Вафду»: их дома разрушили, а сами они обанкротились. И вот мы видим, что этот «шайтан» уже в составе переговорной комиссии в одеждах либерального националиста!

Фуад ответил:

- Сами обстоятельства требовали коалиции. И такой коалиции бы не было, если бы этот шайтан не присоединился к ней со своими помощниками. Самое главное – это конечный результат.

Фуад задержался в обществе Ахмада ещё ненадолго, попивая кофе, пока Камаль внимательно разглядывал его. Он заметил на нём элегантный белый шёлковый костюм и алую розу в петлице, а также сильную личность, в которую превратила его должность. В глубине души он почувствовал, что несмотря на всё, он будет рад, если этот молодой человек попросит руки его племянницы, хотя сам Фуад не затрагивал эту тему. Казалось, он даже хочет уйти, и сказал господину Ахмаду:

- Должно быть, сейчас пришло время отправляться в лавку. Я останусь с Камалем, но навещу вас до отъезда на курорт в Александрию, где решил провести остаток августа и начало сентября.

Он поднялся и пожал руку Ахмаду на прощание, затем вышел из комнаты вслед за Камалем. Они поднялись вместе наверх, где устроились в кабинете. Фуад принялся с улыбкой рассматривать книги, выставленные рядами, и спросил:

- Нельзя ли мне взять у тебя книгу почитать?

Скрывая недовольство, Камаль ответил:

- Я буду только рад. А что ты обычно читаешь в свободное время?

- У меня есть сборники стихов Шауки, Хафиза, Мутрана, некоторые книги Аль-Джахиза и Аль-Маарри. Но особенно я люблю «Правила дольней жизни и религии» Маварди*, не говоря уже о произведениях современных авторов, наряду с Диккенсом и Конан Дойлем. Но моя полная отдача закону отнимает у меня большую часть времени.

Он встал и принялся осматривать книги, читая их названия, затем вернулся и фыркнул:

- Чисто философская библиотека. Ко мне она не имеет никакого отношения. Я читаю журнал «Аль-Фикр», для которого ты пишешь статьи, и последовательно слежу за ними несколько лет. Не стану утверждать, что читал все или помню что-либо из них. Философские статьи читать тяжелее всего, а государственный прокурор обременён работой. Почему бы тебе не писать на популярные темы?

________________________

* Маварди Абу Аль-Хасан Али ибн Мухаммад ибн Хабиб Аль-Маварди (972 – 1058) – видный арабский юрист, социолог, дипломат, политический мыслитель и писатель-моралист. Выдающийся знаток мусульманского права, тонкий дипломат, человек, обладавший высочайшим нравственным авторитетом, он сделал блестящую карьеру на службе багдадских халифов. Он был назначен главным судьёй Багдада, а потом послом по особым поручениям халифа в разных странах. Он играл ключевую роль в установлении добрососедских отношений между Аббасидским халифатом и набирающими силу воинственными и агрессивными государствами сельджуков и бувахидов. Автор книг-зерцал: «Правила дольней жизни и религии», «Законы визирской власти и политика владычества», «Облегчение рассмотрения и ускорение триумфа», в которых не только предлагал правящему халифу и его министрам наставления, советы и правила управления государством, основанные на религиозном праве, мусульманских традициях и жизненном опыте человечества, но и выдвигал высокие требования к людям, претендующим на высшую власть в государстве. Ему принадлежат также книги по мусульманскому праву.

Камаль так часто слышал собственными ушами, как принижают плоды его стараний, что не очень-то и огорчался из-за этого, ибо уже привык. Сомнения поглощали всё, даже саму грусть. А что есть слава? И что есть популярность? На самом деле его даже радовало, что Фуад находил чтение его статей бесполезным времяпрепровождением для себя. Он спросил его:

- Что ты имеешь в виду под популярными темами?

- Литературу, к примеру.

- Когда мы были вместе, я читал некоторые остроумные литературные вещи, однако я не литератор...

- Тогда оставайся один в философии. Разве ты не философ?

«Разве ты не философ?! Эта фраза врезалась в его сознание настолько, что сердце его задрожало от ужаса, ведь именно она прозвучала из уст Аиды на Дворцовой улице когда-то!»

Чтобы скрыть волнение, закипавшее в груди, Камаль громко рассмеялся и вспомнил те далёкие дни, когда Фуад был привязан к нему и следовал за ним повсюду, словно тень. И вот теперь он смотрит на важного человека, достойного дружбы и верности!..

«А какую пользу я извлёк из своей жизни?..»

Его друг рассматривал его усы и внезапно засмеялся и сказал:

- А если?!

В глазах Камаля появился вопрос, что означали эти последние слова. Фуад ответил:

- Нам обоим почти тридцать, и никто из нас так и не женился. Наше поколение так и кишит холостяками. Кризисное поколение, ты не находишь?

- Я не сдвинусь с места...

- Не знаю почему, но я уверен, что ты никогда не женишься.

- Всю свою жизнь ты был очень проницательным...

Нежно улыбаясь, как будто желая тем самым заранее оправдать свои слова, Фуад сказал:

- Ты эгоист. Отказываешься жениться только ради того, чтобы быть полновластным хозяином собственной жизни. Брат мой, наш пророк женился, но это нисколько не мешало ему иметь возвышенную духовную жизнь...

Он засмеялся и пояснил:

- Извини, что я привёл пример с пророком. Я ведь почти что забыл, что ты... Ну да ладно, не будем спешить. Ты больше не тот старый атеист, что прежде. Сейчас ты сомневаешься даже в самом атеизме, а это уже полезный шаг на пути к вере...

Камаль спокойно ответил:

- Давай не будем философствовать. Тебе это не нравится. Скажи-ка мне лучше, почему ты сам всё ещё не женился, если у тебя такое мнение о холостяцкой жизни?

Он тут же почувствовал, что не должен был задавать ему этот вопрос, из страха, что Фуад расценит это как тонкий намёк на сватовство к Наиме! Но Фуад, казалось, и не думал об этом, более того, он даже громко рассмеялся, не выходя за рамки сохранения достоинства, и сказал:

- Ты же знаешь, что я поздно испортил свою жизнь, а не в раннем возрасте, как ты. Я ещё не достаточно нагулялся!

- А когда нагуляешься, женишься?

Фуад отмахнулся в воздухе тыльной стороной ладони, словно отгоняя ложь, и признался:

- Раз уж я терпел до сегодняшнего дня, то потерплю и ещё, пока не стану судьёй, например. И тогда смогу породниться хоть с министром, если захочу...

«О, да ты сын Джамиля Аль-Хамзави!.. Жених дочери министра, свекровь которой откуда-нибудь из рабочего района, вроде Аль-Мубайиды! Я брошу вызов Лейбницу, который доказал наличие зла в мире, чтобы доказать это!»

- Ты рассматриваешь брак как...

Фуад, посмеиваясь, оборвал его, прежде чем он успел закончить свою фразу:

- Это лучше, чем вообще не рассматривать его!

- Но как же счастье?..

- Не философствуй!.. Счастье это субъективное искусство. Ты можешь найти счастье с дочерью министра, тогда как не найдёшь ничего, кроме горя, если женишься на ком-то из твоей среды. Брак – это договор, вроде того, что подписал вчера Ан-Наххас. Это и торг, и оценка, и сметливость, и дальновидность, и выгоды, и недостатки. В нашей стране высокое положение можно приобрести только таким путём. На прошлой неделе один человек, которому нет ещё и сорока, был назначен старшим судьёй, тогда как я всю жизнь служу этой системе, выполняя кропотливый труд, так достигнув этого высокого поста!

Что мог сказать учитель начальной школы?.. Вся его жизнь проходила на государственной службе шестого класса, хотя философия переполняла его голову до краёв...

- Твоё положение освобождает тебя от ввязывания в такие авантюры...

- Если бы не эти авантюры, ни один премьер-министр не смог бы собрать кабинет!

Камаль засмеялся через силу и сказал:

- Тебе нужна всё же доля философии, глоток Спинозы...

- Ты лучше пей её сам. Ну да хватит об этом. Лучше расскажи мне, где можно хорошо поразвлечься и выпить. В Кене я должен был делать это потихоньку, осторожно. Наше положение требует от нас скрываться от людей и избегать их в таких местах. Вечная борьба между нами и полицией требует ещё большей осторожности. Государственный прокурор это серьёзная и утомительная должность...

«Мы снова возвращаемся к разговору, угрожавшему разорвать меня на части от горечи. В таком свете по сравнению с твоей моя жизнь кажется дисциплинированной и культурной, но также и величайшим испытанием для моей философии, вечно ставящей меня в тупик...»

- Представь, что обстоятельства сводят меня со множеством знатных персон, которые затем приглашают меня в свои особняки, и я чувствую себя вынужденным отказаться от этих приглашений, чтобы это не отразилось на исполнении мной своих обязанностей по службе. Но их менталитет не приемлет и не понимает этого. Все местные вельможи обвиняют меня в высокомерии, тогда как моей вины здесь нет.

«Да нет, ты надменен, заносчив и ревностно заботишься о своём положении».

Однако вслух Камаль этого не сказал, а просто согласился с Фуадом:

- Да...

- И по тем же причинам я лишился доверия полиции. Я не доволен их непрямыми методами работы, и потому устраиваю им засаду. За мной стоит закон, а за ними – средневековое варварство. Все ненавидят меня, но право на моей стороне...

«Ты прав, и я давно это знаю. Ум и честность есть в тебе, но ты их не любишь и не можешь любить, ведь ты не держишься за то, что правильно просто потому, что это правильно, ты делаешь это из тщеславия, высокомерия и чувства неполноценности. Таков уж человек. Я сталкиваюсь с подобными тебе, которые занимают даже самые низкие должности. Человек, который одновременно и мил, и влиятелен, не более чем миф. Однако каков же тогда смысл любви?.. И идеализма?.. И вообще чего-нибудь?!»

Их долгий разговор длился в таком ключе, и когда Фуад хотел уже уходить, он склонился к уху Камаля и спросил:

- Я новичок в Каире. А ты, конечно же, знаешь одно такое заведение, или даже несколько, и разумеется, тайное?..

Камаль улыбнулся:

- Учитель, как и прокурор, постоянно соблюдает осторожность...

- Прекрасно. Мы встретимся в скором времени. Сейчас я занят приведением в порядок новой квартиры. Нам обязательно надо будет как-нибудь хорошо провести время вечером!

- Договорились!

Они вместе вышли из комнаты, и Камаль не покидал его, пока не проводил до входной двери. Когда он проходил мимо первого этажа, возвращаясь назад, то встретил мать, ожидающую его у входа. Она с волнением спросила его:

- Он не говорил с тобой?

Он понял, о чём она его спрашивает, и испытал от этого невиданное прежде мучение. Однако он притворился, что ничего не знает, и в свою очередь спросил её:

- О чём?

- О Наиме!..

Камаль возмущённо ответил:

- Нет...

- Странно!..

Они обменялись долгим взглядом. Затем Амина снова заговорила с ним:

- Однако Джамиль Аль-Хамзави разговаривал с твоим отцом!

Камаль, скрывая, насколько возможно, свою ярость, сказал:

- Возможно, он говорил с ним не от имени сына...

- Это недостойно... Разве он не знает, кто он сам, и кто – она? Твой отец должен был дать ему понять его истинное положение.

- Фуад здесь ни при чём. Возможно, его отец поторопился и не задумался над этим, даже несмотря на лучшие побуждения...

- Но он, без сомнения, разговаривал с сыном. Неужели тот отказался?... Тот самый Фуад, который при помощи наших денег стал государственным служащим!..

- Не стоит говорить на эту тему...

- Сынок, это просто уму непостижимо. Разве он не знает, что принятие его как члена нашей семьи не делает нам чести?!..

- Ну тогда и не сожалей об этом, если этого не будет...

- Я не сожалею, я в гневе от такого оскорбления...

- Нет никакого оскорбления. Это только недоразумение...

И он грустный и смущённый вернулся в свою комнату, и принялся разговаривать сам с собой: «Наима – это прекрасная роза. Но я как человек, у которого из всех добродетелей только и осталось, что любовь к истине, должен спросить себя: действительно ли она ровня государственному прокурору?.. Несмотря на своё скромное происхождение, он может найти себе в спутницы жизни более образованную, богатую, да ещё и красивую девушку. Его добрый отец поторопился, хотя это не его вина. Но в разговоре со мной он был бестактным, да, без сомнения, он нахал, хотя и умный, честный, достойный, и в то же время бессовестный и высокомерный. Виноваты в том факторы, что разделяют нас и заражают нас этими недугами».

15

Журнал «Аль-Фикр» занимал первый этаж дома номер двадцать один по улице Абдель Азиз. Зарешёченные окна комнаты его владельца, господина Абдель Азиза Аль-Асьюти, выходили на затенённый переулок Баракат, и потому свет в ней горел и днём, и ночью.

На самом деле, каждый раз, как Камаль приходил в редакцию журнала, расположение её у самой земли и обветшалая обстановка напоминали ему о положении «мысли»* в его собственной стране и о его собственном положении в этом обществе.

Господин Абдель Азиз встретил его с приветливой дружеской улыбкой, что было совсем не удивительно, ибо они были знакомы ещё с 1930 года, то есть с того момента, когда Камаль начал отправлять ему свои философские статьи. По прошествии шести лет между ними было искреннее, хотя и неоплачиваемое сотрудничество; да по правде говоря, все авторы журнала способствовали развитию философии и культуры абсолютно бесплатно, ради царствия небесного!..

Всех авторов-добровольцев, включая тех, кто, как и он сам, специализировался на исламской философии, Абдель Азиз радушно приветствовал. Хотя он и был выпускником Аль-Азхара, он отправился во Францию, где провёл четыре года, занимаясь исследованиями и читая лекции, но не приобрёл учёной степени. Получая ежемесячный доход от недвижимости размером пятьдесят фунтов, он был достаточно обеспеченным, чтобы зарабатывать себе на жизнь, однако в 1923 году учредил журнал «Аль-Фикр», и упорно продолжал выпускать его, несмотря на то, что доходы от него не превышали все его старания.

Едва Камаль занял своё место на стуле, как в комнату вошёл мужчина примерно одного с ним возраста: одетый в серый полотняный костюм, высокого роста, хотя и меньше Камаля, худощавый, но полнее него, круглолицый, со лбом среднего размера, толстыми губами, тонким носом и острым подбородком, придававшим особые черты его полному лицу. Он лёгкой походкой и с улыбкой подошёл и протянул руку господину Абдель Азизу, и тот, пожав её, представил его Камалю:

- Господин Рияд Калдас, переводчик из Министерства образования. Он недавно присоединился к коллективу авторов «Аль-Фикр» и влил свежую кровь в наш научный журнал своими ежемесячными обзорами мировых пьес и короткими рассказами.

Затем он представил Камаля:

- Господин Камаль ибн Ахмад Абд Аль-Джавад. Возможно, вы читали его статьи?!

Оба мужчины пожали друг другу руки, и Рияд с восхищением произнёс:

- Я читаю эти статьи в течение многих лет. Это ценные статьи во всех смыслах этого слова...

Камаль осторожно поблагодарил его за похвалу, и оба сели напротив друг друга на стулья перед столом господина Абдель Азиза, который продолжил:

- Господин Рияд, не ждите от него, что он ответит вам подобным образом, и скажет, что читал ваши ценные рассказы. Он вообще не читает рассказы...

Рияд очаровательно засмеялся, показывая ряд своих блестящих зубов с промежутком между средними резцами.

- Так значит, вы не любите литературу?.. Нет ни одного философа, у которого бы не было своей особой

_______________

* «Мысль» по-арабски «Аль-Фикр», что соответствует названию журнала, для которого писал Камаль.

теории о красоте, которая появляется на свет только после исчерпывающего исследования различных видов искусства, в том числе и литературы, разумеется...

С некоторым беспокойством Камаль сказал:

- Я не ненавижу литературу. Долгое время я отдыхал, читая стихи и прозу, но у меня так мало свободного времени!

- Это значит, что вы читали те рассказы, что смогли осилить, поскольку современная литература почти целиком состоит из коротких рассказов и пьес...

Камаль продолжил:

- Я много прочитал за всю свою жизнь, но я...

Но тут Абдель Азиз Аль-Асьюти, многозначительно улыбнувшись, прервал его:

- Отныне и впредь вы, господин Рияд, должны убеждать его в истинности ваших новых идей, и с вас вполне достаточно знать, что он философ, и его мания – это мысль.

Затем он обратился к Камалю с вопросом:

- Вы принесли свою ежемесячную статью?

Камаль вытащил среднего объёма конверт и молча положил его перед редактором, который в свою очередь взял его и извлёк несколько страниц статьи. Внимательно изучив название, спросил:

- О Бергсоне?... Замечательно!

Камаль заметил:

- Идея состоит в том, чтобы дать общее представление о роли, которую философия сыграла в истории современной мысли. Возможно, я дам более детальный обзор в дальнейшем...

Рияд Калдас с интересом следил за разговором и, ласково взирая на Камаля, сказал:

- Я следил за вашими статьями в течение многих лет, с тех пор, как вы начали писать о философии древних греков. Это были разнообразные статьи, зачастую даже противоречащие друг другу с точки зрения представляемой ими философии. Я понял, что вы историк, хотя я напрасно пытался отыскать вашу личную позицию в этих статьях, к какой школе принадлежите именно вы.

Абдель Азиз Аль-Асьюти заметил:

- Мы новички в философских учениях, и должны начать с общего представления идей. Может быть, доктор Камаль породит свою собственную, новую философскую школу? А вы, господин Рияд, возможно, станете одним из приверженцев кемализма?!

Они все рассмеялись. Камаль снял очки и принялся полировать линзы. Он быстро включался в разговор, особенно если ему был приятен собеседник, а атмосфера казалась приятной и безмятежной. Он сказал:

- Я всего-лишь турист в музее, в котором ему ничего не принадлежит, просто напросто историк. Я даже не знаю, где я стою...

С возросшим интересом Рияд Калдас произнёс:

- Другими словами, вы на перекрёстке дорог. Я раньше тоже стоял на таком же месте, пока не нашёл свой путь. Но предполагаю, что за этой позицией скрыта какая-то история, так как обычно конец одного этапа бывает началом другого. Разве вы до того, как достичь этой позиции, не познали различных оттенков веры?

Мелодия этого разговора вернула Камалю воспоминание о старинной мелодии, вросшей корнями в его сердце. Этот молодой человек и этот разговор... Эти бесплодные годы он был лишён духовной дружбы, пока наконец не привык разговаривать сам с собой каждый, раз когда ему требовался собеседник. Так давно никто не пробуждал в его груди этой духовной энергии: ни Исмаил Латиф, ни Фуад Аль-Хамзави, ни десятки учителей. Неужели пришло время, когда кто-то займёт место Хусейна Шаддада, опустевшее после его отъезда?!

Он вернул очки на место и улыбнулся:

- Конечно, за этим скрыта история. Как водится, у меня тоже были религиозные убеждения, затем я поверил в истину...

- Я помню как вы излагали материалистическую философию с пылом, наводящим на сомнение...

- То был искренний пыл, но я скептически отвернулся от неё...

- Тогда, может быть, рационалистическая философия?

- Затем я снова скептически отвернулся. Философия представляет собой прекрасный замок, который, однако, непригоден для проживания...

Абдель Азиз улыбнулся:

- Это заметил один из его обитателей!

Камаль равнодушно пожал плечами, а Рияд продолжал расспрашивать его:

- Есть ещё наука. Возможно, она спасла вас от сомнений?

- Наука это закрытый мир для нас, который знает лишь самые очевидные выводы. Я изучал мнения выдающихся учёных, которые сомневаются в соответствии научной истины реальности. Другие же отмечают существование теории вероятностей. Остальные не согласны даже с самой идеей о том, что есть абсолютная истина. И я скептически отвернулся от этого!

Рияд Калдас улыбнулся, но не произнёс ни слова, и его собеседник продолжил:

- Я даже погрузился в современный спиритуализм и вызов духов, и голова моя закружилась, да и сейчас ещё кружится в пугающем пространстве. Но что же есть истина?! Что есть ценности? Что есть что? Иногда я ощущаю угрызения совести при совершении добрых дел, словно творю зло!..

Абдель Азиз громко рассмеялся:

- Значит, религия взяла над вами реванш. Вы покинули её в преследовании высших истин, но вернулись с пустыми руками!

Рияд Калдас, в нотках которого прозвучала любезность, и не более того, отметил:

- Эта скептическая позиция великолепна! Вы наблюдаете, размышляете и при этом во всём у вас есть абсолютная свобода туриста!

Абдель Азиз обратился к Камалю:

- В своих идеях вы такой же одинокий холостяк, как и в жизни!

Камаль заинтересовался этой мимолётной фразой: был ли он одинок вследствие своих идей или всё как раз наоборот? Или и то, и другое это результат какого-то третьего фактора?

Рияд Калдас сказал:

- Холостяцкая жизнь это временное состояние. Может быть, он и в этом тоже сомневается!

Абдель Азиз возразил:

- Но он, кажется, вообще не намерен когда-либо жениться...

Рияд удивлённо спросил:

- А что стоит между сомнением и любовью? Что мешает влюблённому жениться? Что касается постоянного отказа от брака, то оно не оправдывается сомнением. А сомнению не знакомо упрямство!

Камаль спросил, не будучи уверенным в себе:

- Разве любви не требуется сколько-нибудь веры?

Рияд Калдас засмеялся:

- Нет, ведь любовь это своего рода землетрясение, что до основания сотрясает всё подряд: и мечеть, и церковь, и бордель...

«Землетрясение?.. Какое удачное сравнение. Землетрясение разрушает всё, погружая мир в мёртвую тишину», подумал Камаль.

- А как же вы сами, господин Калдас? Вы так превозносите скептицизм. Значит, вы сами скептик?

Абдель Азиз засмеялся и ответил на его вопрос:

- Он живое воплощение скептицизма!

Они расхохотались, затем Рияд, словно представляя сам себя, сказал:

- Я был какое-то время скептиком, а потом отошёл от этого. Я больше не питаю сомнений в отношении религии, так как я отказался от неё. Однако я верю в науку и искусство, и буду верить в них всегда, Иншалла!*

Абдель Азиз насмешливо спросил:

- Если захочет Аллах, в которого вы не верите?

Рияд Калдас улыбнулся:

- Религия – это собственность всех людей. А об Аллахе мы ничего не знаем. Кто же может утверждать, что не верит в Аллаха? Или что верит?.. Истинными верующими были пророки, и всё потому, что они видели Его, или слышали, или разговаривали с посланниками Его откровений!

Камаль спросил:

- Однако вы верите в науку и искусство?

- Да...

- Вера в науку обоснованна, но искусство?... Я скорее поверю в духов, чем в рассказы, например!

Рияд порицающе поглядел на него и спокойно сказал:

- Наука это язык интеллекта, а искусство это язык всей человеческой личности!

- До чего это похоже на стихи!

Рияд воспринял насмешку Камаля со снисходительной улыбкой и ответил:

- Наука объединяет людей в свете своих идей, а искусство объединяет их под сенью возвышенных человеческих эмоций. Оба они дают прогресс человечества и продвигают его к лучшему будущему...

«Какое самомнение! Пишет один рассказ в месяц на две страницы и полагает, что способствует тем самым прогрессу всего человечества. Однако и я сам не менее отвратителен, чем он, потому что обобщаю по главе из книги «История философии», и в глубине души претендую на то, чтобы считаться ровней, по крайней, мере, Фуаду ибн Джамилю Аль-Хамзави, государственному прокурору из Ад-Дарб Аль-Ахмар. Но как иначе жизнь может казаться сносной? Безумцы ли мы, мудрецы ли, или может быть, мы просто напрасно живые? Да к чертям всё это!»

- А что вы скажете об учёных, которые не разделяют вашего энтузиазма в отношении науки?

_________________

* Иншалла – по-арабски означает дословно «Если захочет Аллах».

- Нам не стоит толковать скромность науки как её беспомощность или отчаяние. Наука это магия человечества, его свет, наставник, чудеса. Это религия будущего...

- А рассказы?

Рияд впервые показался обиженным, хотя и пытался это скрыть. Камаль поправил себя, почти что извиняясь:

- Я имею в виду искусство в целом.

Рияд Калдас воодушевлённо спросил:

- А вы могли бы жить в полной изоляции? Нам нужны беседы по душам, утешение, радость, руководство, свет, путешествие во все концы земного шара и духа, и всё это – искусство...

Тут Абдель Азиз сказал:

- Мне пришла в голову одна идея... Что, если мы будем собираться раз в месяц с некоторыми нашими коллегами и беседовать на различные интеллектуальные темы, и беседы наши будут опубликованы под названием «Дебаты месяца...»?

Рияд Калдас, по-дружески глядя на Камаля, ответил:

- Наш разговор не прервётся, во всяком случае, мне бы этого не хотелось. Мы можем считать, что мы друзья?

Камаль с подлинным энтузиазмом произнёс:

- Ну конечно же! Мы должны встречаться при любой возможности...

Камаль был целиком пронизан счастьем благодаря этой «новой дружбе». Он чувствовал, что самая возвышенная часть его сердца проснулась после глубокой спячки. Сейчас он был уверен даже больше, чем раньше в серьёзности той роли, которую играла в его жизни дружба, бывшая жизненно важным, необходимым элементом, без которого он так и остался бы словно гибнущий от жажды в пустыне...

16

Новые друзья расстались около Атабы. Камаль вернулся на улицу Муски, когда было уже около восьми вечера. Он с трудом дышал из-за зноя и духоты. Около переулка Аль-Джаухари он немного задержался, затем направился в третий дом слева и поднялся по лестнице на второй этаж, позвонил. Веерообразное окошко на двери открылось и показалось лицо женщины, которой было уже лет за шестьдесят. Она поприветствовала его улыбкой, обнажившей золотые зубы, и открыла ему дверь. Он вошёл молча, но женщина гостеприимно воскликнула:

- Добро пожаловать, сын моего любимого, сын моего брата. Добро пожаловать,...

Он последовал за ней в гостиную, что находилась посреди других комнат. В ней стояли друг напротив друга два дивана, а между ними небольшой декоративный ковёр, столик и кальян. По углам гостиной шёл аромат благовоний.

Женщина была полной, но хрупкой из-за старости. Голова её была повязана платком, расшитым блёстками. Хоть и подведённые сурьмой, глаза её сверкали тяжёлым взглядом, выдававшим пристрастие к наркотикам. В складках лица были видны остатки былой красоты и неизбывного распутства. Она забралась на диван перед кальяном, скрестив ноги по-турецки и кивком указала ему присесть рядом.

Он сел и с улыбкой спросил:

- Как поживаете, госпожа Джалила?

Она протестующе воскликнула:

- Называй меня тётей..!

- Как поживаете, тётя?

- Супер, сынок Абд Аль-Джавада..., – затем она громким хриплым голосом позвала... – Эй, девочка, Назла!..

Через несколько минут пришла служанка с двумя полными рюмками и поставила их на столик. Джалила сказала:

- Пей. Как часто я говорила это твоему отцу в те сладчайшие далёкие дни...

Камаль взял рюмку и со смехом заметил:

- И правда, очень печально, что я пришёл так поздно!

Она толкнула его так, что её золотые браслеты на руках зазвенели:

- Позор! Ты бы хотел посеять зло и испортить то, чему поклонялся твой отец?!

Затем она продолжила:

- Однако где ты, и где твой отец? Он женился во второй раз, когда я познакомилась с ним. Женился рано, как было тогда принято. Но это не помешало ему взять меня в любовницы в те дни, что были самыми сладкими днями моей жизни. Потом он оставил меня ради Зубайды, да поможет ей Господь Бог наш. После у него были десятки других женщин, да смилостивится над ним Аллах. Ты же всё ещё не женат, и вместе с тем посещаешь мой дом только каждый четверг вечером, позор тебе! Где же мужская честь, где?!

Его отец, о котором он услышал от неё, был совсем не таким, каким он знал его, и даже не таким, о каком ему рассказывал Ясин: инстинктивный, ведущий бурную жизнь, сердце которого не сковано интеллектуальным бременем. И что он по сравнению с отцом? Даже вечерами в четверг, когда он посещает это заведение, он может насладиться «любовью» только вместе с алкоголем, и если бы не хмель, то атмосфера здесь казалась бы ему угрюмой и внушающей мысли о бегстве. Первая ночь, когда судьба забросила его в этот дом, была незабываемой: он впервые увидел эту женщину, и она пригласила его присесть рядом с ней, пока для него не освободится девушка. Когда в разговоре он упомянул своё полное имя, она воскликнула: «Ты сын господина Ахмада Абд Аль-Джавада, торговца с улицы Ан-Нахасин?».. «Да, а вы знакомы с моим отцом?»... «Тысячу раз приветствую тебя!... Знаю ли я твоего отца?.. Да я знаю его больше, чем ты сам... Мы знали друг друга как облупленные, и я пела на свадьбе твоей сестры... В своё время я была такой же, как Умм Кульсум в наши хмурые дни... Спроси обо мне кого хочешь». «Для меня знакомство с вами большая честь, госпожа». «Выбирай любую девушку, которая тебе понравится. Какой может быть счёт между добрыми друзьями?» Так он впервые приобщился к разврату в этом доме за счёт своего отца.

Джалила долго глядела на его лицо, пока его сердце не сжалось под этим взглядом. Если бы не правила приличия, она бы непременно выразила своё изумление: откуда это странное сочетание столь огромной головы и этого причудливого носа с румяным круглым лицом его отца?

Затем между ними завязался длинный разговор, из которого Камаль узнал тайную историю своего отца, его отличительные черты и славные поступки, приключения и скрытые качества. «Я не могу прийти в себя от изумления, и всегда колеблюсь между пылающим инстинктом и свежим ветерком суфийского мистицизма!»

Приветствуя её, Камаль сказал:

- Не преувеличивайте, тётя. Я же учитель, а учитель любит делать такие дела осторожно, в тайне. И не забывайте, что будучи на каникулах, я посещаю вас несколько раз в неделю вместо одного раза. Разве я не был у вас позавчера? Я прихожу к вам всякий раз, как...

«Всякий раз, как меня снедает тревога. Именно тревога толкает меня сюда чаще, чем похоть».

- Всякий раз, как что, дорогой?

- Всякий раз, как освобождаюсь от работы...

- Скажи лучше что-нибудь другое. Ох, ну и времена настали! Наши деньги делали из золота, а ваши уже делают из железа и меди. У нас была настоящая, живая музыка из плоти и крови, тогда как у вас – радио. Наши мужчины появились из чресел Адама, тогда как ваши – от Евы. Что вы на это скажите, учитель девочек?

Она затянулась кальяном, затем запела:

Учитель девочек, научи их

Играть на инструментах и петь.

Камаль засмеялся, наклонился к ней и чмокнул в щёку одновременно и ласково, и шутливо. Она воскликнула:

- У тебя колючки, а не усы! Да поможет Аллах Атийе!

- Она же любит колючки...

- Кстати, вчера у нас был клиент-офицер полиции. Я не хвастаюсь. Многие наши клиенты видные господа. Или ты полагаешь, что своими визитами ты даёшь нам подаяние?!

- Госпожа Джалила, вы такая славная...*

- Я люблю тебя, когда ты захмелеешь. Хмель выхолащивает из тебя солидность учителя и делает тебя немного более похожим на своего отца. Но лучше скажи мне вот что: ты разве не любишь Атийю?... Она тебя так любит!

«Как могут эти сердца, превратившиеся в камень под действием грубой жизни, вообще любить кого-то?» Но вот какие сердца выпали на его долю, были ли они щедры на любовь или хотели её? Его любила дочка хозяина лавки жареных закусок, но он отверг её любовь. Ещё он любил Аиду, но она отвергла его. Словарь его жизни не ведал об ином значении любви, кроме как боль. Та самая удивительная боль, что разожгла в его душе бурное пламя, в котором он увидел тайны жизни. Позади него остались лишь обломки. Насмешливо комментируя её слова, он сказал:

- Да будет вам сопутствовать крепкое здоровье...

- Она работает в этой сфере после своего развода!

- Слава Богу, кроме которого хвалить за дурное больше некого!..

- Слава Богу в любом случае.

Камаль многозначительно улыбнулся. Джалила поняла, какой смысл он вложил в эту улыбку, и будто бы в знак протеста сказала:

- Ты находишь, что я слишком уж часто воздаю хвалу Богу?.. Эх ты, сын Абд Аль-Джавада. Слушай, у меня нет ни сына, ни дочери, и я сыта этим миром. Прощение дарует только Аллах.

Удивительно, что рассказ этой женщины так часто смешивался с мелодией, внушённой набожностью!..

Камаль принялся украдкой поглядывать на неё, осушив остаток своей рюмки. Чары алкоголя подействовали на него уже с первой же рюмки. Он поймал себя на том, что вспоминает прошлое, найдя в вине возвышенную радость. Как же много радостей бесследно скрылось! В самом начале похоть была для него и восстанием, и победой, но со временем стала приземлённой философией. Затем время и привычка потушили упоение от неё. Часто бывало и так, что он колебался между небом и землёй, до того, как между небом и землёй пролегло сомнение.

Раздался звонок в дверь и вошла Атийя, звонко смеясь и постукивая туфельками.

______________________

* Имя Джалила по-арабски означает «Славная», «Благородная», «Величественная».

Такая вся светлая, гибкая, упитанная. Она поцеловала руку хозяйки, бросила весёлый взгляд на две пустые рюмки и шутливо сказала Камалю:

- Ты мне изменил!

Она склонилась к уху хозяйки и что-то прошептала, затем смеясь, поглядела на Камаля и прошла в комнату, что располагалась справа от гостиной. Джалила толкнула его и сказала:

- Вставай, свет очей моих...

Он взял свою феску и проследовал в комнату. Назла тут же возникла на пути, неся в руках поднос с бутылкой, двумя рюмками и лёгкой закуской. Атийя сказала ей:

- Принеси нам две порции шашлыка от Аджати, я голодна!

Он снял с себя пиджак и с облегчением вытянул ноги,затем присел и поглядел на неё, пока она снимала туфли и платье. Затем перед зеркалом оправила на себе сорочку и причесала волосы. Ему нравилось её полное гибкое белое тело. А Аида, интересно, каким телом обладала она? Он часто вспоминал её, но в его воспоминаниях она представала какой-то бесплотной. И даже когда он воссоздавал в памяти её стройность, смуглость и изящество, она представала перед ним как символическая идея. А то, что обычно закрепляется в памяти, вроде таких прелестей, как грудь, ягодицы и бёдра, он не помнил, поскольку чувства его были обращены к другому. Сегодня, если бы какая-нибудь красотка, обладающая и стройностью, и смуглой кожей, и изяществом, показала ему себя во всей красе, он бы не дал ей и двадцати пиастров. Тогда как он мог любить Аиду? И почему память о ней была под надёжной защитой величия и святости, несмотря на его презрение ко всему?!

- Как же жарко, уфф…

- Если нас разберёт от алкоголя, нам будет уже всё равно, жарко там или холодно...

- Не пожирай меня глазами, сними свои очки!

«Разведённая и с детьми, она прячет своё мрачное уныние за буйством. Эти ненасытные ночи высосут из неё женственность и человечность, так что она и сама того не заметит. В её дыхании смешались поддельная страсть и ненависть, а это худшая форма порабощения. Алкоголь потому и является спасением от мучений, а также спасением от мыслей!»

Она распласталась рядом с ним и потянула белую руку к бутылке, наполнив обе рюмки. В этом доме за такую вот бутылку брали вдвое дороже настоящей цены. Всё здесь было дорого, за исключением женщин, за исключением человека. И если бы не алкоголь, невозможно было бы отвлечься от вытаращенного с отвращением взгляда всего человечества, хотя в нашей жизни есть место проституткам и совсем иного рода, вроде министров и писателей!

Когда вторая рюмка наполнила его нутро, мелькнули первые вестники забвения и восторга. «Я желал эту женщину так давно, что даже и не знаю, с какого времени. Страсть это деспотичный правитель, тогда как любовь это нечто иное. Свободная от страсти, она предстаёт в странном обличье. Если мне когда-нибудь будет дано отыскать и то, и другое в одном человеческом существе, я познаю стабильность, к которой стремлюсь. Потому-то я по-прежнему вижу жизнь в виде разрозненных элементов, которым не хватает гармонии. Мне нужен брак и для общей моей жизни, и для частной, и я не знаю, какая из них основа для другой. Но я уверен, что несчастен, несмотря на тот стиль жизни, что обеспечил мне возможность иметь как интеллектуальные, так и телесные удовольствия, словно поезд, что стремительно движется вперёд, но и сам не знает, ни откуда, ни куда он направляется. Страсть – это своенравная красотка, которую быстро поражает пресыщение. Сердце же кричит, с болезненным отчаянием, тщетно разыскивая вечный источник блаженства. Потому жалобам нет конца, а жизнь это гигантский обман. Нам следует соответствовать её тайной мудрости, чтобы с удовлетворением принять этот обман. Мы похожи на актёра, что и сам осознаёт свою выдуманную роль, исполняемую на сцене, но несмотря на это, поклоняется этому искусству».

Он одним залпом опустошил третью рюмку, а Атийя залилась смехом. Она от всего сердца любила напиваться, хотя алкоголь мог сделать с ней что угодно. Если бы он во-время не остановил её, она бы начала громко смеяться, дебоширить, плакать, и блевать. Вино заиграло в его голове, и он задрожал от восторга и поглядел на неё, широко улыбаясь. Сейчас она была всего-навсего женщиной, а не проблемой. Да и проблем будто бы и не было в помине. И само бытиё – наиболее сложная проблема в жизни – больше не было проблемой. «Ты просто выпей и отдайся поцелуям...», подумал он.

- До чего ты мила, когда смеёшься без всякой причины!

- Если я смеюсь без причины, то ты должен знать, что некоторые причины более серьёзны, чтобы их упоминать...

17

Закутавшись в пальто, Абдуль Муним вернулся в Суккарийю, подбадривая себя время от времени против лютой зимней стужи. Стояла кромешная темнота, хотя на часах ещё не было и девяти. Едва он подошёл к лестнице, как дверь в квартиру на первом этаже раскрылась и наружу выскользнула мягкая тень, поджидавшая его. Сердце его заколотилось, пока пылающие глаза высматривали её в темноте. Он проследовал за её тенью, поднимаясь вверх по лестнице неслышными шагами, стараясь ступать беззвучно. Он разрывался между желанием уступить соблазну и волей, понуждавшей взять под контроль свои нервы, которые, видимо, намерены были изменить ему и покончить с ним. Тут он вспомнил – только сейчас – что она заранее назначила ему свидание в эту ночь, и он мог вернуться домой раньше этого срока или наоборот, позже, чтобы уклониться от встречи с ней. Но он полностью забыл об этом!.. У него не было времени для раздумий и принятия каких-либо мер. Ему придётся отложить это и подумать позже, когда он останется один в своей комнате. В тот момент он либо одержит триумф, либо унизительное поражение. Он поднимался по лестнице вслед за ней, так и не приняв никакого решения и подвергнув себя этому испытанию. Ничто не могло заставить его забыть страданий этой извечной борьбы. Наверху лестничной клетки ему показалось, что её тень стала настолько огромной, что заполнила собой всё пространство и время. Скрывая своё волнение и намереваясь сопротивляться во что бы то ни стало, он сказал:

- Добрый вечер...

Нежный голос ответил ему:

- Добрый вечер. Спасибо тебе за то, что послушался моего совета и надел пальто...

Он был тронут её нежностью, и слово, что он собирался сказать, само собой растаяло у него в горле. Пытаясь скрыть замешательство, он произнёс:

- Я боялся, что сегодня вечером пойдёт дождь...

Она подняла голову кверху, словно глядя на небо, и сказала:

- Рано или поздно дождь пойдёт. На небе не видно ни звезды. Я еле различила тебя, когда ты появился на улице.

Он собрал все свои противоречивые чувства и тоном, похожим на предостережение, заявил:

- Холодно, а на лестнице ещё и очень влажно!

С откровенностью и прямотой, усвоенной от него самого, молоденькая девушка сказала:

- Я не чувствую холода рядом с тобой!..

Лицо его обжигал огонь, идущий изнутри. Состояние его свидетельствовало о том, что он вот-вот снова повторит свою ошибку, несмотря на всё, и тогда он призвал на подмогу всю свою волю, чтобы побороть содрогание, что растеклось во всём его теле. Она спросила:

- Почему ты ничего не говоришь?

Он почувствовал, как её рука нежно сжимает его плечо, и не совладав с собой, обнял её рукой и оставил долгий поцелуй на губах. После этого он осыпал её поцелуями, словно каплями дождя, и услышал её нежный голос, что с трудом произнёс:

- Мне невыносимо быть так далеко от тебя...

Он продолжал обнимать её и сам таял в её объятиях, когда она прошептала ему на ухо:

- Я бы хотела навсегда остаться вот так в твоих объятиях...

Сжав её, он дрожащим голосом произнёс:

- Как жаль!

В темноте она немного отдёрнула голову и спросила:

- Чего тебе жаль, любимый мой?

- Той ошибки, что мы совершаем...

- Какой ошибки, ради Бога?

Он мягко высвободился из её объятий и начал снимать пальто, потом свернул его и уже хотел положить его на ступени, как вдруг отказался от своей затеи в самый последний и ужасный момент, и сложил его на руке. Затем отступил назад на шаг, тяжело переводя дыхание. Его решительность поборола желание отдаться страсти, и изменила всё. Он перехватил её руку, стремившуюся обхватить его за шею, и немного помедлил, чтобы прийти в себя, а затем спокойно сказал:

- Это большая ошибка...

- Какая ошибка?!.. Я ничего не понимаю...

«Молоденькая девушка, которой нет ещё и четырнадцати, а ты играешь с ней ради удовлетворения своего беспощадного желания. Эта игра ни к чему не приведёт, только навлечёт гнев Божий и отвращение».

- Ты должна понять: сможем ли мы открыто сказать всем о том, что делаем?

- Сказать всем?

- Погляди сама, даже ты сама это отрицаешь!.. Но почему бы нам не объявить об этом, если только это не презренный порок!..

Он ощутил, как к нему тянется её рука, и встал на следующую ступеньку на лестнице, уверенный в том, что благополучно преодолел на сей раз опасный участок.

- Признайся, что мы совершаем ошибку, и не следует упорствовать в этом...

- Так странно слышать от тебя эти слова...

- Нет ничего странного. Моя совесть больше не может терпеть это, она мучает меня и делает недействительной мою молитву.

«Она молчит!.. Я расстроил её. Да простит меня Господь. Какое мучение! Но я не отступлюсь, и хвала Аллаху за что, что эта ошибка не подбила меня на что-то ещё более худшее...»

- То, что случилось между нами, должно стать для нас уроком, и не будем к этому больше возвращаться. Ты ещё мала, а уже совершила ошибку. В следующий раз не совершай её.

Когда она заговорила, в голосе её слышались плачущие нотки:

- Я не совершала ошибки...Ты хочешь меня бросить?...Что ты затеваешь?

Абдуль Муним полностью овладел своими чувствами и ответил:

- Возвращайся домой и не делай ничего такого, что бы пришлось скрывать. Не поджидай никого в темноте...

Дрожащий голос произнёс:

- Ты бросаешь меня?.. Неужели ты забыл, что говорил о нашей любви?

- То были слова безумца. Ты ошибаешься. Пусть это будет тебе уроком. Остерегайся темноты, потому что она может стать концом для тебя. Ты мала, но вот откуда у тебя такая смелость?!

В темноте эхом отдавались её рыдания, не смягчившие, однако, его сердце. Его пьянила жестокая победа:

- Внемли моим словам и не сердись. Помни, что если бы я оказался подлецом, то не удовлетворился бы тем, что бросил тебя, не погубив до того. Да хранит тебя Аллах. Прощай...

С этими словами он умчался вверх по лестнице. Мучения его были окончены, а раскаяние больше никогда не сможет вонзиться в него своими клыками. Ему следует помнить слова наставника, шейха Али Аль-Мануфи: «Одержать победу над шайтаном нельзя, если игнорировать то, что заложено в нас природой». Да, он помнит это. Он быстро снял с себя одежду и надел домашний джильбаб, затем сказал Ахмаду, который выходил из комнаты:

- Я хочу ненадолго остаться наедине с отцом в кабинете. Подожди здесь немного, пожалуйста...

По пути в кабинет он попросил отца последовать за ним. Хадиджа подняла голову и спросила:

- Всё в порядке?

- Я сначала поговорю с отцом, а затем и с вами, в свою очередь...

Ибрахим Шаукат молча последовал за ним. Он недавно получил новый комплект зубных протезов, и по прошествии шести месяцев такой беззубой жизни к нему вернулась праздная уверенность. Они сели рядом, и отец сказал:

- Надеюсь, всё хорошо, Иншалла?..

Абдуль Муним без колебаний и подготовки сразу перешёл к делу:

- Отец, я хочу жениться!

Мужчина посмотрел ему в лицо, затем нахмурился с улыбкой, будто ничего не понял, и в замешательстве покачал головой:

- Жениться? На всё своё время. Почему ты говоришь мне об этом сейчас?

- Я хочу жениться сейчас...

- Сейчас?! Тебе только восемнадцать. Почему бы не подождать, пока ты не получишь свой диплом?

- Я не могу...

Тут дверь открылась и в комнату вошла Хадиджа с вопросом:

- Что это здесь происходит за дверью? Неужели у тебя есть тайны, о которых ты можешь рассказывать отцу, а мне нет?

Абдуль Муним нервозно поморщился, а Ибрахим заговорил, едва понимая смысл собственных слов:

- Абдуль Муним хочет жениться...

Хадиджа поглядела на сына так, будто опасалась, не сошёл ли он с ума, и воскликнула:

- Жениться? Что я слышу? Ты что же, решил бросить учёбу в университете?

Абдуль Муним решительно и сердито ответил:

- Я сказал, что хочу жениться, а не бросить учёбу. Я продолжу учиться, будучи женатым. Вот и всё...

Переводя взгляд с него на его отца, Хадиджа сказала:

- Абдуль Муним, ты это серьёзно?

Он закричал:

- Абсолютно серьёзно...

Женщина ударила рукой об руку и сказала:

- Тебя сглазили. Что случилось с твоим разумом, сынок?

Абдуль Муним в ярости поднялся и ответил:

- Что на вас нашло? Я хотел сначала поговорить с отцом наедине, но у вас нет никакого терпения. Послушайте меня оба. Я хочу жениться, и у меня есть ещё два года, чтобы закончить учёбу. Вы, отец, можете меня поддерживать эти два года, и если бы я не был в этом уверен, то не стал бы излагать свою просьбу...

- О милость Господня! Они похитили его разум!

- Кто это похитил мой разум?

- Аллаху это лучше известно... Ты их знаешь, и мы скоро узнаем...

Юноша заговорил с отцом:

- Не слушайте её. Сейчас я не знаю даже, кто будет моей избранницей. Выберете её сами для меня. Я хочу достойную жену, любую девушку!

Хадиджа в изумлении спросила его:

- Ты имеешь в виду, что нет такой девушки, что была бы причиной всей этой беды?

- Совсем нет. Поверьте мне, и выберете мне её сами...

- Ну тогда зачем же такая спешка? Позволь мне выбрать тебе невесту, и дай некоторое время. Это дело на год или два!

Он повысил голос:

- Я не шучу. Оставьте меня с отцом. Он в этом разбирается лучше вас!

Отец спокойно спросил:

- К чему такая спешка?

Абдуль Муним, опустив глаза, ответил:

- Я не могу ждать.

Хадиджа тоже спросила:

- А как могут тысячи других юношей вроде тебя?

Абдуль Муним, обращаясь к отцу, сказал:

- Я не приемлю то, что делают другие!

Ибрахим ненадолго задумался, а потом, улаживая дело, заявил:

- На сегодня довольно. Мы вернёмся к этой теме в следующий раз...

Хадиджа попыталась что-то сказать, но муж помешал ей, и взяв за руку, вышел вместе с ней из кабинета и пошёл в гостиную. Они обсуждали эту тему со всех сторон, и после долгих прений Ибрахим стал склоняться к тому, чтобы поддержать просьбу сына и взял на себя задачу убедить жену, пока она не примирится с этим в целом. Тогда Ибрахим заявил:

- У нас есть Наима, моя племянница. Нам не придётся утруждать себя поисками невесты...

Хадиджа, уступая ему, сказала:

- Это я убедила тебя отказаться от части наследства твоего покойного брата в пользу Аиши, и у меня нет никаких возражений выдать Наиму за Абдуль Мунима. Меня очень волнует счастье Аиши, насколько тебе известно. Но я боюсь её задумчивости и эксцентричного поведения, что на неё может напасть. Не намекали ли мы уже столько раз в её присутствии, что хотим свадьбы Наимы и Абдуль Мунима? И всё-таки мне казалось, что она готова принять сына Джамиля Аль-Хамзави, когда нам сказали, что его отец просил для него руки Наимы...

- Это уже старая история. Прошёл год или даже больше. И слава Аллаху, что ничего не вышло. Мне бы не было никакой чести, чтобы на моей племяннице женился такой молодой человек, как он, какое бы положение он ни занимал. Для меня происхождение это всё. Наима нам всем очень дорога...

Хадиджа, тяжело вздохнув, сказала:

- Да, очень дорога. Интересно, а что скажет отец об этой затее, когда узнает?!

Ибрахим ответил:

- Он будет, без сомнения, рад ей. Кажется, что всё происходит словно во сне, но я не пожалею об этом, так как убеждён, что игнорировать просьбу Абдуль Мунима было бы непростительной ошибкой, раз мы можем её осуществить!..

18

Со старым домом в Байн аль-Касрайн не произошло сколь бы то ни было значимых изменений, но тем не менее, соседи, среди которых были дядюшка Хуснайн- парикмахер, Дарвиш-продавец варёных бобов, Аль-Фули-молочник, Абу Сари-владелец лавки с жареной закуской, и Байуми-продавец щербетов, так или иначе прознали о том, что в этот день внучка господина Ахмада выходит замуж за Абуль Мунима, своего двоюродного брата, сына дяди по отцовской стороне и тёти по материнской. Господин Ахмад не стал нарушать старинную традицию этого дома, и потому день был отмечен как ничем не примечательный и похожий на другие. Он ограничился приглашением членов семьи, и весь день был занят подготовкой свадебного ужина.

Было начало лета, и в гостиной собрались все: господин Ахмад Абд Аль-Джавад, Амина, Хадиджа, Ибрахим Шаукат, Абдуль Муним, Ахмад, Ясин, Зануба, Ридван и Карима. Сама же Наима на верхнем этаже надевала свадебное платье с помощью Аиши.

Видимо, глава семейства чувствовал, что его присутствие среди остальных придаёт семейному собранию отпечаток какой-то степенности и чинности, не очень соответствующих столь радостному мероприятию, и через некоторое время после приветствий прошёл в свою комнату, где стал дожидаться появления представителя кадия. Он ликвидировал свою торговлю и продал магазин, предпочитая уйти в отставку, но не потому, что ему было уже шестьдесят пять, а скорее из-за того, что отставка Джамиля Аль-Хамзави вынудила его взять на себя вдвойне большую ответственность, которая была ему не по силам. И он решил положить конец своей деловой жизни, довольствуясь тем, что получил от продажи магазина и накопленными сбережениями, считая, что этого хватит на остаток жизни. Его уход в отставку был важным событием для всей семьи. Даже Камаль начал задаваться вопросом об истинной роли, которую играл Джамиль Аль-Хамзави в общей их судьбе и в личной судьбе его отца.

Господин Ахмад оставался у себя один и молча размышлял о событиях сегодняшнего дня, будто не веря в то, что женихом был его собственный внук Абдуль Муним. В тот день, когда Ибрахим Шаукат заговорил с ним на эту тему, он удивился и не мог поверить, как тот позволил своему сыну говорить с ним с такой откровенностью и даже навязать ему свою волю: «Вот такие отцы, как вы, портят будущие поколения». В иных обстоятельствах, не столь деликатных, он бы отказался. Но поскольку в деле была замешана Аиша, то перед лицом её несчастий он отступился от своего традиционного упрямства, и не смог разочаровать её, отказав в просьбе, особенно после того, как молчание Фуада Аль-Хамзави стало обрастать комментариями. Раз замужество Наимы облегчит мучения сердца её матери, то так тому и быть. Таким образом, стеснённые обстоятельства побудили его дать добро на этот брак и позволить младшим навязать свою волю старшим и жениться до окончания учёбы.

Он позвал к себе Абдуль Мунима и взял с него обещание закончить учёбу. Абдуль Муним высказался очень изысканным высокопарным слогом, приводя цитаты из Корана и хадисов, чем произвёл неоднозначное впечатление на деда: и восхищение, и презрение одновременно.

«Вот так: сегодня женятся школьники, тогда как Камаль ещё и не думал о браке, а он сам однажды отверг даже просьбу о помолвке покойного Фахми, покинувшего этот мир, не пожав плодов своего нежного юного возраста. Кажется, что весь мир перевернулся с ног на голову, а на его месте пробивается новый удивительный мир, а мы сами чужие для своих родных. Сегодня школьники женятся, и мы не знаем, что они будут делать завтра».

В гостиной Хадиджа вела долгий разговор:

- Поэтому мы освободили второй этаж, переместив оттуда жильцов, и сегодня вечером встретим новобрачных самым лучшим образом.

Ясин лукавым тоном сказал ей:

- У тебя так много талантов для того, чтобы стать бесподобной «свекровью». Но ты не сможешь использовать свои исключительные таланты с этой невесткой!

Она поняла, на что он намекает, но проигнорировав его слова, отрезала:

- Невестка моя дочь и дочь моей сестры...

Смягчая намёк Ясина, Зануба сказала:

- Госпожа Хадиджа идеальная леди!

Хадиджа поблагодарила её, ибо воспринимала её заискивания с благодарностью из уважения к Ясину, несмотря на то, что втайне презирала его жену. Карима в свои десять лет уже блистала красотой, что заставляло Ясина расхваливать её неминуемую женственность! Абдуль Муним же разговаривал с бабушкой Аминой, впечатлённой его религиозностью. Она время от времени прерывала разговор, чтобы помолить Господа за него. Камаль в шутку спросил Ахмада:

- А ты сам женишься в следующем году?

Ахмад со смехом сказал:

- Если только последовав вашему примеру, дядя!

Зануба, следившая за их разговором, обратилась к Камалю:

- Если бы господин Камаль позволил мне, я бы устроила его брак за пару дней!

Ясин, указывая на себя, сказал ей:

- Я готов позволить тебе найти мне невесту!

Пренебрежительно покачав головой, она ответила:

- Ты уже был женат предостаточно, и за себя, и за брата...

Амина прислушалась к теме брака и обратилась к Занубе:

- Если вы жените Камаля, то я попробую исполнить радостную свадебную трель впервые в жизни!

Камаль представил себе, как его мать будет это делать, и засмеялся, а затем представил себя на месте Абдуль Мунима, ожидающего представителя кадия для регистрации брака, и замолчал. Брак возбуждал круговорот чувств в глубине его души, как зима своей влажностью порождает приступ астмы у больного. Он отвергал саму эту идею при каждом удобном случае, но не мог игнорировать её. Сердце его было пусто, но эта пустота угнетала его так же, как до того угнетали бьющие через край эмоции. Если бы он захотел сегодня жениться, то перед ним открылся бы традиционный путь, начинающийся с помолвки и заканчивающийся семьёй, детьми и слиянием с механизмом повседневной жизни. Страстно увлечённый размышлениями, он почти не мог найти время для того, чтобы поразмышлять и на эту тему. Он постоянно смотрел на брак со странной смесью тоски, с одной стороны, и отвращения, с другой. «Но в конце жизни тебя не ждёт ничего, кроме одиночества и подавленности», говорил он себе...

На самом деле, счастливее всех в этот день была Аиша. Впервые спустя девять лет она надела на себя красивое платье и заплела волосы в косы и теперь мечтательными глазами разглядывала дочь, которая казалась лучиком света. Когда слёзы навернулись ей на глаза, она закрыла своё бледное увядшее лицо от дочери, но в этот момент её мать заметила, как та плачет, и с укором поглядев на неё, сказала:

- Не хорошо, чтобы Наима в такой день покинула дом с грустью в сердце!

Аиша горько зарыдала:

- Разве вы не видите, что она совсем одна сегодня, у неё нет ни отца, ни братьев?

Амина возразила:

- Её благословение – в её матери. Да не бросит Господь наш её на произвол судьбы. Она ведь уходит в семью к своим тёте и дяде, и к тому же у неё есть Аллах, Создатель всего сущего...

Аиша вытерла слёзы и сказала:

- Воспоминания о моих дорогих покойниках накатывают на меня с рассветом, и я вижу их лица. А после её ухода я останусь одна...

Амина упрекнула её:

- Ты не одна...

Наима похлопала мать по щеке и спросила:

- Как я могу оставить тебя, мама?

Аиша, сочувственно улыбнувшись ей, ответила:

- Дом твоего мужа научит тебя, что нужно делать!

Наима тревожно сказала:

- Ты ведь будешь каждый день навещать меня? Ты избегала появляться в Суккарийе, но с сегодняшнего дня ты должна оставить эту привычку.

- Конечно. Ты в этом сомневаешься?

В этот момент на пороге комнаты появился Камаль, который сообщил им:

- Подготовьтесь. Прибыл представитель кадия!

Он с восхищением уставился на Наиму. «Какая красота, какое изящество, какая эфемерность! Как могла животная природа человека сыграть свою роль и породить такое милое существо?»

Когда стало известно, что брачный договор составлен, все обменялись приветствиями, и радостные трели засвистели в тихой атмосфере дома, нарушив его степенность. Все головы обернулись в конец гостиной, обнаружив, что источником их была стоявшая там Умм Ханафи. Когда пришло время банкета и гости направились к столу, грудь Аиши сжалась под натиском мыслей о неизбежной разлуке. Аппетита у неё не было. Тут пришла Умм Ханафи и объявила, что во дворе на земле сидит шейх Мутавалли Абдуссамад, который попросил принести ужин и ему, особенно мясные блюда. Ахмад Абд Аль-Джавад засмеялся и приказал ей приготовить поднос с едой и отнести ему. До них тут же донёсся голос со двора, который желал долгих лет жизни своему «любимому сыну Абд Аль-Джавада» и одновременно спрашивал как зовут его детей и внуков, чтобы помолиться за них. Ахмад улыбнулся и сказал:

- Какая жалость!.. Шейх Мутавалли забыл как вас зовут. Да будет Аллах снисходителен к старости...

Ибрахим Шаукат заметил:

- Ему ведь уже лет сто, не так ли?

Ахмад Абд Аль-Джавад ответил утвердительно. Тут до них снова донёсся голос шейха, который прокричал:

- Именем мученика Хусейна, не жалейте мяса!

Ахмад засмеялся:

- Тайна его святости сегодня сосредоточена на мясе!

Когда пришло время прощаться, Камаль первым спустился во двор, чтобы избежать этого грустного зрелища, которое и состояло-то только в переезде Наимы в Суккарийю, и которое, тем не менее, оставило глубокий след в сердцах матери и дочери. Камаль, по правде говоря, смотрел на весь этот брак с сомнением в том, что Наима годилась к семейной жизни. Во дворе он увидел шейха Мутавалли Абдуссамада, сидящего на земле под электрическим фонарём, прикреплённом к стене дома и освещавшим пространство. Тот был одет в выцветший белый джильбаб и белую тюбетейку; сняв обувь и вытянув ноги, он прислонился к стене, как будто спал, набив пузо едой. Камаль увидел, что между ног у него течёт какая-то жидкость, и тут же понял, что у шейха недержание, но сам он того не ощущает. Дышал он шумно, посвистывая. Камаль глядел на него взглядом, в котором сочетались одновременно и презрение, и жалость. Затем в голову ему пришла одна мысль, несмотря на которую на губах его выступила улыбка, и он сказал про себя:

- Наверное, в 1830 году он был избалованным ребёнком...

19

На следующий день Аиша прямиком направилась в Суккарийю: на протяжении всех этих девяти лет она не выходила из своего старого отчего дома, кроме как за тем, чтобы посетить кладбище, да ещё наведывалась пару раз в Каср аш-Шаук, когда Ясин потерял ребёнка. Она ненадолго остановилась в начале Суккарийи, окидывая вокруг себя взглядом всю улицу, пока глаза её не наполнились слезами. У порога дома часто бегали ножки Усмана и Мухаммада, которые здесь играли. Двор когда-то украшала её роскошная свадьба, а то место, где сидел Халиль и раскуривал трубку кальяна и играл в нарды и домино, благоухало ароматом прошлого, насыщенного утраченными нежностью и любовью. Она была так счастлива, что счастье её стало нарицательным, так что о ней даже говорили, что она смеётся и поёт, и нет у неё иного занятия, как улыбаться зеркалу и общаться с украшениями. Муж беседовал с ней по душам, а дети прыгали и скакали. Всё это было в прошлом. Она вытерла слёзы, чтобы не показывать молодой новобрачной, что плакала. Глаза её были по-прежнему голубыми, хотя ресницы и выпали, а веки увяли.

Перед ней предстала квартира, обставленная по-новому, с покрашенными заново стенами и мебелью из приданого невесты, на которую было щедро потрачено. Наима встретила её в белом полупрозрачном платье и с распущенными золотистыми волосами, ниспадавшими на колени. Она была прекрасна, мила и чиста, а от рукавов её платья исходил восхитительный аромат. Они долго и горячо обнимались, пока ждавший своей очереди Абдуль Муним, облачённый в домашний халат медного цвет поверх шёлкового джильбаба, не сказал:

- Хватит, хватит. Достаточно поздороваться друг с другом. Разлука только лишь мнимая!

Затем он обнял тётю, подвёл и усадил её в уютное кресло. Он заявил:

- Мы как раз говорили о вас, тётя, и пришли к заключению пригласить вас поселиться жить у нас..!

Аиша улыбнулась и ответила:

- Ну если так, то нет. Я буду навещать вас каждый день, это будет возможностью прогуляться. Мне нужно двигаться!

Абдуль Муним с присущей ему откровенностью заметил:

- Милая Наима сказала мне, что вы не вынесете пребывания здесь из страха перед воспоминаниями. Но грустные воспоминания не обуревают верующего, и что произошло столько лет назад, случилось по воле Божьей. Мы же – ваши дети, посланные вам в утешение Аллахом!

«Этот юноша добр и откровенен, но он не придаёт значения тому, как отзываются его слова на раненом сердце».

- Конечно, Абдуль Муним, но мне комфортно в собственном доме. Так лучше всего...

Тут вошли Хадиджа, Ибрахим и Ахмад, и поздоровались с Аишей. Хадиджа сказала:

- Если бы я знала, что это действенный способ заставить тебя посещать нас, то поженила бы их ещё до совершеннолетия!

Аиша засмеялась, и напоминая Хадидже о далёком прошлом, заметила:

- Общая кухня?!.. Или ты попросишь невестку быть независимой от свекрови?

Хадиджа и Ибрахим вместе рассмеялись. Хадиджа многозначительным тоном произнесла:

- Невестка, как и её мать, не придаёт значения таким глупостям!

Ибрахим решил пояснить сыновьям те неясные моменты, на которые намекала Аиша:

- Между вашей матерью и моей завязалась война из-за кухни, на которой единолично правила моя мать, а ваша мать требовала отдельную кухню...

Новобрачный с удивлением спросил:

- Мама, ты воевала из-за кухни?!..

Ахмад засмеялся:

- А разве есть иная причина войн между нациями, кроме как за кухню?!

Ибрахим насмешливо парировал:

- Ваша мать такая же сильная, как Англия. Моя же мать, да смилостивится над ней Господь...

Тут пришёл Камаль, одетый в элегантный белый костюм. Лицо его было привычным, как всегда: выпуклый лоб, огромный нос, очки в золотой оправе и густые квадратные усы. В руках он держал большой свёрток, обещавший приятный сюрприз. Глядя на подарок, Хадиджа улыбнулась:

- Смотри, братец. Если ты не примешь меры и не женишься, то так и будешь таскать подарки, не получая ничего взамен. Сегодня всё семейство наготове: теперь вот очередь жениться за Ахмадом, потом есть ещё Ридван и Карима. Уладь вопрос с собственной женитьбой наилучшим способом!

Ахмад спросил его:

- В школе начались каникулы, дядя?

Сняв феску и глядя на прекрасную новобрачную, Камаль ответил:

- Осталось немного времени для отслеживания и корректировки экзамена для начальной школы!

Наима скрылась, чтобы принести серебряный поднос с праздничными угощениями и разнообразными сладостями всех вкусов и оттенков. Какое-то время не было слышно ничего, кроме смачного жевания и причмокивания. Затем Ибрахим принялся рассказывать воспоминания о собственной свадьбе, торжественном приёме гостей, выступлении певца и певицы. Аиша следила за его рассказом с улыбкой на лице и грустью в сердце, а Камаль – с интересом, поскольку это напоминало ему что-то, что он ещё помнил, и то, что забыл, но хотел бы знать. Ибрахим засмеялся и сказал:

- Господин Ахмад был таким же, как и сейчас, или даже ещё более строгим. Но моя мать, да помилует её Господь, решительно заявила: «Пусть господин Ахмад делает в своём доме всё, что захочет, но в нашем доме мы будем веселиться и праздновать так, как мы того хотим». И так и было. В день свадьбы господин Ахмад пришёл со своими друзьями, да смилуется над всеми ними Аллах, в том числе господин Мухаммад Иффат, дед Ридвана, и они расселись в отдельной гостиной подальше от шума и гама!..

Хадиджа продолжила:

- В тот вечер нас развлекала Джалила, самая известная исполнительница в то время...

Камалю, вспомнившему пожилую содержательницу публичного дома, которая до сих пор бахвалилась знакомством с его отцом, захотелось улыбнуться!..

Поглядывая искоса на Аишу, Ибрахим добавил:

- В нашем доме была собственная певица, чей голос был прекраснее, чем у профессиональной исполнительницы, он напоминал нам о голосе Муниры Махдийи во времена её славы!..

Лицо Аиши покрылось румянцем, и она тихо заметила:

- Её голос уже давно смолк, так что она даже забыла как петь...

Камаль сказал:

- Наима ведь тоже поёт. Разве вы её не слышали?

Ибрахим ответил:

- Я слышал об этом, но не слышал её. На самом деле мы её узнали как благочестивую жену шейха, а не как певицу!.. Вчера я ей сказал: «Твой муж – шейх среди верующих, но тебе следует отложить молитвы и богослужение на какое-то время!»

Они все вместе рассмеялись, и Ахмад обратился к брату:

- Твоей молодой жене осталось разве что присоединиться к кружку шейха Али Аль-Мануфи вместе с тобой.

Новобрачный ответил:

- Наш шейх был первым, кто посоветовал мне жениться...

Ахмад опять обратился к брату:

- Кажется, братья считают брак одной из статьей в своей политической платформе!

Ибрахим повернулся к Камалю:

- А вот вы – я имею в виду те дни, когда я женился, – были ещё ребёнком с волосами намного более густыми, чем сегодня, и обвиняли нас в похищении ваших сестёр, говоря, что никогда нас не простите...

«Тогда ещё я был чистым листом бумаги, на котором не были отмечены грядущие битвы. Теперь вот они болтают о счастье в браке, но если бы они только знали, что говорят об этом сами жалующиеся друг на друга супруги! Мне слишком дорога Наима, чтобы терпеть ещё и её мужа, которому она надоест. Чего только нет в этой жизни, что бы не оказалось обманом?!»

Хадиджа, комментируя слова супруга, сказала:

- Мы так полагали, что ты обвиняешь их из любви к нам с Аишей, но со временем мне становится ясно, что у тебя с детства развилась ненависть к браку!

Камаль засмеялся вместе с остальными. Он любил Хадиджу, и любовь его подкрепляло осознание того, что и она его тоже обожает. Но зато религиозный фанатизм молодого супруга Наимы его очень расстраивал. Но был ещё Ахмад, которого он любил и которым восхищался. Камаль чувствовал отвращение к браку, хотя ему и нравилось, что Хадиджа при каждой возможности напоминает ему об этом. На сердце его глубоко повлияла царившая в доме атмосфера свадьбы, оно захмелело от нахлынувших чувств, так что он ощутил тоску, сам не зная, по кому или чему, и спросил себя, как будто делал это впервые: «Что удерживает меня от вступления в брак? Интеллектуальная жизнь, о чём я давно утверждал? Сегодня я сомневаюсь и в мысли, и в самом мыслителе. Страх ли это? Или месть, или желание причинить себе боль, или реакция на прежнюю любовь?.. В моей жизни есть благовидный предлог для любой из этих причин!»

Ибрахим Шаукат спросил Камаля:

- А вы знаете, почему я сожалею о том, что вы так и не женились?

- Да?...

- Я уверен, что вы будете идеальным мужем, если женитесь. По своей натуре вы семейный человек, организованный, прямой, честный, уважаемый государственный служащий, и несомненно, есть где-то в мире девушка, что достойна вас. Но вы лишаете её своего счастливого шанса!

«Даже мулы иногда глаголют истину. Девушка есть где-то в мире. Но только где? И напрасно он заявил о моей прямоте и честности: я всего-лишь безбожник и развратник, алкоголик и лицемер! Где-то в мире есть девушка. Но уж точно это не бордель Джалилы в переулке Аль-Джаухари. Почему эти мучения ожесточённо бьются в моём сердце?.. От этого недоумения есть лишь один выход – выпивка и похоть! Говорят: женись, чтобы продолжить свой род и стать бессмертным».

Камаль изо всех сил стремился к бессмертию в самых разных его проявлениях и оттенках. Неужели в конце концов в своём отчаянии он обратится к столь первобытному и банальному способу? Есть ведь и надежда на то, что смерть придёт к нему без всякой боли, которая исказит его вечный покой. Какой же страшной и бессмысленной казалась ему смерть, однако после того, как жизнь потеряла для него всякий смысл, смерть казалась ему истинным оставшимся наслаждением. До чего странные все эти учёные, что корпят в свои лабораториях, занятые наукой, до чего странными кажутся лидеры, что подвергают себя опасности ради конституции! Зато те, что бесцельно бродят по кругу в замешательстве и мучении – да смилостивится над ними Господь!

Он перевёл взгляд с Абдуль Мунима на Ахмада с восхищением, к которому примешивалась радость.

«Новое поколение прокладывает себе нелёгкий путь к чётко определённой цели без всякого сомнения или тревоги. Интересно, в чём же секрет моего губительного недуга?!»

Ахмад сказал:

- Я приглашаю в следующий четверг молодожёнов, родителей и тётю в ложу театра Ар-Рейхани.

Хадиджа спросила:

- Ар-Рейхани?...

Ибрахим пояснил ей:

- На Кишкиш-бека!

Хадиджа засмеялась:

- Ясина почти что выгнали из дома, когда он только женился из-за того, что однажды вечером он взял с собой жену, мать Ридвана, на представление Кишкиш-бека!

Ахмад пренебрежительно сказал:

- Это было в то время. Сегодня же мой дед не препятствует моей бабке выходить из дома и не будет ей мешать смотреть на Кишкиш-бека!

Хадиджа ответила:

- Возьми лучше молодожёнов и своего отца. Мне же достаточно и радио...

Аиша также сказала:

- А мне достаточно и того, что я в вашем доме...

Хадиджа принялась рассказывать историю о Ясине и Кишкиш-беке, пока Камаль не кинул взгляд на часы и не вспомнил, что у него назначена встреча с Риядом Калдасом, и он встал, попросив разрешения удалиться.

20

- Неужели ты действительно можешь наслаждаться красотой природы, при том что до экзамена осталось всего несколько дней?

Этот вопрос задал один студент другому из группы раскинувшихся на травяной лужайке в форме полукруга на зелёной возвышенности, вершину которой венчала деревянная беседка, занятая остальными студентами. Куда ни кинь взгляд – всюду были видны насаждения пальм и цветники, пересечённые мозаичными тропками. Тот студент, кому был задан вопрос, ответил:

- Так же как может Абдуль Муним Шаукат наслаждаться семейной жизнью, несмотря на приближение сессии?

Абдуль Муним сидел в центре полукруга, а рядом с ним Ахмад Шаукат. Абдуль Муним заявил:

- Вопреки всему, что вы думаете, женитьба предоставляет студенту большую возможность сдать экзамены.

Хилми Иззат, который сидел рядом с Ридваном, сыном Ясина, по другую сторону полукруга, заметил:

- Ну, это только в том случае, если муж принадлежит к «Братьям-мусульманам».

Ридван рассмеялся, обнажая свои жемчужные зубы, несмотря на то, что весь этот разговор вводил его в депрессию. Разговор о женитьбе тревожил его сердце. Он и сам не знал, решится ли он однажды на такую авантюру, или нет. Брак при всей необходимости был для него пугающей авантюрой, несоответствующей его душе и телу!..

Студент снова спросил:

- А кто такие эти «Братья-мусульмане»?

Хилми Иззат ответил ему:

- Это религиозная организация, целью которой является интеллектуальное и практическое возрождение ислама. Разве ты не слышал о том, что они создали свои кружки во всех кварталах?

- Это не «Союз мусульманской молодёжи»?

- Нет...

- А в чём разница?

Хилми Иззат, указав на Абдуль Мунима Шауката, ответил:

- Спроси об этом брата...

Абдуль Муним своим зычным голосом ответил:

- Мы не просто организация преподавания и воспитания. Мы пытаемся понять ислам таким, каким его создал Аллах: религию, мир, свод законов и политический режим...

- Это подходит для двадцатого века?

Тот же сильный голос сказал:

- И для двадцать первого тоже...

- Мы и так в замешательстве от демократии, фашизма и коммунизма. И тут ещё это новое бедствие!

Ахмад засмеялся:

- Но это же Божественное бедствие!

Поднялся гул смеха, а Абдуль Муним злобно поглядел на брата. Ридван, думая, что его кузен не так выразился, заметил:

- Бедствие – это неподходящее выражение...

Тот же студент снова спросил Абдуль Мунима:

- И вы побиваете людей камнями, если они с вами не согласны?

- Над молодыми людьми нависла угроза отклонения от истинного пути и убеждений, упадка нравственности, так что побивание камнями ещё не самое жестокое из того, что они заслужили. Но мы никого не побиваем камнями, мы действуем добрым наставлением и благим примером. Мы ведём по прямому пути и ориентируем. Доказательством того служит моя собственная семья, мой брат, который заслуживает наказания в виде побивания камнями – вот он сидит и забавляется среди вас, пытаясь соперничать с самим Создателем, да будет Он преславен!

Ахмад засмеялся, и Хилми Иззат, обращаясь к нему, сказал:

- Если вам будет грозить опасность от брата, то я приглашаю вас пожить со мной в Ад-Дарб Аль-Ахмар...

- Вы такой же, как он?

- Нет. Мы из собрания вафдистов, и люди у нас толерантные. Первый советник нашего лидера копт. Вот такие мы...

Первый студент вновь заговорил:

- И вы несёте этот вздор в том же месяце, когда были отменены все иностранные концессии?

Абдуль Муним задал вопрос:

- Свою религию мы тоже должны отменить из уважения к иностранцам?

Тут совершенно неожиданно Ридван, словно говоря совсем под другим углом зрения, заявил:

- Концессии были отменены. Так что же скажут критики соглашения сейчас?

Хилми Иззат сказал:

- Критики неискренни. Это всё ненависть и зависть. Истинной и полной независимости можно добиться только войной. Как они могут надеяться достичь чего-то большего переговорами, чем уже достигли?

Чей-то голос недовольно заметил:

- Позвольте нам спросить о будущем...

- Будущее не обсуждают в мае месяце, когда на пороге экзамен. Уж избавьте нас от этого... После сегодняшнего дня я не вернусь на факультет, пока у меня не будет достаточно времени на подготовку...

- Не спешите. Нас не ждут никакие должности. Какое будущее ждёт студента юридического или филологического факультета?.. Слоняться без дела или найти какую-нибудь должность мелкого клерка. И вопрошайте о будущем, если хотите...

- Но если концессии отменены, значит, откроются двери!

- Двери?!.. Людей больше, чем дверей!

- Послушайте!.. Ан-Наххас расширил возможности приёма студентов в университеты. Раньше эта дверь была перед ними закрыта. И если они не могли сделать этого из-за несправедливости общества, то теперь могут преуспеть. Но вот только сможет ли он найти для нас работу?

В дальнем конце сада показалась небольшая группа. Тут же языки умолкли, а головы направились в ту сторону: там было четыре девушки, что шли в университет со стороны Гизы. Их пока нельзя было чётко различить, так как приближались они медленно, предоставляя молодым людям надежду разглядеть себя уже вблизи, поскольку дорожка, по которой они шагали, огибала лужайку, где сидели студенты, и затем поворачивала влево. Едва они достигли поля зрения молодых людей, как те уже произнесли их имена и названия факультетов, где они учились: одна девушка была с юридического, а три – с филологического.

Ахмад сказал себе, глядя на одну из студенток: «Алавийя Сабри». Это имя гипнотизировало его: девушка обладала красотой турчанки египетского разлива: среднего роста, тоненькая, белокожая, с угольно-чёрными волосами, большими чёрными глазами, высокими веками и сросшимися бровями. Её отличали аристократические манеры и изысканные жесты. Ко всему прочему она была его однокурсницей на первой ступени. Он уже знал, – а тот, кто ищет, всегда сможет найти немало сведений, – что как и он, она записалась на социологическое отделение. Пока ему ещё не выпало возможности перекинуться с ней даже словом, но тем не менее она привлекла его внимание с первого же взгляда. И хотя он уже давно восхищённо присматривался к Наиме, она не трогала его до глубины души так, как эта девушка, что возвещала ему о скорой дружбе их умов, а может быть, даже и сердец...

После того, как группа девушек скрылась из виду, Хилми Иззат сказал:

- Скоро филологический факультет превратится в девичий факультет!

Ридван, обводя взглядом студентов-филологов, сидевших полукругом, заявил:

- Не верьте в дружбу студентов-юристов, которые часто вас навещают на факультете в перерыве между лекциями. Их истинная цель обнаружена!

И он громко рассмеялся, хотя и не был особо доволен: разговор о девушках навевал ему смущение и грусть.

- Для чего девушек принимают на филологический?

- Потому что профессия преподавательниц даёт им больше возможностей, чем остальные...

Хилми Иззат сказал:

- Это с одной стороны так, а с другой гуманитарные науки – женская специальность. Помада, маникюр, сурьма, поэзия, сказки – всё это их стихия.

Засмеялись все, не исключая Ахмада и остальных студентов филологического факультета, несмотря на их попытки протестовать. Ахмад сказал:

- Этот жестокий приговор относится и к медицине, ведь уход за больными долгое время был уделом женщин. Но истина, которая пока ещё не утвердилась в ваших душах, это вера в равенство между мужчиной и женщиной.

Абдуль Муним улыбнулся:

- Я не знаю, хвалим мы женщин, или порицаем, когда говорим, что они такие же, как мы?

- Ну, если дело касается прав и обязанностей, то это похвала, а не порицание...

Абдуль Муним ответил:

- Ислам установил равенство между мужчиной и женщиной во всём, за исключением наследования.

Ахмад саркастически заметил:

- Даже в рабстве они равны!

Абдуль Муним разгорячился:

- Вы ничего не знаете о своей религии, вот в чём трагедия!

Хилми Иззат, обращаясь к Ридвану, лукаво спросил:

- А что ты знаешь об исламе?

Тут ещё один студент спросил его самого тем же тоном:

- А что ты сам знаешь об исламе?

Абдуль Муним задал вопрос своему брату Ахмаду:

- Что ты знаешь об исламе, что болтаешь о нём впустую?

Ахмад спокойно ответил:

- Я знаю, что это религия, и мне этого достаточно. У меня нет доверия ни к одной религии!..

Абдуль Муним порицающе сказал:

- У тебя есть доказательства, что религии это ложь?

- А у тебя есть доказательства, что они истинны?

Повысив голос так, что юноша, сидевший между ним и его братом, встревоженно перевёл глаза с него на Ахмада, Абдуль Муним сказал:

- И у меня, и у любого верующего. Но позволь мне сначала спросить тебя, чем ты живёшь?

- Своими особыми убеждениями, верой в науку, гуманизм и будущее, приверженности обязанностям, которые в конечном итоге подготовят на земле новый порядок.

- Ты уничтожил всё то, что делает человека человеком....

- Уж лучше скажи, что существование вероучения тысячу с лишним лет это не признак его силы, а скорее признак унижения людей, ибо это противоречит смыслу обновления жизни. То, что подходило мне, когда я был ребёнком, не годится мне, когда я стал мужчиной, и должно измениться. Человек долгое время был рабом природы и других людей, а с помощью науки и изобретений он сопротивляется преклонению перед природой. Преклонению перед другими людьми он сопротивляется с помощью прогрессивных школ мысли. Всё же остальное это разновидность тормозов, препятствующих свободному движению вперёд колёс человечества!

Абдуль Муним, который в этот момент испытывал неподдельную ненависть к самой мысли о том, что Ахмад его брат, заявил:

- Быть атеистом легко, так же как и решение о бегстве даётся легко: бегства от своих обязанностей, которые предписаны верующему по отношению к своему Господу, к себе и к остальным людям. Нет иного доказательства атеизма, что было бы сильнее доказательства веры. Мы не выбираем одно или другое своим умом, мы делаем выбор своим нравом...

Тут в разговор вмешался Ридван:

- Не поддавайтесь яростному спору между вами. Лучше вам как братьям занять одну сторону...

Хилми Иззат, на которого иногда находили необъяснимые волны бунтарства, выпалил:

- Вера... Гуманность... Будущее! Всё это пустые слова. Одна только система, основанная на науке – вот и всё, что должно быть. Нам следует верить только в одно – в уничтожение человеческой слабости в различных её проявлениях. И какой бы жестокой ни казалась наша наука, она служит цели привести человечество к идеалу, сильному и чистому!

- Это и есть новые принципы «Вафда» после заключения соглашения?!

Хилми Иззат засмеялся, что вернуло его в естественное состояние. Ридван сказал за него:

- Он настоящий вафдист, но время от времени на него находят странные новые идеи, и тогда он призывает к массовым убийствам, что наверняка указывает на то, что прошлой ночью он не смог нормально выспаться!

Реакцией на весь этот ожесточённый спор было воцарившееся молчание, которому Ридван только обрадовался. Он окинул взглядом пространство вокруг, и принялся наблюдать за несколькими коршунами, что парили в небе, да за кучкой пальм. Каждый высказывал своё мнение, даже если это были нападки на Творца. Однако сам Ридван был вынужден скрывать то, что бушевало в глубине его души: это останется страшной тайной, угрожавшей ему. Он подобен изгою или чужаку. Но кто поделил людей на нормальных и ненормальных? Как можно быть противником и судьёй в одном лице? И почему мы часто глумимся над несчастными?.. Ридван сказал Абдуль Муниму:

- Не раздражайся. У религии есть Господь, который стоит на её защите. А ты через девять месяцев, самое большее, станешь отцом!

- Правда?!

Ахмад, дразня брата, чтобы потушить остатки его пыла, сказал:

- Мне легче противостоять гневу Аллаха, чем твоему гневу!

Затем Ахмад сказал про себя: «Злится он или нет, но по возвращении в Суккарийю он найдёт сострадательное сердце. Разве нельзя вообразить, что и я вот так однажды вернусь домой и застану Алавийю Сабри на первом этаже в Суккарийе?»

Он засмеялся, однако никому и в голову не пришло, какова истинная причина его смеха...