- Ну-у... За что? – держа стопарик на полусогнутой, спросил пожилой мужичок в морской фуражке.
- А пей за наших! – ответил стоявший рядом толстый дядька с поллитровкой в руке.
— Это за каких таких наших?! – возмутился дед.
- А за таких таких! За тех, кто наши. Логично ж, Митрич, что за не наших пить не следует. Пральна?
- Так точно! – с солдатской вышкалкой ответил Митрич и опрокинул в себя содержимое рюмки.
- И-и? – спустя несколько секунд вопросительно протянул толстяк.
- Хороша! – вздрогнув, ответил Митрич.
- Берёшь? Последний пузырь. И неделю меня не будет. Так что...
- Заворачивай! – стоя в кустах чуть поодаль от причала речного парома, скомандовал дед, полез в карман за деньгами и добавил: - Только слышь, Толян, заверни так, чтоб Марьянка не спалила.
- Каблук! – усмехнулся Толик, заворачивая бутылку в газету, и протянул огурец. – На вот, закуси. А то, как твоя змея унюхает...
- А не унюхает! У неё по старости нюх отшибло. И вкус тоже. Давеча я ей хлеб вместо шоколадной пасты горчичкой намазал. Добренько так!
- И чё?
- И ничё! Схрумала – даже не поморщилась.
- Хе-х! Рисковый ты мужик, Митрич! Зная твою...
- Ты давай-давай, пошибче, а то мне уже отчаливать пора.
- На своём корыте, что ль? – с издёвкой спросил продавец огненного напитка.
— Это для тебя, крыса сухопутная, корыто! А по правилам судоходства это – самоходное плавсредство для переправки людей и механизмов с одного берега реки на другой. С паспортом, между прочим, инвентарным номером и именем!
- Ладно, капитан, не кипятись как холодный самовар.
- А ты не умничай! Готово ли?
- На вот, - и толстяк протянул пожилому капитану заветную ёмкость, аккуратно завёрнутую в газету. – За колбасу сойдёт.
- Савелий Дмитриевич! – послышался пронзительный женский голос с причала. - Капитан «Счастливого»! Мы вас ждём! Последний рейс.
- Иду! – кинул Митрич, взял пузырь, попрощался с Толяном и вразвалочку отправился к маленькому парому, что нетерпеливо тарахтел дизелем в ожидании капитана.
Неспешно и гордо взойдя на судно, Митрич прокашлялся и спросил у тётки-зазывалы:
- Всё ли? Будет кто, или порожняком пойдём?
- Подождите, подождите! – раздался крик со стороны дороги, где вскоре в свете тусклого фонаря появилась парочка молодых людей. – Мы плывём.
- Скоренько давайте, время уж! – поторопил их капитан и ехидно добавил: - Чай, не пакость какая, чтоб плавать. Ходим мы!
Когда пассажиры были на борту, Митрич поправил фуражку, выровнялся по струнке, сам себе скомандовал: «Отдать швартовы!» и, сбросив канаты с пал, включил передачу. Вскипятив винтами воду, паром медленно пошёл к другому берегу тихой реки.
В этот поздний час ленивые воды отзывались жужжанием назойливой мошкары, мчащейся со всех крыльев к фонарю на пароме, редкими всплесками рыбёшек и потрясающим умиротворением, навевавшем ностальгические думы. Митрич кинул взгляд в сторону парочки, которая зажималась, стоя у леера, буркнул себе под нос стариковское «Эх, молодёжь!» и решил перекурить это дело. Что-то больно заела тоска по безвозвратно ушедшей молодости.
Забросив в зубы размятую папироску, Митрич стал рыскать по карманам в поисках спичек. Но вместо коробка в кармане оказался огрызок недоеденного огурца.
- Японский дьявол! – выругался капитан и полез к сваленному в углу такелажу, увенчанному спасательным кругом.
Митрич ещё днём углядел там коробок, то ли забытый, то ли заброшенный кем-то. Сперва хотел выбросить как мусор, а потом решил: пригодится. «Авось, полный», - подумалось ему сейчас. Так и есть. Коробок был почти полон сухих спичек.
Митрич ещё раз взглянул на молодых людей, эхнул и зажёг спичку. Водная гладь за бортом блеснула зеленовато-красным пламенем и...
Пред глазами старика сию же секунду образовался штурвал буксирного катера «Счастливый», который ему, тогдашнему ещё зелёному выпускнику военно-морского училища, доверил капитан судна, Судоплахов Валерий Иосифович. Перед ним, формальным помощником капитана, была поставлена предельно простая задача: вывести судно на открытую воду и отбуксировать катер «Маяк», который болтался в пятистах метрах от порта с заглохшим двигателем. Плёвое дело. Сам же Ёсипович, как звали его на судне, в это время у себя дома корчился в коликах, приключившихся ему по случаю острого пищевого отравления неустановленными продуктами в стеклянной таре.
Посокрушавшись для приличия о безалаберности и беспечности экипажа «Маяка», Митрич не без гордости скомандовал матросам «Отдать швартовы!» и дал малый ход судну. Курс был проложен мимо двух пирсов, от одного из которых вот-вот должен был отчалить сухогруз.
- «Счастливый», доложите обстановку! – по рации раздался строгий голос диспетчера.
- Я «Счастливый», отчалил от шестого пирса, иду курсом 150 на малом ходу, - доложил Сава-капитан.
- Хорошо. Будьте внимательны! От второго пирса отчаливает сухогруз «Константин Бадигин». Держите связь с судном.
- Слушаюсь! – отрапортовал Митрич и, настроившись на частоту сухогруза, доложил: - Я «Счастливый», в двух минутах хода от вас.
Вместо ответа в рации послышался треск.
Митрич повторил попытку связи, но от «Бадигина» так и не было ответа.
«Стоит. Разойдусь правым бортом», - решил Митрич и продолжил движение ранее проложенным курсом.
А тут Марьянка на мостик поднялась. Да не просто поднялась, а с намерениями. Подошла она к нему вплотную - и давай тереться, словно кошка блудная, приговаривая: «Савушка, капитан мой». У Митрича паруса тут же и поднялись, порвав все якоря. А как могло быть иначе? Марианна Ильинична по молодости была девкой – хоть куда. Это ныне она – баба старая: седая, сморщенная и сиськи до пупа, а тогда она была о-го-го. Весь порт за ней увивался, даже Судоплахов, хоть и был уже безнадёжно женат. А она, вот, Митрича выбрала.
Разгорячившийся Сава бросил взгляд в море – и давай её тискать. А тут матрос с палубы как заорёт! Митрич оторвался от Марьянки и обомлел. Прямо перед ним образовался ржавый борт сухогруза, словно бы чёрт подставил.
- Полный назад! Лево на борт! – заорал он и судорожно закрутил штурвал, дёрнув рычаг управления двигателем.
Но было поздно. «Счастливый», ход которого составлял не более одного узла, с грохотом шандарахнулся носовыми демпферами о железную махину, помяв правый борт «Бадигина». Шёл бы быстрее – точно пропорол бы. Сам же катерок, на удивление, отделался небольшими повреждениями. Чего не скажешь о Митриче. Сладострастного Савушку кинуло вперёд, и он головой испытал на крепость угол приборной панели. Башку рассёк – будь здоров, даже штопали.
А Марьянка ничего, даже синяк не заработала.
Лёжа в капитанской рубке и истекая кровью под истошные крики возлюбленной, молодой Савелий Дмитриевич потянулся в карман за сигаретой, подпалил спичку и...
И снова очутился на пароме.
- Да-а, дела-а! – в задумчивости протянул Митрич, потирая шрам на голове – напоминание о славных подвигах молодости.
Ещё бы! Бестолковкой он тогда треснулся знатно, неделю в больнице провалялся, подозревали, мозгами струсился. А потом, по выписке, его в речфлот списали и отправили от греха подальше налаживать паромную переправу через речку Кривую во славу колхоза «Светлый путь Ильича». По прибытию Савелий Дмитриевич принял командование судном «БРК-20», название которого злые языки трактовали не иначе, как «Большое речное корыто» и дал парому имя «Счастливый».
Больше ничего не просил, потому как вроде хорошо отделался. Судоплахов на прощание так и сказал: «Ты, Сава, хорошо отделался. А то ведь и могли...». Чего они могли и с какого хрена – Митрич так и не понял. Но был рад тому, что не смогли. А ещё тому, что Марьянка – первая портовая раскрасавица – стала его жёнкой верной и в путь-дорогу дальнюю отправилась с ним.
Только сейчас всё это виделось Митричу бо-ольшой ошибкой, перечеркнувшей всю его славную карьеру мореплавателя. И даже тошно стало на душе. Так тошно, что аж курить захотелось.
«Да если б я на эту лярву не отвлёкся, - думал Митрич, нервно разминая папиросу, - не было бы всего этого! И какой чёрт меня дёрнул?! Сказано же, словно кровью написано: бдительность превыше всего!». И ещё закралась мысль, что с самогонкой от Толика надо подвязывать. Подозрительная она какая-то в последнее время...
Подумал Митрич, покумекал и решил: к чёрту Марьянку со всеми её ласками. Чай, не единственная баба на свете. Вон, Зойка из столовой – тоже ничего. Ещё как ничего! А уж если сто грамм пригубит – так такое начинает вытворять, что аж волосы дыбом встают. Ураган-баба!
- Э-эх! – залихватски выкрикнул Митрич и чиркнул спичкой о коробок.
Перед глазами возникла страшная, пропитая бабища с шикарным бланшем под глазом, от которой разило жутким перегаром и мочой.
- Что, сука, оклемался, алкаш хренов?! – процедила она беззубым ртом.
- Ты ли? – с трудом промямлил Митрич.
- Я ли, я! Зоя. Что, уже не узнаёшь, паскуда?!
Митрич вздрогнул. «Эвона как!».
- Не я ль тебе говорила, зараза, завязывай с бухлом?! Чуть мне квартиру не спалил, гад!
Митрич огляделся. Обстановка вокруг напомнила бомжатский приют. Он валялся на полу в грязной кухне, наполовину наполненной пустыми бутылками. Стены и потолок были забрызганы какой-то гадостью, которая жутко воняла. К горлу тут же подкатил комок, и Митрич закашлялся, после сплюнув кровь.
Не-не! Такая жизнь его точно не устраивала. Спичку бы...
- Слышь, Зоя, а дай спички, - сказал он своей сожительнице.
- Шиш тебе, чахоточный! Ты ж и так со второй ходки тубик принёс.
«Японский дьявол! Вот это житуха!».
- Да не жмись, стерва, спички дай! – настаивал Митрич, желая побыстрее покинуть этот вариант своей жизни.
- Сказано – хрен тебе! – отрезала страшная бабища.
- Сука! Ты ж меня, стерва, сама и споила!
- Я-а?! – взвизгнула Зоя. – Да чтоб тебе на этом месте провалиться, алкаш проклятый, хрыч беззубый, скотина неблагодарная! А ну-ка, выметайся немедля из моей берлоги! Чтоб духа твоего тут не было сию же минуту!
- Не визжи, выметусь, только спички дай.
- Обещаешь?
- Век воли не видать!
- На, сдохни!
И пьянчуга кинула ему коробок.
Митрич подпалил спичку и уставился на огонёк надежды в ожидании смены обстановки. Едва головка серы прогорела – как Савелий Дмитриевич вновь оказался на пароме.
«Господи! Упаси и помилуй!» - трижды перекрестился Митрич и трижды плюнул через левое плечо для пущей надёжности.
«Это что же такое получается? – стал рассуждать путешественник по жизням. – С какой бабой ни сойдись – всё плохо. То ли на роду мне так написано, то ли в бабах всё зло?».
И решил Митрич, что второе вернее первого. Бабы во всём виноваты. Ведь жизнь – она же, как море. А он – капитан судна своей судьбы. А ведь ещё умные старцы говаривали, что баба на корабле – к беде. Вот и нахрен их за борт – баб этих! Уж лучше бобылём – да с кораблём!
Новая спичка тут же чиркнула, возгоревшись ярким пламенем судьбы.
За окном иллюминатора простиралась бескрайняя водная гладь, озарённая звёздным небом. Митрич огляделся. Каюта. Причём, приличная: с нормальной койкой, шкафом, и даже санузлом. Взгляд скользнул на вешалку в углу и застыл в созерцании белого кителя с нашивкой золочёными буквами «Митриевский Савелий Дмитриевич». «Вот оно – счастье!» - подумал Митрич и расплылся в благостной улыбке.
Не снимая улыбку с лица, счастливый Сава встал с койки и примерил на себя белоснежное одеяние. Впору. Значит, точно его. И уж потом затуманенный коварной Фортуной взгляд выхватил из антуража помпезную надпись «Адмирал Нахимов». Митрича как током шарахнуло. «А какой нынче год? Какое число и сколько времени? И ещё...».
Но тревожная мысль оборвалась сильным толчком и грохотом. В коридоре закричали люди. Митрич пулей рванул из каюты.
- Что случилось?! – крикнул он растерянному стюарду, который стоял как истукан посреди коридора.
- Не знаю, товарищ третий помощник, - промямлил молодой человек.
— Вот чёрт!
Повинуясь морскому офицерскому кодексу чести, вбитому подзатыльниками преподавателей, Митрич помчался на капитанский мостик, чтобы вместе с остальными заняться эвакуацией пассажиров и спасением судна. И только на полпути спохватился: а ведь это же не его жизнь. Это мираж, бред, дурной сон наяву, который грезится ему из-за этой проклятой самогонки. А если нет? А если всё взаправду?
«Спички мне!» - мелькнуло в голове Митрича, и он стал шарить по карманам кителя. Но карманы нарядного обмундирования были девственно пусты. Ни сигарет, ни спичек. Видно, бросил. Не положено такому человеку курить, по должности не пристало. А спички нужны!
И тут вспомнилось ему, что на столе в каюте приметил он коробок. Расталкивая очумевшую толпу пассажиров, которые рвались на палубу, Митрич устремился в свою морскую обитель, которая рисковала стать последней, если спичек там не окажется. В каюту он ворвался уже тогда, когда свет погас во второй раз, а судно дало градусов сорок крена на правый борт. Шаря впотьмах по незнакомому помещению, он наконец обнаружил заветный коробок.
Дрожащие руки не позволяли всё проделать быстро. С третьей попытки, когда корма уже ушла под воду, а теплоход почти лёг на борт, Митрич наконец запалил спичку. Запалил и держал её перед глазами, глядя на тусклое пламя, как паломник на святой огонь в Иерусалиме. Спичка горела, вода под ногами прибывала – а ничего не происходило. «Ну же, ну!» - то ли ангела с небес, то ли демона из поллитровки подгонял Савелий Дмитриевич, глядя на то, как спичка неумолимо догорает до ногтя. Но...
- Твою мать! – выругался Митрич, выбросил догоревшую спичку в реку и схватился за мочку уха. И уж потом понял: он снова на борту «Счастливого».
«Эх-ма!».
И подумалось в тот момент Митричу, что дело не в бабах вовсе, не в самогонке и не спичках. Дело в нём! И чего ему на месте-то не сидится?! Вишь, носится от жизни к жизни, как угорелый! Годков-то уже немало, пора бы остепениться. Остепениться и понять: что Богом дадено – то его. А что не его – то и не тронь!
«Ну и пусть, - рассуждал Митрич, - пусть Марьянка! И это ничего, что ныне она – баба старая: седая, сморщенная и сиськи до пупа. Зато моя, родненькая, Небесами суженая. И ну их всех остальных к чёртовой матери! Пускай другие пользуют. А я-то...».
- Стой, твою мать! – встревоженный крик с берега прервал глубокие думы старика.
Митрич встрепенулся и ахнул. Прямо на него неумолимо надвигался причал. Крепко задумавшись о высоком, Савелий Дмитриевич прокукарекал подход, и вместо самого малого хода нёсся к бревенчатому гидротехническому сооружению на всех парах, на которые был способен двадцатисильный полудохлый дизель.
- Полный назад! – заорал он и с хрустом дёрнул ручку передач.
Но было поздно. Как в замедленной съёмке, латанный-перелатанный паром влетел в причал, смял демпферы из старых автопокрышек и с хрустом ударил в бревенчатый настил. Доски сыграли, отбросив плавсредство на метр от берега.
Парочка испуганно вскрикнула, паром устало крякнул, причал задорно хрустнул, мужик на причале в волю выругался – и на том всё. Все остались целыми. Кроме Митрича. Видно, на роду ему написано: биться головой о «Счастливый». От коварного удара судьбы прилетел речной волк головой прямиком в спасательный круг. Благо, швартовка была мягкой, только шишку набил. Коробок со спичками вылетел из руки Митрича и залетел в кучу никому не нужного такелажа. Сходу и не найдёшь.
А тут и жёнка его, сердешная Марианна Ильинична, что встречать благоверного на причал торопилась, подоспела. Увидела она эту картину, ахнула – и давай ругать своего мужа ненаглядного.
- Ах, ты паразит несчастный! Ты чего наделал, пьянчуга?! Опять где-то нализался, гадина старая?!
- Да сухой я, сухой! – потирая голову, оправдывался Митрич, тайком пряча поллитровку за спасательный круг.
- А чего тогда швартуешься, как чумной?!
- Да в глазах что-то потемнело...
- От самогонки у тебя, зараза, потемнело! Ух, Сава, гляди, если сейчас унюхаю...
Хотел было Митрич гавкнуть в ответ, что мол, не унюхаешь, да осёкся. Заместо слов огрызок огурца себе в рот сунул. А вдруг и впрямь унюхает? Чёрт их знает – этих баб!
Поругалась ещё Марианна Ильинична, помянула чертей да матерей – и утихла, домой повела мужа. А чего бузить-то? Паром цел, причал – тоже, людей не зашибло. А шишка на башке заживёт, не впервой. Да и борщ стынет. Не собакам же его выливать?
Подумала обо всём этом Марианна Ильинична – и взяла благоверного под ручку, чтобы всё, как у людей было. А Митрич подумал, что не все варианты он перебрал. Речка больно мелкая. А то бы... А хотя бы и с медсестричкой очкастой, которая крутилась возле Митрича, пока он в больничке с головным ранением лежал. Тоже знатная девица! Она как раз на врача училась. И подумалось Митричу, что с врачихой-то могло быть и поинтереснее. Чёрт его знает!
А тут ещё и поллитровка вспомнилась. «Найдут ведь, ироды окаянные! Найдут и вылакают ещё до рассвета!». Вот и повод вернуться появился.
- Слышь, Марьянка, - с полдороги обратился к жене Митрич, - я сейчас к парому сбегаю.
- Чего это ты надумал?! – с подозрением спросила жена.
- Да документы я на пароме забыл! В пакетике они лежат за спасательным кругом.
- Ничего с ними до утра не станется!
- Э-э не! – гордо выступил Митрич. – Там паспорт мой, пенсионное, диплом мореходки... Да там вся моя жизнь!
- И какого лешего ты их с собой таскаешь?
- А как иначе? Я – капитан! А капитану при документах положено быть!
- Ой, Господи! За заначкой ведь идёшь, плут?
- Вот тебе крест, за документами! Хочешь – со мной иди.
- Больно надо! За день-то натопалась. Ладно уж, беги. Только вертайся поскорее, а то борщ стынет!
И помчался Митрич со всех ног к парому. Прибежал, нырнул за спасательный круг, достал поклажу – а тут и спички на глаза показались. Лежит себе коробок, красуется. Подумал Савелий Дмитриевич, покумекал ушибленной головушкой – и кинул коробок в карман. Пригодится...
Автор: Руслан Ковальчук
Источник: https://litclubbs.ru/articles/46490-prigoditsja.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: