Из воспоминаний штабс-капитана А. А. Аноева
Спокойно и тихо отбывала наша 1-я гренадерская дивизия летом в 1877 году свой учебный лагерь под Москвой. Смотры, парады, ученья, ежедневно совершенствуя нас под барабан и музыку, шли своим порядком и доводили эту науку до той высоты искусства, которое, по взглядам сведущих в этом деле начальников, должно было служить лучшим залогом будущих побед наших на ратном поле.
А война с Турцией, начавшаяся в тот год еще с ранней весны, между тем, разгоралась все более и более, и хотя несколько вновь мобилизованных корпусов давно уже двинулись из России на усиление наших действующих армий, но дела там шли как-то не вполне удачно, и со дня на день можно было ожидать распоряжений о мобилизации новых частей, в число которых, по всем данным, должны были попасть и войска московского гарнизона.
Нечего и говорить, что весь военный мир, следя с лихорадочным трепетом за ходом войны, был крайне заинтересован событиями, происходившими на наших окраинах, и за газеты взялись даже те, кто прежде никогда их и в руки не брал. В офицерских кружках спорили, толковали, делая различные выводы и предположения о дальнейших действиях наших армий; но почти все были убеждены, что война надолго не затянется.
Но вот мы прочли о мобилизации гвардии, которая готовится к выступлению в поход, а 22-го июля состоялся высочайший приказ о мобилизации и 1-й гренадерской дивизии. Из этого приказа мы узнали, что гвардия идет к Балканам, а наша дивизия в азиатскую Турцию.
Как ни готовы мы были к этому известию, тем не менее оно все-таки немало озаботило многих из нас и в особенности тех, кому приходилось бросать семью, наскоро устроить свои дела и готовиться в поход за несколько тысяч верст. Дела предстояло много, хотя, простояв безвыходно семнадцать лет в Москве, полки 1-й гренадерской дивизии успели так сродниться с нею, что им, конечно, нелегко было покинуть, и может быть надолго, свои насиженные места, но над этим никто много не задумывался, и за дело принялись все с большою энергией.
По плану мобилизации укомплектование запасными должно было начаться через пять дней, и 7-го августа полки наши, уже сформированные по военному составу, должны были выступить в поход. В этот короткий промежуток времени нужно было обмундировать прибывших из запаса, подучить их строю, стрельбе и вообще подготовить части настолько, чтобы с ними можно было стать в ряды боевых войск.
Время летело быстро, и мы не успели оглянуться, как подкатило 7-е августа. Накануне, по случаю выступления в поход, в лагерной церкви назначен был общий молебен. Съехалось к нам все начальство, а за ним вскоре прибыл и сам командующий войсками генерал Гильденштуббе (Александр Иванович). Он обошел полки, поздравил всех с походом, но, расставаясь со своими любимыми гренадерами, видимо был так расстроен, что мог сказать в напутствие нам лишь несколько слов и после богослужения тотчас уехал из лагеря.
На другой день с раннего утра началось выступление. Полки выходили из лагеря по-эшалонно, по прибытии к Рязанскому вокзалу тотчас же становились в линию против вагонов, которые уже были готовы, чтобы везти нас до самых гор Кавказа. Здесь сказали мы последнее "прости" нашей милой Москве и, расцеловавшись со своими близкими, собравшимися проводить нас на поезд, понеслись в ту неведомую даль, из которой многим уже не суждено было возвратиться.
В семь дней, не вылезая из вагонов, мы перенеслись на Юг. Во Владикавказе сделали дневку, которою многие не преминули воспользоваться, чтобы запастись кавказскими бурками, оказавшими впоследствии нам неоцененные услуги, и 16-го августа потянулись походным порядком большой военно-грузинскою дорогой по горам Кавказа.
Не буду останавливаться на видах этой живописной дороги, которая уже много раз была описана видевшими ее, и скажу только, что эти черные, глубокие ущелья, эти скалы с ветхими замками, напоминавшими времена давно отжившего рыцарства, производили на всех нас то чарующее впечатление, которому невольно поддаешься при первом взгляде на них.
Перевалив Гут-гору, эту высшую точку главного Кавказского хребта, покрытую в некоторых местах вечным снегом, мы спустились в долину реки Арагвы и уже до Мцхета продолжали путь среди виноградных садов, которыми почти сплошь покрыта эта долина. Жара стояла страшная, доходившая днем до 45°, и потому все переходы нам приходилось делать только ночью.
От Мцхета поезд железной дороги в несколько часов перенес нас к станции Михайловской, откуда полк уже в полном составе с музыкою и песнями двинулся по боржомскому ущелью к селению Боржоми, летней резиденции Великого Князя Михаила Николаевича, где в то время пребывало все его августейшее семейство. Переход был небольшой, и к полудню мы уже входили в это селение, за которым в небольшой прекрасной рощице и расположились биваком.
Но только что успели мы разбить свои палатки, как на бивак к нам подкатило несколько экипажей, высланных по приказанию ее императорского высочества великой княгини Ольги Фёдоровны (здесь супруга великого князя Михаила Николаевича), которая изволила пригласить всех офицеров полка к себе на завтрак. Мы живо переменили мундиры, уселись в поданные экипажи и поехали во дворец.
Никогда не изгладится у меня из памяти тот милостивый прием, который оказан был нам тогда великою княгиней. В нем столько было приветливости, ласки и теплой простоты, что растрогал всех нас до глубины души. Обходя зал, где мы представлялись её высочеству, она многих офицеров изволила расспрашивать об их семействах и близких, оставленных в Москве, и затем, обратясь к командиру нашего полка генералу Дену (Эдуард Александрович), пожелала узнать, нет ли между его офицерами служивших прежде на Кавказе.
В полку в это время из кавказцев я был только один, и потому генерал Ден тут же представил меня ее высочеству.
- В каком полку вы служили на Кавказе? - обратилась ко мне с вопросом великая княгиня, и на мой ответ, что я служил в Дагестанском его высочества Великого Князя Николая Михайловича, полку, изволила также поинтересоваться, давно ли я "переведен" с Кавказа.
- Только три года назад, ваше императорское высочество, - ответил я с некоторым волнением, которое вызвано было таким благосклонным вниманием ко мне великой княгини.
- В таком случае, - продолжала ее высочество, - вы были, вероятно, и на том смотру, когда ваш полк так блестяще представился Великому Князю главнокомандующему (здесь Михаил Николаевич) в семьдесят первом году в Чир-Юрте?
- Точно так, ваше высочество, я был на этом смотру и в числе других удостоился тогда получить похвалу Его Императорского Высочества.
Великая княгиня милостиво кивнула мне головой и, пригласив офицеров к завтраку, сама изволила ввести нас в столовую, где за общим столом мы и разместились вместе со всей её августейшей семьей.
Нужно сознаться, однако, что, находясь в кругу высочайших особ, мы вначале невольно чувствовали себя несколько стесненными, но простота, любезное обхождение с нами самой великой княгини и ее августейших детей скоро заставило нас настолько освоиться с их обществом, что мы потом уже менее застенчиво отвечали на все вопросы, которые они задавали нам, помня, однако, наставление командира полка самим не вдаваться ни в какие разговоры.
После роскошного завтрака все перешли на огромную террасу, выходившую в сад, куда поданы были кофе и чай. Здесь их императорские высочества Михаил Михайлович и Георгий Михайлович, разложив карты на столах, тотчас же принялись знакомить нас с расположением отряда, в который мы следовали, подробно, при этом указывая позиции, занимаемые турецкими войсками, и нужно было удивляться тем ясным сведениям, которыми обладали оба великие князя, тем более, что Михаилу Михайловичу в то время было всего пятнадцать лет, а Георгию Михайловичу минуло только четырнадцать.
Когда офицеры, по знаку командира полка, начали откланиваться её высочеству, она собственноручно изволила дать каждому из нас санитарную книжку, в которой, кроме наставлений о перевязках, было вложено некоторое количество корпии, бинтов и других перевязочных принадлежностей. Этот драгоценный подарок впоследствии оказал нам великую услугу и дал возможность, благодаря своевременно сделанной перевязке на самом поле сражения, спасти многих раненых от не именуемой смерти.
Раздавая книжки и заметив меня среди других, ее высочество изволила еще раз обратиться ко мне со следующими словами: - Прошу вас передать мой поклон его высочеству Николаю Михайловичу. Он находится теперь в отряде вместе с Великим Князем главнокомандующим.
Конечно, такое поручение было для меня высокою милостью великой княгини, и я отвечал, что счастлив буду исполнить приказание ее императорского высочества.
На возвратном пути мы воспользовались случаем, и заехали в боржомский госпиталь, чтобы навестить своего бывшего товарища, поручика Введенского, переведённого еще до войны в кавказские войска и теперь находившегося на излечении от раны в этом госпитале. Мы застали его уже почти совсем оправившимся, но едва лишь успели с ним обменяться несколькими словами, как в госпиталь изволила прибыть ее высочество великая княгиня Ольга Фёдоровна. Это было обычное время посещения ею раненых. Боясь нашим присутствием помешать великой княгине, мы тотчас распрощались с Введенским, пожелали ему полного выздоровления и пошли в свой лагерь.
На другой день рано утром полки выступили к селению Бакуриани. Путь наш теперь лежал через имение Великого Князя Михаила Николаевича по Бакурианскому, Цихверскому и Чернореченскому ущельям. Это чудное, живописное местечко, с роскошною растительностью, покрыто почти сплошь превосходным строевым лесом, по которому проходит очень хорошая дорога до самого селения Бакуриани, лежащего на значительной высоте.
Небольшая деревушка расположена в густом лесу и населена выходцами из Малороссии, перекочевавшими сюда еще со времен наместника Кавказа князя Воронцова. Здесь мы переночевали и на следующий день, около полудня, подошли к перевалу невысокого горного хребта, за которым уже начинается бесплодная долина Армении, тянущаяся до самого города Ахалкалаки на протяжении более чем тридцати верст.
Хотя дороги этой части Закавказья в сухое время довольно сносны, но в ту пору, вследствие выпавших перед тем дождей, они были так испорчены, что Его Императорское Высочество главнокомандующий, чтобы не замедлить наше движение, приказал все следовавшие в отряде эшелоны перевозить отсюда на лошадях до самой границы. Это расстояние, приблизительно около 70 верст, мы сделали в два дня на подводах, выставленных от духоборских сел, и таким образом 3-го сентября перешли у селения Шаштапа речку Арпа-чай, тогдашнюю границу нашу с азиатскою Турцией.
Природа этого края очень бедна и представляет резкую противоположность очаровательной Грузии с ее богатою растительностью, густыми лесами и чрезвычайно разнообразными видами. Население ютится здесь уже не в домах, а в каких-то полутемных хлевах, размещаясь вместе со скотом, и живет до крайней степени грязно. Только приближаясь к самой границе, встречается несколько селений духоборов, которые, как вредные сектанты, были выселены сюда в 1841 г. из наших южных губерний.
Живя в этой чужой и глухой стране, духоборы эти, однако не только сохранили свой природный язык, но даже и весь тот образ жизни, какой они вели в России. Чистота, опрятность и некоторого рода даже зажиточностью проглядывают у них во всем, и отрадно было встретить то благосостояние каким пользуются здесь эти загнанные отщепенцы русского народа.
От границы до Кюрюк-Дара, где тогда находился наш главный отряд, оставалось лишь около двух небольших переходов; но в виду распространившегося слуха о намерении турецкого главнокомандующего Мухтара-паши сделать со значительными силами нападение на следовавшие в отряд эшелоны, начальникам частей приказано было принять все меры военных предосторожностей, как при движении, так и при остановках.
Однако, слух этот, неизвестно кем пущенный, оказался совершенно ложным, и мы преблагополучно достигли 4 сентября реки Карс-чай, где и назначен нам был последний ночлег перед вступлением в лагерь отряда. Здесь мне сообщили офицеры ранее прибывшего эшелона, что к ним на бивак утром приезжал Его Императорское Высочество главнокомандующий вместе со своим августейшим сыном Николаем Михайловичем, который изволил у них справляться обо мне, называя меня по фамилии.
Это новое внимание высочайших особ ко мне, простому офицеру, было для меня так неожиданно и, понятно, так лестно, что я всю ночь не мог сомкнуть глаз от волнений, обдумывая, в каких словах я должен буду передать Его Высочеству поручение, данное мне великою княгиней, его августейшею матерью, но, конечно, ничего не придумал лучшего, как обратиться к командиру полка и просить по этому поводу его указаний.
- Теперь я не могу ничего на это вам ответить, - сказал мне генерал Ден, но когда прибудем в отряд, я разузнаю обо всем и тогда сообщу как и где вам нужно будет представиться Великому Князю.
На следующий день, уже на походе нас встретил генерал Гейман (Василий Александрович), в отряд которого назначалась вся наша дивизия. Я знал Геймана еще в то время, когда мы вместе с ним были в шапсугском отряде генерала Рудановского (Леонид Платонович), при действиях его в 1860 году за Кубанью. Там Гейман, тогда еще молодой, энергичный офицер, в чине капитана, командовал стрелковыми ротами Кабардинского полка и со своими охотниками наводил такой страх на горцев, что при встрече с ним они почти всегда разбегались, не успев после перестрелки часто захватить даже своих раненых и убитых.
Охотники Геймана подбирали в этом случае оставленных горцами людей и приносили их в лагерь, а на другой день смотришь, бывало, шапсуги уж шлют к нему депутатов с быками, предлагая ими выкупать своих раненых и убитых с платою за каждого по одной паре волов.
Остановив полк, генерал Гейман поздоровался с людьми, объехал все ряды и, выразив удовольствие командиру полка за бодрый и молодецкий вид солдат, сам повел их в лагерь. Свежие, щегольски одетые батальоны наши с музыкою и песнями двинулись к биваку и через полчаса в стройном порядке уже входили в лагерь отряда, где и расположились по указанию самого генерала Геймана.
Но мы не успели еще приступить к разбивке своего лагерь, как показалась коляска Великого Князя главнокомандующего, который изволил пожелать лично приветствовать первую часть прибывших из Москвы гренадер. Подъехав к флангу полка, который быстро успел выстроиться, Его Высочество вышел из экипажа и в сопровождении Великого Князя Николая Михайловича направился по фронту, здороваясь с каждою ротою отдельно.
Поравнявшись с моей ротой, Его Высочество на минуту приостановился и, обратившись ко мне, спросил:
- Как фамилия?
- Штабс-капитан Аноев, Ваше Императорское Высочество.
- Где вы прежде служили?
- В Дагестанском Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Михайловича полку.
- Вам приказано передать поклон вашему бывшему шефу, - проговорил Великий Князь, и указав мне рукою на своего августейшего сына, как бы разрешая тем передать поручение, данное мне великою княгиней, проследовал сам дальше.
Подойдя ко мне и подав руку, Его Высочество Николай Михайлович изволил спросить, давно ли я переведен с Кавказа, труден ли для нас был поход, поинтересовался затем узнать, прибыли ли с нами люди Екатеринославского полка, прикомандированные к нашему полку, и, подав вторично мне руку, последовал за Великим Князем главнокомандующим.
Через полчаса лагерь наш был разбит, и мы принялись было уже за чай, который денщики успели нам приготовить, как к биваку нашему подкатил целый транспорт пустых фургонов, присланных Тифлисским гренадерским полком вместе с одним из своих штаб-офицеров, через которого тифлиссцы приглашали всех офицеров наших к себе в лагерь на обед. Нижних чинов звать к себе явились фельдфебеля и унтер-офицеры.
Само собою, что от такого любезного приглашения наших новых товарищей никто не отказался и, отправив с разрешения командира полка роты, мы расселись по фургонам и покатили к тифлиссцам.
Кавказский обычай встречать и провожать войска знакомые и незнакомые, с которыми случай сводит (хотя и временно) существует издавна. Выражая собой отношение братства и взаимной услуги, он сильно способствовал объединению частей духом отваги и проявлению в них того самоотвержения, которые давали им средства преодолевать иногда большие препятствия. Высшее начальство принимало всегда самое деятельное участие в этих оживленных и в высшей степени знаменательных обедах и приемах, где части сходились одна с другой, между собою знакомились и могли многому научиться от тех, кто освоился уже ранее, как с местностью, так и с духом противника.
Тифлиссцы встретили нас с музыкой и после обоюдного представления друг другу пригласили в свои лазаретные шатры, где приготовлены были столы для общей товарищеской трапезы. Сюда к этому времени собрались генерал Гейман, начальник Кавказской гренадерской дивизии генерал Соловьев (Петр Никитич), начальник нашей дивизии генерал Рооп (Христофор Христофорович) и многие другие, ставшие уже героями войны и украшенные высокими знаками боевых отличий.
Как обыкновенно бывает в таких случаях, обед затянулся до позднего времени. Много тут сказано было речей, много провозглашено тостов за присутствующих и осушено бокалов с пожеланием общих успехов в наших будущих делах, и далеко за полночь уж было, когда распрощались мы, наконец, с радушными тифлиссцами и, отуманенные ароматами кахетинских и других вин, разъехались по своим лагерям.
Карояльская позиция находилась на том самом месте, где в 1854 году одержана была генералом Муравьевым знаменитая победа над турками. Занимая протяжение около трех верст, она упиралась правым флангом в селение Кюрюк-Дара, а левым в гору Кароял, от которой, понижаясь постепенно к равнине, идет длинный ряд холмов, соединяющих ее с Аладжинским хребтом. Этот хребет тянется слишком на двадцать верст и в данное время служил местом расположения армии Мухтара-паши, в которой насчитывалось около 60 тысяч человек и 130 полевых орудий.
Впереди нашей и неприятельской позиции далеко расстилалось ровное поле, покрытое высокою и сочною, хотя местами уже пожелтевшею, травою, скрывавшею от глаз глубокие балки и ложбины, усеянные огромными камнями. Эти камни разбросаны также по всей равнине, и в особенности их много вблизи крепости Карса, где они встречаются иногда очень больших размеров. Вся эта местность, так называемая Карская долина, почти безводна и только у самого подножия Аладжинского хребта орошается небольшою речкою Мавряк-чай, которая находилась вся в месте расположения турецких войск и потому для нас была совершенно недоступна.
Хотя при отсутствии воды в этой местности наши отряды могли встретить большие затруднения при наступлении их на позицию турок, тем не менее, с прибытием 40-й, а вслед за ней нашей 1-й гренадерской дивизий, в главной квартире решено было во 2-й половине сентября месяца приступить к действиям и начать их одновременно общим наступлением на все пункты неприятельского расположения (здесь Авлияр-Аладжинское сражение).
Первые слухи об этом пошли по обыкновению с отрядного базара этого главного рассадника всех новостей. Там усиленно начали говорить о скором выступлении войск из лагеря, и между прочим, рассказывали, что Мухтар-паша будто бы даже сам намеревается атаковать наш главный отряд, отбросить его к Александрополю и стать со своею армией у нашей границы. Конечно, последний толк был не более, как фантазия досужих людей, и вытекал, как надо предполагать, из тех неудач, которые предшествовали снятию нами еще в июле месяце первой осады Карса и отступления затем всего действующего отряда к Кюрюк-Дару.
Однако, разрешилось все это тем, что 18-го сентября всем войскам приказано было получить фураж на четыре дня, оставить тяжести на месте и готовиться к выступлению, имея при себе лишь обоз первого разряда.
19-го сентября к отряду нашему у Кюрюк-Дара присоединился Ардаганский отряд генерала Комарова (Константин Виссарионович), и в тот же день все войска получили диспозиции, по которой 20-го сентября предполагалось атаковать турок на всех их позициях и главный удар направить на части карского гарнизона, выдвинувшийся к Визинкеву и к горам Большой и Малой Ягнам, составлявшим левый фланг аладжинской позиции.
Для выполнения этой задачи все войска были разделены на три большие отдела: правое крыло, левое крыло и резерв. Правое крыло под личною командою самого корпусного командира генерал-адъютанта Лорис-Меликова (Михаил Тариэлович) состояло, вместе с присоединившимся к нему Ардаганским отрядом, из 32 батальонов пехоты, 37 эскадронов кавалерии и 104 орудий. Весь этот отряд предназначался для атаки да обе Ягны, в то время, когда левое крыло, удерживая правый фланг Мухтара (расположенный от Инах-Тенеси до Суботана) должен был не допускать его подать помощь карским отрядам, занимавшим самые важные операционные пункты и ключ всех турецких позиций.