У Тарковского в фильме «Жертвоприношение» есть странный персонаж, почтальон Отто — сельский философ, мистик. В одном из эпизодов он вместе с главным героем Александром рассматривает репродукцию картины да Винчи «Поклонение волхвов» и поражённый увиденным чётко констатирует свои впечатления в искренней простоте: «Боже, какой он ужасный этот Леонардо. Я всегда его очень боялся». Здесь Тарковский точно передал состояние человека перед тайнами, которые осмысливал великий художник. В картине «Предтеча» Леонардо показал тайну, состояние Преображения.
Канонический облик Иоанна Крестителя, сына Захарии, неколебимо суров. Как о земной, так и о духовной жизни этого человека мы знаем немного, но именно облик Предтечи говорит о том, что жизнь его была насыщена суровыми испытаниями, возможно падениями и непременно громадным духовным прозрением. Иконописный лик пророка передаёт состояние его духа. Далее строгая аскеза и убедительная, убеждающая проповедь покаяния. Проповедь, несомненно, основана на опыте. Невольно мы видим перед собой духовного гиганта. Но кого мы видим перед собой у Леонардо?
— Боже, какой он ужасный этот Леонардо. Я согласен с почтальоном Отто. Есть что-то напряжённое, на грани кощунства в его картинах, записках, в конце концов во всей его жизни — человек, стоявший, балансировавший на краю, но так и не упавший в бездну. Если когда-нибудь организуют полную выставку да Винчи, то в мире произойдёт что-то невероятное. Но вернёмся к теме — так кто же это перед нами?
— Ваш вопрос не предполагает никакого сарказма. Вопрос драматический и произносится в невольном содрогании от увиденного. Давайте разберёмся. Итак, здесь на данной картине в каком-то зачарованном мраке изображён человек-андроген — ни юноша, ни девушка, ни святой, ни грешник, ни человек, ни ангел. Это некое переходное состояние, грань, размытость, сфумато. Этот образ даже отталкивает, если мы знаем, что речь идёт об Иоанне Крестителе. Несообразность изображения и представления о грозном святом-аскете огромная. Это пропасть, через которую, кажется, невозможно перешагнуть. Но, несмотря на это отторжение, именно в таком изображении Предтечи есть что-то неуловимо притягивающее. Здесь есть беспокоящая загадка, на которую нужно, непременно нужно найти ответ.
— Да, к этой картине невольно возвращаешься. Странные, пугающие впечатления заставляют тебя оглянуться и ещё раз всмотреться в этот образ. Да кто же это? Первый, естественный вопрос генерирует следующие, следующие, за которыми действительно пропасть.
— Обратите внимание на то, что за фигурой Предтечи нет фантастического пейзажа мастера да Винчи. Долина, река, да, непременно Иордан и далее волнующаяся природа – всё это кажется естественным дополнением к образу Крестителя. Здесь всего этого нет. Представьте фигуру Предтечи в декорациях, скажем «Мадонны в гроте». Расширьте эту тему по-своему.
— Здесь же стоит сказать, что это не портрет, где простой одноцветный фон уместен. Это сюжет. Пророк действовал. Его проповедь не была отвлечённым от действительности аргументом. Как мы знаем, Предтеча был в самой гуще жизни народа, в том числе и в политической жизни своего времени. И показать это напряжение можно было бы в данном сюжете действием пейзажа. Да, волнение природы, кажется, было бы разумным решением.
— Действительно, Предтеча вёл публичную проповедь, но здесь он один. Здесь нет действия, зато мастерски, полуулыбкой изображено молчание. Нет ничего отвлекающего. Есть только жест указующий на посох-крест, который тоже едва проявился из тьмы. Конечно, здесь не просто чёрный фон, здесь тьма, метафизическое ничто.
— Молчание на чёрном фоне. Молчание в пустоте, в ничто. Вглядываясь в этот образ можно увидеть, что мир здесь накануне первого Слова прервавшего вневременное безмолвие и одновременно это Слово Нового завета. Человек наделён словом. Словом Божьим. Слово — это ипостась божья в человеке.
— Ваше замечание — это поэзия. Впрочем, поэзия — верный ориентир в туманах метафизики. Вы указали на основную точку, которая определяет смысл этой картины. На мой взгляд, здесь да Винчи-философ в своей последней работе показал момент трансформы тьмы в свет — преображение, которое потенциально доступно каждому. Да, каждому. На наших глазах Иоанн Предтеча буквально появляется. Как бабочка из куколки расправляет крылья. Вот именно эта секунда, мгновение, пугает, оно неосознанно тревожное, уже беспредметное как смерть. Да, пожалуй, это смерть. Смерть для мира земного. Подавления террора бытия, террора земной природы. Этот дрожащий ещё не разгоревшимся пламенем момент направляет мысль мистически одарённого человека на себя, на свою личность. Кто я перед Ним?
— Мы снова задаём себе этот вопрос, глядя на того кто сейчас перед нами. Но мы изначально, здесь упустили тот факт, что Леонардо своему Предтече придал черты и контрапост своего же «Вакха», картины, которая писалась почти параллельно с Крестителем. Итак, живописный предтеча Иоанна Крестителя — языческий бог Дионис. Не кощунство ли это?
— Так говорили, сравнивая эти изображения не только мы. Этот контраст настолько серьёзный, что многие сомневаются в том, что автор «Вакха» Леонардо. Но мы точно знаем то, что эта картина появилась около да Винчи, в мастерской, в боттеге и мастер знал о «Вакхе». Итак, из Дионисия — воскресающего бога, сейчас, прямо на нас, с той же бесстрастной, пугающей улыбкой смотрит первый пророк христианства. От этой метаморфозы поневоле становится не по себе и в этом неуравновешенном состоянии мы или снова повторяем догматическую фразу о кощунстве или уходим в спасительные исторические параллели, где языческие капища превращали в христианские святыни.
Но, если посмотреть глубже, то именно здесь возможно увидеть иные пути. Итак, Логос, идущий к человеку, идущий к своему воплощению в человеке, несомненно, прежде своего исторического появления, проявлялся в высоком мифотворчестве. Именно так он появляется во времени.
Для человека постоянство (то, что присуще животному), это деградация. Личность по-своему, на основании собственного опыта, интерпретируя обстоятельства, меняется порой до диаметрально противоположного состояния. Поиск себя выворачивает индивидуальность наизнанку, меняя человека. Но перед явлением преображения всегда возникает потребность в перемене. Это осмысленное движение. Вера и за ней высокое чудо духовной метаморфозы созревает постепенно. Человек уже не может оставаться таким, каким он есть в данную минуту. Именно это движение отличает его от иных форм жизни и уводит из ничтожно замедленного, хватательно-жевательного эволюционного процесса. Здесь стоит вернуться к первоначальной теме.
Итак, мы видим, как Вакх преображается в пророка Нового Завета. Здесь, на доступных пониманию для ещё незрячего человека примерах, в возникающих аллегориях, люди искали, ищут то, что когда-то утратили а, утратив, забыли. Ищут и находят то невыразимое, зыбкое переживание, выразить которое словами невозможно. Именно это переживание создаёт условие для духовной трансформации. Столкнувшись с этими неуловимыми токами, вор становится святым. И тому есть примеры.
— Конечно. И здесь стоит вспомнить о Салаи.
— Именно! Натурщик для этого произведения суть самая глубокая мысль картины. Леонардо писал Иоанна со своего ученика Джан Джакомо Капротти да Орено по прозвищу Салаи (дьяволёнок), который был вор, наследственный вор, рождённый в семье субпролетариев. Как мне кажется, этот философский выбор натурщика у да Винчи, неслучаен. Вопрос, может ли человек победить свою природу генетически заложенную поколениями? Вопрос страшный.
— Здесь стоит вспомнить о доктрине «Предопределение». От блаженного Августина до мрачного фанатика Кальвина тема предопределения судьбы человеческой звучит в дискуссиях западной церкви. Это страшные рассуждения о том, что кто-то рождён быть вором, а кто-то рожден, чтобы увидеть Свет. Не с этим ли постулатом спорит мастер Леонардо накануне Реформации, т.е. времени, когда теологическая частность станет указующей догмой, в некоторых течениях протеста?
— Как известно, в восточной церкви термин «Предопределение» заменён понятием «Предвидение», где Бог видит судьбу человека, но не предопределяет его пути. Но даже в таком виде этот вопрос в лучшем случае заставляет насторожиться человеческое «Я». Далее, понимание, что «мои действия под контролем» вызывает бунт у многих и многих людей. Причём этот бунт проявляется не в эксцентрике революции, а в простом отрицании контролирующего Бога. «Никто за меня ничего не решает. Я сам по себе». То есть человек становится атеистом. Вопрос о «предопределении» это инфернальная диалектика в нашей плоскости, и сюда мы свернули не случайно.
— Да, согласен с Вами, этот вопрос неуютный, пугающий. Но здесь же стоит сказать, что появился он на том страшном объективном понимании, что человек, рождённый в определённой, неблагополучной, маргинальной среде, как правило, застывает в этих мрачных реалиях. Обыватель рождает обывателя. Здесь примеры прорывов на другие уровни бесполезны. Огромные массы людей, остаются там, где они появились и проявили себя. Даже сейчас колебания погрешности незначительны, а во времена да Винчи это положение было нерушимой, ужасной нормой. И что мы видим? В этой норме, в примитивном Салои проявляются черты Иоанна Крестителя.
— Да, и здесь особенно впечатляет тот видимый контраст, о котором мы уже упоминали — библейский, исторический Иоанн Креститель и по своему происхождению, и по призванию категорически не совпадает с контурами несчастного воришки Салои. Итак, Леонардо писал картину, создавал образ о человеке и о возможном преображении его через крещение. Теперь мы видим, что перед нами Предтеча, Слово, проповедь Иоанна о преображении через покаяние.
— Вам не кажется, что здесь следует вернуться к вопросам, которые ставил Иоанн Креститель? Ведь он требовал от людей действия — покаяния, т.е. ощущения и переживания своей вины, своего несовершенства и далее раскола жизни. Здесь важно понять, почему люди, порой прибывающие в комфорте, чувствуют свою неполноту? И далее, почему они идут за разрушающим их быт, их повседневность Словом? Ведь нередко, как здесь уже было сказано, эта жизнь вполне комфортна и на первый взгляд, т.е. на взгляд других людей, респектабельна.
— Вот на этом вопросе, вернее сказать, на этих вопросах, у которых нет конкретного, общего ответа можно закончить этот разговор о картине и продолжить беседу о том, как некая непонятная, абстрактная химия превращает условно нормальную жизнь человека в необъяснимую ловушку, в которой действия повторяются с периодическим однообразием. И далее о том, как ломая кирпичные стены, мы упираемся в стены из бетона.