1894 год
«Ростов-на-Дону. По полученным в Ростове сведениям, сын бедного ростовского торговца Бернштейна, отправленный на общественный счет в лондонскую художественную академию для получения образования, из 300 воспитанников академии по успехам оказался первым».
«Ростов-на-Дону. 10 февраля, собака, принадлежащая некому Слуцковскому, бросилась на проходившего мимо гимназиста, сына господина Бочарова, изорвала на нем шинель и не на шутку напугала мальчика. При рассмотрении этого дела у мирового судьи 2-го участка, 22 февраля, была представлена и гимназическая шинель, из которой в двух местах совершенно вырваны большие куски материи с подкладкой, из чего можно судить, что несдобровать бы мальчику, если бы зубы злой собаки успели проникнуть в его тело. Мировой судья приговорил Слуцковского к штрафу в 5 рублей или аресту на 1 день и в уплате Бочарову 22 рубля за изорванную шинель. Конечно, теперь-то господин Слуцковский догадается снабдить своего не совсем кроткого пса прочным намордником».
«Ростов-на-Дону. Некая Зиновия Ковтунова привлечена была приставом 1-го участка к ответственности за то, что она эксплуатирует свою 5-летнюю дочь, посылая ее просить милостыню. На суде в защиту матери выступила сама несчастная девочка, которая, по-видимому, повторяя вытверженный урок, с детским лепетом объяснила, что де она не просила милостыни, а что вышла погулять и села на улице на камне, но в это время пристав велел городовому отправить ее в участок. Из протокола видно, что пристав лично увидел девочку на улице в то время, когда прохожий подал ей бублик, но других свидетелей, могущих подтвердить факт прошения ею милостыни, на суде не было. Поэтому мировой судья постановил Ковтунову считать по суду оправданной, предупредив на будущее время – не попадаться».
«Ростов-на-Дону. Приставом 2-го полицейского участка привлечены к ответственности некие Михаил Паринов и Алексей Толстой – молодые оба парня из торговой среды, слишком рано начавшие проявлять буйные наклонности, выразившиеся в том, что в гостинице Ржевского, чем-то недовольные, эти молодчики побили посуду и, на приглашение их городовым Поворотным удалиться, Паринов ударил его и изорвал на нем пальто. На суде молодые дебоширы чистосердечно раскаялись, сваливая вину на ту же «беднягу» водку. Мировой судья, принимая во внимание их чистосердечные раскаяния, приговорил обвиняемых за нарушение тишины и порядка оштрафовать на 50 копеек или к аресту на 1 день, а Паринова, кроме того, за оскорбление действием городового, к аресту на 7 дней». (Приазовский край. 51 от 23.02.1894 г.).
1899 год
«Черкасский округ. То, чему я был свидетелем 18 февраля на одной железнодорожной станции, отстоящей невдалеке от Новочеркасска, заставляет меня после долгого перерыва взяться за перо, потому что это не только «сцена с натуры», но нечто более важное, подымающее со дна души, как принято выражаться, неудержимый протест.
Одиннадцать часов ночи. Тускло горят и чадят высоко подвешенные к стене лампы, освещая своим красноватым светом угрюмый колорит казарменной обстановки «залы I и II класса». Обычная неряшливость в помещениях Юго-восточных железных дорог в этом полумраке, напитанном запахом сажи, керосина и пота, выступает еще резче: все серо, черно, окутано словно паутиной. Какие-то пятна легли на стулья, диваны, на расположившихся на них, в ожидания поезда, пассажиров, на скатерть длинного стола, за которым стали охать и ахать важные и неважные путники, когда им было объявлено, что поезд запаздывает на полтора часа.
- Что ж, надо читать, - слышится в этом полумраке чей-то возглас, принадлежащий, как оказалось, опытному пассажиру, потому что через минуту на столе появилась соло стеариновая свеча и осветила на том же столе две недействующие массивные лампы, которые зажигаются только к приезду инженеров дороги.
- Закусим, что ли? – в полголоса говорит толстый господин своей полной супруге. И сейчас же из объемистого саквояжа полезли на стол: курица, колбасы, солонина, пирожки и прочая снедь.
По чьему-то зову явился встрепанный буфетчик с «татарской образиной», как выразился кто-то из пассажиров, в сером пиджаке, внушающем к своей чистоте столько же доверия, сколько соблазнов в соседней общей зале представляет прилавок его буфета, на котором, вперемежку с грязной посудой, пивными и водочными бутылками угрожающе для слабых желудков смотрит старый разрез ветчины, покрытый налетом древности, тартинки с ломтиками сыра, края которого от засохлости потрескались и приподнялись на подобие старого гриба мухомора, хвосты и головки сельдей, зарывающиеся в гуще желто-серых отбросов, именующихся гарниром, хвост от какой-то большой рыбы, горка зачерствелых французских булок, приютившихся под пузатым навесом огромного самовара, который также черен, как эти лица блуждающих возле буфета чернорабочих.
При появлении буфетчика несколько пассажиров потребовали кто чаю, кто пива. Молодой человек «приказчичьего вида», удовлетворительной наружности и прилично одетый, примостившись на двух стульях, спросил буфетчика, сколько стоит бутылка пива.
- Двадцать копеек.
- Почему не пятнадцать? А впрочем, принесите мне бутылку и поставьте вот здесь, - и он указал на угол большого стола с картонными предупреждениями: «за этим столом курить строго воспрещается», хотя, обыкновенно, тут-то и курят, потому что сама надпись напоминает о табаке и щекочет нервы курильщикам. Но вот через несколько минут внимание, лучше сказать, уныние всех было отвлечено следующей сценой. Когда человек приказчичьего вида подвинулся к столу, чтобы поудобней примоститься к принесенной бутылке, то оказалось, что на этот же угол стола садятся тонкий брюнет в судейской фуражке и полный шатен в бобровой шапке. Молодой человек напомнил о своем праве сесть, потому что сюда именно потребована им бутылка. Судейская фуражка не только не признала узаконившегося «обычного права» во всех ресторанах, трактирах, буфетах, но потребовала еще удаление «приказчичьего вида». А когда носитель его громче запротестовал, ссылаясь на равенство пассажиров перед столами, стульями и бутылками, то судейская фуражка порешила поразить всех присутствующих большим диапазоном своего властного голоса.
- Если вы не уйдете отсюда, то я потребую жандарма и вас за нарушение общественной тишины и спокойствия вышвырнут отсюда. Слышите ли? Вы пьяны!
Пассажир приказчичьего вида производил в это время впечатление крайне возбужденного человека, и его, пожалуй, можно было бы признать за пьяного, если бы по лицу обиженного не скользнуло чувство величайшего негодования на тонкого брюнета.
- Я покажу вам, кто я: я мировой судья! Позвать сюда жандарма!
Недоумевающая публика была свидетелем, как представитель правосудия сам нарушал тишину и спокойствие.
- Жандарма сюда, жандарма!
Но, вместо жандарма, на крик явился буфетчик и начальник станции. Первый упрашивал человека приказчичьего вида сесть за другой конец стола и при этом выразительно кивал на принесенную бутылку; второй – просил его сидеть смирно и не возражать. Но протестант не унимался:
- Если он судья, так над нами, маленькими людьми, стало быть, можно издеваться?
В конце концов, по настоятельному требованию судьи явился жандарм, которому приказано было, на основании такой-то статьи, составить протокол.
- Пожалуйте сюда! – строго приказывал жандарм и сделал жест для отыскания «шиворота», хотя к этому не прибег.
- За что же? Что я сделал такого? – опешил малый и глупо глядел на онемевшую от этой сцены публику.
Казалось, еще минута – и она выйдет из оцепенения и бездействия. Но в этот момент ее выручил господин в шинели, сидевший спокойно за отдельным столом.
- Этот человек, - обратился он к жандарму, - сам не начинал скандал: его довели до этого, потому что лишили места, которое он вправе был занять. Здесь не должно быть ни высокопоставленных судей, ни маленьких людей, которых можно обидеть; это – пассажирская комната, и все здесь равны. Вы внесите меня в протокол, как свидетеля.
И господин в шинели назвал свою фамилию и свой служебный пост, который, как оказалось, не уступает посту судейскому. Тем не менее, жандарм увел молодого человека приказчичьего вида. В зале водворилась тишина. Затих и ретивый мировой судья и стал в полголоса беседовать с бобровой шапкой. Я чувствовал, что не только на меня, но и на всех эта тяжелая сцена издевательства над маленьким человеком произвела угнетающее впечатление. Глядя на этого молодого судью, я думал. Что еще несколько месяцев тому назад, когда он был мелким адвокатом, обивавшим пороги мировых камер, у него не было и не могло быть этого властного апломба. Ныне же он красовался перед нами и, вероятно, думал поразить нас внешней силой своих прерогатив. Бедное правосудие! Оно должно стоять на прочном базисе внутренних, сокровенных чувств равенства и справедливости; оно должно быть скромно во внешних формах и велико там, где нужно защищать слабейшего. Бедная интеллигенция – молодая интеллигенция, к которой принадлежит и сей судейский отрок, зараженный чувствами, ничего не имеющего общего с истинной гражданственностью!
Когда запоздавший поезд подходил, наконец, к дебаркадеру, я видел, что публика окружила судью, а две-три дамы высказывали сожаление об исчезнувшем молодом человеке, который собирался ехать с этим поездом в Новочеркасск, но вдруг куда-то запропастился сам, или был убран насильно.
Я спешил занять место в вагоне, у площадки которого происходил следующий диалог между господином в шинели и жандармом:
- Где этот молодой человек?
- Я его сдал по требованию мирового судьи, полицейскому, и его увели в N.
- А написано ли постановление об аресте?
- Не могу знать.
- Почему вы не составили протокола, о котором публично настаивал судья, на основании такой-то статьи?
- Они не приказали потом составлять.
- Но вы должны были составить.
- Не могу знать: я не смею ослушиваться приказаний судьи.
- А как ваша фамилия?
- Карпенко.
- Хорошо, об этом я сообщу вашему полковнику.
При этих словах жандарм что-то сказал, и мне послышалось, что голос его дрогнул. Раздался свисток обер-кондуктора. Господин в шинели вскочил на площадку вагона. Поезд загромыхал».
«Область войска Донского. Областным по крестьянскому присутствию, в виду предстоящего введения на Дону винной монополии, сообщаются сведения о том, сколько получали крестьянские общества доходов за отдачу права на открытие в их поселениях питейных заведений. Сведения собираются за последние пять лет. По некоторым округам они уже доставлены. Питейные доходы шли главным образом: на уплату выкупных платежей, на выдачу ссуд по случаю неурожая, на школы, на церкви, на ремонт общественных построек и на другие общественные потребности. Цифры доходов по некоторым поселениям весьма солидные. По 1-му Донскому округу за 1898 год все крестьянские общества получали питейных доходов 11539 рублей, по Черкасскому – 9478 рублей». (Приазовский край. 51 от 23.02.1899 г.).