Быль
Учились два товарища…
Когда–то мы с ним вместе учились в «Универе» на Ленинских горах, – факультет философии, отделение Научного коммунизма (НК). Да, вот такое название. Преподаватели тогда, в 80–х верили в коммунизм, а когда им в 90-х сказали, мол не нужно верить – они перестали.
Якуб прилетел в Москву самолетом из Праги, я приехал в Москву поездом из деревни Веселая Новосибирской области. Я штудировал Маркса и Ленина, мой чешский товарищ – Шопенгауэра и Ницше.
И тогда я спросил его про kostnice (костехранилище по–нашему). Реакции на такой вопрос, как я представлял, бывают разными, но как отреагировал мой философский визави мне показалось странным, он начал петь и танцевать, показывая, что у него не голова, а череп, хотя и без показа, его полулысая голова напоминала экспонаты «костнице». Тараканов в голове Кубы (так я его называл) оказалось больше, чем полагалось студенту отделения НК.
Вдоволь наплясавшись, Якуб посмотрел вдаль, с девятнадцатого этажа общаги (на проспекте Вернадского это легко было сделать). А потом, не разворачиваясь спросил меня: «Интересуешься, марксист?».
Сцена как под копирку напомнила мне что-то типа разговора Ленина с Мартовым в Союзе борьбы за освобождение рабочего класса.
Но дальше измотанный танцем Куба свалился на диван и скрестив руки за головой начал свой рассказ издалека.
Тут не удержусь, чтобы не привести Горького, – вот, вдохновляйтесь на отрывок из «Старухи Изергиль»: «Я слышал эти рассказы под Аккерманом, в Бессарабии, на морском берегу. Однажды вечером, кончив дневной сбор винограда, партия молдаван, с которой я работал, ушла на берег моря, а я и старуха Изергиль остались под густой тенью виноградных лоз и, лежа на земле, молчали, глядя, как тают в голубой мгле ночи силуэты тех людей, что пошли к морю».
Теперь рассказ Якуба
У ворот кладбища села Седлеце я остановился и ждал своих спутниц, отставших после того, как мы вышли из автобуса, – понятное дело, один на кладбище я не спешил.
Тут старик и подошел! Я еще раньше заметил, он давно ко мне присматривается, подойдет-отойдет, суетится чего-то и чешется, как безумный. Он наверняка видел, как мы шагали с пражского поезда от станции Kutnа hora.
–Закурить? – я показал пачку сигарет.
– Мы на кладбище – курить нельзя.
Помолчали.
–Туристы не знают, зачем они приехали, – эту странную фразу старик проговорил как скороговорку и показал рукой на костел Всех Святых: – Это не экспонат.
С 13 века здесь хоронили людей сначала много знатных семей, потом в 1318–м чума укладывала всех подряд – больше тридцати тысяч, позже к ним добавилось «полтыщи» монахов, – погибли при сожжении монастыря гуситами. Это уже в 15 веке. Семь веков хоронят – под нами лежат сотни скелетов.
В 1400–м для постройки готического собора с усыпальницей – решили подчистить кладбище. Сначала хотели сбросить кости в одну яму, но произошло то, что должно было произойти. Из мрака встал перед ними Хранитель Кургана – древний старец. Их так и нашли утром с открытыми налитыми кровью глазами от ужаса, который им явился. Нашли других похоронщиков и ту гору костей на тележке свозили в подвальную часовню Душевной агонии Иисуса в Гефсиманском Саду.
Старик закурил, опустил глаза, стал бурчать себе под нос что–то, будто сам с собой не соглашался. И снова зачесался весь.
– Пойдем, покажу. Видишь земля выжженная. Кости лежали горой, бедняка и человека знатного – в одной куче. Сколько веков не растет ничего. Даже на них святая земля была развеяна – ее привез аббат Седлецкого монастыря Генрих в 1278 году, когда вернулся из миссии в Святую Землю, все равно не растет. Но в 1511 году один полуслепой монах–цистерианец нарушил заповеди и сложил из костей шесть пирамид, а после взял обещание с людей, чтобы имя его не упоминалось. Говорят пришли за ним утром, дверь нараспашку, монах мертв и шестерками все исписано.
Через два века, когда местные земли перешли во владение князя Шварценберга. Князь энергично взялся за дело. Надумал провести в часовне ревизию, а с костями–то что делать? Вот и объявился тот самый резчик по дереву, которого все знают под именем Франтишек Ринт. В Седлецком оссуарии в 1870 году он поставил подпись именно «Ф.Ринт». Про него было известно только, что родом он был из Ческа–Скалице, на севере.
Все детали интерьера, бокалы, скульптуры, алтарные дароносицы, канделябр, свисающий с середины нефа с гирляндами черепов. Даже фамильный герб Шварценбергов вырезал он из человеческих костей. Остальные кости сложил в вертикальные колоколообразные груды по четырём углам собора. Ага, а сначала он их отбеливал известью. Говорят, князю понравилось. А потом мастер пропал, а князь уединился в своей обители.
–Как пропал? – спрашиваю.
–Сгинул… как. А вот куда он пропал? Дьявол его знает. Говорят, без дьявола там не обошлось. Дьявол навещал его во время работы. Потом, среди старых черепов – один был посветлее, будто новый, – может он и принадлежал мастеру, как знать.
Нельзя землю тревожить и прах нельзя тревожить. Наказание будет.
Все идут смотреть на то, что сделали богоотступники – владелец Шварценберг и мастер Ринт. Не ходите туда.
Мы успели спросить про князя. Старик побледнел. 26 января 1835 года когда туман, говорят навещает князь эти места. Видели всадника странного на черном коне, вместо головы череп у того всадника.
В склепе княжеского рода осталась дата его рождения 26 января 1835 года. А вот даты смерти... нет. Стерли или изначально не было. Кто знает.
Старик перекрестился, и махнул, мол, идите отсюда. Рядом беззвучно стояли мои две спутницы, он ушел не прощаясь – видно, не рад уже был своему рассказу.
Мои спутницы отказались уезжать, в костницу вошли – а я остался за воротами.
Как сейчас помню, одну из девушек, Каролину сразу вывели, ее сильно рвало. Вторая, Тереза заболела уже в Праге, врачи долго не могли поставить диагноз. Потом оказалось, у нее рак, умерла уже.
Девушки успели рассказать про череп один. Действительно, там, в костнице один череп выделялся среди других.
Никогда и ничего не бывает просто так: куда ты попал, ты заразился этим и это будет с тобой всю жизнь. Я понял, если бы спустился тогда в костехранилище села Седлеце, то сейчас меня бы уже не было.
Каролина, одна из моих спутниц, рассказала потом, она пошла в туалет перед автобусом. Из тумана встал перед ней Хранитель Кургана – древний старец – плетень трещин. В изодранном сером платье, пестром от латаний и перелатаний. Призрак средь бела дня. В руках у него трепетала старая шляпа, словно отражая темные тайны склепа, а на ногах – ботинки из таинственной кожи, как будто сотканные из снов умерших людей, обмотанные узорчатыми ремешками.
Это видение, пришло из потустороннего мира, предвестие несчастья. Оно шептало Каролине о бедах, что свершатся, за нарушение покоя мертвых.
***
После рассказа Якуба как подменили, он отказался от предложения выпить по чашке кофе, стал сожалеть, что мне рассказал. Упомянул каких-то Агнешку и Сташека (его польские друзья в Москве), мол им не рассказывал. Он решил объяснить мотивы своего подробного рассказа, и не упустил момент, чтобы не уязвить меня своим Ницше (ну куда уж без этого). Цитата немца звучала так: «Молчание еще хуже; все замолчанные истины становятся ядовитыми».
Я не удержался, спросил, а чего Якуб тут вытанцовывал. Оказалось, так старик чесался. Так он не чесался, а танцевал, – говорю. И тут до Якуба дошло, старик исполнил танец смерти. Тереза еще ему протянула что-то, а нельзя было.
Автор рассказа Андрей Толкачев
