Герой нашего сегодняшнего выпуска “портретов” не нуждается в представлении. Уверена, каждый читатель сможет рассказать нам немало интересного (и ещё больше выдуманного) о его биографии, не первое столетие привлекающей своей загадочностью. Мы остановимся только на кратком промежутке его последних дней, тем более что сегодня, 21 февраля (по старому стилю), день смерти Н.В.Гоголя.
Физически здоровый мужчина 42-х лет умер на второй неделе Великого Поста, по собственной воле отказавшись от еды, питья и сна. За 10 дней до этого произошло одно из самых известных событий истории русской литературы - сожжение второго тома “Мёртвых душ”. К сожалению, в нашей литературе это не единственная утрата, но почему-то массово помнят именно её. Наверное, дело в эффектности. Мне вот, например, обидно, что “Братья Карамазовы” тоже остались неоконченными, но об этом никто не вспоминает.
В замечательной книге П.Фокина “Гоголь без глянца” второй том “Мёртвых душ” очень точно назван “Градом Китежем русской литературы”. Ещё при жизни автора всеобщая вера в него как в живого пророка поражала.
Московские друзья Гоголя, точнее сказать приближенные (действительного друга у Гоголя, кажется, не было во всю жизнь), окружали его неслыханным, благоговейным вниманием. Он находил у кого-нибудь из них во всякий свой приезд в Москву все, что нужно для самого спокойного и комфортабельного житья: стол с блюдами, которые он наиболее любил; тихое, уединенное помещение и прислугу, готовую исполнять все его малейшие прихоти. Этой прислуге с утра до ночи строго внушалось, чтоб она отнюдь не входила в комнату гостя без требования с его стороны; отнюдь не делала ему никаких вопросов; не подглядывала (сохрани Бог!) за ним. Все домашние снабжались подобными же инструкциями. Даже близкие знакомые хозяина, у кого жил Гоголь, должны были знать, как вести себя, если неравно с ним встретятся и заговорят. (Н.В.Берг)
Эти сюжеты заслуживают отдельного рассказа. Как-то на лекции у меня спросили, следовал ли сам Гоголь тому идеалу художника, который мы видим в “Петербургских повестях”. Как мне кажется, благодаря огромному количеству искренних и влиятельных почитателей ему удалось максимально к нему приблизиться: не иметь никакого имущества, не думать о деньгах, но при этом ни в чём не нуждаться и ничем, кроме искусства, себя не обременять.
Это трепетное отношение перешло и на тексты. Первый том “Мёртвых душ” привёл всех в восторг. Публика поверила, что наконец-то явился автор, способный сказать окончательное слово о России. Задумка поэмы трёхчастная: далее читателям должны были быть указаны пути духовного воскресения. Ответ на тот самый вопрос: “что делать?”.
Между окончанием первого и второго томов прошло более десяти лет. При этом предсмертное сожжение не было первым: семью годами ранее первая рукопись также была уничтожена тем же способом. Вот что Гоголь писал тогда:
Затем сожжен второй том “Мёртвых душ”, что так было нужно. „Не оживет, аще не умрет“, говорит апостол. Нужно прежде умереть, для того чтобы воскреснуть. Не легко было сжечь пятилетний труд, производимый с такими болезненными напряженьями, где всякая строка досталась потрясеньем, где было много того, что составляло мои лучшие помышления и занимало мою душу… Благодарю Бога, что дал мне силу это сделать. Как только пламя унесло последние листы моей книги, ее содержанье вдруг воскреснуло в очищенном и светлом виде, подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком еще беспорядке было то, что я считал уже порядочным и стройным.
Никто не может утверждать, что знает о реальных причинах повторного уничтожения второго тома, хотя уверенных в своей правоте хватает. Известно, что незадолго до этого Гоголь встречался со своим духовником, который в довольно резких выражениях выступал против поэмы, требовал совершенно отречься от литературы.
После этого Гоголь пытался отдать рукопись на хранение одному из приятелей, но тот отказался, не желая поддерживать мрачные настроения автора.
Далее свидетельства расходятся. Присутствовавший при сожжении слуга утверждает, что Гоголь отлично осознавал свои действия, а сам слуга долго умолял его не уничтожать рукопись. На следующий день автор озвучил иную версию: речь уже шла о сожжении по ошибке. Чему здесь верить неясно: Гоголь был известным мистификатором.
Но всё же главной трагедией для русской литературы стала последовавшая за этим внезапная смерть писателя. Судить о возможных её причинах нам также придётся, опираясь на воспоминания свидетелей, которые сами мало понимали причины происходящего.
Известно, что Гоголь давно страдал нервным расстройством и тем, что мы сейчас называем ипохондрией. Его самочувствие улучшалось только в дороге, постоянном движении, чем отчасти объясняются его непрекращающиеся путешествия. Во время поездок он посещал всевозможных европейских врачей, выслушивал их противоречивые рекомендации и удивительные по абсурдности диагнозы (моя любимая версия, что его желудок расположен вверх ногами). Так Гоголь писал об одном из эпизодов болезни, произошедшем задолго до смерти:
Нервическое расстройство и раздражение возросло ужасно, тяжесть в груди и давление, никогда дотоле мною не испытанное, усилилось. По счастию, доктора нашли, что у меня еще нет чахотки, что это желудочное расстройство, остановившееся пищеварение и необыкновенное раздражение нерв. От этого мне было не легче, потому что лечение мое было довольно опасно, то, что могло бы помочь желудку, действовало разрушительно на нервы, а нервы обратно на желудок. К этому присоединилась болезненная тоска, которой нет описания. Я был приведен в такое состояние, что не знал решительно, куда деть себя, к чему прислониться. Ни двух минут я не мог остаться в покойном положении ни на постели, ни на стуле, ни на ногах. О, это было ужасно, это была та самая тоска, то ужасное беспокойство, в каком я видел бедного Виельгорского в последние минуты жизни. Вообрази, что с каждым днем после этого мне становилось хуже, хуже. Наконец уже доктор сам ничего не мог предречь мне утешительного. При мне был один (Н. П.) Боткин, очень добрый малый, которому я всегда останусь за это благодарен, который меня утешал сколько-нибудь, но который сам мне потом сказал, что он никак не думал, чтоб я мог выздороветь. Я понимал свое положение и наскоро, собравшись с силами, нацарапал, как мог, тощее духовное завещание, чтобы хоть долги мои были выплачены немедленно после моей смерти. Но умереть среди немцев мне показалось страшно. Я велел себя посадить в дилижанс и везти в Италию. <…> Я в Риме почувствовал себя лучше в первые дни.
Я был болен, очень болен, и еще болен доныне внутренно: болезнь моя выражается такими страшными припадками, каких никогда еще со мной не было. Но страшнее всего мне показалось то состояние, которое напомнило мне ужасную болезнь мою в Вене, а особливо когда я почувствовал то подступившее к сердцу волненье, которое всякий образ, пролетавший в мыслях, обращало в исполина, всякое незначительно-приятное чувство превращало в такую страшную радость, какую не в силах вынести природа человека, и всякое сумрачное чувство претворяло в печаль, тяжкую, мучительную печаль, и потом следовали обмороки, наконец, совершенно сомнамбулическое состояние.
Нервные причины состояния Гоголя очевидны даже по таким общим описаниям, но в то время единственным средством против них считалось обёртывание в мокрую простыню. Звучит не слишком эффективно.
Эпизоды обострения сменялись кажущимся здоровьем. Гоголь писал, много путешествовал, даже побывал в Палестине. Но на Масленой неделе 1852 года в нём произошла внезапная перемена:
Гоголь обложил себя книгами духовного содержания более, нежели прежде, говоря, что «такие книги нужно часто перечитывать, потому что нужны толчки к жизни». С этих пор он бросил литературную работу и всякие другие занятия; стал есть весьма мало, хотя, по-видимому, не терял аппетита и жестоко страдал от лишения пищи, к которой привык и без которой всегда чувствовал себя дурно. Свое пощение он не ограничивал одною пищею, но и сон умерил до чрезмерности: после ночной продолжительной молитвы он рано вставал, шел к заутрене, тогда как до того времени не выходил со двора, не выспавшись достаточно и не напившись крепкого кофе.
<...> Изучив подробнее устав, Гоголь начал его придерживаться и, по-видимому, старался сделать более, нежели предписано уставом. Масленицу он посвятил говению; ходил в церковь, молился весьма много и необыкновенно тепло, от пищи воздерживался до чрезмерности: за обедом употреблял только несколько ложек овсяного супа на воде или капустного рассола. Когда ему предлагали кушать что-нибудь другое, он отзывался болезнью, объясняя, что чувствует что-то в животе, что кишки у него перевертываются, что это болезнь его отца, умершего в такие же лета, и притом оттого, что его лечили… Впрочем, в это время болезнь его выражалась только одною слабостью, и в ней не было заметно ничего важного; самая слабость, видимо, происходила от чрезмерного изнурения и мрачного настроения духа. (А.Т.Тарасенков)
В это время Гоголь жил в Москве в доме А.П.Толстого (своего дома у него никогда не было, он всегда останавливался у друзей). Там он был окружён обществом приятелей, чьи свидетельства на разные лады повторяют одно и то же: Гоголь внезапно отказался от сна, еды и воды, начал изнурять себя до полного бессилия и уверять окружающих в своей скорой смерти:
Призваны были доктора. Он отвергал всякое пособие, ничего не говорил и почти не принимал пищи. Просил только по временам пить и глотал по нескольку капель воды с красным вином. Никакие убеждения не действовали. Так прошла вся первая неделя. В четверг сказал: «Надо меня оставить, я знаю, что должен умереть». (М.П.Погодин)
Так и случилось. Несмотря на усилия друзей и поклонников, ничто не смогло поколебать убеждённость Гоголя в том, что он должен умереть.
Глупо давать советы насчёт почитать, когда дело касается Гоголя: список его книг всем известен. Поэтому оставляю ссылку на написанную ранее стью о “Ревизоре” и желаю всем воспользоваться сегодняшним грустным поводом и перечитать классику.