Гоголь относился к театру очень серьёзно:
Театр ничуть не безделица и вовсе не пустая вещь, если примешь в соображенье то, что в нем может поместиться вдруг толпа из пяти, шести тысяч человек и что вся эта толпа, ни в чем не сходная между собою, разбирая по единицам, может вдруг потрястись одним потрясеньем, зарыдать одними слезами и засмеяться одним всеобщим смехом. Это такая кафедра, с которой можно много сказать миру добра. Отделите только собственно называемый высший театр от всяких балетных скаканий, водевилей, мелодрам и тех мишурно-великолепных зрелищ для глаз, угождающих разврату вкуса или разврату сердца, и тогда посмотрите на театр.
К сожалению, смелую идею изменить мир к лучшему с помощью театра разделяли далеко не все. Наивные времена классицизма прошли, и никто всерьёз не надеялся, что зритель ужаснётся при виде своих пороков. Сценическая история “Ревизора” - история борьбы автора против полного непонимания как со стороны актёров, так и зрителей. В этом он не был одинок. Лучшие произведения всегда больше привычной для публики жанровой и сюжетной схемы. А в театре автору ещё и приходится сталкиваться с довольно разнообразной аудиторией. Как видим, Гоголь хотел видеть в этом его преимущество, но не всё здесь оказалось столь однозначным.
История первой постановки “Ревизора” - это не провал. Зрителям и даже приглашённому императору спектакль понравился. Но понравился им не тот "Ревизор", который написал Гоголь. Актёры играли, а зрители ожидали привычную фарсовую комедию на весьма традиционный сюжет: карикатурные персонажи с говорящими фамилиями, водевильный герой-обманщик, вечная тема вороватых и глупых чиновников. Все посмеялись и разошлись.
В ужасе остался только автор:
“Моё же создание мне показалось противно, дико и как будто вовсе не моё.”
Причины такой реакции он не поленился изложить довольно подробно, поэтому нам не нужно гадать “что хотел сказать автор”, а можно прямо об этом прочитать.
Многое из перечисленного выше в пьесе действительно есть: фарсовый комизм, несколько схематичные, карикатурные персонажи. Для драматургии того времени это было обычным делом. Разнится лишь цель: карикатурность и схематичность нужны были Гоголю не только для комического эффекта, но и потому, что он и не собирался изображать правдоподобных персонажей.
Но сначала минутка посторонних размышлений.
В литературоведении для меня всегда самой интересной частью была мифопоэтика. И особенно один из центральных для русской литературы мифов - эсхатологический (миф о конце света), особенно в его христианском варианте - Апокалипсисе.
В любой непонятной исторической ситуации наши предки приходили к выводу, что, наконец, настали последние времена, скоро явится (или уже) Антихрист. Молитесь и спасайтесь. Самые очевидные примеры: нашествие монголо-татар, времена никонианской реформы и зарождение раскольничества, Антихрист в обличии Петра I, он же в виде Наполеона, Ленина, апокалиптические пророчества литературы Серебряного века.
Кстати, достаточно долгое время конец света по своим исчислениям книжники ожидали в 7000 году (1492). В тот год, когда Колумб открыл Америку.
В более спокойные (очень относительно) времена русскую литературу интересовала та часть мифа, которая объясняет земные страдания последующим вечным блаженством. Вывод: отношения нашей культуры с этой темой были долгими и плодотворными. Но вернёмся к Гоголю.
Типичность и условность характеров, места действия объясняются не ленью или следованию традиции, а тем, что в “Ревизоре” речь вообще не о чиновниках провинциального города. Всё здесь не то, чем кажется, как мы помним из “Невского проспекта”. И это не догадки, а прямые указания Гоголя на то, как следует понимать и играть пьесу.
Неизвестный город следует понимать не как пародию на типичную провинцию, а исключительно символически, как аллегорию человеческой души. И душа эта находится в самом печальном запустении. Во всей комедии зритель не найдёт ничего положительного: везде воровство, обман, глупость и стяжательство.
Так перед нами разворачивается та самая, обещанная Священными Текстами картина полного упадка, к которому мир придёт перед концом света. Только представлен он не в привычных масштабных, гиперболизированных картинах потрясающих планету ужасов, а в понятиях обыденных. И это должно усиливать эффект: пороки, отсутствие света стали делом привычным и даже забавным.
Управляют нашим городом-душой различные страсти, для удобства представленные в виде чиновников. Образы, повторюсь, карикатурные, но пороки их такие привычные, родные, совсем не пугающие. Как улыбающийся в дверном проёме Манилов.
Гоголь не раз писал, что в чертах персонажей “Ревизора” и “Мёртвых душ” выводил то плохое, что находи в себе:
Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мной.
И кто из нас может честно сказать, что не увидел себя в некоторых мыслях и поступках его героев?
Гоголь переводит апокалиптические пророчества, которые кажутся такими далёкими и фантастическими, в понятную каждому плоскость. Ужас последних времён не должен сопровождаться громами и хаосом. Он может быть незаметен, но от этого не менее страшен.
Апогеем измельчания и падения человека выступает Хлестаков. Актёры упорно играли его как типичного фарсового шута и обманщика, тогда как Гоголь настойчиво требовал другого. На самом деле он - вершина самого пустого, глупого и бесполезного человека. Он не обманывает намеренно, что требовало бы хоть какого-то ума и хитрости, но сам искренне верит в эти 35 тысяч курьеров. В представлении Гоголя Хлестаков - низшая ступень, на которую способен упасть человек.
И при этом он именно лже-ревизор. Пускай и ненамеренно, самозванцем, он не приводит героев к раскаянию, но только потакает всем их дурным наклонностям и внушает уверенность в возможность избежать наказания. Так у нас образовался свой небольшой провинциальный Антихрист.
Но над всей комедией незримо присутствует заглавный персонаж. Его нет на сцене, но в страхе перед его тенью чиновники, как на исповеди, озвучивают свои грехи. Они в ужасе перед перспективой возможной расплаты.
Страх - главная эмоция "Ревизора". В этом и была основная причина непонимания со стороны зрителей и актёров. Они пришли играть и смотреть комедию, но в её центре внезапно ставится вопрос экзистенциального ужаса перед неминуемым судом. Ужаса не только для персонажей, но и для зрителей. Разрушается четвёртая стена. “Чему смеетесь? - Над собою смеетесь!”.
Наконец, финальная сцена. Её Гоголь прописал с особенной тщательностью, как картину. Потому что именно картиной он и вдохновлялся. Перед самым началом работы над “Ревизором” он был поражён новой картиной Брюллова “Последний день Помпеи” (о чём даже написал статью). Его впечатлило изображение “статики страха”, момента отчаяния при виде неминуемой гибели. Именно эту эмоцию он и хотел перенести на сцену.
Главным требованием Гоголя (которое успешно было проигнорировано) было выдержать немую сцену на протяжении 2-3 минут. На этом строился весь эффект пьесы. На несколько минут зритель должен был быть погружён в статику ужаса и задуматься: что, если в эту секунду Ревизор грядёт по тебе?
