Во дворе Сашку провожали в армию как положено — с размахом. Утром, прощаясь с друзьями и родным домом, он решает немного задержаться.
Читайте рассказ «Служить нельзя остаться» Максима Чермянина, в котором свернувший с предначертанного пути оказывается безжалостно осажен судьбой.
Примерное время чтения — 6 минут.
День 26 мая 1992 года, наполненный запахом сирени и чириканьем пернатых, распогодился. Ещё не было десяти утра, а мы уже стояли полукругом во дворе, недалеко от хоккейной коробки, лузгая семечки и сплёвывая кожурки на асфальт. Мы — это я, Итальянец, Захар, Брежнев, Илюша и Сашка Самуйлов. Собрались в такую рань, чтобы обсудить вечерние проводы Сашки в армию. Он был первым призванным из нашей лихой компании. Я и Гриша-Итальянец учились классом младше и только в этом году заканчивали одиннадцатый. Остальные пацаны попадали под осенний призыв. Народу на проводы собиралось прийти человек двадцать, и подготовка требовалась основательная. Гулять, по обычаю, решили в Сашкином гараже, в кооперативе неподалёку от ГРЭС.
Гаражом мы то и дело пользовались для игры в карты или иной надобности — к примеру, любовной. Особенно в суровые осенние дни, согреваемые «козлом», подключённым к розетке, и водкой, запиваемой водой. Водой — это если не было никакого праздника. Если же был праздник, допустим, день рождения, то именинник проставлялся на всю катушку. В подвальной кафешке закупались пельмени и вперемешку со сметаной, пересыпанные красным перцем, складывались в трёхлитровую банку. На низенький деревянный стол выставляли хрустальные рюмки, втихую кем-нибудь захваченные из домашнего серванта. Пили водку или самогон, смотря что удавалось добыть. Случалось, что и то и другое. И двор пировал.
Из-за дефицита посуды банка гуляла из рук в руки, передавалась тостующему, который, по обычаю, громко и по-мужицки выдохнув, опрокидывал рюмку, солидно, не торопясь, стараясь не выдать сбившееся дыхание, насаживал пельмень на вилку, измазав рукав в сметане, закусывал и, небрежно бросив:
— Хорошо пошла, мягко, — передавал банку следующему.
Зимой же перебирались в подвал какого-нибудь дома, и там сюжет повторялся почитай точь-в-точь, за исключением нечастых визитов кудесников в виде завистливого наряда милиции, мешавшего проведению светской вечеринки и с какой-то маниакальной настойчивостью бегавшего с фонарями по закоулкам подвала, вытаскивая нас на свет и с помощью волшебных резиновых палок и матерных заклинаний усаживая в свои кареты, именуемые «бобиками».
Ещё в выходные гараж был превращён в первоклассный бар путём обивки стола и скамеек невесть откуда взявшейся голубой клеёнкой в синий квадрат. Стены были оклеены сочными плакатами. Умудрились смастерить даже барную стойку из подручных деревяшек, установили и кассетник со светомузыкой. Осталось решить вопрос с выпивкой и закуской. Для чего, собственно, и собрались.
— Илюха, возьми дома икры пару банок, у родаков всё равно целая коробка пылится, а мы хоть девок деликатесом прикормим! — Захар, хохотнув, весело стукнул правым кулаком в левую ладонь.
— Да чё нам две банки на такую толпу, мараться только, — голос субтильного Ильи, по обыкновению, был еле слышен. — Колбаски там всякой возьму, тушняка банок пять-шесть. По хавке вроде всего хватает, давайте по водке прикинем, что получается. Егор, ты сколько сможешь?
— Три пузыря, как обещал, — ответил я. — Уже заныкал в надёжное место, вечером будет. И у Итальянца один лежит, — указал я на Гришу.
Итальянец утвердительно кивнул медно-рыжей головой, одновременно чиркая спичкой и прикуривая.
— За нас с Егором не переживайте, сказали — сделали, — Итальянец прицельно сплюнул на спину голубя, клевавшего у наших ног шелуху подсолнечника. — Лысый, у тебя с рецептами как? Без спирта может недогон получиться, а так и проводы — не проводы. Гнилые проводы — гнилая служба. Лепила не обломает?
У Саши Самуйлова, по прозвищу Лысый, иногда была возможность через знакомого доктора доставать рецепты на муравьиный спирт, который мы разводили для употребления. Вредный, конечно, но охота пуще неволи. Саша был самым безобидным и беззлобным человеком из всех, кого я знал. Смуглый, скуластый, улыбчивый, слегка заикающийся, никогда не принимавший участия в общих драках, любимчик всех дворовых девчонок. Любили они его как друга, ну или как подружку, поэтому он ни с кем не встречался, в отличие от большинства из нас. Была у него одна особенность — вселенская лень. Из-за неё-то он и школу окончил со справкой, а после проболтался год без дела, пока не подошло время служить. Зная его безотказность, мы понимали — служба его ждала сложная. Вот и сейчас, пользуясь его мягкостью и страхом перед армией, мой друг и одноклассник Гришка-Итальянец давил на него. Я этого не любил.
— Хорош, Гриня. Саш, не слушай. Получится — так получится, нет — так нет. Полюбасу проводим от души. И служба твоя мёдом будет. Если туго придётся, напишешь. Соберёмся — приедем, дедов в увольнительной отловим и объясним, откуда в хлебе дырочки.
— Точно, Лысый, ты как в часть приедешь, сразу себя поставь. Объясни, кто ты и откуда. Если не поймут — подъедем, — поддержал меня Виталя Брежнев, пнув по перелетевшему через сетку хоккейной коробки мячу. Мяч приземлился точно в мусорный бак. С площадки раздались возмущённые крики мелкоты, игравшей в футбол. — Ну-ка цыц! — Брежнев весело заржал, сузив и без того маленькие зрачки травокура.
Саша дружелюбно улыбался. Захар здоровенными распухшими казанками опять ударил по левой ладони, одобряя воспитание будущих Сашкиных старослужащих. В отличие от невысокого Итальянца, предпочитавшего побеждать оппонентов словами, раскладывая по понятиям, Захар долго говорить не умел и через две-три фразы, исчерпав словарный запас, пускал в ход кулаки.
— Ну так чё? Порешали? Долго трём. Брежнев, зайди к слоновскому бате, попроси самогонки в долг. Тебе не откажет. А то я неделю назад уже занял, ещё не вернул, — обратился Захар к Витале.
— Зайду. Саш, вместе сходим?
— Ну тогда всё, до вечера, а то меня Лена на белой лавочке ждёт, — Захар, не в силах стоять на месте, притоптывал ногами. — Если вдруг не хватит, у лётчика займу, мне не откажет. Да и Шура Большой, если подтянется, то не с пустыми руками.
Шура Большой был старшим. Успевший в свои двадцать отсидеть несколько месяцев в тюрьме и имеющий условный срок за воровство, он был для нас несомненным авторитетом. Его приход на Сашкины проводы добавлял веса нашей компании.
— Вали уже, подкаблучник, мни титьки своей. Не то мы с Брежневым тебя подменим. Да, Виталь? — подал голос Илья.
— А что, я готов! — Брежнев несколько раз хищно сжал и разжал согнутые пальцы обеих рук. — Шурика можно подтянуть, в армейке он долго с титьками не свидится.
— Э… вы чё? Я так подменю — зубов не соберёте, — Захар вместе со всеми рассмеялся, издав носом хрюкающий звук.
Ещё немного позубоскалив на тему чистого, нежного и удивительного чувства, ранимой и трепетной души Захара, мы разошлись, условившись о времени начала пирушки.
В тесноте гаража сидели вдоль стен, плотно прижавшись друг к другу. Стол ломился от яств — открытые банки тушёнки и шпрот с воткнутыми в них вилками, ломти варёной колбасы на газете, кирпичи белого хлеба, длинные пучки лука, ну и конечно, в центре, царственная трёхлитровая банка пельменей. Захар в сдвинутой на бок чёрной бейсболке стоял за стойкой на разливе. Он же выполнял диджейские обязанности, правда, к просьбам участниц банкета, вожделеющих изысканной поэзии в исполнении Натальи Ветлицкой, не прислушивался, бросая:
— Не будем мы эти бабские слюни слушать, — и в очередной раз перематывал кассету с «Лесоповалом» на начало.
Сашка, сидя у стойки, передавал то и дело наполняемые рюмки страждущим провожающим. Все по очереди, включая девчонок, произносили тосты, обязательно выпивая до дна. «Недопил! Лысого не уважаешь? Он завтра в армию, родину защищать, а тебе допить западло?» — стимулировали отстающих.
— Слышь, Саш, ты завтра в чём на призывной пункт поедешь? — спросил Варёный.
— В с-сэмысле? — если Саша заикался, значит, был ещё трезвый: в поддатого Самуйлова волшебным образом вселялся оратор, и тогда речь его текла словно из радиоприёмника.
— Подгони колёса, — Варёный показал на почти новые Сашкины туфли. — Приедешь в учебку, у тебя всю гражданку один фиг изымут. И никогда не вернут. Жалко, пропадут. А мне здесь сгодятся. У тебя же сорок второй?
— Тэ-тэ-так я в старых ке-ке-кедах поеду, эти дома оставлю, — робко заикнулся Лысый.
— Са-а-аш, ты вернёшься через два года. Целых два года. Поди узнай, что будет тогда. Может, они уже не модные будут. Да всяко. Вернёшься, новые возьмёшь, а мне сейчас ходить не в чем. Вон глянь! — Варёный поднял ногу в разорванном белом кроссовке на пару размеров больше необходимого. — Ну как, по рукам? Дай померить, — он похлопал Сашу по коленке, поторапливая и не принимая дальнейших возражений.
В чём-то Варёный был прав — в молодости два года представляются чуть ли не целой жизнью, поэтому задумываться о том, в каких штиблетах ты будешь ходить в старости, вроде как, глупо. Сашка, видимо, тоже так подумал, потому наклонился развязать шнурки.
— Серый, так не пойдёт, — придвинулся я к ним. — Туфли ему мамка недавно купила, как он ей объяснит? Пусть он их дома оставит. Новые же «соломы», они и через пять лет котироваться будут. А ты себе колёса где-нить в другом месте кружанёшь. Если надо — я помогу.
— Да, блин, Егор, — загнусавил Варёный, огорчаясь моему вмешательству. — Ну хоть до субботы, а в субботу я Сашкиной матери сам занесу. Мне на дискач не в чем сходить. Там девок будет… — и он развёл руки в стороны, показывая ожидаемое количество девушек на дискотеке. — А я в чём? В этом, чё ли? — он опять продемонстрировал свой лапоть.
— Всё-всё, закончили, эти колёса не для тебя, — я крепко обхватил левой рукой шею Серёги и с помощью правой взял его в замок, не давая шевельнуться.
— Ладно, отстал. — Лицо его чуть покраснело.
— Без обид? — уточнил я.
— Без них, только ты обещал помочь.
— Обещал — помогу. Скажешь, когда надо будет.
Сашка посмотрел на меня с благодарностью: всё-таки жалко ему было туфли.
Тем временем вечеринка была в полном разгаре. Захар сжалился над гостями, и «Лесоповал» сменялся то группой «Технология», то «Ласковым маем», то «Сладким сном». Народ вывалил из гаража в овевающий майским теплом вечер. На улице стемнело. Тлеющие огоньки сигарет покачивались в такт нескольким танцующим парам, иногда под девичьи взвизгивания запуская гирлянды искр, уносимые ветром. Пацаны рассредоточились несколькими кучками. Одни тихонько обсуждали девчонок, разбирая, кто с кем будет. Другие планировали лёгкий гоп-стоп. Третьи предлагали идти завтра в первую школу и бить тех, кто попадётся.
Чуть в отдалении, ближе к теплотрассе, дядя Яша, сосед по гаражному кооперативу, частенько присоединявшийся к нашей компании, прочистив горло и разгладив усы свободной от стакана рукой, рассказывал нам с Итальянцем про свою службу в Афганистане:
— … контузило, значит, кореша моего — Рому Круглого. Ну он в плен и попал. Без сознания когда был. Так моджахеды ему предложили ислам принять, тогда, мол, жизнь сохраним, если обратишься в нашу веру. Ну Ромка отказался, конечно. Они его страшно убили. Герой он. Церковь вроде его даже собирается к святым приписать. Вот такая история, пацаны.
— Дядь Яш, — решил я уточнить, отказываясь от протянутой сигареты. — Друг твой герой, тут всё понятно. Вопросов нет. Только вот что нам скажи — я, конечно, не очень силён в вопросах веры, но слышал, вроде как, что бог един для всех. Да? У всех один бог. Вот мы с Итальянцем тут кришнаитов намедни в центре встретили, они книжки раздавали, так те тоже подтвердили, что бог един.
— Ну, — дядя Яша улыбался, не понимая. Да и Итальянец смотрел вопросительно.
— Так ради чего друг твой погиб? Ну согласился бы он их веру принять, что изменилось бы? Бог-то один. А значит, он никого бы и не предал.
— Ты это зачем? — опешил дядя Яша. — Хочешь сказать — зря он?
— Да ничего такого сказать не хочу. Понять пытаюсь. Разумеешь?
Дядя Яша как-то тоскливо крякнул и, бросив недокуренную сигарету, проворчал:
— Пошли к столу, нечего тут умничать, — и показал кулак.
Лысый наконец захмелел. Выслушивая рассказы сверкающего золотыми зубами Шурки Большого о том, как тот поставил себя в тюрьме, никого не боялся и вызывал на пятак (на драку то есть) всех неправых, Сашка Самуйлов хорохорился, смеялся и уже без заикания обещал не ударить в грязь лицом, а как раз наоборот — ударить в лицо того, кого потребуется. Раздухарился до такой степени, что решился ущипнуть одну из девичьих грудей, широким разнообразием представленных на его проводах. Однако на более глубокую близость так и не отважился, как мы его ни подначивали, пугая двухлетним воздержанием. Под самый занавес банкета он таки подарил Варёному свои туфли. В придачу к ним отдал шикарный турецкий свитер и отправился домой по пояс голый, босиком, попеременно обнимая нас и клянясь в вечной дружбе.
Бредя по ночному городу вдоль кустов сирени, мы горланили что было мочи:
— Я куплю тебе дом у пруда в Подмосковье… — и верили в это. В дом у пруда. В вечную дружбу.
Следующим утром собрались у Сашкиного подъезда. Он вышел с сумкой, в старых вещах, готовый ехать на призывной пункт.
— Ну чего, Саш, давай мы тебя на трамвай посадим? — Илья был Сашкиным одноклассником и ближе всех с ним общался.
— Дэ-дэ-да вы идите. Я ещё ми-ми-минут пять посижу на скамейке и поеду, — Саша знал, что мы собрались на речку.
— Ну тогда ладно. Пойдём. Точно сам доберёшься? Без обид? — Илья, как и все мы, чувствовал неловкость.
Сашка, улыбаясь, махнул рукой:
— Идите уже.
Ну мы и двинули. Шли, то и дело оглядываясь на Сашку и переговариваясь. А Саша безотрывно смотрел на нас, вероятно, размышляя о двух предстоящих годах, что его не будет во дворе.
Городской пляж встретил нас малолюдьем и высокой, мутной от недавнего паводка, не прогретой солнцем водой. Нисколько не смутившись этим обстоятельством, мы быстро разделись до трусов и, осторожно кособочась на камнях, вошли в реку. Искупавшись, уселись обсыхать под утренними лучами. Захар, как самый хозяйственный из нас, достал из пакета прибережённые с вечера закуску и водку, разведённую тархуном.
— Поехали, — протянул он наполненный стакан Итальянцу, лежавшему к нему ближе всех.
— Пока вроде и неохота, Захар. Пропущу, — Гриша лениво растянулся на камнях, в отличие от воды успевших прогреться.
— Какого тебе «неохота»? За Саню надо выпить, поддержать, что типа мы с ним. Тут «хочу — не хочу» не прокатит, брателло. Пей, рыжий, ха-ха-ха, — Захар явно был доволен своим убедительным красноречием.
— Сказал — позже, — Итальянец не шевельнулся.
— Да хрен с вами, чё я вас уговаривать буду, — Захар махнул пять сантиметров зелёной жижи, не поморщившись. — Надумаете — сами нальёте.
Где-то через час мы переместились в тень, прячась от окончательно поднявшегося солнца. Попивая разведённую бурду, играли в карты на отжимания, иногда мотаясь к воде окунуться. Ближе к вечеру, изрядно захмелев, задрали на конфликт троих взрослых парней, отдыхавших неподалёку. Выломав себе в перелеске дубины, загнали их одетыми в воду и, счастливые, вернулись во двор.
Во дворе на той же скамейке, только уже без вещей, сидел весело улыбающийся Сашка.
— Это как, Лысый? Ты чего не в армейке? — спросили мы.
— Да на-на-нафиг эта сэ-сэ-служба. Решил остаться.
— Так статья же. Посадят, — не унимались мы.
— Ма-ма-амка отмажет, — Саша излучал беспечность.
Сашина мама работала врачом в милицейской больнице, и связи у неё, конечно, имелись. Было непонятно одно — почему его не отмазали раньше. Ну да ладно, это их дело. Мы были рады Сашкиному возвращению в компанию.
То лето мы провели припеваючи. Даже умудрились пожить у Рябого на даче пару недель, пока его предки были в отъезде. Пытались рыбачить, сплавлялись на лодке, ухаживали за дачницами, тоннами поедали свежий редис, посыпанный солью.
А осенью пришла пора провожать в армию Брежнева. По уже сложившемуся обычаю гаражные проводы прошли напыщенно и насыщенно, почти в том же составе и с тем же меню. Единственное, двери в гараж держали закрытыми, сохраняя тепло.
Поздно вечером несостоявшийся защитник отечества Сашка, изрядно набравшись, пошатываясь, в одиночестве поднимался по широкой подъездной лестнице к себе домой на второй этаж. Видимо, в какой-то момент допустимый предел шатания был превышен, и он опрокинулся назад, раскроив о ступени коротко стриженную голову. Пролежав несколько дней в реанимации, он умер, не приходя в сознание.
Двор погрузился в траур. Все так или иначе участвовали в организации похорон. Дворовые мужики организовывали транспорт и поминки. Пацаны ездили на кладбище долбить мёрзлую землю, ровняя могилу. Девчата часами просиживали с Сашкиной мамой, не оставляя в одиночестве, слушая рассказы о его детстве, узнавая личные подробности и утешая.
В день похорон мы, сняв шапки и подставив головы ледяному ноябрьскому ветру, пронесли гроб с усопшим другом по всему периметру двора, поочерёдно подменяя друг друга. Уперев взгляд под ноги, бредя четвёртым слева, я плечом и кистью правой руки ощущал отчаянную тяжесть мёртвого тела ровесника, дополняемую весом деревянного ящика, обитого торжественной красной тканью. Неожиданно я вдруг разглядел перед собой медленно ступающие Сашкины летние туфли фирмы «Саламандер». Переставляли их по белой снежной крупе ноги Серёги Варёного, нёсшего гроб аккурат передо мной.
«Околеешь в летних туфлях на кладбище», — хотел было предупредить я Варёного, но устыдился рядом лежащего Лысого и промолчал.
На выезде перед ожидавшим катафалком гроб поставили на табуретки для прощания. Народу вокруг столпилось человек сто.
— Лучше бы он в мае служить ушёл, а не остался, — глядя на покойного одноклассника, негромко проговорил Илья, вытирая слезившийся на ветру глаз.
Хмурые лбы стоявших поблизости утвердительно закивали.
Редактор: Глеб Кашеваров
Корректор: Нелли Реук
Больше Чтива: chtivo.spb.ru
