— Ты либо безумец, либо гений.
— Это две крайности одной и той же сущности.
(х/ф «Пираты Карибского моря»)
Ординатор и его наставник вышли из очередной палаты и направились в конец коридора психиатрической лечебницы.
— Признаюсь, некоторые из них настолько достоверно рассказывают о себе…
— …что кажется, Пётр Первый или прочий Гоголь действительно вселились в их тела.
Андрей удивлённо посмотрел на заведующего отделением.
— Вам тоже?
Павел Петрович лишь загадочно улыбнулся, остановившись у последних дверей, и вместо ответа сказал:
— Здесь размещены наши подопытные пациенты. Три молодых человека поступили в отделение один за другим примерно месяц назад. Диагноз — шизофрения со всеми сопутствующими: Кандинский–Клерамбо, паранойя, припадки, бред, голоса в голове и далее по учебнику. Один, вдобавок, был буйным, и мы держали его какое-то время в изоляторе. Наблюдаются уже не в первый раз, предыдущее лечение помогало ненадолго. Как думаешь, что с ними сейчас?
Андрей пожал плечами.
— На пути к ремиссии, раз тут лежат. Нет?
— Сейчас всё увидишь, — Павел Петрович повернул ручку двери, и они вошли внутрь.
Три молодых человека в жёлтых халатах, склонившиеся над шахматной доской, подняли глаза на вошедших.
— Бодрое утро, товарищи выздоровевшие! Как ваше самочувствие?
— Здравствуйте, здравствуйте, Павел Петрович! — наперебой ответили пациенты.
— Все хорошо!
— Вот, в шахматишки играем.
— Кто сегодня гроссмейстер?
— Олег. Ему опять Каспаров ходы подсказывает.
Пациенты засмеялись, Павел Петрович тоже усмехнулся.
— Я привёл познакомиться с вами нашего стажёра Андрея Викторовича, можете доверять ему, как мне. Сейчас я ввожу его в курс дела и нашего секрета, — сказал он и подмигнул пациентам.
Один из больных сразу подскочил к новому врачу и стиснул его ладонь.
— Меня зовут Борис, я очень рад нашему знакомству!
Те несколько мгновений, что длилось рукопожатие, Андрей внимательно изучал глаза пациента, стараясь угадать в них степень и глубину душевной болезни, а пациент не менее внимательно изучал лицо доктора, может быть даже чересчур внимательно, но в этом взгляде не было ни малейшего намёка на сумасшествие.
— Очень приятно, Борис, — наконец кивнул Андрей. — Как вы себя чувствуете?
— Прекрасно, Андрей Викторович, прекрасно! А как вы?
Андрей посмотрел на наставника — Павел Петрович улыбался.
— Спасибо, всё хорошо.
— Это Олег, а это Серёга, — показал на своих товарищей Борис. — Вам у нас очень понравится, Андрей Викторович! Павел Петрович — гениальный врач, и эта его новая методика действительно творит чудеса!
Серёга тоже подошёл поздороваться, а Олег, не поднимаясь из-за стола, предложил:
— Андрей Викторович, а давайте в шахматишки?
— Если только попозже, — несколько смущённо ответил врач.
Павел Петрович пришёл ему на помощь:
— Так, граждане выздоравливающие! Пообщаться у вас будет ещё уйма времени, а сейчас мы пришли за другим. Расскажите нам, как вы здесь оказались, что с вами было, и что с вами сейчас.
— А что рассказывать-то, Павел Петрович? — удивился Борис. — Шизиками мы были, а теперь уже не шизики! Сами говорите, истории типичные, ничего особенного.
Заведующий отделением изменился в лице и посмотрел на пациента настолько требовательно, что тот сразу же вернулся за стол и указал оттуда на койку.
— Вы тоже присаживайтесь — не стоя же слушать будете?
Павел Петрович подошёл к кровати, отогнул матрас с одеялом и сел на деревянный щит. Андрей устроился рядом.
— Итак?
— Ну я с детства был не такой, как все, — начал Борис. — Когда все одноклассники щупали девок, я интересовался мистикой: предсказаниями там, жизнью после смерти, духами, привидениями. Изучал литературу всякую, пытался в себе паранормальные способности развить. Ха! Я прям чувствовал, что есть во мне какая-то потусторонняя сила, что стоит ещё чуть-чуть покопаться, узнать побольше, и я раскрою, высвобожу её. И вот однажды ночью…
Он нарочно замолк, словно готовился поведать что-то страшное.
— …И вот однажды ночью в ходе одного ритуала я вызвал духа покойного дедушки. Поначалу я его, конечно, проверял: задавал вопросы, на которые мог ответить только деда. Он ответил на все. Ха! Мы пообщались, и я лёг спать, а следующий день деда начал говорить со мной сам без всяких ритуалов. Мы с ним беседовали постоянно: и за завтраком, и по дороге в школу, и на уроках, а на алгебре, когда меня вызвали к доске, я вообще не мог его унять. Зрелище, наверно, было прескверное: весь класс ржал, и училка выгнала меня из кабинета. Деда преследовал меня неделю, и мама поначалу думала, что я дурачусь, и только потом заподозрила неладное и вызвала врача. Так я первый раз и оказался здесь. Во время лечения деда приходить перестал, и меня выписали, но меня не убедили в моём заболевании, и я продолжил свои потусторонние делишки.
Павел Петрович одобрительно кивнул, Андрей продолжал сидеть, не выражая никаких эмоций.
— Спустя год моих невидимых собеседников набралось уже с десяток: помимо деды, а потом и бабушки, я общался с некоторыми известными личностями, но деда приходил чаще всех, и раз от разу он становился всё… всё хуже и хуже, что ли. Начал орать, материться, хотя при жизни не позволял себе такого, приказывал мне делать плохое.
— Что, например, приказывал? — спросил Павел Петрович.
— Да разное. Убить соседа, убить собаку, себе сделать больно.
Заведующий отделением повернулся к ординатору, желая что-то сказать, но тот как раз обратился к пациенту:
— Скажите, Борис, сейчас вы чувствуете себя здоровым?
— Здоровее некуда, Андрей Викторович. Вот честно, здоровее некуда.
— Что-нибудь сейчас беспокоит?
Борис на пару секунд задумался, отвёл глаза в сторону, а потом со смехом выдал:
— Каспаров в голове у Олега беспокоит! Ну никак не дает в шахматы поиграть!
Его товарищи тоже засмеялись, засмеялся и Павел Петрович. Андрей хмыкнул и натянуто улыбнулся.
— Да ничего не беспокоит, Андрей Викторович, совсем ничего! Я абсолютно нормальный человек! Голосов нет, глюков нет, настроение ровное, рассуждаю логически. Вот в шахматы играю, книжки читаю, мечтаю о будущем. Хочу выйти отсюда поскорее и поступить на актёрские курсы.
— Борис, а скажите, сколько будет семью восемь?
Павел Петрович всплеснул руками.
— Андрей Викторович, не оскорбляйте Бориса! Спросите что-нибудь двухзначное!
Новый психиатр перевел взгляд с пациента на завотделения и обратно.
— Тридцать шесть на сорок семь.
— Тысяча шестьсот девяносто два.
Андрей открыл на телефоне калькулятор, посчитал и спрятал его обратно в карман халата.
— Верно, — он посмотрел на настаника, и кивнул. — А скажите, что тяжелее, килограмм пуха или килограмм железа?
— Килограмм недоверия, Андрей Викторович.
Стажёр покраснел. Мысли с такой скоростью проносились в его голове, что он не мог схватиться ни за одну.
— Ну хорошо, а что Олег, Сергей? — спросил он наконец Павла Петровича.
— Все тоже самое, — ответил за пациентов психиатр. Месяц назад состояние было очень жуткое, сейчас же постепенно готовим всех к выписке. Абсолютно здоровыми людьми.
Ординатор перевел взгляд с одного больного на второго.
— Ну так что там насчёт шахматишек, Андрей Викторович? — с улыбкой спросил Олег.
***
Они молча поднялись на второй этаж и дошли до двери с табличкой «Заведующий отделением П.П. Ильин». Павел Петрович осторожно поглядывал на своего подопечного и никак не решался заговорить — вид у стажёра был задумчивый. Молча они вошли в кабинет и также молча расположились — Павел Петрович в кресле за рабочим столом, Андрей на стуле напротив.
— Кофеёчку?
— Пожалуй.
Павел Петрович поставил чайник, вытащил чашки, ложки, блюдечки, печенье.
— Сахар?
— Одну. И лимон, если есть.
И дальше снова наступила тишина, которую нарушало только нарастающее гудение чайника. Андрей осмотрелся. На краю письменного стола лежала шахматная доска. Со стены из рамочки показывал язык Эйнштейн — портрет в кабинете психиатра не то, чтобы странный, но по меньшей мере необычный. Под портретом стоял книжный стеллаж, в котором не было ни одного пособия по профилю — вместо них стояли какие-то толстенные труды с сомнительными для науки названиями: «Сонник», «Толкование снов», «Тибетская йога сна и сновидений» и прочими того же рода. Отдельная полка отводилась для шахматной литературы. Больше ничего особенного не было: цветы, шторы, батареи, стены.
Чайник задребезжал, запыхтел и выключился, завотделением разлил кипяток и пододвинул чашку к гостю. Аромат кофе заполнил кабинет, раздался звон ложек о стенки посуды.
Андрей взял печенье, но не донёс до рта и положил на стол.
— Знаете, Павел Петрович, — сказал он, — мне кажется, что вы меня просто разыгрываете. Может быть это у психиатров традиция такая — шутить над ординаторами, но я почему-то о ней не слышал. Одно я знаю точно — за месяц добиться таких результатов нельзя. Невозможно. Признайтесь, пожалуйста, что это всё розыгрыш.
Завотделением загадочно улыбнулся.
— Или вы просто обманываете меня насчёт диагноза и анамнеза. Но зачем?
Наставник продолжал улыбаться. Казалось, ему нравилось наблюдать за реакцией стажёра.
— Нет, Андрей, всё правда, — ответил он, неторопливо отпив из чашки. — Больные — шизофреники: все, как на подбор, и, по идее, лечиться бы им и лечиться, но… — Завотделением с шумом сделал глоток и продолжил, вдруг переменившись в лице: — Скажи, Андрей, ты веришь, что Менделеев увидел свою таблицу во сне?
— Хотите сказать, новый способ лечения вам приснился?
— Только подвожу к нему. Так веришь или нет?
— Ну-у… Допустим.
— А слышал об Уотсоне и Крике, нобелевских лауреатах по физиологии? В то время учёные долго ломали голову над структурой ДНК, а одному из них, по-моему, Уотсону, однажды приснились две закрученные одна вокруг другой змеи.
— Да-да, он тут же проснулся и закричал: «Эврика!», — отмахнулся Андрей. — К чему это?
— А Маккартни? Знаешь, что мелодия «Yesterday» ему тоже приснилась?
Андрей прищурился.
— Как это связано с пациентами?
— Помнишь фрейдовское «Сны есть королевская дорога в бессознательное»?
— Помню.
— Если говорить по порядку, то мне никогда не нравился нынешний метод лечения психически больных. Нездоровое сознание базируется на нездоровом бессознательном, так почему мы пичкаем пациентов медикаментами, вместо того, чтобы лечить бессознательное напрямую, через сон? Имея в арсенале всю современную технику, кажется странным, что наука до сих пор не додумалась до этого. Психиатрия словно застопорилась на использовании нейролептиков, а я спросил себя, как бы поступил на моём месте старина Зигмунд? Усыпить пациента и дождаться нужной фазы сна — это дело простое, но как повлиять на картинку в голове так, чтобы потом эта картинка повлияла на психику?
Павел Петрович замолчал, подбивая тем самым ординатора высказать догадки.
— Гипноз?
— Пробовал на ранних этапах. Эффект никудышный и кратковременный.
— Диктовка каких-то фраз, особых установок во время сна?
— Тоже самое.
Андрей развёл руками.
— Ну не знаю, может быть какая-то специальная атмосфера перед сном? Разговор, там, музыка…
— Свечи, вино, ещё скажи.
— Так и что?
Завотделением улыбнулся.
— Увидишь, Андрей. Всему своё время. Со снами связана ещё одна проблема — с их запоминанием. Гении, о которых я говорил вначале, стали таковыми благодаря тому, что запомнили свои сны, нашли самородки в своих бессвязных ночных эфирах.
— Тут всё просто: записывай сны или рассказывай их.
— Да, но как отличить здравое зерно в бредовом поле, если ты шизофреник?
Андрей пристально посмотрел на наставника.
— Собственно, помощь медперсонала?
— Ну извини, тут уже ни о какой эффективности не может быть и речи, если всякий раз выслушивать всю чушь душевнобольных, и только иногда говорить: «Да, Андрюша, вот этот сон действительно стоящий, а остальные забудь».
— Вы от меня все ответы сходу хотите услышать, а сами, наверно, об этом думали не один месяц.
— Я всего лишь хочу сказать, как плохо до сих пор изучены сны, а ведь это и есть золотой путь к исцелению. Подумай сам: наш организм восстанавливается именно во сне, именно во сне мозг обрабатывает всю полученную информацию — уже знания этих моментов достаточно, чтобы использовать сны в психиатрии, но нет! Почему?
Андрей тяжело вздохнул, готовясь что-то ответить, но Павел Петрович опередил:
— Я в детстве не понимал всю нужность сна и часто думал, вот было бы здорово, если эти восемь часов проводить как-нибудь по-другому: например, играть на компьютере, если ты геймер, или читать труды, если ты учёный. Знаешь, есть такая штука, как осознанные сновидения. Я читал, что некоторые тибетские йоги умеют настолько мастерски управлять своим телом, что осознаются во сне и продолжают там свои дела.
— Сомнамбулизм какой-то.
— Нет-нет. Они могли, например, во сне, продолжать читать книги, начатые днём. Лёжа на циновке с закрытыми глазами. Это всё происходило у них в сознании, понимаешь? Не в физическом мире, а в сознании. Во сне, который стал продолжением нашей реальности.
— А это уже эзотерика.
— Твоё дело верить или нет, но я скажу, что осознанные сновидения — это и есть основа моего метода. Пациенты засыпают, и я показываю им специальные сны. В какой-то момент они понимают, что спят, и тогда уже и начинается лечение их сознания по заранее продуманной программе, что-то вроде компьютерного квеста.
Андрей хмыкнул.
— Павел Петрович, если вы меня продолжаете разыгрывать, то смешно уже не будет.
— Да никто тебя не разыгрывает! Зачем мне врать?
— Ну хорошо, допустим. Но как вам тогда удаётся «показывать им специальные сны»? Вы, простите меня конечно, обычный психиатр, а не какой-нибудь инженер микроэлектроники.
— А разве для того, чтобы видеть сны, нужны какие-нибудь устройства? Сны складывается на основе свежих впечатлений и недавних мыслей. Того, что заставило испытать сильную эмоцию. Загвоздка в программируемых снах лишь в том, чтобы дать пациенту необходимые эмоции в определённой пропорции, а в замкнутых условиях больницы это сделать не так уж и сложно. Посторонние раздражители отсечены, пациент в ходе лечения обеспечивается только теми переживаниями, какие нам нужны, мозг после этого сам выдаёт необходимый сюжет.
Почему, думаешь, Менделеев и прочие сделали свои открытия именно во сне? Алгоритм один и тот же: учёные долго бились над проблемой наяву, но потом их бессознательное по-своему перетасовывало информацию и выдавало ответ в виде ироничного мультфильма. Если больной осознаёт свою болезнь и действительно хочет вылечиться, то наша задача только загрузить в бессознательное всё необходимое для выздоровления и потом дождаться результата.
Андрей заёрзал на стуле.
— Знаете, верится во всё это с большой натяжкой. Точнее сказать, не верится вообще. Вы мне покажете, как это происходит?
Павел рассмеялся.
— Хочешь посмотреть, как спят пациенты? Поверь мне, в этом мало интересного. Предлагаю завтра с утра увидеть весь процесс предварительной обработки впечатлениями, но если тебе хочется посмотреть, как больные спят, то тоже пожалуйста.
— Договорились, — Андрей поднялся со стула. — Если сегодня больше ничего интересного не будет…
— Не будет, не переживай.
— …то тогда я пойду домой. Время уже позднее, — он протянул наставнику руку.
— До завтра. Высыпайся, завтра будет насыщенный день.
Андрей вышел из кабинета. Завотделением поднялся с кресла, достал со стеллажа какую-то толстую книгу, положил её на стол раскрытой на первых страницах, подмигнул на прощание Эйнштейну и тоже вышел из кабинета.
***
— Белые начинают и выигрывают, — Павел Петрович передвинул пешку на е4 и нажал на кнопку часов. — Сдавайся, пока не поздно.
Андрей с укором посмотрел на наставника и не замедлил с ответным ходом. От удивления завотделением расплылся в улыбке.
— Сицилианская защита? Серьёзно? Неожиданно, неожиданно.
— Я не знаю, как называется этот ход. Я просто играю.
— А этот?
Белый ферзь грозно переместился на дальний фланг.
— А этот — «Андрей, я тебя недооцениваю».
Чёрная пешка шагнула на d6. Андрей щёлкнул часы.
— Пусть так, пусть так.
Павел Петрович поднял слона, подержал его над одной клеткой, но в итоге поставил на другую.
— А давай попробуем.
— Ваши ходы читаются.
Ещё одна чёрная пешка шагнула вперёд, лишая возможности поставить детский мат.
Дальше партия развивалась неспешно. Рубили мало, думали много: за каждую фигуру цеплялись по две других, на каждую свободную клетку метили с обеих сторон. Пространства для манёвра было немного — было много пространства для размышлений, но времени на это не хватало: хоть часы и тикали неспешно, но каждый раз игроки спешили сходить в последние секунды отведённого времени.
Кто-то кашлянул. Андрей обернулся, но никого постороннего в кабинете не было.
— Вы кашляли?
— Что?
— Кто-то кашлял.
— Да брось.
— Здесь кто-то есть.
— Тебе показалось.
— Но я слышал.
— Здесь только мы. Эйнштейн не считается.
Андрей поднял глаза на портрет. Физик, как и прежде, показывал язык и не думал ни кашлять, ни даже сморкаться.
— Странно… Я слышал чётко...
— Бывает, перенапрягся. Кофеёчку?
— Пожалуй.
Павел Петрович включил чайник и достал из ящика стола приборы и печенье.
— Будешь ходить или нет?
— Ваш же ход.
— Я давно конём сходил.
Андрей взглянул на доску. Из-за всей этой неразберихой с кашлем последние ходы как-то позабылись, и доска выглядела совсем по-другому. Половина фигур давно покоилась на столе, а белый конь угрожал чёрному ферзю. Коня можно было срубить слоном, это не проблема, но слона тогда срубит пешка, и королевский фланг останется совсем голым. Если же спасаться шахом, то можно потерять ладью.
М-да, задачка.
Чайник легонечко гудел, тихо тикали шахматные часы.
А что, если пойти сюда? Он сходит так, я тогда срублю, он тоже срубит, я тоже срублю... Чёрт, он поставит вилку.
А если?..
— Открою окно, а то душно, а?
— Да-да, — ответил Андрей, не отрываясь от размышлений.
Скрипнула рама, в кабинет ворвался свежий воздух. Только Павел Петрович сел обратно за стол, как мимо окна мелькнул чей-то силуэт. Андрей встрепенулся.
— Вы видели?
— Что?
— За окном кто-то ходит.
— Не морочь голову, мы на втором этаже.
— Вот именно!
— Да и как ты мог видеть, ты на доску смотрел.
— Краем глаза.
— Тебе показалось.
Опять показалось? От напряжения что ли мерещится всякое? Или с непривычки? Вполне может быть — года три как не играл, и партия такая запутанная. Так, надо спасать ферзя. Что, если?..
Чайник начал пыхтеть. Часы отбивали: тик, тик, тик.
— Руби коня, чё тут думать?
Андрей повернул голову. За стеклом стоял какой-то бородатый мужчина. Внешность его казалась знакомой, но имя вылетело из головы.
— Стойте! — крикнул Андрей и вскочил с места.
За окном уже никого не было. Ни на тротуаре, ни во дворе между деревьями, ни за оградой, ни на дороге. Ни внизу, ни по сторонам, ни вверху.
— Вы видели? Видели? Здесь кто-то был!
— Ладно, ладно. Ходи давай.
Воодушевлённый своей правотой, Андрей сел за стол и срубил коня ладьёй. Павел Петрович хмыкнул и тут же съел эту ладью пешкой. Андрей схватился за голову.
— Шах, — констатировал завотделением, показывая освободившуюся вертикаль между белым ферзём и чёрным королём. — Не слышал, чтобы Менделеев хорошо играл в шахматы.
Менделеев! Точно, Менделеев! Портрет незнакомца в воспоминаниях Андрея обрёл новые краски.
Андрей снова взглянул на доску. Единственным выходом из-под шаха было отвести короля на клетку с появившейся отметкой «Hg», что он и сделал. Павел Петрович, недолго думая, переставил пешку на последнюю клетку горизонтали с отметкой «Аu».
— Передай змею, пожалуйста.
Андрей непонимающе посмотрел на него.
— Пешка на аурум превращается в змею, забыл, что ли?
— Да вы меня разыгрываете! Какая змея в шахматах?!
— Да как какая! — Павел взял со стола толстое пособие по шахматам и раскрыл на первых страницах. — Глава вторая, шахматные фигуры особого положения.
Фигуры особого положения, как он мог забыть такое? Среди срубленных пешек, коней и слонов как раз стояла одна ощетинившаяся кобра. Андрей передал её наставнику, и тот поставил змею на угол доски.
— Твой ход, — он нажал на часы и откинулся на спинку кресла.
Так, что если, что если… Если пойти этим конём так, то белым ничего не остаётся, как сходить слоном, тогда он пойдёт пешкой, белые — ферзём, и всё! Следующим ходом чёрные ставят мат конём!
Он сходил и нажал на часы.
— Прошу.
Павел Петрович наклонился над доской.
Чайник загудел, из носика начал валить пар.
Белый слон переместился так, как и ожидал Андрей. В ответ чёрная пешка уверенно шагнула вперёд. Ещё один ход, и белым неминуемый мат от коня. Ещё один ход, и всё.
— Что ж, — несколько грустно сказал Павел Петрович, переставив ферзя на соседнюю клетку, — тебе мат.
— Какой ещё мат? — возмутился Андрей. — От кого это ещё мат?
— От змеи. Змея через два хода отравляет короля.
— Чё вы мне рассказываете? Как она отравляет короля? Я вам сейчас мат конём поставлю!
Чайник бурлил на весь кабинет, выплёвывал горячие капли, шатался и прыгал в разные стороны.
Завотделением снова раскрыл книгу по шахматам и протянул коллеге.
— Вот, пожалуйста. Глава седьмая, отравление змеёй.
— Да вы всё подстроили! И книжка у вас фальшивая! А вы шулер шахматный!
— Я шулер шахматный?
— Вы, вы! Мухлёжник безразрядный!
— Я мухлёжник безразрядный?
— Вы! Вы!
— А ну я тебя щас! — Павел Петрович потянул руки к горлу ординатора, а тот истошно закричал:
— На помощь! Психиатр спятил!
Чёрный конь свирепо сверкнул клыками и в прыжке впился зубами в предплечье заведующего отделением.
***
Дверь медленно открылась и в помещение с белыми стенами робко заглянул смуглый молодой человек. Сперва он с опаской посмотрел по углам, по сторонам, на пол и на потолок, и только потом осторожно шагнул. Ничего подозрительного не произошло. Он шагнул снова. Дверь за его спиной с глухим стуком вернулась на место, он вздрогнул и обернулся.
— Это Кирилл, и это его первый сеанс, — прокомментировал Павел Петрович, наблюдая за пациентом с монитора. — Шизофрения возникла после тяжёлой черепно-мозговой травмы — его избили неизвестные, их так и не нашли. В дебюте наблюдались ярко-выраженные бред и галлюцинации: парню постоянно мерещилось, что нападавшие где-то рядом, следят за ним и вот-вот набросятся снова, чтобы завершить расправу.
Андрей открыл было рот, но завотделением не дал сказать:
— Мать до конца надеялась, что это пройдёт, что это просто последствия перенесённых переживаний, но вскоре больной начал нападать на воображаемых врагов с ножом. Она пробовала прятать от сына все столовые приборы, но он всегда якобы чувствовал, где они находятся, и завладевал ими якобы телекинезом. И тогда она обратилась в больницу.
Кирилл стоял в центре комнаты. Словно вспомнив о чём-то, он вдруг расправил плечи, убрал руки с груди и свесил по бокам, но потом спрятал за спину.
— Держится он относительно хорошо.
— Он уже прошёл некоторый курс лечения традиционными препаратами — сонная терапия начинается, только когда пациент более-менее спокоен. Сама обработка впечатлениями основана на переделывании появившихся негативных установок и воспоминаний о тех событиях, которые спровоцировали начало манифестации. Пролечив эти моменты, мы постепенно спускаемся по истории болезни до самого начала продромальной стадии, и по итогу имеем человека, напрочь лишённого предпосылок к появлению шизофрении, даже если к ней есть врождённая предрасположенность.
Андрей снова захотел вставить реплику, но Павел Петрович продолжал:
— Да, пока это похоже на психотерапию, но только на этом этапе и только на словах. Итак, больной готов, ты готов?
Стажёр кивнул.
— Тогда начнём.
Завотделением нажал на кнопку, и в помещении с пациентом начало плавно темнеть, а на стенах постепенно выступили звёзды.
— В каждом случае свой подход. Кирилл всю сознательную жизнь мечтал стать музыкантом и выступать в больших театрах — мы зацепились за это.
Стены в помещении стали совсем чёрными, и звёзды на них загорелись также ярко, как в безлунную ночь. Зазвучала нежная мелодия.
— Конечно, куда эффективнее было бы использовать очки виртуальной реальности, но сам понимаешь, какой бюджет у нашего учреждения, так что пока используем старый добрый проектор.
— Пока всё смотрится достаточно хорошо.
— Тень от больного всё портит, а так да, хорошо.
Звёзды плавно поплыли вверх, как будто камера начала медленно опускаться, и вскоре на стенах выступили огни ночного города. Кирилл стоял спиной к наблюдавшим за ним врачам, и, глядя на монитор, создавалось впечатление, что он воспарил над мегаполисом. На несколько секунд камера замерла, давая время насладиться видом, а затем медленно поплыла вперёд, постепенно приближаясь к крышам домов. Мелодия стала громче. Уже можно было различить в окнах верхних этажей смеющихся людей, влюблённые пары с бокалами вина, детей, весело хлопающих в ладоши, глядя на поднимающийся дымок от свечей на торте. Камера опустилась ещё ниже, и вот Кирилл уже пролетает над многочисленными машинами на главной улице города, аккуратными кронами деревьев, разноцветными неоновыми вывесками, толпой из мужчин в смокингах и белоснежных рубашках и дам на высоких каблуках в изящных вечерних платьях с красивыми букетами. Они все идут в одно и то же здание, а на крыше здания огромные каменные буквы: «Театр».
— Кажется, я знаю, что будет дальше.
И теперь Кирилл словно стоит в очереди на вход. Перед ним много людей, но очередь движется быстро. Камера вращается по сторонам, и можно увидеть, что здание со всех сторон охраняется полицией.
— Эти кадры для того, чтобы убедить пациента в безопасности.
Двери здания приближаются — Кирилл словно заходит внутрь. Музыка становится громче. Стены холла быстро проносятся по стенам помещения с пациентом, и он попадает в зрительный зал. Музыка становится оглушительной.
— Это Ленинградская симфония Шостаковича, если ты не знаешь. Мать Кирилла сказала, что это его самое любимое произведение.
Кирилл идёт мимо рядов. Зал полон. Зал затаил дыхание. Весь зал смотрит на сцену, в глазах зрителей трепет и наслаждение, а на сцене вдохновенный дирижёр управляет огромным оркестром. Во всём зале только одно свободное место — в середине третьего ряда, и камера плавно уводит Кирилла именно туда. Музыка становится тише, переходя от одной части произведения к другой, и вдруг дирижёр оборачивается и показывает прямо на Кирилла. Пациент в помещении удивлённо поднимает руку к груди: «Я?». Дирижёр кивает, Кирилл смотрит влево и вправо, и все зрители кивают ему: «Да-да, ты!». По меняющемуся ракурсу понятно, что он поднимается на сцену. Теперь по бокам от Кирилла музыканты, и тысячи восторженных глаз зрителей смотрят на него из зала. Дирижёр показывает на Кирилла, приподнимая палочку, и музыка снова становится громче. Громче, ещё громче!
Врачи видели на мониторе, что пациент поднял руки и повернул голову вбок, словно держит скрипку, и водит воображаемым смычком по воображаемым струнам.
— Всё проходит замечательно.
Кирилл упоённо играет, и музыка становится то медленнее, то быстрее в такт его движениям. Дирижёр улыбается ему и переключается на других музыкантов. Симфония подходит к концу. Зрители встают со своих мест. Гром ударов барабанов, величие духовых, торжество струнных, дирижёр взмахивает палочкой в последний раз, и зал утопает в громе аплодисментов. Музыканты кланяются, и Кирилл тоже кланяется вместе с ними и снова смотрит на восторженный зал. Он поднимает руки к лицу и опускает их не сразу.
— Кажется, он плачет.
— Наверняка плачет. Он счастлив.
Зрители продолжают аплодировать и несут на сцену цветы. Музыканты продолжают кланяться, но постепенно камера уводит Кирилла за кулисы. Стены коридора проплывают по стенам больничного помещения, потом открываются двери, и Кирилл выходит из здания. Мужчины в костюмах и женщины в красивых платьях спускаются по лестнице, Кирилл спускается с ними. У здания стоят полицейские, а значит здесь безопасно. Он неспешно идёт домой, наслаждаясь красотой ночного города.
Но людей вокруг постепенно становится меньше. Он сворачивает с центральных улиц на какие-то неопрятные переулки. Из мусорных баков на него таращатся голодные коты. Ветер тащит по дороге пустые пакеты. В лужах на асфальте отражаются тучи. Откуда-то появляется тревожная музыка.
Кирилл сворачивает снова и видит в конце дома двух хулиганов с ног до головы в чёрном. Их лиц не различить, у них будто бы нет лиц. Они медленно наступают на маленькую девочку. Девочка плачет, кричит, но ей некому помочь.
— Зачем ему это видеть?
— Смотри, смотри.
Кирилл и правда немножко сжимается, но тут музыка из тревожной меняется на торжественную, в чём-то похожую на Ленинградскую симфонию. Больной расправляет плечи. Камера снова приближается к хулиганам, они оборачиваются, видят Кирилла, и их лица сковывает страх. Кирилл медленно приближается, а бандиты с каждым шагом становятся всё меньше и меньше, а когда Кирилл оказывается совсем рядом, они в панике бросаются бежать. Девочка вытирает слёзы и протягивает своему спасителю плюшевого мишку.
— Борьба со страхами. Ему нечего бояться.
И снова дорога по ночному городу. Крыльцо, дверь, замок, ключ. Он входит домой, к ногам прижимается ласковый кот и мурлычет. Камера уводит Кирилла в спальню, где он видит мягкую кровать. Шторы медленно закрывают окно, и в самый последний момент через стекло можно увидеть, как по улице проезжает полицейская машина, на заднем сиденье которой сидят пойманные хулиганы в чёрном.
— И что, он теперь увидит всё это во сне?
— Как показывает практика, не обязательно в таком виде, но так или иначе. Мы подпитали его уверенностью в безопасности и вернули ориентиры для жизни. Ты сам видел, как он подыгрывал, как он переживал. Велик шанс, что подобный сон он увидит даже сегодня.
— Ну вот увидит он сон, и что, враз станет увереннее? Перестанет бояться? Бредить? Я пока не понимаю, как это работает.
— Перед сном мы подключаем к больному датчики. Естественно, мы не можем знать, что ему снится, но по пульсу, отделению пота, частоте дыхания, активности долей мозга, эмоциям на лице в конце концов мы можем угадать, что он сейчас переживает. В нужный момент мы стимулируем мозг необходимой частотой, и больной осознаётся во сне, понимаешь? Он находится в сознании в мире бессознательного, в мире, где корень его болезни вырван обработкой впечатлениями. Он находится в мире своего мозга. Почти здорового. Его задача только отбросить корень подальше к забору, чтоб он снова не пророс, и поверить, что он действительно здоров.
В помещении на мониторе загорается свет, и в дверном проёме появляется санитар. Кирилл оборачивается. Его глаза сияют.
— Если больного манией преследования вы убеждаете в безопасности, то как вы лечите больных с манией величия? Убеждаете в их серости и обыкновенности?
Павел Петрович улыбнулся.
— Таких пациентов пока не было.
***
— В шахматы будешь? — спросил Павел Петрович, устаиваясь в кресле.
Андрей замер, словно что-то неожиданно вспомнил.
— У меня сегодня был сон, где мы с вами как раз играли.
— Да? И кто победил?
— Не помню. Ничего не помню: помню только то, что мы играли.
— Запоминай свои сны, Андрей. В них можно многое почерпнуть. Записывай их сразу, как проснёшься, — Павел потянулся к шахматной доске на конце стола. — Ну так что, сыграем?
— А давайте.
Фигуры высыпали на стол, доску перевернули.
— Игра в шахматы, кстати, — это тоже часть методики выздоровления. Восстанавливает логику мышления.
— У меня с этим всё в порядке.
Павел Петрович взял по пешке с обеих сторон и перемешал за спиной.
— Выбирай, — он протянул сжатые кулаки.
Андрей ткнул в левый. Завотделением разжал пальцы — на ладони лежала чёрная пешка.
Фигуры застучали по доске, выстраиваясь в боевом порядке. Когда всё было готово, Павел Петрович сходил на е4. Андрей ответил на с5 и задумчиво произнёс:
— Сицилианская защита.
— Разбираешься в комбинациях?
Андрей посмотрел на наставника.
— Если честно, то совершенно не разбираюсь. Вы мне сказали это название во сне.
— Нет, это так не работает. Меня в твоём сне не было. Каждый персонаж твоего сна — это грань тебя, проявление твоей личности. Ты наверно слышал этот термин когда-то раньше, а потом просто забыл, но бессознательное хранит всю полученную информацию, а вчерашний сон вытащил её наружу.
Андрей улыбнулся.
— Да, мозг — удивительная штука.
— А сон — вершина удивительного на этой штуке.
На доске началось неспешное состязание умов. Армия чёрных под предводительством Андрея самозабвенно наступала, армия белых под руководством Павла умело давала отпор по всем направлениям. В центре доски стало так плотно от мысли, что после одного неверного хода каждый рисковал потерять всё.
Павел Петрович долго тёр подбородок, а потом нерешительно переставил пешку. Андрей быстро сходил ладьёй.
— Шах.
— Шах — дело поправимое, — отшутился завотделением, но, взглянув на доску, сразу изменился в лице. Такого развития ситуации он не предвидел. Спастись от шаха было два варианта: либо отдать ферзя, на котором держалась вся оборона, либо сделать единственный возможный ход королём, после которого неминуемо следовал мат.
— Признаю поражение, — сказал Павел Петрович и протянул руку. — Тебе бы и правда с Олегом сыграть. Я, конечно, не особый знаток шахмат, но, мне кажется, Олег действительно играет гениально.
— Сыграем как-нибудь.
— Кофеёчку?
— Пожалуй.
Завотделением включил чайник и достал из ящика стола приборы и печенье.
— Кстати о гениях. Не задумывался над тем, насколько они похожи на сумасшедших?
— От гениальности до безумия один шаг — это имеете ввиду?
— Я бы сказал, что гениальность — это одна из форм сумасшествия. Отличие только в пользе для общества. И гении, и сумасшедшие — отклонения от нормы, отклонения от здравого смысла. А что есть здравый смысл? Устоявшаяся норма поведения. Норма размышления. Норма реальности. Если ты гений или дурак, то ты уже вне здравого смысла, вне обыденного сознания. Только гении проминают мир под норму, которая видится им, а сумасшедшие... Сумасшедшие или не пытаются, или у них ничего не получается.
— Звучит так, будто вы ставите Эйнштейна и обитателей своей больницы в один ряд.
— О нет, не ставлю, но ты прав: многие из тех, кого мы сейчас называем гениями, не дружили с головой. Держи на вскидку: Джон Нэш — шизофрения, Ницше — шизофрения, Ньютон — шизофрения, Тесла — обсессивно-компульсивного расстройство, Больцман — биполярное расстройство. И это только учёные, а если взять людей искусства? Микеланджело — аутизм, Моцарт — бред преследования, Ван Гог — человек в здравом уме отрежет себе ухо? А писатели? У них же поголовно если не психоз, так алкоголизм. Вспомни хоть одного здорового писателя, и я тебе скажу, что он плохой писатель.
Чайник задребезжал, запыхтел и выключился, но Павел Петрович не спешил разливать кипяток.
— Однажды я подумал: раз у гениев и сумасшедших столько общего, и раз благодаря сонной терапии можно сделать из душевнобольного нормального человека, то из нормального человека можно тогда сделать и вовсе гения. Как думаешь?
Андрей, прищурившись, смотрел на наставника.
— По-моему гении из пробирки не вырастают.
— Шизофреники тоже не становились нормальными людьми до вчерашнего дня.
— Но при всём уважении, ваша методика ещё не выдержала испытания временем…
— Результаты МРТ, ЭЭГ и психологических тестов как у здоровых людей.
— …и для гениев нужна специальная среда, а не четыре белых стены.
— Белые стены — это вообще не то, Андрей! Весь фокус в бессознательном! Менделеев, Крик, Бор, Кекуле — гениями их сделало бессознательное! С помощью сна!
Андрей вздохнул.
— Ну не знаю… Всё звучит как-то… как-то…
— Как-то как?
Ординатор отмахнулся.
— Да даже если всё так, как вы говорите, то кого вы хотите сделать гением?
— А, допустим, тебя.
Андрей распахнул глаза в кромешной тьме, мигом соскочил с кровати, включил свет и принялся записывать сон в первую попавшуюся тетрадку.
***
Утром Андрей пришёл в лечебницу пораньше, чтобы перед работой обсудить с Павлом Петровичем свои сны, и очень удивился, когда на подходе к больнице увидел свет в окнах его кабинета. Охранник на входе сказал, что заведующий отделением уже несколько дней ночует на работе — Андрею это показалось странным, но, подумав, он нашёл это вполне оправданным, ведь дело касается экспериментов, которые никто никогда ранее не проводил.
Он поднялся к кабинету с табличкой «П.П. Ильин», но ещё за несколько шагов до двери услышал изнутри оживлённый разговор, и потому сел на лавку у стены, чтобы не мешать. В утренней тишине больничного коридора голоса звучали довольно отчётливо, и Андрей поневоле услышал всё.
«Ты мыслишь слишком узко, — голос принадлежал кому-то незнакомому. — Сон не ограничивается временем, когда ты лежишь в постели. Ты научился понимать, что видишь сон, когда спишь — научись же понимать, что видишь сон, даже когда не спишь».
Смысл этих слов оказался неуловим для Андрея, как, по всей видимости, и для того, кому они были сказаны, потому что после паузы последовало разъяснение:
«Окружающий мир — это тоже сон. Да, это трудно осознать, когда ты существуешь внутри этого мира. Человек живёт в иллюзии своего восприятия, но он не понимает этого. Органы чувств несовершенны, они не дают представления о всём спектре происходящего вокруг. Человек — это маленькая собачка, идущая на поводке, которой достаточно того, что даёт нюх, и которая не замечает, что происходит за большими кустами поблизости, но видит её хозяин».
«Когда наступит пробуждение?» — раздался голос Павла Петровича.
«Когда поймёшь, что спишь».
На этом разговор прекратился.
Андрей сидел какое-то время на лавке, пытаясь понять услышанное, а затем подошёл к двери и прислушался.
Тишина, ничего не происходило.
Он постучался.
— Войдите, — отозвался завотделением.
Андрей открыл дверь и увидел своего наставника, сидящего за столом. Больше никого в кабинете не было.
— Доброе утро, Павел Петрович…
— Привет, Андрей. Чего так рано?
— Я хотел обсудить с вами свои сны, но мне показалось, что вы с кем-то разговаривали, и потому я постучал не сразу…
Завотделением на долю секунды смутился, но быстро нашёл, что ответить:
— Я слушал радио. По утрам, знаешь, иногда интересные вещи говорят. Что там у тебя?
Андрей настороженно прошёл и сел на стул, краем глаза высматривая радиоприёмник, но его нигде не было.
— Может кофеёчку?
— Нет, спасибо.
Андрей чувствовал, что здесь происходит что-то не то. Нигде в поле зрения ни радиоприёмника и никакой, даже самой завалящей, аппаратуры не было, а вертеть головой или водить по сторонам глазами он не мог, чтобы не выдать своё недоверие.
— Мне уже два дня снятся сны с вами, — начал он, и тут же отвёл глаза, не выдержав пристального взгляда наставника.
— Надеюсь, я там не голый?
— О, нет, что вы...
— Тогда чего ты как школьник робкий? Не выспался?
— Просто… В общем… Мне приснилось, что если благодаря вашему методу из шизофреников можно сделать нормальных людей, то наверно и из нормальных людей можно делать гениев.
Павел Петрович сощурил глаза и улыбнулся краешком губ.
— Ты быстро схватываешь, Андрей. Молодец.
— Вам тоже приходила эта идея?
— Ну конечно. Хочешь стать таким гением?
— Нет, я просто хотел обсудить с вами возможность такого превращения.
— Всё возможно, Андрей. Ты сам видел, методика открыта для широкого диапазона исходных данных, а, имея в качестве пациента обычного человека, можно достичь многого. Я боюсь представить, что получится, если взять гения в качестве пациента.
Андрей мельком осмотрелся, пока говорил наставник. Радиоприёмника нигде не было.
— А я даже не представляю, что нужно показать будущему гению в помещении с белыми стенами, чтобы запустить процесс совершенствования в бессознательном.
Павел Петрович довольно улыбался.
— У меня есть кое-какие наработки. Хочешь покажу?
Отсутствие какой-либо аппаратуры и отсутствие человека, с которым разговаривал заведующий отделением, и эта его хитрая улыбка, и вот этот вопрос, словно Павел Петрович заманивал Андрея поучаствовать подопытным в эксперименте — всё вокруг казалось подозрительным, и потому он ответил:
— Да.
Ординатор испуганно закрыл рот руками, услышав свой ответ.
— Идём тогда, — не обращая внимания на реакцию стажёра, сказал заведующий отделением.
Он встал и пошёл к двери. Рукава его халата были закатаны, и на левом предплечье хорошо виднелась розовая ранка. При взгляде на неё Андрей сразу вспомнил свой первый сон от начала и до конца.
— Павел Петрович, а что это у вас на руке?
Заведующий отделением обернулся в дверях.
— Что там? — переспросил он, и лицо его из непонимающего по-настоящему вдруг превратилось в наигранно непонимающее. Он развернул левую руку и посмотрел на ранку, словно уже и забыл про неё. — Ах, это. Это я обжёгся дома.
Ранка выглядела как маленький полукруг, а две ярких точки, делящих её на три отрезка, могли принадлежать только следам от чьих-то маленьких клыков.
— Пойдём, не обращай внимания.
— Павел Петрович, — вдруг резко сказал ординатор, — я никуда не пойду.
— Что такое? — удивился заведующий отделением, но на лице его промелькнул испуг.
— Вы всё врёте. Я знаю, откуда этот след. Вас укусил шахматный конь в моём сне!
— Андрей, ты вообще себя слышишь?
— У вас в кабинете нет радио. Отвечайте, кто с вами говорил?
— А на телефоне я радио включить не мог?
— Не врите, Павел Петрович! Вы меняетесь в лице, когда врёте!
Заведующий отделением вздохнул и закрыл дверь обратно.
— Сицилианская защита, — сказал он, с грустью глядя в глаза ординатора.
— При чём здесь сицилианская защита?
— Ты никогда не слышал этот термин. Я принёс его в твой сон.
— Что?
— В обоих твоих снах был я. От твоего бессознательного там был только пейзаж, а всю информацию принёс я. Но в первый раз всё пошло не по плану — твоя подкорка очень сопротивлялась.
Андрей поморщился, не веря своим ушам.
— Но как вы там оказались? И зачем?
— Будешь кофе?
— Павел Петрович, отвечайте на вопросы.
— А вино?
— Отвечайте на вопросы, Павел Петрович!
— А я буду.
Заведующий отделением прикоснулся к чайнику, и вода за его прозрачными стенками моментально стала красного цвета. Он неторопливо наполнил кружку, также медленно поднёс её к губам и сделал глоток.
— Ты всё ещё спишь, Андрей.
— Я проснулся полтора часа назад!
— Нет, ты всё ещё спишь.
Андрей на всякий случай ущипнул себя, затем поморгал, а потом и вовсе потёр глаза кулаками. Ничего не изменилось.
— Ты спишь не в том смысле, к которому привык. Сон не ограничивается временем, когда ты лежишь в постели. Окружающий мир — это тоже сон.
— В каком смысле?
— Это трудно осознать, когда существуешь внутри него. Ты, как и любой другой человек, живёшь в мире иллюзии своего восприятия и не понимаешь этого. И я был таким. Поверь мне, окружающий мир иной. Органы человеческих чувств несовершенны, они не дают представления о всём спектре происходящего вокруг. Человек — это маленькая собачка, идущая на поводке, которой достаточно того, что даёт нюх, но она не замечает, что происходит за большими кустами поблизости, а видит её хозяин.
— Я это уже слышал! Что всё это значит?
— Это значит, что ты сможешь всё, что угодно, когда поймёшь, что спишь.
— И как это сделать?
— Просто понять, и всё.
Андрей заёрзал на стуле. Снова пришло ощущение, что его разыгрывают. Больше верилось, что он не спит, а сходит с ума.
— С кем вы разговаривали до того, как зашёл я?
— С Фрейдом. Мы с ним каждую ночь обсуждаем методику.
— Павел Петрович, у вас шизофрения.
— Он дал мне много дельных советов.
— У вас шизофрения, Павел Петрович! — Андрей вскочил со стула. — Ши-зо-фре-ни-я!
— Успокойся, Андрей. Сядь.
— У вас шизофрения, Павел Петрович, — Андрей подошёл к двери, развернулся и пошёл обратно. — У вас шизофрения, Павел Петрович, шизофрения, Павел Петрович, шизофрения, Павел Петрович, шизофрения…
— Андрей, сядь! — рявкнул заведующим отделением, схватил ординатора за локоть и посадил обратно. — Нет ни у кого шизофрении, шизофрении вообще не существует.
К безумию в глазах практиканта добавилось непонимание.
— Есть отдельные психозы, а шизофрении нет. Я говорил с духом Фрейда, другие больные, например, Борис, на самом деле говорили с другими духами. На самом деле, Андрей! А Кирилл? Вполне вероятно, что он не врал, когда говорил, что притягивал к себе ножи телекинезом.
— Павел Петрович, у вас шизофрения, — обречённо произнёс Андрей.
Заведующий отделением отодвинул от себя кружку с вином, а затем вытянул руку, и кружка по воздуху приплыла к нему в ладонь.
Андрей сглотнул.
— У меня тоже шизофрения…
— Проявления шизофрении не вписываются в картину мира обычного человека, поэтому он и нарёк её заболеванием. На самом деле многое из того, что говорят пациенты, — правда.
— Мы не лечим людей, а лишаем их способностей…
— Мы делаем их нормальными для общества.
Андрей замычал, закачал головой, потом обхватил её руками и долго смотрел в пол. Наконец он прошептал:
— Просто скажите мне, что я сейчас сплю, Павел Петрович.
— Разве это не очевидно, Андрей?
Автор: Коля Сытный
Источник: https://litclubbs.ru/writers/7819-patologija-obydennoi-zhizni.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
