В надежде получить «живой» талончик, люди встают затемно, как сто с лишним лет назад. Тоже набиваются битком, и кое-кто минутку ухитряется вздремнуть на чьей-нибудь китайской синтетической дублёнке.
***
Недавно перечитывала Чехова, рассказ «Беглец». И поймала себя на том, что читаю с интересом не только как художественное произведение. А ещё и как подробное документальное изложение, видение глазами очевидца, шестилетнего крестьянского парнишки.
Читаю и невольно провожу параллели между больничным российским мирком середины XIX века – и современным, начала второго тысячелетия. Разумеется, не в смысле оснащения диагностической аппаратурой и новейшими препаратами – а обыкновенного, рутинного устройства больничного быта.
Ну-с, господа, приступаем.
***
Наш маленький герой Пашка «часа два стоял в тёмных сенях и ждал, когда отопрут дверь. Когда сени мало-помалу битком набились народом, стиснутый Пашка припал лицом к чьему-то тулупу, от которого сильно пахло солёной рыбой, и вздремнул».
Знал бы Пашка, что через каких-нибудь полтораста лет появится такая волшебная штука как электронная запись. Правда, система пока хромает и выкидывает коленца, как тот смешной подпрыгивающий парень-воробей из «Беглеца».
То сайт загружается еле-еле, как неживой. Загрузится – окошко нужного врача не отвечает на клик. Откликнется – талонов уже нет. А если всё удаётся – вдруг в последнюю секунду зависнет сайт. Вот какая хитрая электронная очередь!
Поэтому, в надежде получить «живой» талончик, люди встают затемно, как сто с лишним лет назад, как Пашка с матерью. Тоже набиваются битком, и кое-кто тоже минутку ухитряется вздремнуть на чьей-нибудь китайской синтетической дублёнке. Только «сени» сегодня – это вестибюль, выложенный плиткой и завешанный просветительскими плакатами о гриппе и энцефалитных клещах.
***
«В маленьком окошечке показался заспанный фельдшер. – Подходи записываться! – пробасил он. Все потянулись к окошечку».
А вот тут классик в самую точку. Научно-технический прогресс изменил медицину до неузнаваемости. Люди научились просвечивать организм невидимыми лучами, омолаживать стариков и пересаживать органы. Замораживать биоматериал и клонировать, оплодотворять женщин методом непорочного зачатия, продлевать жизнь почти в два раза…
А родимые неистребимые, неприветливые окошечки – остались!
Лицо каждой больницы – регистратура. Так, по крайней мере, гордо извещает надпись на стене в вестибюле.
Лицо моей ЦРБ, к которой я прикреплена, ещё недавно была Великая Китайская стена. Мощная, в три кирпича, с грубо вырубленными окошками-бойницами. Видно, что к приходу больных здесь подготавливались основательно, с пониманием опасности момента: как к нашествию монголо-татарских орд. Или саранчи.
Больные, как девки в немецком порно, оттопыривают зады, просительно и униженно, как собачки, укладывали подбородок на подоконник, засовывали в окошки головы. В такой позиции они видели не саму регистраторшу, а обтянутый белым халатом живот. С животом и разговаривали.
Дополнительно защищаясь от больных, окошки были завешаны кусками чёрной рентгеновской плёнки, которая раскачивалась от сквозняков. И то правда: какой заразы со всего города и района, каких микробов, вирусов и прочей бяки на себе больные не натащат, прости Господи. А регистраторши пеклись о собственном здоровье.
Следуя этой логике, терапевт должен был принимать гриппующих пациентов через стеклянную стенку. И в противоэпидемическом костюме- скафандре. Не говоря про провизора в аптеке и кондуктора в битком набитом автобусе.
Про учителей в школе вообще умолчим. Ведь эти вредные мелкие шмакодявки, вроде сопливого Пашки Галактионова – они же вечно чихают и кашляют. У Пашки из рассказа вон вообще локоть гниёт: потенциальный переносчик опасной кожной заразы.
***
Но дальше читаем Чехова.
« – Подходи записываться!..
У каждого фельдшер спрашивал имя и отчество, лета, местожительство, давно ли болен и проч».
О как, имя-отчество… Это только разве в спецбольницах, где пользуют высокопоставленную братию. В обычной регистратуре не-е. В окошках сидят регистраторши-царевны Несмеяны. От мановения их чистого розовенького пальчика зависит судьба, здоровье, а может, и жизнь пациента.
По этой причине регистраторши полны собственной значимости. Не ходят – а неспешно плывут между стеллажей, как солистки ансамбля «Берёзка». Боятся расплескать значимость. Не понять туповатому чеховскому «фершалу», как это восхитительно: отказывать, когда человек умоляет, чуть не плачет: «Ночь не спал, на работе отпросился, трясся на автобусе из деревни».
Это если ходят автобусы. А то и по бездорожью маршировал своим ходом, как Пашка: «под дождём то по скошенному полю, то по лесным тропинкам, где к сапогам липли жёлтые листья… пока не рассвело».
– Мужчина, вы русский язык понимаете? Талонов нет, не загораживайте. Следующий!
Когда-то регистраторши пришли сюда смущающимися славными сельскими девчатами – ну, не повезло, не нашли другой, лучше оплачиваемой работы… Больных много - врачей мало. Поневоле озвереешь.
***
«Через приёмную прошёл доктор в белом фартуке и подпоясанный полотенцем… Началась приёмка».
А вот тут шалишь! Это в середине позапрошлого года на приём к доктору милосердно принимали всех приползших, прискакавших, прихромавших.
Сегодня талонов всегда меньше, чем больных.
«Баба, не в гости пришла! – сказал сердито доктор. – Что возишься? Ведь ты у меня не одна тут».
Вслух современный врач такое не скажет. Но про себя – и в более крепких выражениях – подумает на тему: «Вас тут много, а я один». Вместо положенных 23 пациентов он принимает 60. Штат специалистов укомплектован на треть. Половина врачей – пенсионеры.
***
«– Ну, показывай свой локоть.
Доктор осмотрел его локоть, подавил, вздохнул, чмокнул губами, опять подавил».
Дальше он долго распекает дуру-бабу, что «сгноила парню руку»…
Как сегодня у нас. Полторы минуты врач осматривает пациента. Остальные двадцать минут, посапывая, молча и стремительно пишет что-то в медкарте. Больной уважительно следит за дешёвой шариковой ручкой. Он давно смирился, что врач заботится не о нём с его болячкой, а сугубо о себе самом.
В нём, во враче, говорит опыт предыдущих ошибок коллег и инстинкт самосохранения. Он заранее страхуется. Если, не дай Бог, больной помрёт – врач невозмутимо предъявит мелко, плотно, обстоятельно и исчерпывающе исписанные страницы – и никаких претензий к нему не будет. А выздоровеет или нет человек – дело десятое.
А гневных обвинителей, жаждущих засадить его за решётку и слупить денежную компенсацию, много. Родственники больного, страховая компания, разные комиссии из здравоохранения. Не считая государственного обвинителя – прокурора. Оно врачу надо?
Нынче прогресс стремительно идёт вперёд. Вместо ручки — клавиатура, по которой врач колотит с космической скоростью, как заправская машинистка
***
И снова Чехов.
–«Мазями да каплями тут не поможешь. Надо его в больнице оставить. Мы ему операцию сделаем». «Ежели нужно, батюшка, то почему не оставить?» – солидно и покладисто соглашается Пашкина мать.
Деревенская неграмотная тётка, что с неё взять? Она, тёмная, даже не понимает исключительности ситуации и своего счастья. Потому что в начале XXI века, в результате всех спущенных сверху оптимизаций и пертурбаций, попасть на больничную койку – это из области фантастики. Это нужно уж совсем балансировать между жизнью и смертью. Ну, или иметь крутой блат – чтобы удостоиться чести попасть в стационар.
А у Чехова-то доктор перед маленьким пациентом стелется, всячески соблазняет:
«У меня, брат, хорошо, разлюли малина! Мы с тобой, Пашка, чижей пойдём ловить, я тебе лисицу покажу! В гости вместе поедем! А? Хочешь? Поедем вместе на ярмарку леденцы покупать!» – и это только чтобы фон-барон Пашка не разревелся и изволил лечь в больницу.
Врёт, конечно, доктор про леденцы и живую лисицу. Из нынешних докторов никто так не будет рассыпаться мелким бесом и уговаривать маленького пациента лечь в больницу – если, конечно, она не платная.
Сегодня муниципальный врач среднестатистической больницы снимает трубку и рассыпается мелким бесом перед заведующим стационаром: не найдётся, мол, лишней коечки? Случай серьёзный: у парнишки рука гниёт, того гляди конечности лишится.
***
И вот Пашку ведут по больничному коридору. «Лестница, полы и косяки – всё громадное, прямое и яркое – были выкрашены в великолепную жёлтую краску …».
Ну, насчёт громадного, прямого и яркого – это классик загнул. Это он, наверно, имел в виду опять же эксклюзивные бесплатные больницы для избранных. Для простого народишка больнички строятся экономно и бюджетно: всё маленькое, узенькое, низенькое и тускленькое. Лампы над головой астматически хрипят и агонизируют. Линолеум под ногами вспучивается, цепляется, ставит коварные подножки и крошится.
«Он оглядел палату и решил, что доктору живётся очень недурно. Палата была невелика и состояла только из трёх кроватей. С Пашкиной кровати видна была в дверь часть другой палаты с двумя кроватями».
По нынешним меркам палаты на две-три койки – это почти люкс, три тыщи рублей в сутки, не считая хороших лекарств за свой счёт. Обыкновенные палаты в лучшем случае рассчитаны на 5-7 коек впритык. А если мест нет – то не велики баре, и в коридоре полежат.
«Фельдшерица вышла и немного погодя вернулась, держа в охапке кучу одёжи… Пашка не без удовольствия стал облачаться в новое платье. Надевши рубаху, штаны и серый халатик, он самодовольно оглядел себя и подумал, что в таком костюме недурно бы пройтись по деревне. Его воображение нарисовало, как мать посылает его на огород к реке нарвать для поросёнка капустных листьев. Он идёт, а мальчишки и девчонки окружили его и с завистью глядят на его халатик».
Старики ещё помнят, как при поступлении в больницу суровые кастелянши выдавали стопку каменно отглаженного постельного белья, подбирала шлёпанцы. Чистые халаты, пижамы, сорочки и тапки, прожаренные в дезинфекционной камере. Прочие поколения, включая моё, воспринимают их россказни как небылицы. Сейчас в больницу опытный народ ложится в полной экипировке: домашний спортивный костюм, смена белья, плед, если в палате холодно, тапочки, кружка-ложка, постельный набор.
Не приведи Бог, если вас угораздило попасть в стационар с улицы, на скорой. Тогда вам придётся лежать на койке в том, в чём привезли. Не важно, в парадном костюме вы или в вечернем платье на бретельках. Или в драных земляных штанах, в которых возились на даче. Пока домашние не принесут вам пакет с одеждой.
И это хорошо. Потому что в противном случае вас могут вырядить в больничное: непонятную застиранную, бесформенную серую, страшненькую хламиду. И если в такой отправиться за капустными листья для поросёнка (как мечтает Пашка)– мальчишки и девчонки точно вас окружат. Только не с завистью – а с тыканьем пальцами и иезуитским хохотом – как над огородным пугалом.
***
Дальше читаем.
«В палату вошла сиделка, держа в руках оловянные миски, ложки и два куска хлеба. – Ешь! – сказала она. Взглянув в миску, Пашка увидел жирные щи (!), а в щах кусок мяса (!!), и опять подумал, что доктору живётся очень недурно…
В это время вошла сиделка с новыми мисками. На это раз в мисках было жаркое с картофелем (!!!)».
Восклицательные знаки в скобках ставил не Чехов. Это я не удержала возгласа недоверия, зависти, восторга и изумления. Должно быть, классик утомился и снова попутал бедняцкую народную больничку с элитным стационаром для чиновников и депутатов.
Заметим, Пашка и плевавший в кружку старик, и прочие мужики воспринимали шикарное мясное меню как дело само собой разумеющееся. В простой народной больнице.
Нынче-то даже в дорогом ресторане долго ищешь в тарелке, а потом с сомнением разглядываешь и нюхаешь микроскопические склизкие кусочки не пойми чего, в подозрительной жижице, именуемой сосусом. А в меню написано: «гуляш».
Нынче больной, которому не приносят передачи из дома, обречён на голодную смерть. Даже хлеб – дефицит. Пашке отрезали от души большие ломти – а хлеб до революции, пишут, был вкуснейший, вкуснее нынешних пирогов. Сегодня в больничных столовых режут суррогатный хлебушек трепетно, тончайше, прозрачно – хоть газету сквозь них читай.
Если в супе случайно плавают мясные волосинки – буфетчица бережно их прижимает половником к краям. С величайшей осторожностью вылавливает в отдельную кастрюльку: себе, медсёстрам, врачам в ординаторскую.
Бесплатная еда — если это можно назвать едой — идёт бонусом к зарплатам медиков. Если это можно назвать зарплатой.
***
…Помимо одежды, больной должен прихватить с собой кошелёк. Это для буфета, где торгуют очень дорогой, очень невкусной, почему-то хронически не пропечённой стряпнёй. Ею опасно не то, что больных – здоровых кормить. Там начинки кот наплакал, а полусырое тесто вызывает жестокую изжогу и жуткий метеоризм. Вот любопытно, почему общепитовские тендеры на кормление больниц, школ и садиков упорно выигрывают самые вороватые и неумелые кулинары?
***
«Сравнение некорректно, – скажет читатель, – Тогда время было другое. Люди – щедрее, проще, добрее, покойнее. Богобоязненней».
Зато сегодняшние пациенты, прапраправнуки Пашки Галактионова – грамотнее, и знают, как писать челобитные. Несколько раз пугливо оглянутся на двери, покосятся на тёмные окна и прерывисто вздохнут. Выплеснут на бумагу негодование по поводу возмутительных порядков в системе здравоохранении.
Свернут вчетверо исписанный лист, вложат в конверт, купленный накануне за 16 рублей. Умокнув перо, напишут адрес: на деревню дедушке. А какой адрес ни пиши – всё одно письмо вернётся сверху обратно, к тем, на кого жалуешься…
Добегут до первого почтового ящика и сунут драгоценное письмо в щель. И, убаюканные сладкими надеждами, крепко заснут... Им будет сниться печка, а может, радиатор центрального отопления. На радиаторе сидит министр здравоохранения Мурашко, свесив босые ноги, и читает письмо своим коллегам подчинённым…
Но это уже я незаметно соскочила на другой чеховский рассказ. Его разберу в следующий раз.
Мои "медицинские" рассказы:
ttps://dzen.ru/suite/921c7c1e-9a7f-4b5c-90e7-3234a158f3d3