Под босыми ступнями скрипит паркет – ноги влажно шлепают по растрескавшейся древесине. Занозы входят иглами под кожу; за спиной грязно-кровавые следы. Вокруг череда одинаковых пилястр, арок – однотонный серо-синий цвет; безвкусная витиеватая лепнина; густые и холодные потёмки. На ободранных стенах висят мутноглазые портреты: из-за потрепанных полотен прозрачная бахрома червей; обезображенные рты читают с чавканьем проклятья; внимательно следят глаза.
«Омерзительные твари...»
После коридора галерея, изрезанная разноцветными лучами. В серебристых рамах не картины, а битые местами витражи. Грязные. Снаружи мгла белеет: густой туман не скрывает шпили, покосившуюся ратушу да колья из каменных столбов.
*Ба-а-ам! Ба-а-а-ам! Ба-а-а-а-ам!
Гром колоколов разбивает сонму – часовая башня возвещает полночь.
«Так гадко тянут время...»
— Чудная погодка, не считаешь?
Взгляд встречает зелень в блестящей золотой оправе. Напротив замерло создание в пёстром одеянии шута: все лицо – огромный желтоватый глаз, увитый сетью крошечных вен и капилляров, обрамленный длинным веером ресниц; костюм блестящий, точно собран из лоскутов различных видов кожи, украшен на колпаке, запястьях и лодыжках радужными стразами из округлых бубенцов.
*Дзинь-дизинь!.. Дзинь-дизинь!..
Существо склоняется под переливный звон и медленно обходит – звучание негромко и нетихо. Но когда сущность за спину кладёт ладони, опускается пониже и внимательнее качает головой, одновременным бренчанием создаётся резкий шум.
*Дзинь-дизинь! Дзинь-дизинь!
«Арх!.. Б-больно...»
Сущность долго не отрывает взгляда, словно насквозь смотрит, ресницы поднимает плавно...
— Ах! Долгожданный гость! – глаз щурится в улыбке, и сущность выпрямляется с одновременным хлопком в ладоши.
*Дзинь-дизинь!.. Дзинь-дизинь!..
«Как "это" подкралось незаметно?..»
— Можешь обращаться ко мне – Элвин! Позволь я расскажу несколько дух захватывающих историй!.. — «Элвин» дружелюбно протягивает руку: тонкая, бледная, на ощупь точно из фарфора. Холодная. И неживая. — Идём, идём! Время не ждёт!
Без церемоний Шут ведёт к широкой лестнице из галереи, что выстелена влажным, будто чем-то липким залитым ковром. Скоростно поднявшись, «Элвин» приводит в просторный, но гнетущий зал. Обставленный довольно просто: большой резной диван, два таких же кресла, стеклянный столик и множество цветов висячих и напольных, – доминируют тёмные оттенки. Атмосфера, словно зал готовили для похорон. Шут поспешно оставляет у одного из кресел. Каменный камин до сих пор зияет чернотой, над ним картина: женщина и два ребёнка – лицо одного из пары сожжено. Между креслами стоит высокий стол на тонкой ножке; на том возлежит немалый камень – булыжник – кусок прозрачного кварцита.
«Странный предмет...»
... Весь рунами исписан, внутри граней пляшут причудливые тени.
— Давай-ка я начну с самой первой твоей истории!
Выбор не велик, тело занимает место в кресле. Природное упрямство загублено давно. Может, решение послушать нелогично, но блуждать без цели надоело.
— Наша история о девочке. Какая пламенной любовью поила цветы.
Вдруг руны на камне засияли: гладкие грани залило озареньем. В глубине самой широкой грани среди сотен маленьких теней прояснился вид на красивое поместье.
— У семьи Розенберг было всего два ребёнка – двойняшки Элейна и Альсина. Элейна характером не уступала матери: горделивая белокурая красавица! Больше всего девочка любила пышные наряды и уроки светского этикета, что подобает настоящим леди. В то же время Альсина – малышка простой внешности, сжигала своё время в саду. Буквально.
Вид с поместья переместился в сад: в грани расцвели рябина и барбарис, кусты высоких чёрных роз и кипариса. Пышные растения перекрыли вид на хрупкую девчушку. В замаранном садовой грязью платье та сидела у густо коптящего светила. Тёмные небрежно собранные волосы длинной чёлкой скрывали бледное лицо, за линзами таились темно-карие глаза. В них плясало пламя – горело чье-то маленькое тельце.
— Альсина была тихим и кротким, но очень любопытным ребёнком. Ей нравилось вместо пустого прозябания на уроках этикета проводить время в саду. Во время ухода за растениями в помощь пожилому садовнику, что научил её разным ботаническим премудростям, девочка наблюдала простые истинны жизни: рост, развитие, цветение и смерть.
Костёр погас – остался пепел. Девочка осторожно собрала останки, кистью подмела их в жестяной совок. Пройдя немногим дальше, она «похоронила» прах под ядовито розовым нарциссом, что скрылся среди лилий бледно-оранжевого цвета. Цветок словно в благодарности качнулся, девочка ему отпустила реверанс. Убрала совок и кисть в садовый домик, отряхнула ручки в слишком больших перчатках о фартук коричневого платья. Обернулась. Кажется, её кто-то подзывает... мама.
Высокая худая женщина выглядит чем-то недовольной.
— Госпожа Розенберг не одобряла стремление дочери к «замарыванию» рук. И вечно ругала непослушную дочь, что сбегала в сад с уроков. Альсина пыталась оправдаться: ей не нравились скучные уроки, от каких была без ума её сестра; наивно делилась с матерью мечтами о чем-то более увлекательном. Например, о том, как сильно выросли её цветы.
Женщина резко размахнулась. Звонкий шлепок пощёчины раздался где-то в голове.
Загорела правая щека.
Девочка немного пошатнулась, но устояла прямо. Аккуратное материнское лицо резко скривилось в гневе. Женщина схватила девочку за плечико и потащила в мрачный дом.
— Отец семейства — господин Розенберг умер от болезни, когда девочкам стукнуло три года. Оставшаяся в одиночку мать всеми силами стремилась вырастить из дочерей прекрасных леди...
Вид в грани кристалла снова изменился: на сей раз демонстрировал просторный бальный зал, где две маленькие девочки танцуют. Одна ярко улыбалась, кружась с сестрёнкой в танце; а вторая едва успевала ставить ноги, боясь упасть и разозлить жутко взирающую мать. Женщина, как по метроному, стучала о ладонь ажурным веером.
— Однако...
Девочка неожиданно запнулась, и маленькое тело упало всем весом на старшую сестру.
— Альсина плохо поддавалась обучению.
Блондинка резко вскрикнула, и милое личико исказила боль. Младшая девочка в ужасе застыла – остолбенела, не зная, что ей делать. Пока вокруг сестры в истерике плясали люди, за спиной ребёнка встала мать. Тёмные глаза зажмурились. Удар! И очки слетели с детской головы. Разбились.
Яростная женщина молча схватила виновницу за руку, и увела ту прочь из зала. Она повела её по коридорам – в глубины дома, куда не проникает свет. Ребёнок вырывался, о чем-то отчаянно просил. По розовым щекам бежали слезы истерии. Но женщина, дойдя до конца очередного коридора, безмолвно толкнула девочку вперёд. Кубарем по лестнице скатившись, малышка тут же в страхе обернулась, поднялась и ринулась назад, но не успела. Мать закрыла дочь в подвале, оставив в полной темноте. За хрупким детским силуэтом что-то быстро пробежало.
Внутри аж что-то сжалось...
«Бросить родную кровь в подвал...»
*Щелчок!
Кристалл погас. И «Элвин» предложил пройтись.
***
Шут пригласил спуститься в сад. На улице плотная вуаль тумана; мороз остевенело щиплет кожу. От тела исходят клубы пара. Несмотря на острый иней, в богатом цвете бегония и желтый гиацинт; шикарен выбор остеклённых ибериек, аконита и бегоний. Дурманом сладким пахнет барбирис.
«Элвин» за руку неспешно тянет к центру заиндевелой галереи и замирает у входа в красный низкий лабиринт.
— Следующая история по дороге к сердцу лабиринта! – Шут щурится и крепче удерживает руку, настойчиво уводит за собой, заставля сделать шаг вперёд. – Идём!
Отчего-то неспокойно...
«Что происходит?..»
Туман становится все гуще – перед собой и носа не видать. По пути «Элвин» «под нос» напевает песню: колыбель... кажется знакомой, но осознание точно исчезает. От пустых попыток виски сдавливает обруч. Огненным контрастом в голове мелькают вспышки: книга, яблоня... розы, колыбелька... девочка со светлыми кудрями... «моя милая принцесса~»
«Что это?.. Почему не удаётся вспомнить?..»
— Вот мы и пришли! Наша первая остановка! — Шут машет в сторону озеленённых мёрзлых статуй. Их образы... знакомы.
«Не помню...»
Собака, дом, журавль и телега.
Но пустые, далёкие.
Мужчина, женщина, ребёнок.
Ненавистные.
«Не понимаю...»
Холодная ладонь касается мокрого виска...
«Знаю или нет?..»
— Следующая наша история будет об ученом, — «Элвин» ожидает реакции, однако не дождавшись, продолжает монолог. — Наш главный герой был счастливым человеком, — подводит ближе к паре. — У него было все, чего желает каждый: собственный участок, прекрасный брак, чудное дитё и любимая собачка, — затем ведёт к телеге с журавлем. — Но, как и положено, ему этого показалось мало, — удар носатого ботинка, и статуи, что были недвижимы, вмиг ожили: журавль сбросил каменную оболочку и вспорхнул, растворившись в молоке тумана, а телега сама двинулась вперёд.
Сердце замерло от изумления, но то быстро спало, когда Шут, провожая камни взглядом, велел следовать за ним. И вдруг отпустил руку.
— Наш учёный всю жизнь горел ботаникой. И мечтал однажды вывести растение, что сможет прославить его на весь мир!
Вторая остановка и рядом никого – вновь статуи, все разных незнакомых форм и очертаний. И цветы... бледно-оранжевые лилии, где прячутся розоватые нарциссы. В прегустом, слякотном тумане почти не видать тропинки, зато тут и там среди цветов видны одинаковые статуи женщины с ребёнком. Целая серия ярких экспозиций: танцы, прятки, совместные прогулки... женщина кажется счастливой, девочка с улыбкой в руках сжимает тряпичную розовую куклу.
— Разумеется, его подход не был традиционным.
Вдруг из-за спины возникает «Элвин». И цветочное поле сменяет пышный сад: розовые вишни, персики и сливы... Всё покрывает ледяная сахаристая глазурь. Густая сладость нагоняет аппетит. Болезненные волны расходятся по телу, когда в дали виднеются сверкающие красные плоды.
Шут проходит дальше, из большинства деревьев выбирает единственную яблоню и молча предлагает угоститься. Плод в руках горячий, нежный, медленно растаял лёд.
Об отказе и речи не идёт.
С влажным хрустом рвётся плоть, сладкий сок течёт по подбородку, мёдом заливает рот. Плод такой упругий, сочный. Съедается легко, но насыщение так и не приходит. Голод точно обостряется, пока... вдруг на зуб что-то попадает. Неприятный треск и боль не дают сглотнуть последний лакомый кусочек. Не дожеванная мякоть сплевывается на раскрытую ладонь. Среди ещё тёплой ярко-красной плоти виднеется раскрошенный зуб...
«Зуб?!..»
— Вкусные плоды, не так ли? — глаз Шута продолжает ухмыляться, а затем раскрывается широкой пастью.
«Элвин» несколько плодов подбрасывает ввысь. С жалобным хрустом треснув на зубах, плоды разбрызгивают тёмный густой сок. На землю упали склизкие ошмётки, забрыкались и вспенились, окрасив бледную траву в глубокий красный цвет.
Взгляд падает на плод, что елся ранее: тот со всех сторон кишит полупрозрачными червями, из-под плотной красной кожуры течёт нечто студенистое и извитое. Живое... ползущее по бледной коже! Плод бросается тот час же.
За ухом слышится повторный хруст. Мужчина в офицерском сюртуке с жадностью поедает персик. Подгнивший бордоватый персик с жёлтым, даже отсюда слышно насколько гнойным содержимым. Но мужчину это словно не волнует, он продолжает есть плоды с костями. И рядом с ним ещё несколько таких же одичалых офицеров и зевак, едящих точно свиньи, никогда не видевшие фруктов. У каждого лишь броснь от плодоносящего ствола – всё жрется с кошмарным аппетитом, смачным хлюпом, хрустом!
Съеденное просится обратно. Удержать не выйдет. И нутро выворачивает с силой под босые ступни. В красной жуче-кислой жиже дрожат сотни мелких насекомых: пушистые личинки кожееда и полчища взрослых маленьких жуков...
«Какого дьявола?!.. Что это за дрянь?..»
Живот режет, как ножом. До сих пор мерещится влажное пульсирующее копошенье. Однако, шумно облизнувшись, «Элвин» не даёт упасть и проблеваться: вновь берет ладонь в свою и рывком подтягивает дальше. Его «ухмылка» становится больше неприятной, а голос обзавелся хрипотцой.
— К итогу своих исследований, после множества различных экспериментов учёный совершил гениальный прорыв. Он создал плодовую культуру, неприхотливую к условиям и обильно плодоносящую.
За спиной вновь хрустит растительная плоть. И чем дальше Шут ведёт к сердцу аллеющего лабиринта, тем больше изнывающих от голода людей, все сильнее изменяются во внешности цветы и плодовые деревья:
Стволы их отощали, кора напоминает свежесодранную кожу; листья словно тоненькие перепонки. И под каждым стволом люди... потерявшие в человечности пустышки с раздутыми от жадности желудками. Скрюченными пальцами они всё пихают в себя огромные порченые фрукты. А те, кому урожая не досталось, только обсасывают свои же ногти; грызут с волосами пальцы; жуют локоны с отрубленных у таких же несчастных товарищей голов. К концу лабиринта форма растений теряет очертания – всё точно самостоятельно собрали и криво сшили из останков чужих тел.
«Что это все?..»
Розовым, тухлятиной воняющим туманом землю стелит «одеялом» из голых мышц и лиц. Под ступнями иногда со скрипом крошатся чьи-то зубы, хлюпают промерзшие мозги из вскрытых черепов, с хлопком взрываются остекленевшие глаза и влажные языки с пристрастием облизывают пятки.
«Черт возьми!..»
Перед глазами всё плывёт. От аромата затхлой крови свербит остро в носоглотке, от скрежета с удовольствием рвущихся сосудов гудит паромом в голове. Так хочется потерять сознание...
«Это кошмар... Только кошмар... Кошмар, кошмар... Такого реально быть не может...»
Но Шут вдруг замирает.
— Мы на месте! Видишь ямку? Прыгай!
Пользуясь моментом, «Элвин» чуть не скидывает в большое углубление в укрытой трупными останками земле. А во тьме и дна не видно. И кажется точно что-то в стенах шевелится.
«Не удивлюсь, если лишь большие черви...»
В подтверждение из ямы несётся частый, частый хлюпающий отзвук. Мелкий... Как от очень крошечного большим числом создания.
«Беру слова назад... Мелкие черви страшнее крупных!..»
Попытки вырваться не принесли успеха. «Элвин» держит невообразимо крепко. Вырвать руку – полностью её сломать.
— Боги мой... Ну, что ты, как трусишка, а? Прыгай, говорю! — от сильного удара по хребтине ноги подкашиваются сами.
Тьма быстро поглощает свет... но вдруг тело застывает за миг до полного падения. Стоящий у края «Элвин» со смехом держит за лодышку, быстро опускает ещё ниже в яму, пока нос к носу не стало видно чужие загнившие глаза, внутренности, ногти. Яма полна свежих и неслишком тел, ставших питательным субстратом для маленькой, но уже активно плодоносящей рассады.
— Ну? Не страшно же, хах! – «Элвин» не даёт ответить. – За ними внимательно ухаживают, не беспокойся~
Взгляд набрёл на человека в садовой униформе, что спокойно поливал кусты и собирал плоды, пробуя с каждого один на вкус.
Тьма все же поглощает собой наглядевшийся ужасов рассудок.
***
Под щекой шероховатая влажная из-за тумана древесина. Холодная скамейка не привлекает продолжить путешествие к Морфею. Вокруг линии пустых улиц старого Рено... Родной не столь любимый город. Пустота и тишина немногоэтажного района. «Элвин» всё ещё рядом, прямо под ухо насвистывает песню. Чем и как? – вопрос неактуальный...
— Пришло время для следующей истории! — глаз опять искривляется в улыбке.
Все улыбается... несносный Шут.
«Надоел... Что ему вообще от меня нужно?..»
— Думаю, тебе известно, как в Рено называют свеживателей, — «Элвин» гадко ухмыляется, от его веселья жутко. — Их зовут «Ножинщиками».
От его слов в память что-то проникает... новый образ... жуткий... силуэт в тёмном балахоне...
Смеркается, постепенно по улицам загорают фонари. Резкий ледяной ветер трепет волосы, омывает иссохшее лицо. Укрыться нечем, только сжимать в ладонях плечи.
— Чаще всего «Ножинщиками» называют убийц и мясников, познавших «запретный плод»~
Вдруг на весь город раздаётся вопль. Мурашки табунами разносятся по телу. Волны колючек соответствуют высоким визгам. Крики протяжные и жалобные в пот бросают тело. Слышен горький, горький плачь... из-за угла.
«Элвин» ухмыляется всё шире, прижимается теснее, а затем выбрасывает со скамейки прочь.
Колени больно обдирает об асфальт, взгляд с гневом устремляется к скамейке, но Шута и след простыл.
— Не меня ищешь?
«Элвин» возник из-за спины, с хлопком опустив ладони на больные плечи. На него хочется ругнуться! Но внимание вмиг отнимает образ в подратом балахоне... Ступает шатко, голову скрывает криво сшитый капюшон, звенят ножи на тонких узловатых пальцах...
От побега за плечи держит «Элвин». Жестом приказывает сохранять молчание. Приходится стоять и наблюдать, как кто-то высокий, слишком высокий и худой для человека замирает у жилого дома. Тонкие лезвия тянутся к звонку.
*Динь-дон!
Свет в доме не горит. На дворе ночь. Весь город спит.
На зов звоночный приходит больше силуэтов. Все одинаково звонятся в двери.
*Динь-дон!
«Элвин» мягко спускается на левое предплечье и пальцем тычет в не зашторенные окна. Там, в глубине первой квартиры... трясясь от страха, мать сжимает в руках тихо плачущих детей.
*Динь-дон! *Динь-дилин!
Тишина в доме продолжает сохраняться, нарушаясь перезвоном.
Однако силуэту по соседству кто-то открывает: из второй квартиры выходит мальчик...
Пока первый образ наклоняется, его поза кажется отчего-то злее...
*Динь-дон! *Дзинь-зинь!
Во третьей квартире, куда также указывает «Элвин», в безмолвной панике жена от глупостей удерживает мужа.
А из четвёртой, что повыше выходит женщина с младенцем...
*Динь-дон! *Дзи-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-инь!
Но ни из первой, ни из третьей никто так и не выходит.
А из пятой выходит девочка – в слезах дрожит... боится коснуться острых лезвий.
Первый образ горбится... И из его спины поднимаются шипы. Они трясутся, скрежещут, хрустят.
Мгновение!
И дверь в первую квартиру выламывается огромной силой! Сущность в тёмном балахоне смерчем несётся через остальных по других квартирам к самой крыше. Крики не покидают в ужасе зажатых глоток. Красный водопад густо окрашивает каждое окно и стегы... Слышен только треск и хруст... чавканье... и довольное урчание.
«Элвин» в своих руках с силой сжимает кисти, не разрешает отвернуться, сдавливая своими предплечьями виски.
*Дин-дон!
Слышится со стороны дома за спиной.
У всех людей из-под одежды торчат розовые и оранжевые листья.
– Чудная доблесть, не так ли? – с насмешкой шепчет Шут, наблюдая за людьми; берет одну из безчувственных ладоней в руки и ведёт вперёд по улице, что заливается кровавым цветом.
«Почти над каждым крыльцом лилии и нарциссы...»
По пути из города, в самом центре площади развернулся под задорное урчание кровавый пир. Образы в лоскутных балахонах медленно готовят «добровольцев». Стягивают с них одежду, вскрывают налитые волдыри – с тихими хлопками из-под поврежденной кожи раскрываются ядовитые розовые и болезненно-рыжие цветы.
«Опять... почему лилии и нарциссы?»
Все проходит в тишине. Каждый «доброволец» до крови закусывает губы. Младенцам матери зажимают рты, наблюдая, как тех с пристрастием осторожно свеживают. Дети хнычут, стараясь быть как можно тише... когда с них лоскутами стягивают мышцы.
– Люди добровольно расстаются с жизнью~ – глаз Шута заменяется на широкую зубастую улыбку. – А те, кто струсил, умирают вместе с остальными~ – вкрадчивый шепот будто проникает в подсознание, стимулирует смирение, заставляет покоряться...
Но один из младенцев резко вскрикивает. Мать в ужасе жмёт к себе ребёнка. Дети также с надрывом тянут оры. Люди кричат, словно осознали, что с ними происходит.
Вся площадь залилась кровавыми цветами. Как на берегу реки, волны крови омывают ступни.
Сердце упало на асфальт. Громко шлёпнулось, оставив кровоточащее ничто.
– Скоро твоя очередь~
***
За городом хвойный густой лес: высокие секвойи заслонили вид на подёрнутое небо. Лесная тишина воняет мертвечиной; разбивается о там и тут внезапный хруст да щебетание. Под ногами редко хрустят кости. Мелкая пыль летает. В чаще душит тяжкий смрад и холод.
«Элвин» продолжает с усилием затягивать все дальше, через сгустившийся туман, мёртвые кусты и заросли дикой ежевики. Ноги, руки и лицо саднят от обилия царапин. Хватка Шута не слабая, с силой точно выламывает руку. На шаги против Шут движется рывками, смеётся, с безжалостным весельем наблюдает, как рваными шмотками сходит кожа под его ладонью, как медленно из ран и царапин течёт кровь. Он ведёт дальше. Дальше. Дальше в чащу... Туда, куда сами внутренности просят не соваться: откуда мозг требует бежать, и почки сохнут в страхе...
В сердце бьёт адреналин. И упрямство возвращается внезапно.
Шут получает по ногам, по фарфоровым ладоням, даже острым камнем в глаз!
«Элвин» накреняется, но не вопит. Не хватается за глаз, разжимая хватку, не падает замертво, как должен... Нет. Он замирает, сжимая крепче уже чернеющую кисть. Достаёт из раненого глаза камень и отбрасывает в сторону. На месте глаза тут же раскрывается зубастый ухмыляющийся рот.
– Имей терпение~ Мы почти пришли... Время для предпоследней твоей истории~ – «Это» двигается ещё быстрее, напевая себе песню. От той в голове стучит набатом, воспоминания чего-то жаждут проявиться...
«Что это?.. Куда он ведёт?»
«Это» выводит на поляну: сотни толстых кольев рассекают небо. Ко всем привязаны тела, скелеты; из-под травы проглядывают кости. Ступни жжет от попавшей в раны грязи. Среди столбов щелканье и цокот становятся громче, чётче. Где-то слышен хруст. Глухой... как если б раскроился чей-то череп.
– Короеды... – «Это» указывает дальше, его рука после ударов камнем покрыта паутиной трещин. Оттуда, где фарфора больше нет, вытекает жидкость. В каждой капле мерещится улыбка.
*щелк-треск...треск...щелк-щелк
Внимание привлекает близкий шум. Вокруг столпились... люди... Нет. Не люди больше. Это сухие словно ожившие чурбаны. Кожа их землиста и покрыта плотным струпом, морщиниста, но без намёка хоть на какую эластичность. При движении в местах суставов ороговевшие пластинки трутся, трутся. Трутся, трутся и ломаются. Вязкая, дурно пахнущая гниль чёрнотой стекает на траву и кости. Лица «людей» скрывают маски... Зубастые, с глазницами, в каких не видно самих глаз.
Шут сжимает руку крепче. Вырываться смысла нет, ладонь зажата, как в тисках. Раздаётся хруст. Мгновение – перед взором возникает широкая безглазая ухмылка. Слова «Элвина» не сразу доходят до рассудка: «Пожинай плоды трудов своих... Альсина~»
Осколки кости проникают глубоко под кожу. Воспоминания мелькают оглушительными вспышками: «Это во всем ты виновата! Ты и твои проклятые цветы! Из-за тебя Элейна...», «Как можно любить растения сильнее, чем родную дочь?!», «Это болезнь... Ей не найти лекарства... Только вырезать очаг», «Альси-и-и-ина-а-а-а!»
Тело в один миг обступают «Короеды»... люди, в городе избежавшие расправы, кривыми толстыми ногтями впиваются в живот и грудь. С усилием удерживают руки, ноги, пока кривые зубатые пластинки с трудом пронзают плоть. Боль разрядами проносится по телу. Кожа под тупыми слоистыми зубцами рвётся со скрежетом и хрустом. Разум в панике бьётся от конвульсий. Над левой рукой заносят кол...
*Бам!
От ладони до сердца и самой макушки обжигает вспыхнувшим разрядом. Над второй рукой заносят кол.
*Бам!
Прежде чем удаётся что-то осознать, в обратную сторону выламывают ступни...
*Бам! Бам!
Завершено распятие на костях к земле.
Истошный крик до сих пор не покидает глотки. Сохраняется противоречивое молчание, даже когда из живота неспешно извлекают ярко-розовые петли и за ними усыпанные мелкими цветами почки, рвут куски от печени.
Между «Короедами» борьба за давно иссохший мозг.
За миг до тьмы на голову опускается громадный камень...
*Ж-чмявк!
***
Лабиринт безликих коридоров... все заливает черно-красный. На портретах лица улыбаются. Получают долгожданное наслаждение за отмщение.
«А вам все смешно... ублюдки...»
«Элвин» ожидает у зажженного камина в полностью обставленном для последнего прощания зал – прямо в центре помещения стоит небольшой бордовый гроб, закрытый. Вид из окон мрачен... Небо стало красным. Густым, тяжёлым.
– Полагаю. Тебе нужны ответы~
Утвердительный кивок!
– Я... – голос столь чужой... сухой и хриплый... – Хочу узнать... всю... историю!..
Зубастая ухмылка рассекла допустимые пределы. «Элвин» усаживает рядом. Руны кристалла вновь горят, но в этот раз грани не кажут светло-мрачное поместье... Все застилает дым...
Воспоминание простирается само: спокойный летний вечерочек... очередной пропущенный урок... нужно «покормить» нарциссы... в этот раз домашней кошки хватит с головой...
– Твоё детство было непростым, дорогая~ – Шут складывает в домик пальцы, в ответ ему немой гневливый взгляд.
«Это была случайность! ..»
Нет!.. нет!.. огонь!.. нужно потушить!.. нужно... нужно!..
В проекции кристалла дым сменяется огнём. Лишь маленькая улыбчивая тень портит трагичную картину.
«не нужно~ пусть горит~»
– Всю жизнь так старалась. Хотя тебе и не хотелось...
Кристалл показывает новую картинку: ребенок со множеством слоев бинта... и плачущая у кровати измученная мать.
«Я ничего не могла сделать!.. Огонь был слишком сильным!»
– Но Элейну всегда любили больше, верно?~
В сердце закипает злость, с силой жмутся кулаки: «Да что ты вообще можешь знать?!»
«Элвин» усмехается в лицо:
– А ты правда думаешь, что хоть кто-то поверил в эту ложь?~
«Он же не...»
– Всё верно~ Дорогая~
Прежде чем погаснуть... кристалл показывает пару: уже взрослая темноволосая девчушка и офицер с повязкой на одном глазу...
***
«Элвин» ведёт в сад, но не к лабиринту, а пруду.
– Помнишь это место?~
Взгляд цепляется за гладь... От броска камня та покрылась рябью, однако «Элвин» стоит рядом. Неподвижно.
«Кто бросил камень?»
Раздаётся детский смех. Затем мужской и женский. На воде по очереди возникают цепи из кружков... На широком клетчатом пледе прыгают три маленькие куклы: колдун, шут и принцесса. Смех продолжается, пока не замолкает. Все куклы за руки сшиты меж собой.
– Ты любила их?
Ответить вслух силы не нашлось.
Не получив ответа, «Элвин» предлагает свое плечо. И отказ не принимает. Слишком сильно держит. Ведёт в дальнюю теплицу... Там цветы... Лилии... Нарциссы... Одни из самых редких и необычных...
«Красота...»
«Элвин» щёлкает зубами и ведёт к «сокровищу теплицы». Самый большой цветок растёт в богато украшенном кашпо – у его подножия сидит потасканная временем, маленькая розовая кукла. С листами полосатыми цветок чем-то напоминает гибрид лилии с нарциссом...
«Или орхидеей...»
Вдруг цветочек раскрывается, обнажая в центре глубокую, зубами усеянную пасть. Цветок медленно склоняется, из пасти возникает несколько жгутов...
– Мама? Мама! – детский голос в грудь забивает кол. – Мама-мама! – проворачивает, оставляя глубокие занозы. – Ты вернулась! Я скучала! – тянет жгуты и лепестки к лицу, приносит боль своим звучанием.
«Флора?..»
«Элвин» бросает на растерзание цветку. Жирные лепестки в тот же миг гибко обхватывают тело, слюнявый рот жгутами жмется к щекам и всей голове, с хлюпом оставляет поцелуи.
– Ох, мама... Я так скучала... А где папа?.. Когда и он вернётся?..
Очередное горькое воспоминание: ребенка, что так и любим и оберегаем... нельзя просто отпустить...
Глотку сдавило от невозможности ответить. По щекам что-то бежит. Что-то солёное остаётся на губах.
– Мама?
«Мне так жаль... Мне, правда, так жаль...»
– Нам пора, дорогая~ время никого не ждёт, – и вновь Шут с силой тянет за плечо, вырывает из разжавшихся объятий.
— Маам?
Все цветы в теплице одним разом изменились... Синие глаза, тоненькие пальцы, беленькие молочные зубки, хрупенькие мышцы, нежная бледно-розовая кожа... Все тянулось следом, все поникало, точно ныло...
— Мамочка! Вернись! Пожалуйста! Вернись! Мама!
Точно также хотело прикоснуться...
«Господи... Что же я наделала?..»
***
«Элвин» ведёт по городу – так внезапно близок мёртвый город... «Ножинщики» парламентом гуляют, режут всякого, забыв про уговор.
– Тебе нравится картина?
Ногти впиваются в ладони: «Я совершенно не этого хотела... Я не думала, что все так обернётся...»
«Элвин» усмехается и задаёт всего один вопрос:
– А чего ты ожидала? Когда твой первый эксперимент с тем камнем провалился, это самый очевидный исход...
Молчание.
«Элвин» тянет ниже...
***
Мрачный город сменился тёмным подземельем городских коммуникаций. На зеленоватых от грибка и грязи каменистых стенах, едва разгоняя мрак, мерцают лампы. От резкой вони глаза режет, кругом одни лишь нечистоты. Крысы шныряют по углам. Всё вызывает только отвращение.
– Добро пожаловать в твой новый дом, дорогая!~ – «Элвин» от радости вскидывает руки. Затем бесцеремонно с лестницы толкает в спину, заставляя пробежаться и сделать шаг в лужу нечистот.
Сам «Элвин» остаётся на вершине. Шепчет:
– Вот что бывает, когда играешь в бога...~
За спиной знакомый скрежет. «Короеды» медленно выползают из-за каждого угла, кто-то грызёт стекляшку, а кто дожевывает, с костями заглатывая, крысу. Решетка с тихим скрипом закрывается. Успеть раньше!.. ничего не выйдет.
Это все не первый раз...
На последок, демонстративно запирая решётку на замок, «Элвин» ухмыляется: «Прощай, любовь моя~»
Оторопь схватывает мышцы... страх пронизывает тонкой нитью от макушки, пришивает пятки к камню.
«Поздно...» – бежать некуда... все повторяется...
– Н-нет... Нет...
Не первый раз он ей напоминает.
Дряхлую решетку встряхивают руки.
Ногти опять с трудом пронзают плоть, хватают за лодыжки. Вырываться бесполезно.
— Нет!.. Нет!.. Нет!.. Нет!
Не первый раз заставляет проживать ненавистные сюжеты.
Но та, как назло, не поддаётся.
Вновь со скрежетом и хрустом рвётся кожа на спине. Сколько бы ни пришлось вытерпеть.
— Нет! Не-е-ет! Не-е-е-т!
Из раза в раз...
Он наблюдает... как меня разрывают на куски... И когда я снова попытаюсь от него отгородиться... Все повторится снова... и ещё не один раз... явно не последний...
— Я никогда не дам тебе обрести покой~
Автор: Элай Хольд
Источник: https://litclubbs.ru/writers/8682-narciss-i-lilija.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
