В четыре года Мишка остался без матери. Жизнь его превратилась в сплошную пустоту. Нельзя сказать, что у него никого не было. Были и отец, и сёстры, и братья. Но на момент трагической гибели мамы в семье оставались двое братьев старшеклассников, остальные уже отделились и жили своими семьями.
Братья пропадали в школе или помогали в колхозе, им хотелось заработать денег, чтобы поехать учиться и вырваться, наконец, из колхоза. Правда и заработки были весьма условные, потому что работали, как говорили, за палочки или по-иному — за трудодни, но надежда была.
Отец же никогда не отличался лаской и вниманием к детям, он трудился в МТСе, и в основном пропадал в поле, дома появлялся отмыться да отоспаться. Воспитание детей всегда лежало на жене, его любимой Матрёне, которая безропотно несла эту ношу.
И вот теперь Мишка в основном находился дома в одиночестве. Он целыми днями сидел на печи, там спал, играл, и ел. Братья, уходя в школу, ставили миску с кашей рядом с ним — проснётся и поест. Когда они возвращались из школы, Мишка слезал с печи, сверкая голым задом, усаживался с братьями за стол.
Подкрепившись нехитрым обедом, братья убегали в колхоз, а Мишка опять забирался на печь. Он часто донимал братьев вопросами где мамка, когда она придёт, и часто, сидя на печи, плакал, ему было одиноко и страшно. Но все — и отец, и братья — молчали, не объясняя куда делась его любимая мамка.
Похороны скрыли от мальца, отправив его к крёстной в соседнюю деревню. Не хотели травмировать душу ребёнка. А он терялся в догадках и всё ждал, когда же, когда появится мама.
Летом день длиннее и было не так страшно. А с наступлением холодов, в доме рано темнело, и Мишка сидя в темноте, забирался под тулуп, лежавший здесь же на печи, и терпеливо ждал старших, когда они придут да зажгут керосиновую лампу, потому что электричество в колхозе подавали с перебоями. В редкие случаи появления отца Мишка молча сползал с печи и бросался к нему, карабкался на руки и крепко прижимался.
Отец, молчаливый и почерневший от горя, гладил сына по голове, у него ком в горле стоял и мешал говорить. Так они и сидели какое-то время. Мишка, прижавшись к отцу, а отец, поглаживая мальчишку по волосам и пытаясь проглотить этот чёртов комок, который торчал в горле и не отступал.
В его голове тяжело ворочались мысли, он не представлял себе, как будет один растить мальца. Старшие уже не сегодня завтра уедут учиться и что? А отдать ребёнка старшим детям, у которых уже свои семьи? Он не мог и подумать, как это отдать? Ему и в голову такие мысли не забредали.
Матрёна ему бы такое не простила. Его Матрёнушка, как он её любил, какие были сладкие и душевные встречи в моменты его возвращений домой с полей.
Она была ещё совсем юная, когда приехала со старшими братьями в их село. Переселенцы с Украины, они приехали на Дальний Восток после семейной трагедии. Родители погибли в пожаре, только и спаслась Матрёнушка, которая спала в сенях. Братья на тот момент были в отъезде на заработках и ничего не знали о постигшей их семью страшной беде. Теперь же они и растили сиротинушку, любили её и жалели. А чтобы трагическая смерть родителей не травмировала её душу, да не попадалось постоянно на глаза пожарище посреди деревни, они и решили уехать подальше.
Николай сразу в неё влюбился, как только увидел её на зерновом дворе. Видел, что она совсем молоденькая и терпеливо ждал, пока подрастёт. Он никак не реагировал на заигрывания деревенских девушек, и они в конце концов отстали от него.
А как исполнилось Матрёне восемнадцать — заслал сватов. Братья не возражали, они успели понять, что сватается парень спокойный и работящий.
Матрёна тоже заметила, что парень за ней наблюдает. На вечёрках, когда собирались вечерами у кого-нибудь в хате за работой — кто вяжет, кто прядет, кто вышивает, а по ходу и песни поют, да в шутки-переглядки поигрывают, — изредка появлялся Николай, он стоял в сторонке, привалившись к стенке и взгляда от неё не отводил. И Матрёна первое время сильно смущалась, краснела и сидела, полыхая и не поднимая глаз.
Потом обвыклась, успокоилась и тоже стала к нему присматриваться. Так что сваты были уже ожидаемы.
Расписались в сельсовете и сыграли скромную свадьбу, не захотела Матрёна большой гулянки.
Зажили тихо и счастливо, жалели друг дружку, да работали не покладая рук. А через год появился первый ребёнок, дочка родилась. И посыпались детки один за другим. К 36 годам уже семерых родила.
Николай видел, что Матрёна устаёт с такой оравой, но что он мог сделать, если неделями дома не бывал, сельский труд бесконечный. А когда бывал, то во всём помогал, жалел, миловал свою жёнушку.
Вот и в тот роковой день, уезжая в поля, уговаривал жену не ездить на мельницу:
— Мотя, ну что же ты спешишь? Пусть едут, кому горит, а вот закончится уборочная — сам съезжу, да всё зерно и перемелю, побудь дома. Вон и Михаилу за радость с тобой побыть, а то всё время нас дома нет.
— Так узреют, что я не уехала и на работу вызовут. Да и муки хочется свеженькой, ребятам постряпать ватрушек, соскучились поди. Много брать не буду, мешка три, а то и правда тяжеленько таскать.
Матрёна радовалась, что начали на трудодни давать зерно с нового урожая, и ей очень хотелось побаловать детей стряпней из свежей муки.
Машину председатель дал только одну. И бабы дружно, помогая друг дружке, загрузили полуторку, они спешили выехать пораньше. Собралось десять человек, брали по три-четыре мешка зерна, слегка переругивались, что много получается, а ещё и самим угнездиться как-то надо. Наконец, водитель, ухватив молодайку за руку, потащил её:
— Настя, ты садись в кабину, остальные лезьте наверх, да пошустрее.
Деваха была рада, что повезло ей в кабинке прокатиться. Для порядка по отнекивалась, обмахиваясь косынкой, — упрели все пока загружались, — а потом уселась в кабину и весело прокричала:
— Ну, бабы, пошевеливайся!
Бабы дружно стали карабкаться на машину и усаживаться поудобнее на мешках. Матрёна не отставала, забралась на самый верх.
Старшая из них сказала:
— Запевай, бабы, веселей будет ехать!
Машина тронулась.
Продолжение следует.
Дорогой читатель, благодарю за прочтение! Подпишись на канал, чтобы не пропустить новые истории.
