Даже у самых новых лабиринтов есть прошлое.
(Д. Маккалоу «Вечная тайна лабиринта»)
Лили
Тонкая полоска суши — вот что отделяло меня от реальности. Пять тысяч метров, пятьсот тысяч сантиметров, шесть тысяч шагов. Оставалось только встать и пойти. Нужно преодолеть несколько метров, и станет легче. И будет, как прежде. Иди, пока не начался прилив.
Я жду так долго. Есть ли отсюда другой выход? Кажется, я застряла здесь навсегда и буду ждать вечно, как жду уже бесконечные семнадцать месяцев, пятьсот семнадцать одинаковых серых дней...
— Вставай. Уже почти шесть. Мама!
Картинка исчезла, как будто кто-то резко выдерну шнур питания.
— Лили! Я серьезно говорю. Мне надоело над тобой стоять.
— Сколько? — мой голос прозвучал слабо.
— Уже половина седьмого.
Я нехотя открыла глаза и увидела над собой лицо сына.
— Кофе? — коротко спросил он.
— А он еще остался?
— Жалкие крохи.
— Ну хоть что-то.
Глеб исчез за дверью и скоро вернулся с чашкой темного пойла. Пахло оно не так уж плохо.
Я села, отхлебнула немного, поморщилась. Глеб усмехнулся и вышел.
Было на удивление тихо: ни протяжного свиста за окном, ни завываний ветра, ни скрипа уличных фонарей, которые только вчера раскачивались туда-сюда без остановки, как будто в них вселился злой демон. Ни рева волн, когда они разбивались о камни и с шумом умирали, чтобы родиться снова на морской глубине. Все стихло.
Я натянула свитер поверх теплой рубашки, термобелье, джинсы, засунула ноги в ботинки и подошла к окну. Оттуда сквозило обычной утренней серостью. Интересно, в этой части мира вообще бывает, чтобы солнечных дней в год было больше двух? Еще не совсем рассвело, но чайки уже разгуливали по дощатой террасе туда-сюда и уделывали все пометом.
Через окно на противоположной стене пробивался чуть розоватый утренний свет. Я отодвинула старенькую штору в мелкий цветок: вот она, хрупкая, грозящая исчезнуть в любой момент тонкая полоска песка, которая вела к туманному берегу полуострова. Путь назад.
Может быть, завтра. Может быть.
На сковородке чуть подпрыгивали бледные яйца. Глеб ловко разделил их напополам, выложил на зеленоватые тарелки и кивнул мне.
Разговор сегодня не клеился. Мой сын молча и как-то злобно поедал скромный завтрак. Я знала, в чем дело, только мне нечего было ему сказать. Когда мы обсуждали это в последний раз, я обещала подумать. Он хотел, чтобы я позвонила Виктору, сказала, что наше время вышло, и мы хотим уехать. Но я не могла.
Наверное, мне вообще не стоило брать его сюда. Но тогда, семнадцать месяцев назад, мне казалось, что я поступаю правильно. Если решиться на такой шаг, то только вместе с ним. Ведь мы всегда были вместе, каждый день с самого дня его рождения. Только он и я.
Я глянула на сына. Глеб молча встал, с шумом поставил тарелку в раковину, быстро допил содержимое стакана и вышел из кухни.
На улице было холодно, хотя чего удивляться, если скоро зима. Я застегнула куртку и пошла по деревянному помосту прямо к установке. Его потрепало за сегодняшнюю ночь, не хватало нескольких досок, и перила сломаны в одном месте. Придется починить. Подо мной мерно шелестела серая вода, чуть ударяясь о темные камни.
Глеб, одетый в куртку цвета хаки, мелькнул где-то внутри спиралевидного лабиринта. Я пошла к нему, проходя виток за витком, слегка прикасаясь рукой к холодным металлическим поверхностям.
— Смотри, — сказал он, когда я наконец подошла ближе, кивая на искореженную стенку, — кажется, вчерашний ураган тут кое-что потрепал.
Я обеспокоенно посмотрела на погнутый металл.
— Нам придется исправить. Я думаю, импульс не получится достаточно сильным, если на поверхностях будут такие искажения.
— А ты вон туда посмотри, — он поднял голову и показал наверх, где одна из тонких лопастей была погнута, и «тюльпан» развалился.
— Придется исправить, — повторила я.
— Самим? — сын возмущенно посмотрел на меня, на секунду закатил глаза. — Мы должны вызвать сюда их бригаду. Есть же у них кто-то, кто занимается этим?
— Ага, я думаю, есть. И это мы.
— Издеваешься?
Я помотала головой.
— Не понимаю, почему тебе так сложно позвонить им? Пусть приедут. Хочу увидеть людей. Хоть кого-то! Нам вообще пора сваливать отсюда. Наше время кончилось. Все! — он натянул повыше горло серого теплого свитера.
— Это наша работа. И ты это знаешь. Наша ответственность. Мы сами должны выполнять такой ремонт. Так что давай, где-то там была лестница. Попробуем, может, ее хватит. Нужно поправить лопасть.
Он снова выразительно посмотрел на меня, как всегда делал, когда хотел добиться своего, но, поняв, что я не передумаю, нехотя поплелся в сарай на другой стороне. И вскоре вернулся, с трудом волоча за собой длинную передвижную лестницу.
***
Глеб
Черные волосы с проблесками седины разметались на ветру. В светло-серых глазах решимость. Я понял, что спорить бесполезно. Сегодня казалось, что под глазами у нее пролегло еще больше морщин. Она стояла там, такая хрупкая, такая одинокая, прятала ладони в рукава куртки, подрагивая от холода. Послать бы это все. Но я любил ее. И только это удерживало меня от того, чтобы немедленно не свалить из этого гиблого места.
У меня была только она, всегда. Я помнил, как сидел в детстве, положив голову к ней на колени, и она гладила мягкой рукой мои волосы. А я гладил ее волосы, спускавшиеся на плечи. Темные, шелковистые. Я помнил даже, как от нее пахло тогда — чем-то терпким, может, гвоздикой, или вишней, и почему-то кожей, как от намокшей кожаной куртки или плаща. Сейчас она стала другой. Жестче, может. Старше. Но запах остался прежним.
Мы провозились весь день. Это меня, конечно, раздражало, но делать тут все равно было больше нечего, так что, по сути, какая разница. Пугало меня другое. К вечеру нам все-таки удалось запустить эту чертову мельницу. Импульс получился сильным, уж не знаю, от чего точно это зависело. Тонкий металл чуть заходил туда-сюда, заскрежетал, вздрогнул и как будто всхлипнул, по нему прошла волна, а потом еще и еще, он как будто весь разом сжался и снова расслабился. А потом «тюльпан» над лабиринтом, который нам удалось поправить, стал медленно раскрываться, расходясь все больше и больше, как раскрывается утром спящий цветок. И меня пугало, всегда пугало, как она вела себя в такие моменты. Сначала она смотрела на «тюльпан» долго, не отрываясь, а потом медленно двинулась по лабиринту к самому центру. Там она встала и, забыв о холоде, подняла голову вверх. И было в ее глазах столько ожидания, столько мольбы, столько страсти. Я не знал, как мне помочь ей.
Потом импульсы стали слабее, а она все стояла там, задрав голову, все ожидая, что портал вдруг раскроется.
— Все, хватит,— сказал я наконец, стараясь не быть грубым. — Ты слышишь, Лили? Хватит. Ну правда. Пойдем в дом.
Она вздрогнула, как будто вообще забыла о моем присутствии, а потом кивнула, как-то разом осунулась, опустила плечи и зашагала назад.
***
Лили
— Подъем. Ты слышишь, Лили?
И сразу вышел. Не стал дожидаться, когда я встану.
Все тот же плесневелый свет, все та же комната со старенькой тумбочкой и коричневым комодом, все тот же пол с щербинками, стыдливо прикрытый зеленоватым ковриком.
— У нас что, остался бекон? — спросила я, обнаружив на сковороде несколько дразнящих ломтиков.
— Ага, — ответил Глеб, — завалялся в морозильнике. Сегодня ночью генераторы вырубались, не слышала? Пришлось вставать. Морозилка потекла.
— Нет.
Я стояла на помосте, положив руки на перила с облупившейся краской, и смотрела вдаль. Снова поднялся ветер, он гнал и гнал серую холодную воду, ударяя ею острые камни и заливая песчаную косу, которая с каждым днем становилась все тоньше. Вот она, стихия. Бесконечная, полная, сносящая все на своем пути. Может только она и есть настоящая? Сила. Только это и больше ничто.
Так прошло двадцать семь новых дней. А на двадцать восьмой, во время ужина, Глеб отставил тарелку, где все еще плавала в пресном бульоне мелко нарезанная картошка, и посмотрел на меня.
— Послушай. Я больше так не могу.
Я не ответила. Только продолжила тщательно пережевывать жесткий кусок мяса.
— Это все сводит меня с ума. Мы здесь уже сколько, год и пять месяцев скоро будет, да? Я ждал, когда закончится наш год, тот год, за который нам и должны заплатить. И мы, наконец, сможем отсюда отчалить. Когда этого не случилось, я подумал — ладно, я потерплю. Потерплю еще чуть-чуть, ради нее, просто постараюсь. Но еще год я не выдержу. Просто не смогу. Я не выдержу и месяца. Я даже дня не выдержу.
Его голос становился все тише и тише, пока не угас совсем.
Я перестала есть и подняла на него глаза. А он продолжил, не дожидаясь ответа:
— Я знаю, чего ты ждешь. Что там что-то разверзнется. Только я должен наконец сказать тебе правду. И знаешь, какая это правда? Что ничего не будет. Ты ждешь зря.
— Но послушай, — ответила я наконец, — они ведь работают над этим уже десять лет, если не больше. И за это время...
— А ты уверена, что они сказали тебе правду? Что ты вообще можешь им доверять?
— Я не... у меня есть контракт.
— И что? Твой контракт закончился пять месяцев назад.
— Он бессрочный.
Глеб закрыл лицо руками. Помолчал, но потом молчание нарушил:
— Это ты сейчас хочешь сказать, что мы тут вечно, что ли, сидеть будем? Ну уж нет. Это не для меня.
— Я связана контрактом. И я обязана его выполнять.
— Может быть. Только я никому ничего не должен. Не надо втягивать меня в своё безумие.
— Но...
— Я, — повторил он снова, — могу уйти отсюда в любой момент. И этим правом я собираюсь воспользоваться, пока могу. Я хочу домой, ясно? Уйду отсюда, куплю билет на самолет.
— Но... куда возвращаться?
— Как куда? В наш город. К нашей жизни. Домой.
Я долго молчала, уставившись в желтоватую стену.
— Я не хочу.
— То есть? — он удивленно посмотрел на меня. — Что не хочешь?
— Возвращаться.
— То есть как это...
Он нахмурился, а потом по его лицу пробежал проблеск понимания. Он посмотрел на меня так, как будто увидел впервые.
— Это то, что я думаю? Ты о чем это?
— Да. Ты понял меня правильно.
— Что я должен был понять? — он как-то отшатнулся от меня и выставил руки вперед, будто ожидая удара.
— Что одно из условий моего контракта — это переход. И, когда бы не произошло раскрытие, я буду ждать. Я так хочу.
Он посмотрел на меня точно как на помешанную. Покачал головой, встал и, натянув куртку, вышел на улицу.
А на следующий день снова спросил:
— Но почему?
— Что почему? - ответила я мягко.
— Всё это.
Я пожала плечами.
— Знаешь, я и сама не могла понять. Может, мне захотелось сделать в жизни хоть что-нибудь. Стать хоть кем-то. А может, мне просто нечего терять. Я ненавижу все то, что там осталось. Нет ничего, ради чего мне хотелось бы вернуться.
— А твоя работа?
Я усмехнулась.
— Она мне не нужна.
— А если что-то пойдет не так? Если с тобой что-то случится? Неужели ты не понимаешь, что это может закончиться вовсе не так, как ты себе придумала? Может, тебя искалечит импульсом. Неужели тебе вообще на все наплевать?
— Нет. Не наплевать. Но возвращаться туда я не хочу. Не к чему мне возвращаться, и не к кому. У меня есть только ты.
— Да, только обо мне ты подумала меньше всего.
Тут-то он в точку попал.
— Да. Я подумала о себе. Впервые за всю жизнь, кажется. Но, пожалуйста, пойми меня.
— А если ты никогда не сможешь вернуться? — снова повторил он.
— Стоит того. Потому что я хотя бы попыталась. Потому что тогда будет хоть что-то, за что я смогу себя уважать.
Глеб криво улыбнулся и покачал головой.
— Ты вообще собиралась мне сказать?
Я молчала. Только собрала волосы в пучок, чтобы их не трепало на ветру.
— Что, сказать больше нечего? Возомнила себя первопроходцем? Они хотя бы объяснили тебе, чего ожидать? Что делать? Что там будет?
— Точно это неизвестно. И конкретной информации у меня нет.
— То есть это кот в мешке?
— Они говорят, что...
— Они говорят! Да они что угодно скажут, лишь бы раздобыть себе подопытного кролика, который, вдобавок, сам под шприц подставляется.
Надо же! Неужели ты решила, что сможешь и меня туда затащить?
— Я думала, что, когда все начнется, ты сможешь решить сам. А если решишь не ходить — тогда позвонишь по номеру и все им расскажешь.
— Ага, ага. Знаешь, я тебя знаю очень хорошо, Лили. Ты планировала оставить меня при себе. Как всегда. Просто тебе так нравится. Нравится, чтобы я у тебя был.
— Что ты говоришь?
— А что, скажешь, не так? Только знай — я на такое не пойду. Мне моя жизнь нравится. Ненавидишь свою — пожалуйста, это твое дело. Только меня в это не впутывай.
Я не ответила. Отвернулась от него и уперлась взглядом в хмурое небо. Сказать мне было нечего. Я знала, что он прав.
Вечером, когда я сидела на диване в гостиной, в который раз перечитывая «Конец вечности», он пришел ко мне, лег на диван, и голову положил мне на колени. Прямо как тогда, когда он был совсем маленьким. Он обнял меня одной рукой, а я гладила его рыжеватые волосы. По его темно-синему свитеру летели мелкие снежинки. Шум волн за окном сводил с ума. Медленно раскачивалась подвешенная к потолку лампа, и блики, которые она отбрасывала, ползали по стене туда сюда.
Он будил меня каждое утро с тех пор, как ему исполнилось два. Но не сегодня. Я проснулась от холода, встала, завернувшись в одеяло. На кухне его не было. Тогда я подошла к окну, как раз вовремя, чтобы увидеть, как он уходит вдаль по косе. Вдруг он остановился, обернулся и посмотрел прямо на меня. Но не махнул рукой, не крикнул мне. Просто повернулся и пошел дальше. А я стояла и стояла, не обращая внимания на замерзшие ноги, и смотрела ему вслед. Слез не было.
Кофе тоже не было, остался только чай, черный и горький. Но мне подходило. Снова потянулись дни, серый день за серым днем, только теперь я была одна. Теперь я все время молчала. И, когда надоедало работать с установкой, просто сидела на крыльце в свете блеклой лампы, которая раскачивалась на ветру туда-сюда, чувствовала вкус морской соли на губах, смотрела на волны, или на полуостров, растворившийся в тумане, или на свои руки, с удивлением замечая, какими тонкими и сухими они стали. Песчаную косу заливало водой, пока она не исчезла.
***
Когда это все началось?
Наверное, тогда, когда мне впервые показали контракт. Мне понравилось, как они были заинтересованы во мне. И как возрос их интерес, когда они узнали о моей ученой степени. И офис их красивый понравился. И тот молодой человек, Виктор. Как он терпеливо отвечал на мои вопросы, как настойчиво предлагал мне какой-то вонючий чай.
А может, когда я впервые увидела красивое белое здание комании «Новый Генезис». Очень современное, функциональное. Оно так впечатляюще смотрелось на фоне чистого голубого неба и так мне понравилось, что я заранее решила согласиться.
Или еще раньше, когда я только прочитала их буклет. Да это и не важно, когда. Потому что, как мне теперь кажется, этот выбор не стоял вовсе. Все было решено и понятно. Мне предстояло поучаствовать в чем-то, что однажды станет сенсацией, перевернет не только научный мир — вообще весь мир. Я смогу выйти за пределы реальности. Этой возможности я не могла упустить, ведь я и так упустила все, что только было возможно. Может, это был самый последний шанс, которым жизнь решила со мной поделиться. Быть первопроходцем, исследователем такого удивительного явления, как межпространственные перемещения.
Надоело быть слабой.
Конечно, позже, когда я осознала количество неизвестных переменных, то задумалась. Очень вероятно, что данных в институте было больше, чем та скудная информация, которой они поделились. Ведь наверняка я была не первой, а эта станция — не единственной. В основном они говорили о том, что после перехода я должна буду постараться найти «Новый Генезис» там, в параллельной реальности. И тогда они смогут вернуть меня обратно, в эту реальность. Но неужели и правда было возможно, что один и тот же институт существует сразу в нескольких измерениях, и какова была вероятность, что после того, как портал откроется, я попаду именно в то, где «Новый Генезис» есть?
Несомненно, существует энное количество очень похожих измерений, с той лишь разницей, что элементы там находятся в другом беспорядке или в другом порядке. То есть — при наборе одинаковых переменных их порядок может быть совсем другим, а значит, и события, которые там происходят, будут другими. Но это вовсе не отменяет, что какие-то линии вероятностей могут повторяться во множестве реальностей.
Но все это было непрогнозируемо и пока неподконтрольно ни мне, ни кому либо еще. Так что мне стоило принять во внимание, что это билет в один конец. И что назад дороги не будет. Но — стоит того. Я еще тогда так решила.
— Поздравляю, — сказал Виктор и лучезарно улыбнулся, когда я, наконец, поставила свою подпись ярко-синей ручкой, — теперь вы одна из нас.
Да. Оставалось только придумать, как взять с собой то единственное, что я не хотела оставлять — сына.
***
В кабине вертолета было шумно. Глеб улыбался, глядя на бескрайний мрачноватый пейзаж, и было ясно, что все это кажется ему романтичным приключением — жаль, нельзя запостить в соцсетях. Серое море, которое никогда не успокаивается насовсем, базальтовые скалы, ветер — все это вызывало необоснованное ностальгическое чувство. И крохотный островок, на котором с высоты был виден белый дом с голубоватыми ставнями, красной, потускневшей крышей. А еще — несколько круглых площадок, на одну из которых и опустился вертолет.
Я заметила лабиринт не сразу. Он располагался на площадке поменьше и как будто был спрятан от глаз, чтобы кто-нибудь непосвященный ненароком не увидел его — так мне показалось. Он парил над серой водой, он застыл, ожидая. И, увидев его с высоты, я сразу вспомнила о знаменитом дворце Миноса, невероятном жилище Минотавра. В нем можно было заблудиться навсегда, пытаясь найти выход из запутанных коридоров. Конечно, этот лабиринт больше походил на те, что находили на севере — схожий рисунок и размеры, только материалы другие. Завораживающий узор, создающий путаницу. Запутанность, в которой можно затеряться навечно.
Интересно, кто это спроектировал? Вот она, маленькая затяжка на полотне реальности. Стоит только чуть потянуть, и оно начнет расходиться по шву, раскрываться, расслаиваться. А потом... Что там, на той стороне?
Наша роль оказалась даже проще, чем я думала. Может, поэтому дни были настолько однообразны. Нам нужно было запускать установку, пропуская восходящие и нисходящие потоки, тестировать скорость вращения полей в разное время суток и в разных погодных условиях, записывая данные в специальный журнал. Что еще? Фиксировать уровень раскрытия тюльпанообразных лопастей. Все дело было в том, что полное раскрытие могло произойти только при нужном энергетическом импульсе, который по силе был сопоставим с энергией стихии. Но как и когда он снова достигнет нужной силы? И достигнет ли? Это было неизвестно. Но, если зацепка на ткани уже была сделана однажды, то она не могла исчезнуть насовсем. И, когда это начнется снова, все, что останется сделать — это немного потянуть за нить, и портал раскроется. Потому я знала, что нужно ждать.
И я ждала. И готова была ждать еще. Наверное, как я думаю теперь, вовсе не моя ученая степень стала решающей в том, что они выбрали меня.
Ветер дул так сильно, что я едва могла стоять на ногах. Волны стали выше и свирепей. Было около восьми утра, когда я вышла на улицу и направилась к лабиринту. Почему-то хотелось плакать.
Я тяну на себя рубильник. Потом второй и третий, ожидая реакции со стороны установки. Потом медленно иду по лабиринту. День за днем я жду одного. Я блуждаю здесь, в одиночестве и бессилии, и никак не могу найти выход.
Я чувствую вращение потоков, их легкую вибрацию. Я пересчитываю витки спирали. Я поднимаю голову и вижу прямо над собой распускающийся цветок. Мне становится больно, и кажется, что-то давит на грудь.
— Ну давай же, — почти что простонала я, не отрывая взгляда от цветка. — Давай. Я жду так долго.
По моим щекам текут слезы, то ли печали, то ли боли, то ли облегчения. Здесь только я. Одинокая, стареющая, слабая. Только я одна. Здесь и больше нигде. Покажи мне!
Вдруг все вздрагивает, крутится быстрее, потом еще быстрее, и разом останавливается.
Все.
На грудь давит так сильно, что нечем дышать. Я закрываю глаза. Раз, два, три. А когда открываю, то вижу перед собой не сумеречное море. Я вижу незнакомый парк. И солнечный свет падает сквозь осенние листья прямо мне в лицо. Я вижу пылинки, подсвеченные солнцем. Я чувствую запах осени, и, почему-то, яблочного пирога.
Все замерло, все остановилось, все стихло.
Вот оно. Другая дорога. Я не могу пошевелиться, потому что боюсь — вдруг оно исчезнет. Наверное, нужно пойти прямо туда? Только сначала нужно сделать звонок. Я медленно и аккуратно тянусь к карману куртки. Пусто. Проверяю в другом. Забыла. Вернуться?
Я решаю сразу и осторожно делаю шаг вперед, вдыхая такой прекрасный, такой знакомый запах осенних листьев, бурых, желтых, красных, и наступаю на все еще зеленеющую траву.
Позже, спустя две недели, пилот вертолета, который привез продукты и медикаменты, нашел тело Лили. Ее глаза были открыты, она лежала лицом вверх и неотрывно смотрела на тюльпанообразные лопасти, в самом центре коварного лабиринта.
***
— Я думаю, она нас слышит. Вы слышите, Лили? Смотрите, она приоткрыла глаза. Лили, вы слышите? Так, отлично. Если можете говорить, скажите нам что-нибудь.
— Где я нахожусь?
— Вы в больнице. Вы попали в аварию, помните?
— В аварию?
— Да. Вы помните?
— А Глеб здесь?
— Кто?
— Мой сын. Глеб. Он здесь?
— Но я не... мне не сказали, что у вас есть сын. Здесь ваш муж.
— Муж?
— Да, ваш муж эээ... Петр.
— Петр?
— Да, Петр Новак. А вы Лили Новак. Вы не помните?
— Я...
— Лили, я здесь.
Она почувствовала, как кто-то взял ее за руку.
— Не волнуйся, с тобой все будет хорошо. У тебя сломана нога. И ты ударилась головой. Но нет серьезных травм. Потому скоро я заберу тебя отсюда.
— Куда?
— Домой, конечно. Ты же хочешь домой? И у меня есть отличные новости. Может, стоит подождать, чтобы ты не волновалась, но мне кажется, когда ты услышишь, то тебе сразу станет лучше. В общем... твоя работа все-таки получила главную премию! Я узнал только час назад.
— Что?
— Да, представляешь? Но я знал, что все так будет. И знаешь почему? Потому что ты это заслужила. Ты была лучшей!
— Да...
— Я знаю, тебе сложно говорить, только не волнуйся.
— Я не ... как я здесь оказалась?
— Лили, ты попала в аварию, помнишь?
— Нет. Я помню только лабиринт.
После аварии прошло два года. Два отличных года, которые она провела в поездках по конференциям как автор известных научно-популярных книг, а в остальное время работала в университете. А временами с удивлением, непонятным ей самой, разглядывала себя в зеркале. Только иногда, когда, вернувшись домой, она сидела в саду, когда ее муж на минуту уходил в дом и она оставалась одна, когда на город опускалась вечерняя прохлада, ей вспоминалось, что было что-то еще. Как смутный сон, как старое и давно забытое воспоминание о сне, где у нее была совсем другая жизнь, а еще сын, рыжеволосый и очень любимый. Но так и не рожденный.
А однажды, когда Лили ехала по одной их центральных улиц небольшого города, который показался ей смутно знакомым, хотя она ни разу здесь не была, она увидела огромный щит, где на пурпурном фоне сияла надпись «Новый Генезис. Технологии будущего». Она резко свернула на обочину и нажала на тормоз.
Она вспомнила.
По контракту полагалось позвонить. Лили медленно достала телефон из сумки и набрала номер, который красовался на щите — три пять, сто три, четыре девятки. Послышалась приятная музыка.
— Здравствуйте! Вы позвонили в компанию «Новый Генезис». С кем вас соединить? Алло?
— Да, здравствуйте. Мне нужно...
— Да? Алло? Вас не слышно!
— Знаете, я перезвоню.
— Но ...
Лили сбросила. Ведь назад дороги нет? Она слегка улыбнулась, посмотрела на залитую солнечным светом улицу и нажала на газ. Может быть, завтра.