Виталий Росляков
.Четвертый курс военного училища. Все теории изучены, практика освоена. Полеты доставляют лишь удовольствие, потому что даже маршруты и полигонные бомбометания уже напоминают обычную работу. Вадим ощущал, что не хватает лишь одного. Той самой мечты, о которой грезил с раннего детства…
Иногда, очень редко, помнилось детство и уютный летний балкон, где он часами рисовал воздушные истребительные бои. И тупой занозой в сердце тут же вспоминался год, когда он не смог поступить в летное училище. Красивая и умная женщина врач-окулист, глядя на его результаты обследования приемной комиссией, как-то слишком бездушно сказала, как отрезала:
- У Вас, молодой человек, предел по дальнозоркости. Надо подождать год, возможно, останется стабильным, но дальнозоркость может и усилиться. Тогда дорога в летчики Вам будет заказана.
Что такое год? По молодости многим кажется, - пустяк. А для него это была почти катастрофа. Десятки тысяч его ровесников получали право прикоснуться к авиации, настоящим взрослым делам. А он оставался на обочине. И еще – этот недосказанный приговор.
«Дорога в летчики будет заказана».
Звучало как «Вы обречены на смерть и поражение».
Почему даже красивые женщины, пусть и хорошие, признанные доктора, бывают такими дурами?! Как можно говорить молодому человеку, мечтающему не о плотно набитом пузе и пьяной жизни, а о возможности защищать свою страну и жизнь на планете Земля, подобные жестокие слова?!..
Неделю он ходил, шарахаясь от ярких солнечных лучей и читая книги, только одним глазом сумев увидеть текст через проколотую дырочку в плотном картоне. Это называлось «полной атропинизацией». В глаза три дня закапывали атропин, зрачки расширялись до невероятности, и Вадим ощущал себя почти слепым на освещенных солнцем улицах. В транспорте люди странно поглядывали на него, точно на инвалида. Впрочем, целую неделю он таким инвалидом по зрению и был. Но все равно, даже после углубленного обследования, приговор врачебной комиссии оказался неизменным. Ждать до следующей весны...
Тот год был наполнен безысходной тоской. Вадим поступил работать на завод учеником фрезеровщика. Металл в его руках довольно легко превращался в детали, из которых потом составляли так необходимые людям вещи. Но радости это умение не приносило. Сдав экзамены и получив высшие оценки приемной комиссии вместе с повышенным классом, он так и не испытал к заводу родственной привязанности. Каждое утро, задолго до рассвета, вставал и пробегал несколько километров по пустынному родному городу, пока не сгонял с себя пару потов. Глядя на колючие холодные звезды, никак не мог понять, чем это плохо для авиации - видеть лучше других? И какой земной червь мог придумать подобные параметры оценки кандидатов в летчики?! Затем выполнял силовую разминку, принимал контрастный душ, и полчаса ехал в транспорте до проходной предприятия.
Станки холодным металлом поблескивали в цехе, оживая от его ежедневных прикосновений, и порождая удивительную симфонию созидания деталей, из которых потом собирались вещи. Вещи, которым так поклоняется большинство людей, рабов этих вещей. Работу он выполнял умело и быстро, но Вадима это не грело. Даже пожилая Мария Викторовна, его первый мастер-наставник и начальник участка, понимала это. И часто приговаривала:
- Вадик, ты неплохо работаешь, но мог бы и гораздо лучше. Понимаю, что небо тебя тянет. Но все небесные достижения готовятся на земле. Не забывай об этом.
Он и не забывал. Просто на душе была такая тоска, о которой невозможно было рассказать Марии Викторовне. И каждый раз, заслышав издалека шум пролетающего над головой самолета, замирал на несколько секунд, испытывая странное чувство безысходности бытия.
«Сынку мой… Стань летчиком, как мечтал… Не предавай мечты… Ты у меня такой умничка… Главное – не предавай мечту… И не грусти…»
Несколько материнских слов, сказанных ею за два дня до смерти, теперь всегда жгли ему сердце. Он станет летчиком. Как мечтал, вопреки всем мерзким словам-гадостям, что наслушался за все детство и юность от чужих. Которым плевать на твои желания и мечты. Которые хотят видеть тебя таким же, какими являются, в большинстве, сами.
Курсантские будни
Курсантские будни. Со стороны посмотреть – скука несусветная. Жизнь по распорядку. Напряжение – по распорядку. И только расслабление – по команде. Но самое интересное раскрывается именно в этом ежедневном.
Например, Толя Схавин. Старший сержант. Хороший парень. Но на рядовых курсантов это не распространяется. Два года он оттрубил где-то в комендантском взводе. Устав – назубок. Автомат Калашникова знает до названия деталей, о которых ни в одном справочнике не прочитаешь. Въедлив по мелочам, как всем кажется. Мускулист, подтянут. Права «качает», точно какой-нибудь унтер из образцового Вермахта. И с таким выражением лица, точно амеб в микроскоп разглядеть пытается. Чуть что не по нему – сожрет. В общем, вполне соответствует своей фамилии. Его назначили замкомвзвода в их второй неперевоспитуемый. Но Толя – парень непростой. Он все же пытается их перевоспитывать. Летунов. Курсантов. Красных военлетов. При немцах был бы, наверняка, деревенским старостой, шутят «гардемарины» между собой. Хорошо все-таки, что наши деды выиграли ту войну!
В этот день Вадим с Анатолием сходятся в «поединке»…
Шесть утра. Мертвящее желтое освещение казармы, включенное дежурным по роте с одновременным, уже на…доевшим, криком «Р-р-ро-та-подъ-ём!», включает инстинкт выживания человеческого зародыша во чреве мамы. Тем, кто лежит подальше от центрального прохода, удается выиграть у жесткой армейской реальности несколько драгоценных секунд, мигом укрывшись одеялом с головой и погрузившись в оцепенение, напоминающее смерть. Пока не заскрипят приближающиеся, начищенные до блеска сапоги «замка». Время летит со скоростью падающего фугаса, но почему-то именно в эти мгновения снятся самые невероятные, самые фантасмагорические картины иной, Великой Реальности.
Кто, не прослужив ни дня в армии, скажет, что служивые не имеют никакого воображения, - плюньте в его оплывшее личико с достоинством Мальчиша-Кибальчиша. Потому что невозможно рассказать, как выглядят иные миры тому, кто не пытался улететь с планеты Земля в бесконечные мгновенья утреннего подъема роты…
И тут в далекие лучистые галактики врывается полурык-полусип Толи Схавина:
- Русаков! Команда «подъем» не для тебя? Маменькин сынок… Быстро встал, заправил коечку! Быстрее, Русаков, быстрее… ровнее одеяльце!
Весь взвод в строю сонно наблюдает, как «замок» раскатывает презрением «крайнего» курсанта Русакова. Вадиму все это глубоко по фигу, но «маменькин сынок»! С окаменевшим лицом Вадик заправляет койку в течение минуты и становится в строй. По команде взвод готовится к выходу на утреннюю зарядку…
- Голый торс!
Это накатывает, как девятый вал прибоя на штормовом пляже. Ты несешься песчинкой в массе подобных себе, подчиняясь общему ритму и скорости движения. И осознаешь себя мыслящим существом, лишь увидев край светлеющего неба с гаснущими звездами на небосклоне. Взвод нестройным топотом давит гарь стадионной дорожки. Или асфальт еще сонного военного городка, грея воздух шестью десятками разгоряченных тел. «Голый торс» - это мгновенно натянутые на ноги галифе. И в секунду обмотанные привычным оборотом портянок ноги, втиснутые в юфтевые, пахнущие гуталином, сапоги. «Голый торс» - это скорчившиеся от рассветной прохлады худощавые тела. И – души, ежащиеся от несоответствия мира снов и мечты тому, что бросает тебя во тьму и групповое одиночество утренней физической зарядки. Но с каждым преодоленным километром апатия начинает улетучиваться, и чей-то хрипловатый мат становится более бодрым. Освещенное появившимся солнцем небо высоко и потрясающе безразлично к кучке муравьев, упорно ползущих по поверхности планеты…
В общем, все как обычно. До обеда курсанты занимаются в учебно-летном корпусе, борясь со сном, а ближе к полудню – еще и с голодом, мечтая после обеда выйти победителями из этой неравной схватки. Но огорошивает «радостная» новость – через час после обеда намечается десятикилометровый марш-бросок с полной выкладкой составом роты.
В полной экипировке, навьюченная походным солдатским скарбом, рота выходит колонной по одному из оружейной комнаты, с завистью поглядывая на суточный наряд.
…Выплевав по дороге остатки сигаретной смолы вперемешку с собственными легкими, рота прибежала на конечный пункт броска. Полчаса отдыха кажутся блаженством. Такие удивительные, тонкие и глубокие размышления накатывают! О чем, уже и не вспомнить, потому что безмятежность прервана однообразным постукиванием.
Русаков скосил взгляд в сторону.
В нескольких шагах неугомонный замкомвзвода усердно метал камешки придорожного гравия в консервную банку, установленную метрах в семи на верстовом столбике. Промахивался, но не сдавался. Стойкий оловянный солдатик! Так как смотреть было более не на что, а в глубины собственного воображения однокашники Вадима, в большинстве своем, после десяти верст бега старались не погружаться, весь взвод невольно наблюдал за монотонной работой старшего товарища. Слышались редкие, незлобно-сочувствующие смешки.
После двадцатого-тридцатого промаха Вадик не выдержал. Подобрал камень среднего размера и, не особо целясь, бросил…
От удара банку швырнуло в одну сторону, камень – в другую. Толя молча поднялся, поставил импровизированную мишень на место, и, вернувшись, продолжил методичные броски. Только бросать стал чаще. Через минуту к занятию подключились еще несколько человек. Жестянка стояла, как гвоздем прибитая.
От нечего делать Русаков отстегнул от автомата пустой магазин, пальцем проверил упругость подающей пружины. Снял крышку затвора и, вынув возвратную пружину, глубокомысленно заглянул внутрь механизма в поисках грязи и пыли. Нахлынула тоска. Ни одной пылинки! Собрав АКМ, он обреченно посмотрел на метателей. Те успели войти в азарт, но проклятая банка, наверное, незаметно уворачивалась от оружия пролетариата. Рука Вадима сама потянулась к очередному булыжнику…
Хохотал весь взвод. А Русакову почему-то в тот момент смешно не было. Только грустно. Банка снова валялась на земле. Но Анатолий больше не пошел ее поднимать. Вадим увидел его пристальный взгляд и не отвернулся. Так и сверлили друг друга с полминуты. Пока не услышали голос командира роты.
- Смеются, - значит, отдохнули уже. Строиться!
Заместитель командира взвода сержант Анатолий Схавин осмотрелся вокруг и, привычно поправляя форму, хорошо поставленным командирским голосом скомандовал:
- Второй взвод, в колонну по три ста-анови-ись!..
Двойка
Здесь, на аэродроме, над рядами бело-серебристых машин, небо, в отличие от городского, не давило белесым душным саваном. Оно было высоким и прозрачным. Синь слепила глаза, и невольно мечталось нырнуть в невысокий летный домик в стороне от стоянок, где, как обычно, свободные перед вылетом летчики и штурманы «резались» в домино, нарды и шахматы. Однако желания спрятаться в тенек не испытывали семеро курсантов, понуро сидевших на деревянной лавке оборудованной «курилки». Хмуро потягивая «беломорины», они изредка поглядывали в сторону краснохвостой «Тушки» с бортовым номером «02». Их тренировочный полет по маршруту отбили, и самым варварским, как им казалось, способом.
Буквально за полчаса до времени взлета в кабину, где уже привычно размещался по рабочим местам весь многочисленный экипаж, ворвался запыхавшийся от бега штурман эскадрильи. Окинув взглядом занятых подготовкой оборудования курсантов, он что-то тихо сказал командиру и после этого, повернувшись к остальным, объявил:
- Задание изменили. Борт повезет начальника училища на приморский аэродром и обратно!..
И, глядя на просветлевшие лица учлетов, жестко добавил:
- Курсанты с генералом не полетят!.. Освободить кабину!
В зависшей после его слов тишине стало слышно, как за бортом тихо постукивает двигателем аэродромный источник бортового питания. Паузу штурмэск расценил как прямую попытку потянуть время, и потому решительно сграбастал ближайший к выходному люку штурманский портфель кого-то из курсантов и резко швырнул его за обрез с двухметровой высоты на раскаленный бетон. Курсантская группа быстро и молча стала собираться, и через минуту салон самолета опустел.
Валька Завистовский, глядя на лихо подкативший к самолету генеральский «УАЗик», не подавал виду, что расстроен:
- Эх, хорошо бы сейчас было к морю рвануть с генералом! Если он там пару часов кантоваться будет, может, и искупаться бы успели… Может, попросим Юрия Михайловича?
Он весело ткнул в плечо сидящего рядом Вадима.
- Хорошо бы… - расстроенный Вадька затянулся папиросой, - Но это противоречило бы известному закону подлости…
Ему было досадно вдвойне. В этот вылет Вадим по плану должен был от середины маршрута до посадки работать с первого места.
…Он сидел на месте штурмана корабля, продумывая прием работы в воздухе от напарника, когда услышал со стороны командирского кресла хрипловатый голос штурмана эскадрильи:
- Володя, ты единственный, кто заправлен сегодня на маршрут. Нет времени готовить другую машину, тебе придется отвезти генерала на Приморский. Там – по усмотрению Михайловича, но, скорее всего, обратно…
Майор Ситкин, седовласый и загорелый, напоминающий известного французского киноактера, только гораздо моложе, кивнул головой в сторону салона:
- Как быть с моими молодцами?..
Штурман эскадрильи нахмурился:
- Пусть вылезают… Нечего курсантам с генералом в одной кабине делать!.. - штурман эскадрильи двинулся по коридору в салон. Штурман-инструктор корабля, майор Ладков, присутствовавший при разговоре, заметив вопрошающий взгляд Вадима, сочувственно пожал плечами:
- Что поделаешь, не судьба, значит! Русаков, не забудь бортжурнал. Летную книжку за полигон заполнил? Вернусь - проверю...
…Теперь Вадим, вместе с остальными, уныло наблюдал, как «двойка» запустилась, как техники отсоединили шины аэродромного питания и их «ласточка» неторопливо поползла, выруливая к старту. Уже на взлетной полосе, не останавливаясь, она на секунду слегка клюнула носом, точно споткнулась о камень, - проба тормозов, - и сразу же стала легко разгоняться, огласив аэродром металлическим звоном и гулом пущенных в максимум турбин. Через минуту самолет исчез из вида среди яркой синевы...
Они всей группой сидели в столовой ужинали, когда в зал быстро вошел кто-то из курсантов их роты и, стараясь, чтобы не слышали официантки, негромко сказал, глядя какими-то остекленевшими глазами:
- …Мужики, «двойка» разбилась...
Смысл сказанного не сразу дошел до сознания.
- Это что, у тебя шутки такие идиотские?.. - кто-то из их группы повернулся к вошедшему, но, увидев взгляд говорившего, запнулся.
Молча, не сговариваясь, все рванули бегом к выходу…
...Как он матерился, этот подполковник, не успевший добежать до убирающегося трапа самолета!.. Какие-то дела его рушились лишь потому, что начальнику училища «приспичило» срочно возвращаться с приморского аэродрома на свой. И, глядя на бегущего по рулежке, раскрасневшегося от бега, несколько полноватого офицера штаба полка, подтянутый и сухощавый, генерал авиации нетерпеливо рубанул воздух ладонью перед лицом борттехника:
- Ай, некогда ждать! Отчаливаем.
«Двойка», плавно увеличивая скорость, покатила к линии старта. Взвизгнув максимальной тягой, не делая остановки, она легко оторвалась от горячей приморской бетонки и растворилась в сияющем небе между ослепительно белых облаков.
...А через двенадцать минут, на южную окраину города шахтеров и сталеваров, теряя на лету от бешеной скорости хвостовое оперение и куски фюзеляжной обшивки, свалился молчаливым архангелом белоснежный краснохвостый лайнер. С чудовищным всхлипом, от которого взвыли все собаки в радиусе десяти верст, врезавшисъ в основание террикона так, что сорвавшиеся с пилонов двигатели вгрызлись всей своей массой в пустую породу на десять метров, он затих, слегка потрескивая вывернутыми из чрева остатками проводов и кабелей...
...Неизвестно, что чувствовал тот подполковник, опоздавший на борт самолета, но курсанты летной группы номер семь, - все семеро, - через две недели вечером после отбоя выпивали в красном уголке на помин душ погибшего экипажа. Дежурный по роте сержант Ленков, чуть пригубив с ними горькой шахтерской водки, грустно констатировал:
- Жаль мужиков... А вы, ребята, везунчики. Благодарите штурмэска...
Все уже знали не только причину катастрофы, но и происшедшее после гибели экипажа, и поэтому на душе было гадко и беспросветно. То, что произошло с «двойкой», что называется, выбивало «из колеи». Два дня назад комиссия по расследованию докладывала результаты, которые потрясли всех.
Сбои и неисправности в сложнейшем организме воздушных машин случаются регулярно, как и у любой другой техники. Подверженной тряске, вибрациям, трению и силам инерции. Именно поэтому каждый прибор, каждый агрегат давно имеет на самолете своего «двойника» или даже двух. Что называется на языке инженеров системой многократного дублирования. Отказал основной агрегат - и автоматика мгновенно переключается на работу от «двойника» - спасателя, информируя об этом экипаж. И по всем законам авиации машина командира Ситкина должна была вернуться на родной аэродром без осложнений.
Странно даже подумать, что шевеление воздуха от крыла взлетевшей над степью птахи размером с жаворонка, способно произвести что-либо катастрофическое по своим масштабам. Но легкое завихрение, накладываясь на сотни и тысячи ему подобных, вполне может достигать больших высот. "Взмах крыла бабочки порождает ураган на другом конце света" - так гласит мудрость.
Не надо урагана.
Достаточно людских ошибок.
В 18.01 самолет взлетел с приморского аэродрома и с курсом пять градусов произвел набор высоты 4200 метров, заняв через несколько минут после взлета трассу направлением на север. Генерал, сидя в салоне, разглядывал в иллюминатор редкие кучевые облака, облепившие зеленые поля, и о чем-то размышлял. Полет протекал обычно. Уже виднелись южные пригороды, над которыми обычно разворачивались к своему аэродрому. Истекала одиннадцатая минута полета.
Именно в этот момент произошел отказ одного из преобразователей электрического тока. Автоматика сработала абсолютно четко, переключив клеммы питания на аварийный преобразователь, и выдав сигнал на пульт летчиков.
С точки зрения машины все было нормально: ну, подумаешь, тривиальный отказ. Просто не могла знать послушная автоматика, как и тот человек, который ее программировал, что у аварийного преобразователя две клеммы из трех будут при монтаже на заводе-изготовителе каким-то «работником» припаяны наоборот. И что этот преобразователь станет выдавать обратные токи, из-за которых автопилот заставит работать рулевую машину всего-то по одному из трех каналов управления против самой машины.
Маленький, отклоняющийся на несколько градусов кусок дюраля. Расположенный на огромной плоскости руля поворота в конце хвоста, называемый демпфером рысканья и служащий для снижения боковых колебаний туловища небесной учебно-боевой «колесницы». Наталкиваясь на флуктуацию воздуха, - тот самый "взмах крыла бабочки", достигающий высот полетов современной авиации, - самолет всей своей массой воспринимает это как микроудар, и стремится изменить положение. Как шар, столкнувшийся с шаром на бильярдной доске. В спокойном воздухе подобные встречи редки, потому авиация стремится уйти все выше, куда почти не достигают колебания приземных бурлящих слоев воздуха. А для компенсации редких встреч с воздушным завихрением служит система демпфирования. Множество маленьких "крыльев" на управляющих рулях, автоматически реагирующих на положение самолета, и через автопилот восстанавливающих пространственное положение машины.
Неверно запитанный токами демпфер рыскания, вместо стабилизации, стал, точно взбесившаяся лошадь, бросать самолет из стороны в сторону. На скорости 550 километров в час размазав головы летчиков по стеклам кабины со знакопеременными перегрузками от 3,5 до 4,5 единиц. Майор Ситкин, командир корабля, за секунду до потери сознания, еще рефлекторно успел установить рычаги управления двигателями на минимум, чтобы снизить скорость и колебания, но все было бесполезно.
С эшелона 4200 метров, уже никем не управляемый, самолет падал 59 секунд со средней скоростью 579 километров в час. Снижаясь, он напоминал оторвавшийся от дерева осенний лист, рыскающий влево-вправо.
...В течение получаса, пока еще не подъехали поисковые отряды с пожарными расчетами, вызванные местными жителями, с залитых кровью тел летчиков кто-то успел снять кожаные летные куртки и даже наручные часы. Генерала нашли позже за громадой террикона. Видимо, выбросило из переломившегося от перегрузок фюзеляжа перед самым ударом об землю. Начальник училища лежал в своей чистой генеральской форме на спине, точно прилег отдохнуть, и одним оставшимся, не вытекшим от удара, глазом пристально вглядывался в проплывающие по небу облака...
Предыдущая часть:
Продолжение: