1894 год
«Ростов-на-Дону. 15 февраля в камере мирового судьи 2-го участка рассматривалось интересное дело с бытовой стороны, трагикомическое дело по обвинению некоей Феодорой Бобровой Тихона Трушкина в краже у нее 170 рублей. Боброва – это почтенных лет (55 – 60) госпожа и, притом, не могущая похвастаться миловидностью, а обвиняемый – довольно красивый молодой человек Трушкин (лет 25 – 28). Из объяснений, данных одной и другой стороной сторонами, установлен только лишь факт, что эта столь не ровная по летам парочка состояла около 5 месяцев на правах «гражданских супругов»; что после 5-месяного воркования «голубков» - он оказался вероломным и неожиданно-негаданно для нее женился на другой, но уже молодой. Покинутая столь вероломно старуха, по-видимому, желала упрятать новобрачного сейчас же после венца в тюрьму и заявила о краже у нее из сундука, со взломом замка, 170 рублей. Но так как обвинение оказалось голословным, ничем не доказанным, то мировой судья постановил считать вероломного Трушкина по суду оправданным, освободив его из-под ареста. Старуха, в конец опечаленная неудавшейся местью, удалилась из суда совершенно обескураженная».
«Таганрог. Пшеничные люди. Таганрогская застава и Баронский хутор. Продолжаю краткое изложение «пшеничных людей». Чтобы ловчее оборудовать свои темные дела, таганрогские маклеры набирали штат молодцев из людей весьма сомнительной нравственности, которые должны были обладать большой физической силой, с тем чтобы при всяком удобном случае пускать ее в ход для привлечения мужика на маклерский двор. Большинство этих «молодцев» впоследствии вышли в заправские маклеры.
Обыкновенно, ранней весной и осенью, по окончанию полевых работ, когда хлеб был уже убран, и начиналось время привозов, маклеры договаривали и посылали в ближайшие села, лежащие на пути к Таганрогу, своих приказчиков на «выезд», вменяя им в обязанность встречать везущих в город для продажи хлеб мужиков и уже там «замагарычивать». На Бароновом хуторе и Таганрогской заставе также постоянно находились приказчики, которые, «получив» весточку, ожидали жертв. Надо было видеть этих здоровых мускулистых парней, все искусство которых заключалось в том, чтобы споить мужика, наговорить ему с три короба всяких небылиц, оклеветать самым бесстыдным образом противника и, наконец, силой вырвать крестьянина из рук другого приказчика. Если добром ничего нельзя сделать, и мужик сразу не поддавался на удочку, тогда поднимался ожесточенный рукопашный бой между приказчиками, сопровождавшийся отборными площадными ругательствами. Нередко случалось, что маклеры брали к себе из деревень мужиков, только что возвратившихся с военной службы, и те, брезгуя, как водится, деревенской жизнью, с охотой шли в услужение к кровопийцам, немного привыкали к заставе, Бароновому хутору, начинали пить, и, в конце концов, спаивались и погибали навсегда для деревни.
Обманы и проделки приказчиков доходили до крайнего безобразия. Идет, например, целая «валка» возов, и когда приказчики узнавали, что «она» идет, предположим к маклеру Федосьеву, то они сейчас же напаивали его приказчика до положения риз, укладывали его где-нибудь спать в кабаке, а затем выходили навстречу мужикам.
- Бог в помощь, куда едете? – приветствовали они мужика.
- Да куда Господь Бог благословит, туда и поедем.
- Ну, а все же, одначе, примерно-таки куда-нибудь едете?
- Да едем к Федосьеву.
- Что?!
- Куда?
- Да к Федосьеву, говорю, едем – чего же вы орете, точно мы не знаем.
- К Шамковичу не поедете? Тоже хороший маклер, - говорит один из приказчиков.
- Да что к Шамковичу! – вмешивается другой, - вот, к Саблину и пожалуйте, уже лучше быть маклера не может быть.
- Убирайся ты со своим Саблиным! – кричит третий.
- К Безчинскому пожалуйте…
Поднимается крик и руготня.
- К Саблину!
- Безчинскому!
- Пуло!
- Сабсовичу!
- Мелюресу!
Содом и Гоморра. Мужик положительно не понимает, что возле него твориться.
- Та ну вас, - старается он перекричать приказчиков, - сказал: к Федосьеву, и больше ни к кому не поеду.
Тогда из толпы выходит до того не принимавший участие в этом оре субъект, низко кланяется мужикам и говорит:
- Спасибо вам, братцы, что их не слушаете. К моему хозяину и поезжайте с Богом.
- А ты чей?
- Да я уж и есть Федосьевский, да не хотел вас тормошить.
- С дорогой душой.
Появляется на сцену водка, астраханская сельдь, мужики начинают потчивать, только приказчик, по-видимому, несколько смущенно и не так горячо приветствует дорогих гостей.
- Та что с тобой? Ты как будто не рад, что мы к вам хлеб привезли.
- Как не рад…, очень рад, да только…
- Да что только? Ты дело говори.
- Да у нас…, там дома, маленькая оказия вышла.
- Какая такая оказия?
- Хозяин, видите ли, немножко (неразборчиво) он, может, еще и не (неразборчиво), а, может, его уже и выпустили…
- Как выпустили? Откуда выпустили? – спрашивают изумленные крестьяне.
- Из острога.
- Из острога?! За что?
- Да какие-то деньги, говорит, мужикам давал, а они, значит, фальшивыми оказались. Ну, вот сперва мужиков арестовали, а потом и его. Да, это ничего: его, может, уже выпустили…
Сцена разыграна ловко: мужик понял про «фальшивые деньги» и ни за что больше к Федосьеву не поедет, и, если даже настоящий Федосьевский приказчик захочет подойти к ним, они его и близко к себе не подпустят.
Нередко было, что комедия разыгрывалась в другом роде, и мнимый приказчик, со слезами на глазах заявляет, что хозяин умер, и что все после смерти, даже мужичий хлеб у него во дворе, за долги забирают.
Приезд мужика. Аргирыч. Проделки счетчиков. Еще задолго до приезда мужика, хлебный маклер, предупрежденный приказчиком, стоит уже у ворот и, лишь только покажутся фуры, начинает низко кланяться и голосить:
- А, друг-приятель, Иван Иванович (или Андрей Степанович), прямо я столковался по тебя. Ну, просто, как за родным братом…
И ласковый хозяин даже бросается в объятие мужика, целует (неразборчиво) лобзанием и прямо чуть ли не плачет от радости.
Распрягши фуры, входит крестьянин в квартиру маклера, где уже готовы борщ и каша, а также и бутылочка водки, которой, надо дать в том справедливость, не жалеют для дорогого гостя. Рад мужичок, да и как ему не радоваться: теплый угол, горячий обед после долгого пути, пристанище для скотины и, к тому же, добрый и приветливый хозяин, который вьюном вьется возле гостя – все это радует его, что тут уж его не обманут, поступят с ним на лучший сорт, по-христиански.
- Родному брату, - продолжает заливаться маклер, - да что брату, отцу родному не буду так рад, как вам, но не думайте, Христом Богом прошу вас не думать, что я корысть от вас имею и я слащаво вам говорю. Упаси Бог! Какая корысть, когда я свои деньги (неразборчиво), убытки несу, но не жалко их, лишь бы не допустить, чтобы (называет своего конкурента) надо мной верх взял. Да, я, братец, умру скорее, нежели дойду до такого посрамления для моей личности.
И пойдут, за сим, уверения, клятвы, а то и слезы.
- Ну и человек! – говорит расчувствовавшийся мужичек. – Ай, да маклер! Да такого другого маклера… Душа человек!
На другой день начинается радостная для маклера и печальная для мужика «торговая операция». На собственной «бланкарде», или, как в Таганроге называют этот вид повозки, «линейке», усаживается маклер, рядом с собой усаживает крестьянина с пробами в красных платочках привезенного хлеба, и вся эта компания отправляется на (...стырскую) улицу, где раньше были сосредоточены все экспортные, (неразборчиво), греческие конторы, скупавшие у крестьян, при посредстве маклеров, зерновой хлеб.
- Мое почтение, Егор Аргирыч, - говорит маклер хозяину, толстенькому, на коротких ножках греко-русскому хлебных дел мастеру.
Тут же при первом действии совершается грабеж, так как хозяина конторы совсем не зовут Аргирычем, а это просто условный знак: «аргиро» означает символически рубль, и, следовательно, маклер, неведомо для продавца, заявляет, что он желает иметь с каждой четверти хлеба, который будет куплен при его посредничестве, по одному рублю. По одному рублю с четверти или, что то же, по 10 копеек с пуда. Что может быть бессовестнее этого? Какой обман коммерческий может сравниться с этим, кто еще так обирал в былое время мужика, как не бесстыжий хлебный маклер? Правда, и теперь эта маклерская корпорация промышляет еще в Таганроге; но разве настоящих маклеров можно сравнить с бывшими. Да, теперешние, несмотря на всю привлекательность их профессии, овцы в сравнении со своими предшественниками.
Однако, бывали случаи, когда и маклеры попадались в ловушку. Попадались мужички, которые понимали значение некоторых слов из надувного жаргона хлебных шахер-махеров, и не только не давались в лапы, но, разузнав своевременно, какие для них готовятся сюрпризы, преспокойнейшим манером снимались с якоря и продолжали плавание, пока не находили выгодного покупателя для своего товара.
Неудивительная вещь: в большинстве, все-таки, случаев мужик, который трясется над каждой копейкой, который лишней копейки на себя не истратит, он сам, точно заговоренный, это было установлено, передает «полтину» с каждой четверти своего же хлеба, ни за что, ни про что, тунеядцу маклеру. Поднималась атака, на мужика нападали и хозяин конторы, и маклер, которые елико можно урезонивали упрямца, пока тот, наконец, не сдался, не будучи в силах побороть дружной атаки.
Но при этом почти всегда было так: хозяева на ушко говорили приказчику, принимавшему хлеб мужика:
- Смотри же, эксара делай половчей, чтобы хам не заметил.
Это на маклерском жаргоне означает, что: при манипуляции взвешивания принято за правило ставить подряд пять двойников. (Далее в тексте следует порядочное количество нечитаемых слов, поэтому передам общий смысл своими словами. Двойники — это одинаковые гири, ставились в два ряда на доску, а между ними, незаметно для мужика, всовывали дополнительные двойники. Мужику, подогретому водкой и забавляемому разговорами, трудно было отвлечься и посчитать гири на доске, поэтому он продавал 12 пудов, как 10 пудов. По два пуда воровалось на каждом взвешивании). И краденное уже делили поровну – между маклером и конторой. Это был один из самых распространённых способов мошеннического присвоения мужичьего хлеба. Кроме этого, уже на «законном основании» проделывалось следующее: с каждого веса у мужика почему-то (и берут еще теперь) по 10 фунтов на какой-то провес и по 3 фунта сбрасывалось за каждый (порожний) мешок, тогда как редко когда случалось, чтобы в мешке было более ¼ - ½ фунта; при продаже в конторе, оставалась проба хлеба, и такая же проба при приемке хлеба, а это в общем составляло от 10 до 15 фунтов. Теперь посчитайте все цифры вместе взятые, и вы увидите, сколько зерна, тяжелым трудом добытого, похищали эти юркие и плутоватые «пшеничные люди» города Таганрога. (Приазовский край. 52 от 24.02.1894 г.).