Коля в гостях у дяди
Бывая в Ленинграде, Коля останавливался у дяди с тетей. Дядя недавно ремонт сделал, новую мебель купил, ванную и туалет обновил, а на унитаз, пластиковый, жемчужного цвета хомут приделал.
Утром дядя с тетей на работу ушли, Коле указали, где что лежит. Он сытно позавтракал яичницей с беконом, пивом запил – мода в Питере такая была, все как у американцев. Закурил папиросу. Пару раз затянулся и в туалет пошел.
По казарменной привычке залез он обеими ногами на пластиковый хомут, тот и хрястнул в том месте, где пятая точка контакт с сидением имеет. Коля, глядя на трещину, затылок почесал, бросил окурок в унитаз и ушел в город культурно просвещаться.
Вечером дядя в туалет пошел, пятую точку трещиной защемил и сильно ругался. Он понять не мог как можно хомут задницей сломать? Давно в армии служил, позабыл все. А Николай только теперь сообразил, как сидеть надо было, а признаться неловко, и дядю успокоил:
–Чего там. Я везде накачанный, повернулся, а оно, гляди, и лопнуло.
Дядя недоверчиво головой покрутил, на Колину задницу покосился, свою потер, но ничего больше не сказал.
В тот же вечер Коля открывал дверь в зал. За ручку – пимпочку чешскую с золотым ободком – потянул, а дверь за пол цепляла. Чтобы дверь открыть, Коля и сил-то приложил совсем ничего, а ручку оторвал. Дядя тут же появился:
– Ты, – говорит, – обалдуй, сила есть – ума не надо! Мог и сообразить башкой своей. Слегка дверь за ручку от пола приподними и тяни на себя. Тянешь со всей дури! Хорошо, что ручку в запас купили. Как знал, приедет такой олух и что-нибудь сломает.
Коля стоял рядом да в смущении бок чесал где-то подмышкой:
- Черт ее, дядь Петь, знает. Легонько только потянул… импортная вещь.… Гляди, вот ведь хрупкая какая! И как это я?
– «Хрупкая», «легонько», – ворчал дядя, – а силища? Вон лапищи-то, какие, а сала то в башке и нет! У-у, турок!
Дядя все в доме сам чинил. Он уже не сердился и новую пимпочку привинтил.
– Снизу, коняга, поднажми, – поучал он Колю. – Потом лапищей своей, деревянной тяни. Понял ли, нет ли!?
– Да чего тут не понять, – проявлял Коля сообразительность, – приподнял и тяни.
– Точно, – подтвердил дядя, – пошли чай пить.
После чая, черт понес Колю туда же. Он обхватил снизу нехилой ладошкой своей нежное произведение чешских умельцев, напряг крепкий бицепс и приподнял дверь. Пимпочка, оторванная давлением снизу, чуть не влетела в лоб наблюдавшему за плодами своих поучений дяде. Но даже если бы она ему и шишку набила, то и тогда его негодование не было бы большим. Его злила собственная непредусмотрительность.
– Как я мог, – причитал дядя, – зная, что мой племянник такая деревенщина, купить только одну запасную ручку! Надо было купить на всю получку этих пимпочек! – надрывался он, норовя дать Коле подзатыльник. – Надо было чугунные ручки поставить! Надо было сортир во дворе выкопать, – не удержался он от мелкой мести, - а тебя, медведя, на ночь к стенке цепью приковать, что бы ты здание не обрушил!
Коля виновато чесал другой бок на том же уровне. Не зная от смущения, чем занять себя, он взял в руки тетины швейцарские часики, лежащие на столе в хрустальной пепельнице. Эти часики дядя привез с войны, и они составляли главную гордость семейства. Дядя зарычал и кинулся к невезучему родственнику, но было поздно. Часики звонко щелкнули, и к его ужасу заводная головка и корпус часов уже не составляли единого целого.
– Свернул, – стонал дядя, – головку свернул! Иди с глаз моих, видеть тебя не могу! Бурмыла чертов!
На шум скандала в залу из кухни заглянула тетя:
– Ну чего ты на ребенка орешь? – спросила она мужа, разобравшись в сути конфликта, – какие-то старые часы, ручки, хомут. Помрем мы без них, что ли?
Тете было жаль часиков, но она любила Колю и всегда защищала его от всех, даже от Колиной мамы, но когда на следующий день накрывала на стол, то Коле вместо фарфоровой чашки поставила простую алюминиевую кружку.
А когда Коля попытался заточить карандаш немецкой из золингеновской стали бритвой (вторая семейная реликвия) и выломал всего небольшой кусочек лезвия, что лишило бритву функциональности, дядя подумал – хорошо, что у курсантов отпуск всего тридцать суток.
Экзамены по-военному
И хотя один мудрый деятель перефразировал Ленина: «…Учиться настоящему делу военным образом», и хотя в заголовке написано «Экзамены по-военному», экзамены, как генерал, и в Африке – экзамены. Только чудят курсанты чаще, чем студенты. Может потому, что военные преподаватели слишком серьезно относятся к преподаваемым предметам. Но это, жирно подчеркиваю, сугубо мое личное мнение.
Идет экзамен по историческому материализму. Курсант бойко рассказывает о соотношении войны и прогресса.
– Война, ускоряя технический прогресс, – при этом он бдительно следит за выражением лица преподавателя, – неизбежно положительно влияет на прогресс в целом…
При этих словах брови преподавателя удивленно ползут вверх. Это движение не ускользает от внимания отвечающего, и он моментально реагирует:
– Казалось бы. А на самом деле влияние войны на прогресс резко отрицательное.
Брови философа возвращаются в исходное положение. Течение экзамена снова входит в ламинарный режим.
Аэродинамика. Лехе достается вопрос из сплошных формул. Ему подбрасывают «бомбу» сплошь испещренную формулами, которые он старательно копирует на доску. У Игоря Михайловича, нашего любимого преподавателя, брови удивленно ползут вверх:
- Порошенко, я никогда не думал, что ты так блестяще знаешь математику аэродинамических процессов. Вот ведь как в человеке можно ошибиться! Ну-с. Рассказывайте.
Леня, которого со дня на день должны отчислить из училища за предосудительное поведение и низкую успеваемость, но так и не отчислили, и который не знает точного названия букв греческого алфавита тем не менее бодро начинает:
– Вот из этого мы получим это, а преобразуя это и то, получим…, – при этом он тычет указкой в разные места доски, совершенно произвольно указывая «то» и «это».
Игорь Михайлович, пытаясь получить связанную картину повествования, вмешивается в процесс изложения. Вскоре он убеждается, что Леха кроме «то», «это» и «преобразуя» других слов не знает.
– М-да! Написано все правильно, а вот цельного понятия о процессах не прослеживается. Хорошо. Ты мне скажи, за счет чего самолет в воздухе держится? Ответишь – получай свой трояк, нет – увы!
– Кааа-а-ак, за счет че-е-его? – тянул Леонид время, эксплуатируя свое заикание и озираясь в поисках подсказки.
Вовка Брусов, поставив ладонь под углом к горизонту, показал: «За счет угла атаки».
– За-а-аа-а счет угла ата-а-а-а-ки.
– Правильно, – поддержал Игорь Михайлович, – но угол атаки дает только двадцать процентов подъемной силы. А основная подъемная сила, за счет чего возникает?
Порошенко изобразил глубокую задумчивость, при этом его глаза в панике метались от одного готовящегося к ответу к другому. Я сидел ближе всех и на листе бумаги нарисовал профиль крыла. Леня перерисовал его на доску. Я показал линии потока, он повторил. Я нарисовал большую стрелу снизу профиля и маленькую сверху, что должно было означать: «Снизу давление больше чем сверху». Но Леня интерпретировал это несколько иначе. Снизу он нарисовал правильно, а верхняя стрела у него выходила почему-то из середины профиля. Игорь Михайлович насторожился.
– Это что же получается? Внутри профиля давление меньше, а снаружи больше. Так, что ли?
– Д-д-д-д-а.
– Интересно! А почему внутри давление воздуха меньше чем снаружи?
– П-п-п-очему – почему. А-а-аткачивают, вот почему.
Мы сидевшие за столами попадали на них. Игорь Михайлович согнулся пополам. Такого смеха не слышали даже на выступлениях Аркадия Райкина.
К экзамену по научному коммунизму Серега и Толик готовились старательней и усердней всех. Они собрали миниатюрные приемопередатчики, а наушники сделали размерами меньше горошины из самой тонкой пластины щупа для измерения зазоров. Наушник засовывался глубоко в ухо и снаружи виден не был, проводки к нему были не толще волоса, приклеивались к шее и шли к приемопередатчику, спрятанному под кителем. Микрофон прятался в пустом корпусе часов. Подперев щеку рукой с микрофоном, можно было задавать вопросы помогающему. Со стороны это радиоустройство было практически незаметным и могло смело претендовать на первую премию за выдающиеся технологии.
Когда готовился и отвечал Толик, в его ответе прослушивались радиопомехи, но заподозрить неладное мог только профессиональный радист. Ответ произвел благоприятное впечатление. Чтобы рассеять последние сомнения в прекрасных знаниях курсанта, экзаменатор задал контрольный вопрос:
– Дайте определение классов по Марксу.
Серега услышал по радио вопрос и, порывшись в учебнике, начал медленно, с расстановкой диктовать правильный ответ. Со стороны казалось, что Толик призадумался, а потом слово за словом повторял то, что диктовал ему Сергей. Преподавателя потрясло не столько глубокие знания курсанта, но то, как неторопливо, вдумчиво, слово за словом, он произнес ответ. Когда подводились итоги экзамена, преподаватель отметил ответ Толи как лучший в отделении:
– Вот так и надо отвечать. Не торопитесь. Главное – точно и четко приводить определения классиков марксизма-ленинизма, как это продемонстрировал нам курсант Ломакин.
Серега сдал экзамен хуже, но все же удовлетворительно. Он сильно потел, что ухудшило работу системы. Это заставляло его нервничать, он потел еще сильнее и слышал еще хуже. Но достаточно, чтобы получить уд.
Всеми этими ухищрениями мы не пользовались при сдаче экзаменов по самолетовождению, бомбометанию и радиотехнических средствах – три кита, на которых базируется подготовка штурмана. Пользоваться шпаргалками или «системами» на этих науках считалось низостью. По все другим дисциплинам обман преподавателя допускался. Чем мы широко пользовались.
Самым действенным средством была «система», позже названная «бомбой». Парочку симпатичных парней запускали на кафедру. Там у секретарш, томящихся в ожидании принцев или хотя бы коней из нашей роты, добывался тщательно сохраняемый в тайне, список экзаменационных билетов и входящих в них вопросов. На каждый билет на стандартном листе со штампом кафедры (добыты тем же способом, что и билеты) тщательно выписывался развернутый ответ. А дальше дело техники. Каждый заходящий на экзамен громко объявлял номер своего билета. Следующий в рукаве парадного мундира заносил предыдущему его «бомбу». Последний забирал с собой все оставшиеся «бомбы». «Система» сплачивала отделение в единый организм и даже теперь, через сорок лет, мы тепло вспоминаем друг друга.
Правда, иногда разыгрывались безобразные сцены из-за порядкового номера захода на экзамен. Никто не хотел идти последним, первыми тоже не все рвались, боялись заходить тринадцатым, из суеверия. Я всегда соглашался идти тринадцатым, как раз из-за сверхсуеверности. Я неплохо учился, и мне это не мешало. С начала второго курса это место отвели мне, и оно не обсуждалось. Но как-то Леха затеял бучу, покушаясь на мое тринадцатое место. Видя, что мне этот порядковый номер не вредит, кое-кто еще поддержал его, и меня заставили участвовать в жеребьевке. Я обиделся и демонстративно вышел. Когда я через полчаса вернулся, все смотрели на меня и смеялись.
- Тащи! Осталось только две бумажки – «13» и последний номер.
Глас народа – глас Божий. Я сунул руку в шапку и вытащил… конечно, №13. С тех пор никто до самого выпуска, включая госэкзамены, не покушался на мой тринадцатый номер.
Мне эти истории вспомнились потому, что в каком бы возрасте и положении ни находился человек, сдавая экзамены, он, если есть возможность, обязательно схитрит. Когда я учился в академии, в группе летчиков учился подполковник, командир полка. На экзамене по тактике ВВС он, хорошо подготовленный, изрисовал всю доску иллюстрациями к своему ответу. И только он приготовился открыть рот, как в класс вошел маршал, начальник академии. Все как положено: «Товарищи офицеры», доклад, уселись – продолжайте. И тут подполковник, стоящий у доски, громко и четко заявляет:
– Товарищ генерал-майор, подполковник Иванов (Петров, Сидоров) ответ окончил.
Начальник кафедры тактики ВВС ошалело говорит:
– Вам «отлично». Стирайте, можете быть свободны.
Маршал посидел минут десять и так как никто не выразил готовности отвечать ушел. После экзаменов генерал отловил находчивого Иванова:
– Ну, ты, брат, даешь! Нахал! Не хотелось мне при маршале тебе взбучку дать. Были бы мы одни….
– А что ж вы, товарищ генерал, хотели, чтобы он мне двойку поставил!? Еще ни одного случая не было, чтобы он присутствовал и отвечающий без двойки, а то и с выводами по служебному соответствию не остался. А по предмету я вам на любой вопрос отвечу – вы не раскаетесь.
Последний в моей жизни экзамен в ВВА им. Гагарина по боевому применению стал моим апофеозом. Достался мне очень простой вопрос из Боевого устава ВВС про господство в воздухе. Председатель комиссии, меня совершенно не знал. Он достал Боевой устав ВВС и открыл на странице про господство в воздухе. Не успел я доложить и пару положений из устава, как полковник раздраженно закрутил головой и почти крикнул «Хваааатит!». Он что-то заговорил на ухо нашему Юрию Борисовичу, который знал нас с первого курса. Юрий Борисович ему горячо возразил и достал мою зачетку. Полковник погрузился в ее изучение. Потом он закивал головой и изобразил нечто похожее на «Бывает-бывает». Следующие ответы он практически не слушал и поставил пятак.
После экзамена Юрий Борисович рассказал мне, что, слушая меня и водя пальцем по уставу, полковник увидел дословное соответствие моего ответа и устава. Он усомнился в такой исключительной памяти и предположил, что я списал. Но Юрий Борисович сказал, что у меня феноменальная память и в доказательство привел мою зачетку, где среди сплошных пятерок были сиротливо разбросаны редкие четверки.
Теперь и я, вспомнив столько случаев из экзаменов, начинаю верить в феноменальность моей памяти, вот только никак не вспомню, куда я ключи от машины положил.
Бедный егерь
В девяностом году с деньгами в семье вовсе худо стало. Даже то, что в Чернобыле заработал, не помогло финансовую пропасть сколь-нибудь заметно засыпать. Решил я осенью в отпуске денег заработать. В Чернобыле я с Юрой познакомился. Майор медицинской службы, помощник начмеда ОГОГО. Мы так оперативную группу гражданской обороны при министерстве обороны звали, что в Чернобыле ликвидации последствий аварии, как могла, способствовала. Юра в Вологде жил и в сентябре за клюквой ездил. И вот, якобы, там один мужик с женой насобирал клюквы на новенькие «Жигули». Приезжает финская фирма, клюкву забирает и «Жигули» чуть ли не за ведро клюквы отдает. А у меня в то время не то что Жигулей, велосипеда не было. Расчет наш был прост. Тот кадр с женой на Жигу клюквы накосил, а уж мы по видику, точно, оторвем. Говорят, финны и видеомагнитофоны раздавали. Тогда видеомагнитофон не намного дешевле «Жигулей» был. На мотоцикл с коляской точно менялись.
Добрый Юра еще одного бедного эй-полковника из Москвы пригласил видики зарабатывать. Полковник всем своим видом показывал, что это он на службе полковник. А тут для нас он такой же Вася, как и все. Только старательней. Не успеешь, бывало, последнюю ложку из котелка дочерпать, а уж он котелок схватил и так демократично в ручье полощет.
Тогда с сигаретами и любым табаком напряг был. Моя жена через свой Военторг нас крепко снабдила. Курите там, хоть закуритесь. Сигареты, а их у нас добрая сотня пачек была, у нас вместо валюты катили. Плывем мы, к примеру, на глиссере по Шексне. И желаем на Ихалице высадиться. Я к капитану:
– Кэп, нам бы на Ихалице выпрыгнуть как-то.
– А на Луну выпрыгнуть не хочешь? Гы-гы-гы! Мы или за пять километров до или через пять километров после причалим. Гы-гы-гы! А там, гы-гы-гык, по бережку, ножками. По-другому никак.
Мы, когда на глиссер грузились, чуть кишки в узел не завязали, а тут пять километров по болотистому бережку с поклажей осла на спине тащиться. Жуть!
– Кэп. Я же пачку «Родопи» дам. Тормози, где просят.
– Ха! Пачку! Гы-гы-гы! Да я тебя за одну сигарету на собственных закорках снесу. Только где она, эта сигарета?
– На, держи, – и пачку болгарских «Родопи» ему сую.
– Договоримся, – обалдевает он.
В вологодских краях «договоримся» означает «договорились». Закорки не закорки, а сам лично выгружаться помогал и долго нам белой кепочкой махал, пока за поворотом реки не скрылся.
А вот потом мы дислокацию, как только очередное болотце обчешем, действительно, пешочком меняли. При этом пожитки и мешки с клюквой на себе, как караван из трех ослов, тащили. Ослов – это потому, забегая вперед, скажу, что ничего мы не заработали. Сколько потратили, столько и получили. То ли у финнов на бирже обвал цен на клюкву произошел, то ли Юрцу эти богатства во сне привиделись, только приехал я домой на поезде и без видика. Если бы не впечатления от вологодской осени и от Шексны, чувствовал бы я себя обворованным. Как те кочки, по которым мы грабарками прошлись.
Тяжко нам со скарбом своим таскаться. Но попался нам егерь. Вот душа-человек! В жизни такого добряка не видел. Он вдоль берега на слабомоторной баржульке плавал. Баржа была железная, 15 метров длиной. Плыла она с максимальной скоростью оголодавшей черепахи. Но имела важное достоинство. Все наши палатки-манатки сами собой вместе с нами в пространстве перемещались. И для этого никаких усилий с нашей стороны не требовалось.
У егеря, Николая, пес, лайка, имелся. Прелесть не пес. Умный, как змей. Его Кучумом звали. Все понимал. Главное, он понял, что у нас сахар-рафинад водился. А он такой вкусноты отродясь не пробовал. Коля просил нас не давать псу сахара. Это его как-то испортит. Но мы думали, что он из скромности, жалея наши припасы, говорит. И водку с нами пить отказался. Не пью, говорит, и не пил никогда. Мы ему сигарет предлагали. То же что и с водкой. А ели мы вместе. Мы свои припасы доставали, Коля свои. И самовар ставил. Знатный самовар. Позапрошлого века. Деньги он категорически не взял, припасы поровну, табак не нужен, водку и на дух, сахар просил собаке не давать. Мы уж не знали, как его благодарить. Полковник даже палубу по собственной инициативе помыл. Но Коля сказал, что это не нужно, так как дожди часто сыпали, и палуба чистая. Если учесть, что полковник при этом причальный багор за борт столкнул и теперь при причаливании лопатой пользоваться приходилось, то его старание и вовсе ни к чему было. А багор утонул. Тут же утонул. Так как из арматурины был откован. Но Коля сказал, что это мелочи и не стоит расстраиваться.
Мы на берегу в стогу переночевать собрались. Коле мысль понравилась. Надоело в железной барже спать. Мы в скирде соломы пещеру выкопали. Уютная такая нора получилась. Брезентом застелили. И сверху навес из полиэтиленового полотнища устроили. Сели, поужинали. Мы втроем водки выпили. Несколько кусков сахара, несмотря на Колины протесты, Кучуму дали. Он с восторгом сахар грыз. И как только в наш походно-медицинский ящик лез кто, сразу нос по ветру держал: вдруг еще сахарку дадут.
Посидели у костра, покурили и в пещеру соломенную забрались. Не зря навес натянули. Почти сразу мелкий дождик зарядил. Я тут же уснул. Но через час проснулся. Это был не храп, а взлет двух бомбардировщиков на форсаже. Полковник и Юра старались. Кто быстрее взлетит. Колю слышно не было. Может, он спал, но, скорее всего, из деликатности, лежал тихонько. Я перебрал все методы прекращения храпа. Ничего не помогло. Тогда я выбрался из нашего убежища. С другой стороны скирды храпа практически не слышно. Я выкопал пещерку для себя и прикрылся слоем соломы. Дождь почти прекратился, только на лицо изредка падали мелкие капли. Странно, но я опять почти сразу уснул.
Проснулся оттого, что кто-то дышал мне в лицо. Я открыл глаза. Сквозь дырявые облака пробивался лунный свет и освещал рогатую голову надо мной. Волна суеверного ужаса быстро схлынула, когда я вспомнил, что в этих местах коровы часто на беспривязном содержании встречаются. Вот одна из них меня нашла и из любопытства стала обнюхивать. Я слегка пошевелился под своей соломой. Ее тихий шорох сильно корову испугал и, судя по громкому топоту, далеко не одну. Как будто кавалерийский эскадрон вдаль ускакал. Я призадумался. А мог ли я спугнуть легким шорохом целое стадо коров? А вдруг это медведь за ними охотится? Мне стало неуютно и одиноко. Я поднялся со своего ложа и перешел к своим товарищам. Там как раз образовалось место между Юрой и полковником. Они храпели, как прежде, но их храп мне теперь ничуточки не мешал. Дородный Юра лежал с краю и храпел громче. Это вселяло надежду, что медведь, если придет, удовлетворит свой аппетит Юрой или полковником. А скромные мы с Колей, может быть, уцелеем. На наше счастье, медведь так и не появился.
Но утром нас все равно ждал не очень приятный сюрприз. Крышка нашего походно-медицинского ящика была откинута. Округа была густо засеяна пачками сигарет. Посредине валялись ошметки от коробки с сахаром. Сахара там не было. Очевидно, после дождя пес-сладкоежка умудрился откинуть крышку ящика, выбросил часть сигарет, добираясь до сахара, и умял около килограмма оного. Насытившись и убоявшись наказания, песик исчез.
– Ахти, – причитал Коля, – что ж теперь делать? Удрал Кучумка. Он, объевшись сахара, теперь неделю по болотам шнырять будет. Если волки не съедят его. Зима на носу. Что без собаки делать буду?
Мы, чувствуя свою вину, понуро собирали остатки сигарет. Развели костер, позавтракали, чем Бог послал, и просушили те сигареты, что можно было. Коля не сказал нам больше ни слова упрека. Как будто ничего не произошло, пригласил нас на борт баржи. Мы медленно поплыли вниз по течению.
Я и Юра перекладывали содержимое в ящике. Деятельный полковник возился с чем-то на корме. Вдруг он, побледневший и расстроенный, подошел ко мне и спросил:
– Что делать? Я кран в воду уронил.
– Какой кран? – переспросил я, еще не веря в непоправимое. – От самовара?
– Да! – трагически воскликнул он. – Я его мыл… Я хотел…. А он выпал – и в воду...
– Бедный Коля! То собаку ему испортили. Теперь исторический самовар загубили. Кран у самовара был самой выдающейся деталью. Видно, большой мастер отливал его.
– Ну, что теперь делать! Надо идти Колю радовать.
На полковника было жалко смотреть, когда он оправдывался перед нашим добрым хозяином. На его месте я бы сбросил в воду всю нашу злосчастную троицу. Но Коля вместо этого успокаивал полковника. Он говорил, что самовар, дескать, старый (!) и у его бабушки еще один есть. Он как раз собирался ее через недельку-другую навестить.
Если меня когда-либо спросят, а встречались ли мне на земле на моем пути истинно добрые люди. Такие, для которых дружба и помощь означают гораздо больше материальных выгод. Не сомневайтесь, я вспомню доброго русского парня, вологодского егеря Николая, которому мы, нечаянно по нашей бестолковости, причинили массу хлопот и принесли потери и убытки, за которые он, добрый человек, отказался взять компенсацию. И ни словом не выразил нам упрека. Наоборот, утешал нас в нашей неловкости. И я даже не знаю, верующий он или нет. Удачи тебе, Николай!