Леонид Андреев написал прекрасное предисловии к книге «Сент-Экзюпери. Военные записки. 1939—1944»:
«Лишь в двух первых повестях, в «Южном почтовом» и в «Ночном полете», появился персонаж, в прочих же его созданиях остается один герой - он сам, - и к этой необыкновенно привлекательной, исключительно одаренной личности приковано наше внимание.
Сначала он столкнулся с войной в Испании - гражданской войной, всегда оставляющей особенно болезненное ощущение разобщенности и в то же время близости сражающихся. Затем началась большая европейская, мировая война, началась как «странная война» - на первом ее этапе французская армия странным образом топталась на одном месте, пока не началось наступление фашистских орд, и тогда странным образом великая держава мгновенно развалилась и поспешно капитулировала. «Нелепая война», - твердил Сент-Экзюпери, наблюдая картину разгрома, картину агонии своей родины. Нелепая война - война нелепа: так развивалась мысль Антуана де Сент-Экзюпери.
Родиной для Сент-Экзюпери была великая духовная культура, вечно живое наследие гуманизма, наследие мысли. Вот этому очагу цивилизации, по наблюдениям Сент-Экзюпери, и грозила не проблематичная, а совершенно реальная опасность. Он исходил из трезвой, деловой оценки соотношения сил и возможностей Франции и Германии по всем показателям, включая и численность населения последней, превосходившей численность французов. Это настолько его тревожило, что он счел самой настоятельной задачей сплочение французов перед лицом врага, осознание общности, принадлежности к Франции - «Франция прежде всего».
Свободой Сент-Экзюпери дорожил как высочайшим благом. Во имя свободы он критически воспринял великие заповеди, полтораста лет назад положенные в основание нового, буржуазного общества, — «свобода, равенство и братство». И обнаружил, что буржуазная свобода стала лозунгом свободного предпринимательства, то есть торгашеским лозунгом, призывом к обогащению как к содержанию жизни, знаменем индивидуализма и эгоизма. В равенстве он заметил опасную тенденцию к уравниванию, обезличиванию, к той возмущавшей Сент-Экзюпери «стадности», которая была следствием прагматизма и потребительства. Понятое таким образом равенство оказывалось бесчеловечной уравниловкой — противоположностью братства, основанного на уважении к человеку, а значит, на развитии в человеке творческого, неповторимо индивидуального начала, развитии, условием которого должна быть истинная свобода.
После своего выступления по лондонскому радио 18 июня 1940 года с призывом продолжать борьбу, де Голль стал претендовать на руководство сражающейся Францией. Чтобы смыть с себя позор дезертирства?
Сент-Экзюпери категорически не поддержал его претензий, отказался присоединяться к голлистам, отказался видеть в де Голле спасителя Франции и учредителя ее послевоенной судьбы.
Почему? Да потому что он видел в голлизме силу не объединяющую, а разъединяющую французов. Сент-Экзюпери исходил из убеждения, что ни одна политическая идея, ни одна группировка не может представлять Францию. Тем паче группировка, находящаяся за пределами оккупированной немцами территории. Франция - «в подземельях», Франция страдает, и страдающая Франция сама решит свою судьбу. На этом настаивал Сент-Экзюпери. Де Голль такой позиции не принял и относился к писателю с открытым недружелюбием. До признания заслуг Сент-Экзюпери он поднялся через много лет. И эти «много лет» составили 15 долгих лет! (читайте письмо де Голля матери Сент-Экзюпери в эссе-3. Продолжение).
Крайне чувствительный к всякого рода бонапартистским замашкам, он уловил политическую амбициозность генерала и был обеспокоен возможными для Франции последствиями генеральской тоталитарности. Она обнаруживалась, как это хорошо известно, на всех этапах политической карьеры де Голля, даже в годы войны, а особенно в послевоенные годы. Уход де Голля с поста президента Республики весной 1969 года при всех исключительных заслугах этого выдающегося политического деятеля воспринимался левой Францией как конец авторитарной власти, поддержанной правыми силами. Сент-Экзюпери словно бы это провидел...».
1.Небесные воспоминания: «Я невольно противопоставляю эти два мира. Мир самолета и мир земли. Я только что увлек Дютертра и моего стрелка за дозволенные пределы. Мы видели пылающую Францию. Мы видели сверкающее море. Мы состарились на большой высоте. Мы склонялись над далекой землей, словно над музейной витриной. Мы играли на солнце с пылинками вражеских истребителей. Потом мы опять снизились. Мы бросились в костер. Мы жертвовали всем. И там мы узнали о самих себе больше, чем узнали бы за десять лет размышлений. Наконец мы вышли из этого десятилетнего отшельничества.
… подо мной, я вижу прямолинейный фронт облаков. Их тень накрыла большой кусок Франции. Под ними — Аррас. Там, наверное, все погружено во тьму. Это чрево огромного котла, в котором медленно кипит война. Забитые дороги, пожары, брошенное военное имущество, разоренные деревни, хаос… невообразимый хаос. Люди бессмысленно копошатся под тучей, как мокрицы под камнем.
… И вот я лечу над дорогами, а по ним бесконечной рекой течет черная патока. Говорят, будто население эвакуируют. Но теперь это уже неправда. Население эвакуируется самотеком. Картина ужаса повального бегства от войны с севера на юг Франции.
… Передо мной внезапно возникает жуткий образ: Франция, из которой вываливаются внутренности. Надо немедленно зашивать….
… Пламя Арраса льет багровый свет, как железо на наковальне; его обильно питают подземные запасы, и пот человека, разум человека, искусство человека, его воспоминания и сокровища, вздымаясь вверх, сплетаются в этом косматом пламени и превращаются в гарь, уносимую ветром.
… И еще мучительные раздумья во время полета над Францией, такой близкой и в то же время такой далекой! Кажется, будто от нее тебя отделяют столетия. На высоте тридцати пяти тысяч футов взору открываются любовь, воспоминания, смысл жизни, озаренные солнцем и такие же недостижимые, как сокровища фараонов в витрине музея …»
Воспоминания калейдоскопичны: детство, персонажи авиагруппы 2/33: Пенико, Гавуаль, Израэль …., няня Паула из далекого детства, умирающий брат, командир авиагруппы майор Алиас, погибший друг Гийоме.
«Контрабандная вставка» – не мог не вставить, хотя речь идет о «Военном летчике», а возвращаю читателя к «Планете людей». виноват – извините!
«И даже если рейс выдался удачный, на своем отрезке трассы пилот не просто зритель. Он не восхищается красками земли и неба, следами ветра на море, позолотой закатных облаков, – он их обдумывает. Точно крестьянин, который, обходя свое поле, по тысяче примет узнает, ждать ли ранней весны, не грянут ли заморозки, будет ли дождь, и пилот тоже предвидит по приметам близкий снегопад, туман или ясную, погожую ночь. Поначалу казалось, самолет отдаляет человека от природы, – но нет, еще повелительней становятся ее законы. Грозовое небо вызывает пилота на суд стихий – и, одинокий, он отстаивает свой груз в споре с тремя изначальными божествами: с горами, морем и бурей» (187).
2.Земная реальность:
«Человек вытирает пот с лица. Все рушится. Жена его рожает в телеге, среди кухонной утвари. И во всем этом нет ни капли
жестокости. Это, прежде всего, до дикости бесчеловечно. Никто не жалуется, жалобы не имеют никакого смысла. Жена его вот-вот умрет, а он не жалуется. Ничего не поделаешь. Это какой-то тяжелый сон.
Он не описывает события, он сопереживает им и ищет выход из этой «до дикости бесчеловечности».
… - Нет ли здесь молока?.. Мой малыш со вчерашнего дня ничего не ел…
Речь идет о шестимесячном младенце, который пока еще производит много шума. Но этот шум продлится недолго: рыбы без воды…. Здесь нет молока. Здесь только железный лом».
3.Рождение небесных мыслей: «Мне кажется, теперь я лучше понимаю, что такое духовная культура. Духовная культура - это наследие верований, обычаев и знаний, накопленных веками, - иногда их трудно оправдать логически, но они содержат свое оправдание в самих себе, как дороги, если они куда-то ведут, потому что это наследие открывает человеку его внутреннюю беспредельность.
… Уже тысячу лет людям внушают, что женщины и дети должны быть избавлены от войны. Война — это дело мужчин.
… Потому что мускулатура войны невидима. Потому что, стреляя, вы попадаете в ребенка. Потому что на сборном пункте воинских частей вы наталкиваетесь на рожениц».
Век 21. Идут боевые действия Израиль-Палестина, Иран-Йемен-США-Англия, Россия-Украина – гибнут женщины и дети….
Так вняли ли мы тысячелетнему внушению: «… что женщины и дети должны быть избавлены от войны. Война - это дело мужчин.
… Потому что, стреляя, вы попадаете в ребенка. Потому что на сборном пункте воинских частей вы наталкиваетесь на рожениц…». Почему мы так безумны, жестоки, неблагородны?
«Мир гибнет, если рвутся нити основы, если ты больше не находишь себе места на свете, если не знаешь, где тот, кого любишь, если муж, ушедший в море, не вернулся домой.
Мир - это когда все вещи пребывают на своих местах и обретают истинный смысл, отчетливо проступающий сквозь их внешнюю оболочку. Когда они составляют часть чего-то большего, нежели они сами, как различные соли земли, соединившиеся в дереве.
Но разразилась война.
… Такова схема войны. Так ее изображают на лубочных картинках. И каждый изо всех сил старается, чтобы война была похожа на войну. Ревностно, с усердием. Каждый стремится соблюдать все правила игры. Тогда, быть может, эта война соблаговолит походить на войну.
Да, но ведь и вся эта война какая-то ненормальная.
… Но война - не настоящий подвиг, война - это суррогат подвига. В основе подвига - богатство связей, которые он создает, задачи, которые он ставит, свершения, к которым побуждает.
… Война это не подвиг. Война - болезнь. Вроде тифа.
… Мне открылась великая истина. Война - это приятие не риска. Это приятие не боя. Наступает час, когда для бойца — это просто-напросто приятие смерти.Величайшее признание-открытие: «Мне открылась великая истина. Война — это приятие не риска. Это приятие не боя. Наступает час, когда для бойца — это просто-напросто приятие смерти». И это озарение пришло во время полета над Аррасом. Такой пронзительной глубины и искренности я не читал ни у одного из больших художников, прошедших горнило Второй мировой! Сент-Экзюпери выстрадал эту истину в небе на Аррасом!
«Мир — это клубок противоречий между людьми, странами, классами. Эти противоречия надо уметь преодолевать не путем войн. Эволюция жизни показывает, что приспособляемость друг к другу, компромиссы, кооперация, коллективные действия чрезвычайно важны для развития всего живого» («Правда», 19 августа 1985 г).
Эта короткая выдержка из «Правды» - свидетельство миролюбивого курса нашего народа, страны, партии коммунистов.
Кроме войны, как средства решения «противоречий между людьми, странами, классами» партия коммунистов предлагает «приспособляемость друг к другу, компромиссы, кооперацию, коллективные действия … для развития всего живого». И в памяти, словно вспышка молнии мудрейшая фраза Громыко Андрея Андреевича: «Лучше 10 лет переговоров, чем один день войны». Громыко возглавлял министерство иностранных дел СССР 28 лет! И умел вести переговоры, отстаивая мир во всем мире! И Ему это удавалось!
4. Небесные наблюдения:
- Мой организм сросся с самолетом. Самолет создает мне уют: я поворачиваю переключатель, и моя одежда и кислород начинают обогреваться. Впрочем, кислород уже перегрелся и обжигает нос. Сам кислород тоже подается в зависимости от высоты при помощи весьма сложного прибора. Меня питает моя машина. До вылета это казалось мне непостижимым, а теперь, когда сама машина кормит меня грудью, я испытываю к ней нечто вроде сыновней привязанности. Нечто вроде привязанности грудного младенца.
- Дело в том, что организм не сразу ощущает нарушение подачи кислорода. Наступает легкое забытье, через несколько секунд - обморок, а через несколько минут — смерть. Поэтому пилот все время должен следить за поступлением кислорода и за самочувствием экипажа.
- Не знаю. Меня сто раз уговаривали: «Соглашайтесь на другую должность. Ваше место там. Там вы принесете куда больше пользы, чем в эскадрилье. Летчиков можно готовить тысячами…. Доводы были неопровержимы. Доводы всегда неопровержимы. Мой разум соглашался, но мой инстинкт брал верх над разумом.
- С земли нас видно благодаря белому перламутровому шлейфу, который самолет, летя на большой высоте, волочит за собой, как подвенечную фату. Сотрясение, вызываемое полетом, кристаллизует водяные пары атмосферы. И мы разматываем за собой перистую ленту из ледяных игл. Если атмосферные условия благоприятствуют образованию облаков, этот след будет медленно распухать и превратится в вечернее облако над полями.
- Когда ведешь наблюдение с высоты десять километров, человека не существует. В таком масштабе движения человека неразличимы. Наши длиннофокусные фотоаппараты служат нам микроскопами. Микроскоп нужен здесь для того, чтобы разглядеть не человека, — его и с помощью этого прибора не увидишь, — а лишь признаки человеческого присутствия: дороги, каналы, поезда, баржи. Человек оживляет то, что мы видим под микроскопом. Я бесстрастный ученый, и война этих микробов для меня сейчас всего лишь предмет лабораторного исследования.
- Чего стоит полет на большой высоте? Соответствует ли один час, прожитый на высоте десять тысяч метров, неделе, трем неделям или месяцу нормальной жизни организма, нормальной работы сердца, легких, артерий?
- На высоте десять тысяч метров слишком резкое физическое усилие может вызвать разрыв сердечной мышцы. Сердце - вещь очень хрупкая. А служить оно должно долго. Глупо рисковать им ради такой грубой работы. Это все равно, что жечь алмазы ради того, чтобы испечь яблоко.
- На скорости восемьсот километров в час и при трех тысячах пятистах тридцати оборотах в минуту я теряю высоту.
- Францию надо судить по ее готовности идти на жертву. Франция приняла бой вопреки правде логиков. Логики нам твердили: «Немцев восемьдесят миллионов. За один год мы не можем создать сорок миллионов французов, которых нам не хватает. Мы не можем превратить наши пшеничные поля в угольные шахты.
- Так за что, в конце концов, мы продолжаем сражаться? За Демократию? Если мы умираем за Демократию, значит, мы солидарны с демократическими странами. Пусть же они сражаются вместе с нами! Но самая могущественная из них, единственная, которая могла бы нас спасти, вчера уклонилась от этого и уклоняется еще сегодня. Ну что ж! Это ее право. Но тем самым она показывает нам, что мы сражаемся лишь за свои интересы. А между тем мы знаем, что все потеряно.
- Дело плохо, но я не выхожу из границ своего мира. Со мною все мои воспоминания, все накопленные сокровища, все, кого я люблю. Со мной мое детство, которое, словно корень, теряется во тьме. Я начал жизнь печалью воспоминания… Дело плохо, но я вовсе не ощущаю того, что предполагал испытать в когтях этих падающих звезд.
- Я живу. Я жив. Я еще жив. Я превратился в источник жизни. Меня охватывает опьянение жизнью. Говорят: «Опьянение боем…» Но это и есть опьянение жизнью! О, знают ли те, кто стреляет в нас снизу, знают ли они, что они нас выковывают?
… Стрелок, слышали? Через несколько секунд будут у нас в хвосте. Вот они, я их вижу! Крохотные. Рой ядовитых ос.
… Поражение… Победа… Я плохо разбираюсь в этих формулах. Есть победы, которые наполняют воодушевлением, есть и другие, которые принижают. Одни поражения несут гибель, другие — пробуждают к жизни. Жизнь проявляется не в состояниях, а в действиях».
Сент-Экзюпери ищет причины поражения Франции во Второй мировой войне. Ищет не «снаружи» - здесь все для него ясно, а «внутри»: «Я неотделим от Франции. Франция воспитала Ренуаров, Паскалей, Пасторов, Гийоме, Ошедэ. Она воспитала также тупиц, политиканов и жуликов».
Сомневаюсь, что Сент-Экзюпери знал выражения Суворова, Бисмарка, Клаузевица, но он не понаслышке знал о «пятой колонне», испанской. Он прошел испанскую войну военным корреспондентом.
И все-таки я приведу эти фразы, ибо эта мразь есть в каждой стране и лишь великие потрясения выявляют её.
Суворов: «Для Отечества наибольшая опасность не во внешнем вороге таится, а в собственных её идиотах».
Бисмарк: «Русских невозможно победить, мы убедились в этом за сотни лет. Но можно привить ложные ценности, и тогда они победят сами себя».
Клаузевиц: «Россия не такая страна, которую можно действительно завоевать, т. е. оккупировать; по крайней мере, этого нельзя сделать… силами современных европейских государств…. Такая страна может быть побеждена лишь внутренней слабостью и действием внутренних раздоров». Фразы разные, смысл один – бойтесь данайцев внутри страны своей, они несут вам погибель.
Не из этих ли фраз гениального полководца, талантливого военачальника-канцлера, военачальника-теоретика (кстати и Бисмарк и Клаузевиц знали хорошо Россию «изнутри» - оба провели несколько лет в России, а Клаузевиц был полковником русской армии) плелись тенета «Доктрины Аллена Даллеса»?