Он их запомнил на всю жизнь. Хотя, разве кто-нибудь запоминает дожди? Обычно память хранит что-то другое, гораздо более значимое. Неизмеримо более значимое. А у него вот — дожди. И они терзали его душу. Не все они, конечно. Лишь похожие на те, памятные.
Первый
— И что? Вот это и всё, что вы можете предложить? Да как вы не понимаете — выпускной бывает раз в жизни! Надо чтобы… ну, я не знаю… чтобы было, что вспомнить потом. Когда мы станем старенькими старичками и старушками!
— Пустозвон! А встреча рассвета всем классом на Красной площади тебе, значит, не запомнится?
— Запомнится. Толпами таких же выпускников. Как интересно!
— Знаешь, Лёша, ты хоть и комсорг класса, и величайший спортсмен всех времён и народов, но ты… ты уже сейчас старенький старичок! И вечно норовишь оторваться от коллектива.
— Во-первых, попросил бы не касаться моего тёмного спортивного прошлого. А во-вторых, Зинуля, ты хоть и круглая отличница, и непревзойдённый редактор стенгазеты, но ты и первостатейная зануда к тому же! Не говоря уж про старенькую старушку.
— Ах, ты… — коричневый дерматиновый портфель описал короткую дугу и звучно опустился на макушку комсорга.
Тот картинно закатил глаза и рухнул, бездыханный, на пол возле учительского стола. Потом, впрочем, живо вскочил на ноги со словами:
— Вот! Когда сказать нечего, в ход идёт грубая сила. И это наш редактор, товарищи комсомольцы! Который должен глаголом жечь сердца людей! А он? Она, то есть… Бьёт портфелем по мозгам! И кому?!
— Шуту гороховому!
Класс зашумел. Кто-то засмеялся, кто-то захлопал в ладоши, как в театре, кто-то ритмично забарабанил по столешнице, кто-то заспорил с соседом. Гвалт стих, когда с камчатки выкрикнули:
— Ладно, Птиц, а ты-то что предлагаешь?
— Я предлагаю встретить рассвет поинтереснее. А для начала поднимите руки те, кто меньше десяти раз побывал на Красной площади!
— Да причём тут это? Всегда ведь выпускники идут туда гулять! Традиция такая.
— Ну так давайте свою традицию заведём, новую! Вот смотрите. У меня план такой. Сразу после торжественного вечера разъезжаемся по домам, быстренько переодеваемся, собираем наши походные рюкзаки, возвращаемся к школе, оттуда на вокзал, садимся на пригородный поезд и примерно через полтора часа приезжаем в одно живописное место в Подмосковье. С озером! С лодочной станцией! Ночью костёр, рыбалка, картошка печёная, песни, если Фалеев свою гитару возьмёт. А потом уха, а утром можно позагорать, покупаться и всё такое прочее, а? Ребят, ну здорово же ведь, а? А уже после обеда…
— А мы, например, подольше танцевать хотим, правда ведь, девочки? — громко прервала пламенную речь комсорга Нелька Самарина. — Больно надо среди ночи куда-то тащиться, правда ведь, девочки? А у меня, между прочем, платье новое приготовлено на выпускной. Сама шила! И что? Зря, что ли?
И класс снова взорвался перепалками, смехом и галдежом. Птицын опять показательно оторвался от коллектива. Он уселся на учительский стул, скрестил руки на груди и принялся молча и серьёзно разглядывать беснующихся одноклассников. Ну а чего не порезвиться-то? Экзамены сданы, завтра выпускной и всего только 21 июня. Всё лето, считай, впереди. Хотя уже и не такое беззаботное, как раньше. Надо будет как-то взрослую жизнь налаживать, определяться...
На комсомольского вожака, наконец, начали обращать внимание. Чего это он замер, как сфинкс? Сам выдвинул предложение и сам же устранился от обсуждения. Молчит. Его моментально обступил девчачий актив. Ишь, раскраснелись, глаза молнии мечут. Верка Бурлакова, Ленка Веретёхина, Надька Сухарева, Танька Личман, Наташка Кузнецова. Ну и редакторша Зинка Опарина, куда ж без неё? Она и завела:
— А ты чего притих-то, Птицын?
— Я уже всё сказал, — пожал плечами парень.
— А вот и не всё! Многие девочки не хотят никуда ехать.
— А многие мальчики хотят. Как быть?
— Ты всех с толку сбил, ты и придумывай!
— А мне показалось, что мы все здесь собрались, чтобы сообща придумать.
— Мы и пытаемся…
— Да ничего вы не пытаетесь, а просто орёте и дурака валяете.
— Можем и тебя за компанию повалять, Птиц! — угрожающе выкрикнули с камчатки.
— Рискните здоровьем…
— Ребят, ну хватит вам, чего вы? — Это, конечно, Анька Терещенко — ужасная трусиха. Любая драка (не серьёзная даже), заставляла её бледнеть и визжать так, что уши закладывало. А однажды, когда кому-то волейбольным мячом нос случайно расквасили до крови, так Анька вообще в обморок грохнулась. Уже и сейчас вон встревожилась, глаза круглые, как пятаки. Но красивые, ничего не скажешь.
— Ладно, побузили и хватит. — Комсорг встал и снова обвёл глазами притихший класс. — Предлагаю следующий вариант, а больше ничего предлагать не стану. Решайте. Можно сделать так. Вот смотрите, можно ведь рюкзаки и сумки, и всё, что нужно для поездки, собрать ещё перед выпускным, так?
— Опять ты со своей лодочной станцией!
— Хотим танцевать! Тан-цы! Тан-цы!
— Дайте договорить! Значит, всё сложить и подготовить заранее, потом идти на выпускной с танцами и этим вашим встречанием рассвета на Красной площади, потом отправляться по домам. Забирать там вещи, снова собираться у школы, а оттуда организованно ехать на вокзал. По-моему, нормальный план.
— Ничего себе, нормальный! Да какая поездка после всех твоих мотаний туда-сюда?! К рассвету все уже с ног будут валиться!
— Ну… кто будет валиться, тот просто не поедет, только и всего. Я в любом случае поеду.
— Вот умеешь ты, комсорг, воодушевить коллектив!
…В переполненном по случаю выходного дня вагоне пригородного поезда было сонно, солнечно и тихо. Большинство народа дремало. Некоторые, правда, переговаривались вполголоса или бездумно разглядывали проплывающие за окном пейзажи. Многим не мешало клевать носом даже то, что они стояли в проходе, опираясь на свои удочки, лопаты, грабли и прочее, без чего ни один уважающий себя дачник-огородник не потащится из Москвы в такую рань. Да и вообще — знали, что не упадут, если что. Куда тут падать-то? И недавние наши спорщики, встретившие всё-таки свой первый рассвет взрослой жизни на Красной площади, были группками рассеяны по вагону и тоже пытались спать, привалившись друг к другу. Много ли надо, когда тебе всего семнадцать? Минуток на двадцать прикорнул и — бодр, весел, готов к труду и обороне!
А на озере, до которого от станции добрались походным порядком за два часа, бывших десятиклассников поразили отвычная после столичной суеты тишина и умиротворение. И воздух — густой, сладкий от разнотравья и чуть влажноватый — усиливал впечатление.
— Как здорово! Правда же, девочки?! — Нелька Самарина принялась немедленно стаскивать с себя намявший плечи рюкзак.
— Самарина, а ты почему всё время только к девочкам обращаешься? Нам, может, тоже здорово. Правда же, мальчики? — не смог удержаться бузотёр и насмешник Сашка Ёлшин, очень смешно и похоже передразнив Нельку.
Все засмеялись и принялись обживать облюбованный отрезок песчаного пляжа, который неширокой тёмно-жёлтой каймой обрамлял всё озеро. По крайней мере, видимую его часть. Так что никуда дальше не пошли. И разницы никакой, и посторонних нет, и лодочная станция почему-то закрыта. Не поймёшь этих поселковых. Воскресенье, лето, утро уже вовсе не раннее, погода замечательная, вода тёплая. Загорай, купайся, радуйся жизни, а они дрыхнут! Ну да их дело.
— Птиц, ну ты молоток! Козырное местечко, — одобрительно хлопнул Лёшку по плечу Володька Бизяев, один из постоянных обитателей камчатки. — Может, потолкаемся потом? На песочке-то?
— А чё не потолкаться? Только смотри, Бизя, на песок падать не так приятно будет, как на маты в спортзале.
— Это ещё кому падать придётся!
— Вот и поглядим.
И поглядели. Пока девчонки расстилали возле кустов старенькие покрывала, выкладывая на них прихваченную из дома снедь, пацаны сцепились. Бизяев был старше (второгодник) и сильнее, но Птицын занимался самбо гораздо дольше и имел первый юношеский разряд, к тому же в своём весе уже выигрывал районные и городские соревнования среди молодёжи и школьников.
То ли погода повлияла, то ли ночная прогулка после выпускного, — боролись давние соперники вяло, без огонька. Несмотря на подбадривающие крики пацанов и азартные взвизги девчонок.
— Ладно, — сказал, наконец, Володька, — хорош. Настроения чего-то нет.
— Точно, — вздохнул Лёшка. — Нет. Надо было, наверное, размяться сначала. Пробежаться хоть вдоль берега, что ли…
И тут с практически чистого неба — несколько облачков не в счёт — посыпался дождик. Тёплый, частый, сверкающий в лучах солнца, ласковый.
— Ух ты-ы, слепой дождь! Ур-ра-а-а! — завопил Серёга Блинов, который на всё — и хорошее, и плохое — реагировал как-то немного чересчур. — Грибы теперь попрут здесь — корзин не хватит! Айда купаться! Давайте, чего вы?!
Девчонки к воде не побежали, конечно. Они ещё раньше объявили, что пойдут купаться отдельно, в сторонке. И чтоб мальчишки не подглядывали, а то… Утопят их девчонки до смерти! А пока что вчерашние выпускницы суматошно заметались, засуетились, накрывая полотенцами и чем придётся свёртки с едой, чтобы не промокли.
Лёшка в озеро вместе со всеми пацанами не кинулся. Он рванул вдруг, что есть мочи, по самому урезу воды. Летели из-под ног подсвеченные солнцем золотые брызги. Разбивались о разгорячённое лицо плотные и такие же золотые капли дождя. Тело, налитое юной несокрушимой силой, пело. «А ну наддай, Птиц! Ещё наддай! Лети-и! — шелестел ему дождь, смеясь и ликуя. — Раскинь руки-крылья и лети!» И Лёшка летел, крича от избытка чувств и от внезапно пришедшего понимания того, что всю жизнь будет помнить этот счастливый полёт и этот озорной дождик. Успевший нашептать ему и вдруг уйти так же неожиданно, как пришёл. И этот удивительный день. Первый, в череде начинающейся взрослой жизни. Долгой и счастливой, конечно. Лети, Птиц!
…В Москве оказались под вечер. Но ехали уже в другом поезде. Не в беззаботном, наполненным атмосферой выходного дня, благодушием и покоем. В другом, — посеревшем, тревожном, нервном. Ещё на станции, куда всё ещё остающиеся классом молодые люди пришли, хохоча и вспоминая отдых на озере, они узнали о начавшейся войне. Совсем иные теперь мелькали вокруг лица. Напряжённые, растерянные, хмурые, испуганные, отвердевшие — разные. Люди те же, а лица разом переменились.
Аня Терещенко плакала. Горько и безнадёжно, навзрыд.
— Как это Киев бомбили… Это нельзя. Это же нельзя так! У меня там бабушка живёт, понимаете? Почему они бомбили? Бабушка же там… Она старенькая… Бабушка моя…
И сама Москва, казалось, потускнела, насупилась, приглушив краски и звуки. Та же, но… не та. Война была ещё далеко отсюда, а город уже проникся ею, с трудом принимая новую реальность.
Полностью можно прочитать на сайте Погранец.ру