Третий
— Где справедливость, товарищ майор? Бойцы меня каждый день донимают вопросами, почему все части дивизии пошли дальше, Берлин штурмовать, а наш усиленный гвардейский батальон третьи сутки торчит тут и ни черта не делает, кроме рытья окопов и сооружения дотов с землянками и блиндажами!
— Птицын, я ещё и тебе должен объяснять, что такое приказ? Ты командир роты или кто? И мы не одни, как ты говоришь, торчим. Сказано находиться здесь и быть готовыми к возможному прорыву на этом направлении разрозненных группировок немцев, значит, будем находиться! Сказано патрулировать местность, значит, будем патрулировать! Охрана тыла наступающей армии — дело серьёзное. Да к тому же в лесочке тут неподалёку бункер какой-то обнаружили не то с ценностями, не то с архивом каким-то. И полевой аэродром рядом. Смекаешь? Там уже караул выставлен усиленный, а мы, если что, на подхвате.
— Ну да, только эта самая охрана тыла — дело хоть и серьёзное, но не наше, насколько я знаю. Для этого специальные части и подразделения есть.
— Птицын, не доводи до греха, не умничай. Иди лучше к подчинённым, напомни лишний раз о бдительности. А то распустились, понимаешь!
— Так обидно же, товарищ майор.
— Мне тоже, товарищ старший лейтенант. Утром связывался с командованием полка. Никаких новых распоряжений не поступало. Всё, свободен.
— Война вот-вот кончится, а мы…
— Не бурчи, Алексей. Ты ведь со своими орлами этой ночью в боевом охранении был?
— Ну был.
— Ну вот и иди отсыпайся. Не навоевался ещё, что ли? Четыре ранения, вся грудь в орденах, как говорится. Пусть и другие повоюют. И всё, всё, иди давай.
Птицын вернулся на позиции роты. На подходе к офицерскому блиндажу ротного перехватил командир первого взвода Никритин:
— Без изменений?
— Без.
Взводный с досады сплюнул и вынул из кармана пачку трофейных сигарет. Этим добром они недавно в разгромленной немецкой автоколонне с запасом разжились. Он ловко вжикнул колёсиком самодельной, сработанной из винтовочного патрона зажигалки.
— Будешь? — предложил, зная, что Птицын всё равно откажется.
— Нет.
— Кремень ты, Лёша. Что, так и не курил всю войну?
— Не курил. Здоровье, понимаешь ты, берёг, — улыбнулся Птицын.
Взводный покосился на четыре нашивки за ранения на гимнастёрке ротного. Две из них были жёлтого цвета. За тяжёлые ранения. Никритин затянулся и ничего не сказал.
— Значит, так, Володя, возьми сейчас с собой старшину и пройдитесь по позициям. Надо личный состав в чувство привести. А то расслабились что-то чересчур. Понять-то можно. Начало мая на дворе, теплынь, птички, травка, как говорится, зеленеет, солнышко блестит, война к концу катится… Но мы на вражеской территории, хотя врагов что-то давненько уже не видно. Проверь, как бойцы службу несут у дежурных огневых средств. Да сам всё знаешь. А старшина пусть по своей линии посмотрит. Тоже знает, что делать.
— Понял, командир, займёмся.
Ещё два дня пронеслись, одинаковые, как под копирку.
А ранним утром третьего Птицына подбросила с нар в командирском блиндаже отчаянная заполошная стрельба — пулемётная, автоматная, винтовочная. Совсем рядом кто-то пальнул из ракетницы. И многоголосый яростный ор был слышен. Да что там такое? Фрицы всё-таки прорываются, что ли?! Ротный живо подпоясался, сунул ноги в сапоги, подхватил ППШ и вылетел наружу. А там увидел, как все палят в воздух из всех стволов. И чуть не упал, когда в него врезался вылетевший из-за поворота траншеи ошалевший, с выпученными глазами солдатик из последнего пополнения.
— Победа, товарищ старший лейтенант!!! — отчаянно выкрикнул он. — Кончилась война-а! Кончилась, с-сука-а-а! А-а-а-а-а-а!!!
И, вскинув вверх автомат, засадил в небо длиннющую очередь. А вот уже и зам подлетел, Володька Никритин.
— Командир, связисты передали! Вчера фрицы подписали акт о безоговорочной капитуляции Германии! Ты понял, Лёшка-а?! Победа-а-а!!!
И они тоже принялись дырявить неожиданно хмурое после стольких солнечных дней небо, опустошая диски автоматов и пистолетные обоймы. Тут и там взлетали сигнальные ракеты. Минут через двадцать стрельба начала слабеть, а потом и вовсе стихла. Офицеры потянулись к штабному блиндажу.
Комбат встретил, сверкая глазами и потрясая кулаком:
— Вломили мы фашистам! Всё-о-о! Мужики, победа! Вы понимаете?! Победа-а! Подтверждение и поздравление из дивизии пришло! Завтра сюда газеты привезут и почту. Ну… Ху-ухххх… Даже не верится, что всё. Странно как-то себя ощущаю.
— И я, — просто сказал Птицын. — Четыре года воевал и вдруг — мир. Не осознал ещё как-то. Как тогда, 22 июня. Только наоборот…
— Нам всё равно ещё какое-то время тут сидеть. Осознаем потихоньку.
В блиндаж тем временем стали прибывать офицеры других рот. Один из них, радостно сияя, доложил:
— Товарищ майор, у меня в роте все патроны кончились, подчистую.
Комбат оглядел взбудораженных, счастливых офицеров, и признался:
— Я тоже из ТТ обе обоймы высадил. Если во всех ротах с патронами так, то беда. Случись выскочить на нас недобиткам фашистским, а нам и встретить нечем будет.
— Отобьёмся, товарищ майор. У нас миномёты есть, а гранат вообще, как семечек.
— Вот хорошо всё-таки, когда в батальоне есть такой неисправимый оптимист, как капитан Осокин! — рассмеялся комбат, а за ним и все остальные. — А теперь серьёзно, товарищи офицеры. Проверить всем у себя в ротах и подразделениях наличие боеприпасов, составить заявки и срочно ко мне с ними. Исполнять! Ну а вечером прошу всех свободных от службы командиров ко мне. Поднимем по чарочке за победу!
Птицыну до блиндажа оставалось дойти метров пятьдесят, когда расстрелянное небо пролилось сильнейшим тёплым ливнем. Но ротный не побежал в укрытие. Наоборот, стащил с головы видавшую виды выцветшую пилотку и поднял навстречу ливню лицо. И тот будто начал смывать напряжение, ослабляя свитую из нервов пружину, успокаивая и утешая. Да, утешая, потому что с каплями дождя смешивались текущие из-под плотно сжатых век старшего лейтенанта слёзы. Слишком многих он знал, не доживших до этого дня. Слишком многих. И класс его выпускной поредел на две трети. Аня Терещенко написала ему об этом.
А ливень, как и все настоящие ливни, отшумев коротко и мощно, стих разом. Как выключился. Но успел умыть не только людей внизу, но и небо. Оно вновь засияло майской голубизной и осветило солнцем новый день. Мирный.
— Спасибо тебе, — с чувством сказал Птицын, вытирая пилоткой лицо. И привычно услышал шелест-ответ: живи за всех, говорящий с дождями.
ххх
Демобилизовался капитан Птицын в 1947 году. Его, опытного боевого офицера, кавалера трёх орденов, уговаривали остаться в армии. Отказался. В том же году женился на Анне Терещенко. И однажды рассказал ей про дожди. И почему он иногда не берёт с собой зонтик. И Аня поняла его, не смеясь и не списывая всё на последствия контузии. Ведь тогда, в счастливый и горький день 22 июня (так уж у них вышло) комсорг Лёшка, услышав первый дождь, был здоров и счастлив.
— А я помню, как ты летел у озера, Лёша, — просто сказала она. — И дождь тоже помню. Жаль, что он со мной не говорил.
