Окончание рассказов Николая Осиповича Кутлубицкого
В царствование императора Павла Петровича в Петербурге было только семь французских модных магазинов: он не позволял больше открывать, говоря, что терпит их только по числу семи смертных грехов.
"Когда я был еще холостым, рассказывал Николай Осипович, то у меня были знакомые камер-юнгферы из прислуги государыни и великой княгини. Они по временам ко мне заходили: ведь мне нужно было знать всё, что делается во дворце: иногда "батюшка" (так он часто называла Павла, из сыновней преданности к своему благодетелю) спросит что-нибудь, так надо знать что отвечать.
Вот однажды ко мне забежала камер-юнгфера великой княгини Анны Фёдоровны и говорит, что великая княгиня очень скучает, даже чувствует себя не совсем здоровою.
Мне пришло в голову, что вероятно она скучает в отсутствии своего супруга цесаревича (Константин Павлович), находившегося тогда с Суворовым в Италии (1799) и желает посетить своих родителей (герцога и герцогиню Саксен--Кобург-Заальфельдских), но не знает, как это сделать; почему я на другой день, когда батюшка (Павел Петрович) отдыхал после обеда, побежал на половину великой княгини, и когда она меня приняла, то осмелился высказать ей свои предположения и решился предложить мой совет.
- Благодарю вас, генерал, за ваше участие ко мне, вы отгадали мое желание; но научите, как мне это сделать?
- Очень просто, сегодня в собрании извольте принять на себя грустный вид. Император это заметит, подойдет к вам спросить о причине вашей грусти; тогда вы и скажите, что скучаете в отсутствии великого князя и чтобы находиться ближе к нему, желаете также посетить ваших родителей, которых давно не видали. Император сам всегда был почтительным сыном и всегда уважает это чувство в других.
Он вероятно тотчас же доставит возможность исполнить ваше желание. Так действительно и случилось: великая княгиня всё исполнила по совету Николая Осиповича, и государь, похвалив её чувства к родителям, спросил: когда же вы желаете ехать к ним?
- Чем скорее, тем лучше, - отвечала она.
- Но сейчас этого нельзя сделать, - заметил император; - а завтра все будет готово к вашему путешествию, и, призвав обер-шталмейстера, приказал к завтрашнему дню приготовить две кареты и все необходимое для поездки за границу великой княгини.
Император Павел покровительствовал женитьбе Кутлубицкого и был расположен к жене его, которую он часто называл "колибри" (она была маленького роста). Император иногда заходил к Николаю Осиповичу, помещавшемуся во дворце, разговаривал и шутил с его женою. Однажды он её спросил: "Страшен ли я, боитесь ли вы меня?"
- Нет, государь, - отвечала она: - вы не страшны, и я вас не боюсь.
- А красив ли? - продолжал император.
- У вас чудесные глаза, - отвечала "ловкая" женщина. Рассказывая об этом, Николай Осипович прибавлял, что у покойного государя глаза были чудные.
Во время следования императора Павла I-го чрез Смоленскую губернию, несмотря на предварительное высочайшее повеление, чтобы собственно для проезда государя не было делано особенных приготовлений и исправления дорог, он застал множество крестьян, чистивших дорогу; спрошенные государем, они сказали, что "они высланы для исправления пути помещиком Храповицким по случаю царского проезда" и при этом удобном случае жаловались вообще на притеснение своего владельца.
Прибыв на станцию, взволнованный император, в присутствии окружающих его придворных и находившегося при нем государя-наследника (Александр Павлович), стал громко выражать свое негодование за ослушание его повелений. "Как вы думаете, Храповицкого, надо наказать в пример другим?". Все безмолвствовали.
Тогда он, обратясь к наследнику престола, сказал: "Ваше высочество, напишите указ, чтобы Храповицкого расстрелять, и напишите так, чтобы народ знал, что вы дышите одним со мною духом".
Благодушный Александр в смущении вышел в другую комнату, как в это самое время подъехала отставшая карета Безбородки, находившегося тоже в свите государя. Великий князь наследник бросился к нему, рассказал в коротких словах происшедшее и просил его успокоить государя. "Будьте благонадежны", - отвечал Безбородко с обыкновенным своим малороссийским выговором, и вместе с наследником вошел в комнату к государю.
- Ну вот, Александр Андреевич, - обратился к нему Павел и, объяснив дело, прибавил: "Как ты думаешь, хорошо ли я сделал, что приказал Храповицкого расстрелять?
- Достодолжно и достопохвально, государь, - отвечал князь Безбородко с тем же малороссийским выговором. Великий князь наследник и все были поражены таковым его ответом.
- Вот видите, - воскликнул государь, - что говорит умный человек: а вы чего все испугались? Подождав немного, князь Александр Андреевич продолжал: - Только, государь, Храповицкого надо казнить по суду, чтобы все знали, что ослушника повелений государя карает закон, следовательно, нужно послать указ смоленской уголовной палате, чтобы она немедленно приехала в полном своем составе на место и постановила свое определение.
Государь на это согласился, и сейчас о том был послан с фельдъегерем указ уголовной палате, а государь отправился в путь.
Безбородко с намерением отстал: заметив вдали несколько скачущих троек с чиновниками в мундирах и зерцалом, вышел из своего экипажа, пошел вперед и, как бы гуляя, встретил необыкновенный поезд, остановил их, спросил председателя, отвел его в сторону и сказал ему, чтобы "он и его товарищи, несмотря ни на какие соображения, как можно были осторожны и действовали сообразно с законами в предстоящем порученном им деле, что в противном случае он и вся палата могут подпасть под справедливый гнев императора".
По суду Храповицкий, выславший крестьян для исправления дороги не по случаю проезда государя, а особенно потому, что она была испорчена дождями, был оправдан.
Однажды император Павел ехал по Петербургу; за его экипажем следовал верхом Кутлубицкий; он издали приметил карету, ехавшую навстречу государю. В то время, все экипажи, встречавшиеся с ним, должны были останавливаться: мужчины выходили из них, а дамы делали реверанс на ступеньках кареты, почему все почти экипажи избегали встречи с государем, завидев его, сворачивали в другие улицы, то Николаю Осиповичу пришло на мысль, что это какая-нибудь провинциальная.
Когда карета поравнялась с государем, дверки отворились, и на ступеньках появилась дама, горбатая спереди и сзади. Государь хотел отвечать поклоном на ее приветствие; но он вдруг отворотился и надулся. Кутлубицкий, заметив неудовольствие государя, поспешил догнать экипаж и узнал у лакея об имени и месте жительства барыни. Императору понравилась расторопность Кутлубицкого. Он подозвал его рукой к себе и спросил: "Что это за дама?"
- Польская графиня такая-то.
- Зачем она сидела на ступеньках-то?
- Это так показалось вашему величеству, потому что она горбата спереди и сзади.
По возвращении во дворец, государь приказал Кутлубицкому узнать, зачем приехала эта графиня в Петербург. Оказалось, что она имела значительный процесс в сенате о поместье, состоявшем из нескольких тысяч душ, продолжавшийся уже лет десять. Она уже несколько раз по приглашению своих знакомых, приезжает в Петербург для окончания этого дела; но, несмотря на обещания, оно все не оканчивается.
Государь на другой день поутру послал Кутлубицкаго к генерал-прокурору князю Куракину сказать, чтобы он не выпускал сенаторов из присутствия, пока они не кончат того процесса и чтобы он сам привез к государю решение по оному.
Николай Осипович застал князя Куракина в уборной, окружённого обер-секретарями: они хотели удалиться, видя в нем посланника Павла, но он просил их остаться и при них передал приказание императора. Разумеется, дело было кончено в тот же день и в пользу графини. Когда князь Куракин привез к государю сенаторское решение, то он приказал тотчас снять с него копию и заверить самому Куракину, и приказал отвезти таковую к графине, причем отойдя и подозвав Кутлубицкого к окну, сказал ему тихонько:
"Николка, постарайся, чтобы завтра уехала из Петербурга эта графиня".
Николай Осипович тотчас же отправился к ней и застал у нее почти всех сенаторов-поляков, которые, узнав, что государь принимает в ее деле участие, нашли приличным посетить ее. Когда Кутлубицкий подал ей от имени государя решение, и она прочла его, то она перекрестилась и от радости не могла устоять на ногах. Пришед в себя, она сказала: "Позвольте, генерал, выпить шампанского за ваше здоровье?"
- Хорошо, матушка, - отвечал Кутлубицкий, - сперва выпьем за здоровье государя, а потом и за меня грешного. После шампанского, он сказал графине, отозвав ее в сторону, что "государю угодно, чтобы она тот час же выехала из Петербурга". Она отвечала, что очень рада была тотчас это исполнить, но не может так скоро достать подорожную и лошадей.
"Об этом не беспокойтесь, матушка, - отвечал Николай Осипович и, послав за частным приставом, приказал ему тотчас доставить подорожную и лошадей. Графиня между тем собралась, и он верхом проводил ее до заставы. Когда, возвратясь во дворец, доложил государю о том, что она выехала, и он проводил ее за заставу, то он был очень доволен и поцеловал точного исполнителя его приказаний в лоб.
Государю, неизвестно по каким соображениям, угодно было послать на ревизию полков, расположенных в южных губерниях, Кутлубицкого, несмотря на то, что ревизия этих войск была только что произведена двумя генералами, посланными по высочайшему повелению. Николай Осипович, прибыв на место расположения первого, подлежащего его ревизии, полка, узнал, что ревизоры брали с каждого полка взятки, под видом денег на прогоны, тогда как им на дорогу и содержание отпущены были деньги перед отправлением их из Петербурга.
Тогда он счел необходимым написать к ним, чтобы взятые ими с каждого полка деньги были ими возвращены, о чем он на обратном пути будет осведомляться, и, чтобы они, таким образом, избавили его от неприятности донести о том государю.
В эту поездку Николай Осипович встретился в Каменец-Подольске со знакомой ему графинею, которой уродство принесло такую же существенную пользу, какую часто приносит красота. Впрочем, и в этом случае, действовало могущество красоты, из уважения к которой удалено было ей противоположное.
По мере возвращения Николая Осиповича, по собранным им в полковых канцеляриях справкам, оказывалось, что взятые прежними инспекторами деньги были возвращены, исключая 4000 рублей. По приезде его в Петербург, бывшие ревизоры успели, прежде представления его императору, увидеться с ним, прося его пощадить их, и, когда он, спросил их: "зачем они не прислали остальных денег", то они отвечали, что остальные взял Иван Павлович (здесь Кутайсов) себе, и когда они ему говорили о возвращении, то он и слышать не хотел.
Государь был очень обрадован приездом Кутлубицкого, пожаловал, по словесному его представлению, семействам некоторых отставных генералов и полковников пансионы. По словам Кутлубицкого некоторые из них были до того бедны, что жены и дочери сами воду носили. Поговорив с ним, император обыкновенно в эту пору после обеда ходил к Марии Федоровне пить кофе; он приказала идти за собою и Николаю Осиповичу, и представлял его государыне, говоря, что "он очень рад, что по ревизии его не сделано никого несчастным"!..
Выпивши вместе с государем чашку кофе из рук императрицы, он последовал за ним по приказанию через внутренние комнаты в залу, куда съезжались ежедневно по вечерам лица, составлявшие общество двора. Когда вошли в залу, Кутлубицкий пробежал за колоннами и стал на свое место, как вдруг государь позвал его и, обращаясь к знаменитому Репнину, сказал ему:
"Ваше сиятельство, вот мой щенок ("что он послал ревизовать нас своего щенка?", так говорили недовольные этой посылкой старики-генералы, и вероятно, эти слова дошли до императора), мой генерал-инспектор; он послан был на ревизию стольких полков, и я через него не сделал ни одного несчастным, а ваше сиятельство сегодня представил мне двух капитанов написать в рядовые".
- Что ж делать, государь, - отвечал Репнин, - они этого стоили.
- А ты думаешь как, Николка? - сказал Павел, взглянув на Кутлубицкого. Тот упал на колени со словами:
- Государь, ты милостив, прости их!
- Ростопчин, - сказал на это Павел, - напиши указ, что я их прощаю.
Через несколько месяцев случилось Кутлубицкому, жившему во дворце (по прежнему обычаю) ударить придворного лакея за грубость; тот пожаловался Нарышкину, который довел о том до сведения государя. Он сделал выговор Кутлубицкому и не велел ему являться на глаза. Это случалось с приближенными Павла нередко.
Николай Осипович говорил, что это значило, что день он мог отдохнуть дома, зная, что его не потребуют, тогда как в обыкновенное время и ночью он не совсем раздевался, чтобы быть готовым на призыв императора. Но вышло противное. Когда рассерженный государь прогнал Кутлубицкого, Кутайсов навязывая ему галстух и на слова его: "Кутлубицкий слишком уже располнел", - отвечал:
- Как ему не располнеть, когда ваше величество так его балуете. Вот он послан был на ревизию полков; его предшественникам, прежним ревизорам, назначено было на путевые издержки по 10000 рублей, а ему ваше величество изволили забыть сделать о том распоряжение. Что ж, он не хотел даже попросить меня напомнить о том вашему величеству.
- Чем же он ездил, возразил государь, брал взятки?
- Мало чего не говорят по городу, - отвечал Кутайсов.
- Позвать Кутлубицкого, - закричал вспыливший Павел, и Николай Осипович, явившийся по зову, увидел в камердинерской Кутайсова и Нарышкина, сидящих на диване.
- Кутлубицкий, - сказал из них первый, - вас требует государь, - и указал на дверь.
Павел в волнении ходил по кабинету и увидев вошедшего Кутлубицкого, встретил его гневным взглядом и словами: "Так ты вор!". Но тот, мгновенно смекнув в чем дело и чувствуя свою невиновность, а также зная характера Императора, бросился перед ним на колени и сказал: "Государь, ежели я виноват, повели меня казнить, но ежели я прав, повели казнить и того кто меня оклеветал".
Павел, пораженный его словами, начал успокаиваться. Тогда Николай Осипович на более спокойный вопрос "откуда он взял денег на дорогу", объяснил, что он незадолго перед командировкой своею, получив в подарок от него 1300 душ, считал неприличным просить еще денег на путевые издержки, и просил начальника, недавно учреждённого тогда банка, графа Румянцева дать ему под залог 100 душ 20000 рублей, который отвечал ему, что для этого нужно предварительное соблюдение некоторых формальностей, требующих времени, почему он и предлагал ему пока своих 20000, которые он ему возвратит по совершении залога.
- Куда же ты девал все эти деньги? Ты их не мог употребить все на дорогу? - спросил его Павел.
- Не спрашивай, государь, - отвечал Николай Осипович: - но, несмотря на неоднократное повторение "не спрашивай, государь", он, наконец, по настоянию Павла Петровича, должен был признаться, что значительную часть этих денег отдал бедным отставным генералам, штаб и обер-офицерам от имени императора, на что имеет их расписки. Тогда государь отпустил милостиво Кутлубицкого и закричал: "Ивана сюда!" Николай Осипович занял на диване место Кутайсова, который поспешил на зов государя.
В скважину замка видно было, как снята была с него лента и посыпались на спину удары палкою, которых Кутлубицкий с Нарышкиным насчитали 40 (однажды на разводе император отдал Николаю Осиповичу свою форменную трость, с которою Н. О. не расставался никогда, и даже сам размерил ею себе могилу. На вопрос: Не с этой ли палкой был знаком И. П. Кутайсов? - Нет, отвечал он, - в кабинете государя была другая палка, из воловьей жилы).
Через несколько минут вышел из кабинета с повязанной лентой Иван Павлович, но на спине виднелись следы палки. Он сел молча возле Кутлубицкого; но через несколько минут вызвал его в другую комнату и сказал ему: - Прости меня, Николай Осипович, я перед тобою виноват.
- Бог с вами, Иван Павлович! Государь вас наказал и довольно; "с вола двух шкур не дерут". - Пойди же, скажи об этом Государю: он мне не приказал являться к нему на глаза, пока ты не простишь. Кутлубицкий вошел в кабинет, стал перед Павлом на колени и сказал ему: - Государь, прости Ивана Павловича; ты наказал его и довольно: с вола двух шкур не дерут.
Через несколько месяцев Иван Павлович успел-таки отдалить от двора Кутлубицкого: он был сделан членом артиллерийского департамента, председателем которого был граф Аракчеев (Алексей Андреевич). Тот сейчас же хотел командировать его для осмотра казанского порохового завода, но Николай Осипович отклонил от себя это поручение. Во время нового назначения он находился в хороших отношениях со своим председателем и бывал с ним вместе в Грузине.
Между тем, покровительством Кутайсова, Аракчееву назначен был особенный доклад государю, раз в неделю, в четверг, по делам артиллерийского департамента, чего никогда не бывало и не нужно было, потому что артиллерийский департамент, составлял часть ведомства Военной Коллегии. Это сделано было единственно для Аракчеева, чтобы доставить ему случай чаще быть в сношении с государем; но это продолжалось недолго: Аракчеев имел только два доклада.
Вот как это случилось. Государь тогда жил в Гатчине и после первого доклада Аракчеева рассердился на Кутайсова, прогнал его, не велел ему показываться на глаза, и перед его квартирой, постоянно стояла кибитка, запряженная почтовыми лошадьми, которые переменялись каждые два часа, как бы в ожидании, куда везти любимца.
Приехав со вторым докладом, Аракчеев не нашел нужным посетить находящегося в немилости Кутайсова. Между тем, в Петербурге жила жена Кутайсова и не знала о происшествии с её мужем: ей никто об этом не говорил, чтобы напрасно её не тревожить, так как это случалось с приближенными императора нередко и продолжалось недолго.
К графине Кутайсовой в это время родственники прислали из деревни какого-то близкого им сироту-мальчика, прося определить его в кадетский корпус. Так как Аракчеев был в то время начальником военно-учебных заведений, то она послала этого мальчика к нему с адъютантом своего мужа, прося приказать определить его. Аракчеев накануне возвратился из Гатчины и когда, войдя в приемную, увидел адъютанта с мальчиком и узнал от него в чем дело, то сказал при находящихся тогда в его приемной: "Меня все попрекают Кутайсовым, а я от него и выеденного яйца не видел; скажите графине, что я не могу определить его в корпус".
Когда адъютант передал слова эти графине, она была в неприятном волнении и не могла понять, что это значит. В это самое время Николай Осипович проходил мимо её окон, она его подозвала и рассказала о случившемся. "Не беспокойтесь, графиня, - возразил он, - дайте мне этого мальчика: я сейчас определю его".
- Сделайте одолжение и если нельзя на казенный, то на мой счет.
- Не беспокойтесь, - повторил Николай Осипович, - каждый начальник корпуса его примет, узнав, что он прислан вами. Так и случилось: он взял мальчика с собою в корпус, где при имени графини Кутайсовой его тотчас же приняли. Графиня рассказала обо всем своему мужу, который, с неделю посидев дома и наслушавшись вволю, не трогаясь с места, почтового колокольчика, опять вступил в прежнее значение при императоре.
Оскорбленный внезапной переменой прежних отношений к нему Аракчеева, Кутайсов задумал погубить его, и орудием этого избрал Кутлубицкого, никогда искренно не расположенного к Аракчееву. Граф Иван Павловича был мастер в интригах: недаром он, пленный турчонок, взятый в Кутаисе, впоследствии был отправлен к камердинеру Людовика XVIII-го, по словам Николая Осиповича, учиться дворским хитростям.
Неожиданно Николай Осипович был потребован в Гатчину. "Правда ли, - спросил у него государь, - что Аракчеев у себя в Грузине выстроил дом артиллерийскими солдатами? Ведь ты у него бывал там?" Николай Осипович хорошо знал, что это правда и действительно был у него в Грузине, но ответил: "Я был у Аракчеева не в Грузине, а в другой отчине и не думаю, чтобы это была правда, потому что у Аракчеева не две головы и ему известна вся ответственность за подобного рода поступки".
- Ну, Николка, - сказал Павел, - ты опять при моей особе подвижным комендантом: где я буду, там и ты. Теперь ступай, отпусти своих животов (лошадей) в Петербург, а сам в придворном экипаже поезжай в Петергоф и приготовь все к моему приезду: я завтра туда переезжаю.
У Николая Осиповича был верный кучер татарин, на которого было можно совершенно положиться, а так как, по прежней адъютантской привычке, он имел всегда карандаш и клочок бумаги, то он поспешил написать на ней несколько слов, предупреждая Аракчеева, чтобы тот принял свои меры (потому что, вероятно, тотчас же, будет послан в Грузино флигель-адъютант для расследования этого дела) и отдавая записку в руки кучера, сказал: по приезде в Петербург отнеси и отдай эту записку в руки самому графу Аракчееву и когда он прочтет, попроси его при тебе же сжечь.
Когда Николай Осипович приехал в Петербург, явился туда флигель-адъютант Балабин, говоря, что при отправлении его для произведения следствия в Грузине, ему приказано было увидаться с ним и расспросить о дороге.
Из Петербурга в Грузино прямой проселочной дорогой было верст 75, а почтовой на Новгород верст 200. Николай Осипович советовал избрать ему последнюю, тем более что в проезд его через Новгород губернатор доставит ему все зависящее от него для удобнейшего производства порученного ему на месте расследования. Между тем, когда кучер Кутлубицкого явился к Аракчееву, и отдал ему в кабинете, глаз на глаз, отправленную через него записку.
Аракчеев прочел ее, и слезы покатились у него на глазах; и когда кучер повторил просьбу Николая Осиповича, чтобы он эту записку при нем сжег, Аракчеев отвечал: скажи своему генералу, что я не сожгу ее, а при тебе съем, и тотчас же это исполнил.
Немедленно послан был Аракчеевым адъютант прямым путем в Грузино и с помощью местного исправника успел устроить там дело так, что, несмотря на то, что, по словам и Николая Осиповича дом строили артиллерийские солдаты, по приезде флигель-адъютанта оказалось, что дом построен был наемными людьми, под распоряжением отставного унтер-офицера.
Впоследствии, в царствование императора Александра Павловича, когда граф Аракчеев, будучи наверху своего могущества, жил в Грузине, Николай Осипович, бывший давно в отставке, проезжая вблизи, оставив свое семейство на станции, на перекладной смело подъехал к тому подъезду, к которому кроме государя никто не смел подъезжать, и, несмотря на удивление пораженных такою смелостью адъютантов и свиты Аракчеева, был принят им чрезвычайно любезно, как прежний сослуживец. Аракчеева все время разговаривал с ним и упросил его остаться отобедать.
В последнее время император Павел чувствовал себя не совсем здоровым, а в последний день своего царствования, проснувшись, еще лежа в постели, позвал к себе Кутлубицкого и послал его за генерал-губернатором Паленом (Петр Алексеевич). Когда он с ним возвратился, император был уже одет. После обеда (обед при дворе был тогда в 2 часа пополудни), отдохнувши, т. е. посидевши с книгою около часа в кресле, государь обыкновенно ходил к императрице, где пил кофе, и потом заходил к детям.
Но в этого день, вместо того, он приказал позвать детей к себе; когда их привели, а некоторых принесли на руках, Павел сбросил шпагу и, бросивши на пол с дивана подушку, играл с ними на полу. Потом, когда он их отпустил, воротил опять великую княжну Анну Павловну: - Аннушку ко мне, - закричал он. И когда няня принесла ее опять, государь снял со стены небольшой образ пресвятые Богородицы, взлезши для этого на приставленный им стол перекрестил ее несколько раз образом и, положив его ей за пазуху, отпустил.
За несколько месяцев вперед, Пален, сказал императору, что, рапортуя ему ежедневно о благосостоянии города, ему бы необходимо было знать о благосостоянии дворца, как части города. Посему государь приказал Кутлубицкому, как коменданту дворца, предварительно доносить о благосостоянии оного генерал-губернатору.
Николай Осипович и делал это поздно вечером, иногда сам, а чаще посылая с рапортом о том к Палену своего адъютанта. В этот день (здесь 11 марта 1801 года), после обыкновенного, так называемого собрания во дворце, на котором присутствовал государь, Николай Осипович, сам приехав в 10 часов к Палену, застал у него большое общество и некоторых из бывших с Паленом того же вечера во дворце, как то Зубова и других.
Он их застал за шампанским, как ему сказали, по случаю именин или рождения Палена. Николай Осипович с ними выпил стакан шампанского за здоровье виновника торжества хозяина и вышел, чтобы отправиться домой, но его провожал Пален и в передней сказал ему: "Генерал, пожалуйте вашу шпагу, государь приказал вас арестовать".
На возражение Николая Осиповича, что он ни в чем не виноват и что он просит позволения поехать объясниться к государю, который вероятно еще не спит, Пален отвечал: "Разве вы не знаете порядка?" Таким образом, Николай Осипович должен был отдать ему шпагу, и отвезен был адъютантом Палена на гауптвахту. На другой день возвратили ему шпагу, объявив ему, что государь ночью скончался от апоплексического удара.