На заводе к визиту Лидера готовились ответственно. Лучшие сотрудники вызубрили историю предприятия и технологию производства, получили новые костюмы. Завод блестел в ожидании важного гостя.
Читайте рассказ «Хроники великого визита» Кирилла Комарова, чтобы узнать, чем обернулся приезд Лидера для трепетно ожидающих его людей.
Примерное время чтения — 7 минут.
Той зимой Подлинный Лидер начал мочиться сидя. Объяснили так: в условиях, в которых сейчас находится мир, занимать лишнее пространство ― слишком самонадеянно. Рекомендовали вдохновиться примером и просили садиться. Потолки в офисных и заводских туалетах сделали ниже, свободное место отвели под отчётность и продукцию. Никто не возражал: все охотно сели. Говорили, что в венгерском филиале выискался некий Янош Янош, который демонстративно продолжал стоять, согнувшись и громко ругаясь, но коллектив надавил, и он вылетел с работы. Это только укрепило новую позицию испражнения.
В российском филиале даже не спорили: сидеть так сидеть. Ковров припомнил, что его дед всегда садился, а Петров просто сказал:
― Ну, наверно, не дурее паровоза. Раз решено, то зачем-то.
Для женщин же вообще ничего не изменилось. Однако и их коснулось, когда в начале марта директор разослал всем по почте (а у кого не было почты ― сказал лично) новость: в апреле Подлинный Лидер приедет на производство. Посмотрит завод, поговорит с сотрудниками, пообедает с руководством и уедет.
― Мотивация, ― шептали сотрудники, читая письмо, ― вот она, родимая, в действии.
На подготовку оставалось ― месяц с лишним.
Как это сказалось
Ковров тем же вечером не удержался ― растрепал жене. Он перенёс привычку сидячего испражнения домой и теперь сидел, распахнув дверь, и кричал жене в сторону кухни:
― Ты представляешь, Нюра! Сам к нам приедет! Может, и руку мне пожмёт.
Жена всю жизнь работала в киоске с мороженым и таких великих людей не встречала. Да и не гуляли они в их городке. Она была счастлива, что её мужу выпала встреча с Лидером. Значит, напрасно муж казался ей простоватым человеком: что-то держалось в его голове, в его сердце. Поважнее, чем у многих.
― Подожди, вдруг тебя ещё не выберут, ― с опаской сказала она.
Да, этот пункт в письме директора перепугал всех. Было решено, что в группу, сопровождающую Лидера на производстве, включат только десять человек: пять мужчин и пять женщин.
― Чёртово равенство, ― сказал Ковров, спуская воду, ― зачем пять женщин? Ну зачем? Восемь на две, я считаю, было бы идеально. Привыкли на Европу смотреть: там равенство ― и у нас давай. А у нас свой путь, который…
Он недоговорил об этом и начал о тех, кого выберут:
― Ну, смотри, давай посчитаемся. Кого точно возьмут. Морозцев попадает? Попадает. Ещё бы: он в Орёл одеваться ездит, следит за собой. Возьмут его. Потом Гордеев. Это сто процентов. Он крестил сына нашего директора. Это понятно. Снегирёв семь лет работает, с самого основания, а пока наш завод не выкупили, ещё лет десять работал до этого. Его на все такие мероприятия посылают. Он может так уверенно сказать: вот я помню, в две тыщи втором году… и так далее. Потом Петров. У него почки, ты знаешь, его в виде поощрения. Все путёвки ему всегда достаются, а это тоже вроде путёвки? Ну и я.
― Ну, Юрка, ― сказала жена, ― счастливый ты.
Пришёл с улицы сын. Рассказали и ему.
― Ого, ― сказал он, ― правда? А я тройку сегодня получил. Клянусь ― всё исправлю.
Перед сном жена ворочалась, долго собираясь с силами. Наконец сказала:
― Слушай, Юр. Прежде всего, ты спишь?
― Засыпаю.
― А ты не думал, что, ну…
― Ну, говори.
― Ну, что, Крестова вместо тебя могут выбрать?
― Да ну, брось. Он только год отработал.
― Зато он по-английски может.
― Перестань. Лидер с переводчиком приедет, нам говорили.
― А-а, ну ладно. Спокойной ночи.
Жена уснула, а Ковров остался лежать со страшным лицом, перебирая губами варианты.
― Нет, ― беззвучно говорил он, ― быть этого не может. Ну откуда?
Он с ненавистью посмотрел на жену, та спала. Ковров встал и пошёл на кухню. Выпил воды, закурил.
«Ну и что, что по-английски, ― думал он, ― не поэтому же выбирают. У меня сын английский учит, я тоже слышал слова оттуда. Сноу, например, снег. Или мёрдер ― убийство. Всё я знаю, мне хватает. И у меня стаж».
Утром по дороге на завод он встретил Петрова.
― Придумал, как кашу экономить, ― сказал тот, ― просто кидаешь меньше крупы в большее количество воды.
Петров вчетверо опережал Коврова по детям.
― Да ладно ты… ― перебил Ковров. ― Как думаешь, кого выберут ― Лидера сопровождать?
― Да я не думал ещё.
Ковров посмотрел на него. Петров виновато объяснил:
― Да у меня старший случайно одноклассницу выебал.
― Случайно?
― Ну, да, другие ебали, а он тоже соблазнился. Теперь там скандал, её мать меня в Вотсапе бомбардирует. «Кто будет отвечать, кто будет отвечать»...
― Да подожди ты. При чём тут отвечать? Ты прикинь, подумай. Кого?
― Выберут?
― Ну.
― Так, ну, меня. Я многодетный. И почки. Снегирёв без вопросов.
― Так, кого ещё?
― Гордеева. Ну и Морозцева.
― А пятого-то кого?
― Тебя.
Ковров улыбнулся.
― Меня? Не Крестова?
― Слушай, может, и его. Ты вот сейчас напомнил… Да, точно, его.
Ковров побледнел.
― Да почему его-то?
― Ты что? А английский? Мы же как ― на колени готовы перед иностранцем бухнуться.
― Так Крестов русский.
― В этом случае ― нет.
Весь день Ковров работал как в тумане. Он стоял перед конвейером, отбраковывая флаконы и думал: «Вот и меня так же отбракуют. Скажут, ага, недолив, пошёл вон с конвейера». На обеде к нему подсел Крестов.
― Хэлло, ― сказал Крестов, нагло демонстрируя превосходство.
― Привет, ― угрюмо отозвался Ковров. Крестов говорил что-то, ел, а Ковров думал, думал. «Так, ну выберут его… Что делать? Убить я, наверное, не смогу. Похитить? Выманю ночью его из дому звонком и оглушу сзади. Отвезу в деревню, оставлю еды. Немного, чтобы не было сил орать. А потом как отпускать его? Опознает же. Уж убивать так убивать».
Собрание, на котором всё решалось, назначили на вечер. Все работники завода, человек сорок, пришли в зал за полчаса и переговаривались.
― Я слышал, ― говорил один, ― у него трое пар зимних сапог.
― И десяток рубашек.
― А на завтрак у него всё самое лучшее.
Двое других работников сидели с ноутбуком и разглядывали фотографию Лидера на сайте.
― Смотри, его зовут Хулио, ― сказал один.
Но сегодня это имя не вызывало смеха: только благоговение бесконечно высокой волной вставало перед ними.
― Свет-то какой, свет, ― сказал второй, показывая на фотографию.
Пришёл директор и быстро, почти безразлично заговорил. Счастливец: он-то попадал в число избранных и мог совершенно не беспокоиться.
― Коллеги, ― сказал он, ― как вам известно, штаб квартира у нас ― в Испании. Соответственно, и Лидер наш оттуда же. Он хочет приехать в апреле, посмотреть наше производство. Естественно, он приедет с переводчиком и будет говорить с вами. Чтобы не ходить за ним целым стадом, мы решили выбрать десять человек. Итак, я назову фамилии.
Сначала пошли женщины. Ковров смотрел в окно, вцепившись в стул. Там светило солнце, капала весна. «Какой тёплый в этот раз март, ― подумал Ковров, ― птицам раздолье. Кто упрекнёт их в верности своей Природе, в раннем высиживании?»
Женщины кончились. Директор достал мужской список.
«Вот грач, ― думал Ковров, ― любимец Саврасова. Какой он чёрный, расторопный...»
― Гордеев, ― назвал директор.
«...как он уважает червя. Как человек ― пиво или пироги...»
― Петров.
«...да, мы их едим, но ведь и уважаем… Я здóрово к тесту отношусь...»
― Снегирёв.
«...две фамилии осталось. Два грача… Вспорхнут ― и только их и видели… Вспорхну ли я вместе с ними...»
― Крестов («Йес», ― прошептал Крестов).
«Сука, убью, похищу», ― успел подумать Ковров.
― И Ковров. На следующей неделе соберёмся, обсудим. Спасибо, собрание окончено.
Директор вышел. На Морозцева, который ездил за одеждой в Орёл, было тяжело смотреть: никто и не старался. Ковров со сладкой улыбкой повернулся к Крестову.
― Ты домой сейчас? Хотел поговорить с тобой насчёт сына. У него с английским не очень, не возьмёшься? За деньги, конечно.
А Морозцев с того дня превратился в затасканную домашнюю футболку: в пятнах от подливы. Хуже половой тряпки. Приходил на завод в мятой рубашке, машинально ел. И разговоры заводил ― один другого тусклее. Крестов, которого теперь не требовалось устранять, сдружился с Ковровым и рассказал тому, что как-то, после работы, его нагнал Морозцев. Он сказал Крестову:
― Мне кажется… полицейские смотрят на любой предмет особенным взглядом. Знаешь… С точки зрения того, можно ли им дать человеку пизды так, чтобы не осталось следов.
― Миш, ты о чём это? ― спросил Крестов.
― А если это не материальная вещь? ― продолжал Морозцев, не замечая вопроса. ― Если это, скажем, удача или судьба? Может удача в умелых полицейских руках превратиться в кирпич? И, хотя кирпич, оставит след, кому будет до этого дело? Какая разница?
Договорив, он свернул в рюмочную.
А Ковров и Крестов действительно сблизились.
Как они готовились
Недели через полторы директор собрал их: тех десятерых, кому выпало. Гордо они смотрели друг на друга! Все печали были забыты, все глядели героями: солнечно, ласково. Бухгалтер Фикус месяц назад сильно повздорила с Ковровым. Он заглянул за зарплатой, когда она примеряла остро-сексуальные чулки.
― У меня обед, ― вскрикнула она, хотя в десять утра никто не ел на заводе.
― Я позавчера заходил, вас не было, вчера вы уехали, сегодня обед…
― Я вам в следующий раз в конверт насру, ― зло сказала Фикус и кинула конверт на стол так, чтобы Ковров непременно подошёл и увидел чулки. А сегодня она сама подсела к нему и сказала:
― Юрий Павлович, мы с вами в прошлый раз не поняли друг друга.
― Да, я совершенно не понял вас.
― Заходите завтра за зарплатой, всё отдам вам.
― А вы будете в тех же чулках?
Фикус высоко захохотала.
― Вы женаты! ― вскрикнула она и пересела.
Пришёл директор.
― Так, смотрите, ― сказал он. ― Уже много лет мы производим пену для ванн. Она называется «Победа». Всего один вариант: ромашковый. Это хорошо для кожи, успокаивает. Пена состоит из сотен тысяч крохотных пузырьков, неизменно белых. Но направь на них синий луч, и пена посинеет. Посвети красным ― пена отзовётся тем же цветом. Всё дело в преломлении света, его луч отражается…
― Сергей Иваныч, ты чего? ― испуганно сказал Петров с первого ряда.
Директор остановился.
― Да вы понимаете… Всё спокойно было, ходил по заводу… А сегодня что-то ёкнуло. Вот тут.
Он показал в низовье спины.
― Думаю, вот приедет он. А вдруг ему не понравится что-нибудь. Не ответим на какой-нибудь вопрос. Вот, решил повторить.
Тут окатило и остальных. Крестов попросил слова.
― А что будет, если ему не понравится?
― Да что хочешь. Он ― хозяин. Мы по одному его слову сели и мочимся как женщины. Я боюсь, в случае чего, увольнением не отделаемся.
― Может, нам подготовиться? ― предложила Фикус, намекая на чулки.
Директор шагнул со сцены в зал.
― Что ты имеешь в виду?
― Ну, по-женски…
― Ты с ума сошла? У него, знаешь, какие женщины, наверное. Все блестят, в помаде, сытые.
― Женат он?
― А я знаю? Там по-английски всё.
― А Крестов у нас на что?
Открыли сайт. Крестов склонился над страничкой о Лидере. Женщины с надеждой обступили его. Крестов вспотел. Потом вдруг поднял голову и с досадой ей покачал.
― Не повезло, ― сказал он, ― видите: вайф. Подруга жизни.
Все задумались.
― Значит так, ― решил директор, ― сегодня у нас четырнадцатое, он приедет третьего. Я снимаю вас с работы, будем готовиться.
― А как?
― Подготовим вопросники, будем экзамены сдавать. Вас десять, сделаем десять разделов: про завод, про пену, про название, про сотрудников… И главное ― похитрее вопросы. Он чёрт знает что может спросить.
На следующий день начали.
Нарезали бумажек с темами и стали тянуть. Коврову достались вопросы про их город. Директор пришёл перед обедом: проверить. Он хвалил, сердился, гладил по голове, пересаживал.
― Сколько? ― спросил он у Коврова.
― Два.
― Два вопроса? Два?
― Ну, да. Когда основали и почему так называется.
― Юра…
― Сергей Иваныч…
― Юра, ещё не поздно тебя заменить.
― Да а что я спрошу? ― Ковров чуть не заплакал. ― Я бы спросил, но что?
― Ну, Господи. Кто основал, зачем, кто тут жил из известных, что писали о городе, кто прославлял наш город в стихах…
― Никто.
― Да это для примера. Смотри, к завтрашнему дню должно быть пятнадцать вопросов, что хочешь изобретай.
― Вот тебе и Немезида, ― прошептал Ковров. Фикус, которой выпали вопросы непосредственно про пену, подошла к нему.
― Что, Юрий Павлович? Не ладится?
Он показал ей листок с двумя вопросами.
― А у вас сколько? ― спросил он.
― Тридцать два.
― На целую пропасть больше, чем у меня, ― сказал Ковров.
― Может, давайте я?
― Что?
― Помогу.
Ковров не поверил.
― Чем смогу, Юрий Павлович, чем смогу. Раздел у вас сложный, оставайтесь у меня сегодня. У меня очень кстати сегодня, да и всегда, отсутствует муж.
Ковров вскочил, радостный.
― Сейчас, только жене позвоню.
Жена тоже обрадовалась.
― Господи, какая приличная женщина, ― сказала она, ― ночуй, конечно. Вот есть же ещё люди, готовые помочь. Слава Богу. И ей ― слава!
Ещё до вечера Фикус придумала шесть вопросов. Они с Ковровым вышли и отправились к ней. Недалеко от проходной, на лавке, сидел Морозцев с бутылкой водки и книжкой в руке. Теперь его жалел весь завод, и Фикус с Ковровым остановились.
― Миша? ― сказал Ковров. Морозцев глядел пьяно.
― Дарвина читаю, ― махнул он книжкой, ― интересно. Знаете, что самое интересное? Всех благодарит. Ничего себе не присваивает. Вот открыл кто-то что-нибудь дельное про голубей, он так и говорит: такой-то открыл про голубей, спасибо ему, а я только пользуюсь его открытием. Золотой человек Чарльз!
― Ну а ещё что там? Про собак, например?
― Да а что про собак? Собаки и есть собаки. Пришли к человеку и приспособились. Надо человеку в нору за лисой ― так ты не бойся, человек, я вытянусь, потерпи пару веков. Хочешь, чтоб я в гонках участвовала? Так я брошу всё, отощаю. Собаки!
Он выпил водки, взял с лавки бутерброд с паштетом и целиком запихнул в рот.
― Паштет, ― сказал он, ― перемолотое мясо.
И раскрыл книгу.
Дома Фикус быстро собрала на стол: горячее, вкусное, увенчанное бутылкой крымского вина. Через час, в постели, Ковров тревожно спросил:
― А вопросы?
― Будут, будут. О, как раз один придумала. Переверни меня…
Наутро у всех набралось по двадцать-тридцать вопросов. Директор был доволен.
― Давайте я вас погоняю. Так, отвечать пойдёт… отвечать пойдёт...
В зале напряглись.
― Петров.
― Я не учил, ― сказал Петров.
― Да подожди ты. Никто не учил. Тут такие вопросы, что каждый должен знать. Вот, например, что было на месте нашего завода в царской России.
Петров ответил, не думая:
― А я откуда знаю?
― Ну, церковь, конечно, церковь. Имени какого святого?
― Да не знаю я.
Директор помрачнел. Вызвал Никитину, из цеха фильтрации.
― Кто был в ссылке в нашем городе в тысяча девятьсот двадцатом году?
― Ленин?
Директор почернел.
― Какой Ленин? В двадцатом году? Сам себя отправил?
― Умылась сука, ― шепнула Фикус Коврову: это был вопрос, который она сочинила ему в помощь.
Директор встал и задумался. Вызвал следующего, потом четвёртого. Отвечали в лучшем случае на три с минусом.
― Так, сидите тут, мне надо позвонить. Вы ничего не знаете, ничего. Кто за вас сдаст?
И директор выбежал из зала. Час сцена пустовала. Директор вернулся. Радость вторично заливала его лицо.
― Так, я договорился. Сейчас идёте по домам, собираете вещи, что вам там нужно, я не знаю, и возвращаетесь сюда. В двенадцать приедет автобус, отвезёт вас… знаете, школьный лагерь «Проказник». Вот поедете туда и будете там. Жён-мужей я обзвонил. Возражений нет.
Фикус и Ковров переглянулись. Что и говорить ― переглянулись многие.
― Я буду приезжать раз в три дня. Первое задание: каждый берёт свои вопросы и расписывает подробный ответ, чтоб не меньше полстраницы…
― Да ну, Сергей Иваныч, ну про ссылку же он не станет...
― Оля! Ты уже не ответила, хочешь и на встрече с Лидером так же? Я не хочу краснеть за тебя. И искать работу тоже. Завод у нас один в городе, что я потом возглавлю? Школу? Ха-ха-ха.
К двенадцати собрались у проходной: нарядные, волнующиеся.
― Как там кормят?
― А домой дадут звонить?
― Бассейн есть?
― Мне нельзя…
― Мне можно…
Подошёл Морозцев. Который день он держался одного пьяного небритого уровня: не скатываясь в лужу, но и не трезвея. В руке он нёс старый советский чемодан.
― Проводить пришёл, ― засмеялась Никитина.
― Никакая сила, ― сказал Морозцев, ― не может родить на заводе свободы, не установив свободы всеобщей, мировой. Хотите, чтобы на заводе стало меньше рабов и тиранов ― начните с себя! Начните со свободы, а не с произвола!
Подъехал автобус с надписью «Дети».
― Ну, давай, Миша, до встречи.
Пока все залезали в автобус, Морозцев стал возиться с ремнями чемодана, как будто решил напоследок показать что-то или подарить. Они уже отъезжали, когда он справился и распахнул чемодан. Там было пусто.
Дети приезжали только летом, и сейчас в лагере не было ни повара, ни вожатых. Один сторож, который выдал ключи: каждому от своей комнаты.
― А кто будет готовить? ― спросил Гордеев. Тут, без директора, он опасался за свою неприкосновенность.
― Пусть Фикус готовит, ― сказал Ковров.
― Бухгалтерша?
― А что ― она вкусно готовит.
― Откуда ты знаешь?
Ковров понял, что попался.
― Я слышал, ― сказал он, ― что у неё дочь жирная. Значит, мамаша сечёт в ингредиентах.
Дочь решила всё: Фикус выбрали поваром.
К вечеру всем захотелось размяться, отдохнуть. Конечно, сторож знал, где тут размяться: он был большой поклонник разминки. Весенний лагерный воздух, бег реки, запах сосен и вино опьянили «учащихся». Фикус приготовила прекрасный обильный ужин, Ковров с гордостью посматривал на неё, открывая бутылки. Через три часа он стоял на столе с куриной ногой в руке и выкрикивал:
― Директор приедет только после-послезавтра. Давайте отдохнём, хули нам…
Сторожа они подкупили литровой бутылкой водки.
Пили увлечённо и страстно, до глубокой ночи.
― А нам же ещё вопросы расписывать, ― сказала вдруг в час ночи Никитина. Снегирёв, который в эту минуту наливал ей вино в рот из её же туфли, остановился.
― Время есть, Оля, время есть. Завтра напишем.
― Какая луна! ― говорил растревоженный Петров. ― Посмотрите, Рита, какая луна.
― Ты будешь трахать или нет? ― отвечала Фикус.
― Ты мой малыш, ― говорил Ковров в слезах, обходя оставшихся в столовой мужчин, ― и ты мой малыш. И ты. Здесь все малыши. Кроме моего члена!
Закончилось тем, что Крестов сидя помочился в кастрюлю с пюре.
Лагерь придал им сил. Утром никто не стонал и не мучился. Когда Ковров спустился в столовую, там было почти чисто. Петров сидел с бутылкой крымского белого у лба, отпивая. Фикус готовила завтрак. Омлет, кофе и вино. Курили прямо у стола.
― Скучно мы отдыхаем, ― сказал Ковров, допивая бутылку, ― вино и вино. Давайте сегодня сделаем день пива, завтра день коньяка ну и так далее. И под это дело подгоним обед. Купим сегодня солёного сыра, рыбы, Рита нахуячит куриных крылышек. Разнообразие!
Его поддержали. Сторожу тоже отсыпали бутылок пять пива.
― Какое солнце! ― говорил растревоженный Снегирёв. ― Посмотрите, Рита, какое сегодня солнце!
― Ты будешь трахать или нет? ― отвечала Фикус. К концу дня коньяка в её блокноте значилось:
― Снегирёв ― 3 раза.
― Петров ― 2.
― Гордеев ― 4.
― Ковров ― 1.
― Крестов ― 2.
Она распустилась, как гладиолус, и пахла сладко, как мёд.
Вечером пивного дня Ковров и Крестов пошли за пивом. Сторож допивал своё.
― Спасибо вам, ребята, ― сказал он, ― вот бы вы всегда здесь отдыхали. Школьник ― он что? Сидит и дрочит! Ухвачу его за хуй, хватит, говорю, ослепнешь. Куда там?! Дрочит и дрочит. Только и вижу эти символы…
В день коньяка на территории неожиданно появился Морозцев. Несмотря на совсем тёплый день он был очень плотно одет, как будто собирался куда-то. Никто уже не удивился. Его усадили в беседке за главным корпусом, налили много коньяка.
― Я ― человек обречённый, ― сказал он. ― Ни интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей. Скоро и имени не останется. Все связи оборвал: с приличиями, с нравственностью. Порядок для меня словно враг… Одно мне только осталось ― разрушение…
Он выпил, встал и ушёл.
На следующее утро приехал директор. Он хотел заскочить на полчаса, но пробыл около пяти. Ещё при входе ему стало страшно. Сторожа не было. Он заглянул в его комнату. На кровати спала голая Фикус. Сам сторож нашёлся в холле главного корпуса, на банкетке. Всюду стоял запах Парижа восемнадцатого века. На зеркале соусом было написано название их пены: «Победа».
― Неужели выпивали, ― усомнился директор.
Он не нашёл никого, кто мог хотя бы сидеть. Все комнаты были раскрыты, везде стонали полуголые и голые люди, перепачканные едой и её отходами. В коридоре лежала обугленная ворона. Никто ничего не расписывал, не учил. Только Гордеев, лёжа, с трудом пересказал ответ на один собственный вопрос, который как-то зацепился за его память.
Директор сурово расправился с революционными настроениями. Сменили сторожа, поставили повара, ни слова не знающего по-русски, отобрали телефоны и банковские карты и даже убрали лестницы из сарая, чтобы никто не перелез через ограду и не упросил продавщицу в магазине дать спиртное в долг. Директор обвёл на календаре в холле число следующего посещения и приказал всем быть чистыми и знать наизусть ответы на половину вопросов.
― Первомартовцы, ― зло сказал он и уехал.
Всем было плохо. Многие пили воду с лимоном, слабый кофе. Но тут же бежали в туалет или к раковине. Ни под кроватями, ни в шкафчиках у кроватей ― нигде не нашлось хотя бы бутылки пива или вина. Народ погибал до вечера. Вечером появился новый повар и приготовил солёный и густой гороховый суп. По-русски он не понимал, но потребности русских распознавал. Ковров съел три тарелки. Полумёртвые ожили, мёртвые встали. Гордеев, который в блокноте Фикус значился как самый способный, даже потянулся к ней. Но на трезвые, не оголённые нервы оказался ей безразличен. Съев второй суп, он заперся в комнате.
И все заперлись и стали готовиться. Конечно, можно было подойти к забору вдвоём, чтобы один встал на плечи ко второму и перелез. А там ― магазин, знакомые вкусы… Но вторых, таких необходимых для взятия забора, не находилось. По одиночке же они были бессильны.
Погоды стояли ― одна другой теплее. Дошло до того, что и в одной рубашке холод не чувствовался. Но все сидели по комнатам, спускаясь только поесть, и то ― неорганизованно. Прежнее опьяняющее единение растаяло. Осталось что-то брезгливое, вроде тайного стыда.
Через три дня, вечером, приехал директор. Всю дорогу в лагерь он нервничал, выглядывал в окно, курил, дёргал ногами, поправлял волосы. «Может, надо было с врачами сразу ехать или с полицией?» ― думал он. Но новый сторож быстро его успокоил.
― Выходили? ― спросил директор.
― Сидели по комнатам. Даже на улице не видел их.
Все не только подготовили ответы, но и выучили по нескольку десятков билетов. Сидели послушные, причёсанные.
― Вы теперь дней через пять приезжайте, ― предложила Никитина, ― мы как раз всё доучим.
Директор повеселел, успокоился. И правда ― через пять дней все всё знали, отвечали блестяще. Дня два назад приезжал человек от него: снимать мерки. И сегодня директор привёз сорочки, костюмы, платья, туфли, галстуки. Почти всем подошло, только на Снегирёве и Фикус сидело тесновато.
― Исправим, исправим, ― напевал директор. После его отъезда все, кроме Снегирёва и Фикус, оделись в костюмы и строгие платья и стали репетировать. Это были уже не люди ― официальные лица. Никто сейчас не решился бы выпить или предложить непристойное кому-то из женщин. Даже голоса звучали по-другому: тише, но увереннее, как в музее. Директор не мог нарадоваться на ребятишек, как он называл своих сотрудников дома, когда рассказывал о них жене.
В последний раз он приехал к ним за два дня до прибытия Лидера. Широко и блестяще сидели костюмы и платья, галстуки летели вниз, улыбки растягивали губы, броши-бабочки порхали с груди на грудь. Директор взмахнул рукой: представление началось. Он играл роль Лидера. Два с половиной часа они ходили по холлу, и директор задавал вопросы. Никто ни на чём ни разу не посыпался.
― Браво, ― крикнул директор. Все захлопали. Потом бережно сняли костюмы и платья, упаковались и поехали. В автобусе директор торжественно раздал им телефоны. Послезавтра, уже послезавтра они должны были увидеть Лидера.
Пережили несчастье
Утром свалилась ужасная новость. Пока одна из женщин ― Мухина ― училась в лагере, её муж вступил в огромное наследство и уехал в Москву оформлять документы. Мухина обнаружила около сотни сообщений и столько же неотвеченных вызовов. Он умолял её выехать к нему сегодня же, чтобы он не наделал глупостей и ошибок. Дело клонилось к трёхкомнатной квартире в центре Москвы, то есть к совершенно другой жизни. Мухина рыдала всю ночь, а утром поделилась горем с директором. Тот отпустил, но заменить её уже было нельзя. Вечером она уехала поездом, выкупив купе в спальном вагоне. Она не хотела, чтобы хоть кто-то, кроме проводника, видел её слёзы…
Встретили и проводили
Утром великого дня девять человек пришли на завод за час до начала работы и за три до приезда Лидера. Они не узнали завод. Всё блестело, словно искусный конструктор только вчера собрал завод из новых хромированных деталей.
― Ого, ― сказал Ковров, ― на таком бы я работал.
Директор повёл их в цех фильтрации.
― Так, ― сказал он, ― как и договаривались: я приведу его сюда. Потом пойдём к миксерам, потом на линию упаковки. Давайте разок прогоним.
Всё было отрепетировано великолепно. Директор приладил несколько нехитрых шуток, все сочли их остроумными и очень подходящими. У него зазвонил телефон. Он побледнел.
― Подъезжают, ― сказал он. ― Пиздец. Ждите.
И выбежал.
Затрясло Фикус.
― Господи, ― сказала она, ― я же бухгалтер, зачем мне? Сейчас не отвечу на что-нибудь, и уволят.
Брошь скакала у неё на груди.
― Повезло Мухиной, ― сказал Крестов, ― и на свежем воздухе пожила, и в Москве теперь осядет. Не надо нервничать.
― И знаний сколько, ― сказал Ковров, ― она с такими знаниями и в Москве не пропадёт.
Руки у него плясали. Он хотел бы закурить, но боялся даже произнести это слово.
― Только бы не заплакать, ― сказала Никитина, ― когда я не отвечу.
― Господи, ― начал просить кто-то, и тут появился Лидер.
Группа повернулась к нему, а Снегирёв застыл с рукой, обращённой в его сторону. Фикус прикрыла ладонью рот, словно боясь, что Лидер тотчас поцелует её. Никитина наклонилась к плечу Снегирёва, скрываясь за ним. Некоторые машинально присели. Ковров шепнул на ухо Крестову:
― Лидер.
Лидер был с переводчиком и директором. На нём был аккуратный синий свитер, белая рубашка, галстук, совершенно непраздничные тёмные джинсы, удобные нестрогие туфли. Больше того, сам он был рыжий и небольшого роста. Держался он просто, даже переводчик выглядел внушительнее.
― В джинсах… ― разочарованно прошептала Фикус. Как разодетые манекены в ателье, они стояли без движения. Несмотря на джинсы Лидера, им всё равно было страшно.
― Здравствуйте, ― сказал улыбаясь Лидер через переводчика, ― я здесь…
― А я ― здесь, ― не удержался Ковров. Не один Крестов толкнул его локтем за его слова ― весь завод, вся Россия осекла его в эту минуту. Слова Лидера, голос переводчика плавали в воздухе, не достигая цели. У всех разом закружилась голова. Как держался директор, стоящий к Лидеру ближе всех, было не ясно.
Лидеру дали белый халат.
― Как доктор, ― пошутил он.
Не засмеялся никто. Только директор спохватился с опозданием. На его бледном лице проявилась алая улыбка.
― Так много людей, ― сказал Лидер, обводя рукой девятерых. У всех подкосились ноги.
― Гос… гостеприимство, ― нашёлся директор.
Они пошли в цех фильтрации. Директор заговорил: страшно, безостановочно. О чистоте воды, о важности чистоты воды, о том, насколько чистая вода используется при изготовлении их пены, такая чистая, что чище нельзя. Переводчик возненавидел его. Затем наступил цех миксинга. Девять человек, словно угрюмые хищные птицы, прошелестели за ними. И снова Лидера накрыло директорским словопадом. Переводчик вспотел. Он вынул из кармана платок и промокнул лоб.
Лидер слушал внимательно, вежливо. На каждом заводе, в каждой стране ему рассказывали примерно одно и то же, везде флаконы наполняли одинаковой ромашковой пеной для ванны, но здесь к производству относились очень серьёзно, он это чувствовал.
То ли ромашка в здешнем регионе была священным цветком, то ли название «Победа» не оставляло русским места для улыбки. Он решил разрядить ситуацию и в последнем цеху спросил директора:
― Сколько времени проходит, прежде чем готовая продукция попадает на прилавки магазинов?
― Около двух часов.
― А надо бы укладываться в час сорок пять. Плохо работаете, ― сказал Лидер и засмеялся.
У директора забегали глаза. Он растерянно посмотрел на свиту. Вопрос был Снегирёвский, и сам Снегирёв тоже ответил бы, что около двух. Потом директор взглянул на переводчика: может, личная месть?
― Благодарю за экскурсию, ― сказал Лидер, ― я увидел всё, что хотел, мне очень понравилось. Значит, в половине второго встретимся на обеде. До свидания.
Он пожал руку директору, переводчик тоже, и они вышли. Шумел конвейер, десять человек стояли как разбитое малочисленное войско: впереди командир и две почти одинаковые шеренги. Директор бормотал:
― Плохо работаете… плохо…
― За двадцать минут управился, ― сказал Ковров, ― а мы готовились, пили.
― Рыжий, маленький…
До всех добралась мысль, что месяц пропал зря. Что никому не нужны их роли, что даже их ладони не коснулись Его. Гордеев достал сигареты.
― Сергей Иваныч, мы пойдём домой, переоденемся.
Директор махнул рукой. Они вышли на солнце. Крестову и Коврову было в одну сторону.
― Слышал, Морозцев до горячки допился, ― сказал Ковров.
― Да ну?
― Ага. На той неделе мать повезла в Орёл его ― лечиться.
― Что он нам тогда говорил, в лагере. Разрушение? Ни дел, ни интересов?
А уже вечером на рельсах нашли директора. В кармане его разодранного костюма лежало заявление по собственному. Лидер и переводчик, с которыми он обедал за несколько часов до этого, показали в полиции, что он весь обед держался бледно, на шутки реагировал вяло и очень мало ел.
Редактор Анна Волкова
Корректор Анастасия Давыдова
Больше Чтива: chtivo.spb.ru