Более тридцати лет назад, 25 октября 1994 года работники Главного архивного Управления Москвы записали на магнитофон рассказ очень интересного человека - Владимира Леонидовича Тарского. Ему было 69 лет и он всю жизнь прожил в Москве.
Отец его - Леонид Соколовский был одесским революционером-подпольщиком, членом Центрального Комитета социал-демократической партии Украины. Потом он примкнул к партии большевиков, взял себе партийную кличку "Тарский" и редактировал запрещённую газету «Одесский коммунист», которая выходила тиражами большими, нежели все тогдашние городские легальные газеты. После октябрьской революции Леонид работал в РОСТА (Российское телеграфное агентство), выпускал газету «Книгоноша» и другие периодические издания.
Его сестра Александра ещё в девяностые годы позапрошлого века вышла замуж за Льва Троцкого, с которым был дружен брат Илья. И хотя через несколько лет Троцкий оставил жену с двумя детьми и никогда больше не общался с ними, во время сталинской «борьбы с троцкизмом» и Илья, и Александра, и Леонид, и ещё несколько их родственников были репрессированы.
Это – близкие по отцовской линии. А что же было по материнской?
Мать Володи Ева Рабинович тоже отдала дань делу революции. Она происходила из богатой еврейской семьи одесских торговцев мануфактурой. В семье было 2 мальчика и 12 девочек, и все они тайком от родителей подворовывали деньги из магазинной кассы и собирали передачи политическим заключённым, сидевшим в одесской тюрьме. Такое было время, такая была тогда передовая молодежь в этом городе.
С годами девчонки остепенились, но оба маминых брата ушли в революцию с головой. Один, Виктор, взявший себе партийную кличку «Волынский», например, арестовывался много раз и даже попав на каторгу, сумел совершить побег из Александровского централа. Не получив систематического образования, этот человек самостоятельно выучил несколько европейских языков и, пока был в эмиграции в Англии, даже написал книгу об истории английского рабочего движения.
После революции он через Австралию и Японию вернулся в Россию и 15 лет находился на дипломатической службе.
Другой дядя, Филипп, тоже «революционер со стажем», был председателем АРКОСа (Советское кооперативное общество, занимавшееся торговлей с Великобританией), подолгу жил в Англии и по семейным преданиям склонял русского физика Петра Капицу, работавшего в Оксфорде, к переезду в СССР.
Вот такая это была семья…
Мать Володи развелась с его родным отцом, и мальчика воспитывал отчим по фамилии Люлькин. Тоже был «пламенный большевик» – руководитель продотрядов, изымавших зерно у крестьян – он потом всю жизнь работал в системе хлебозаготовок. В 1937 году его, как водится, репрессировали, но потом чудесным образом освободили.
Подробности этого вы узнаете из рассказа самого героя этой статьи.
Из воспоминаний Владимира Тарского:
...Я родился в Москве в 1925 году. Жили мы на углу Петровки и Столешникова переулка в доме, где до революции была гостиница “Марсель”.
Очень любопытный был дом. Кроме гостиницы "Марсель", там до революции находилось страховое общества «Якорь», редакции нескольких газет, выставочный зал, а в 1904 году был открыт один из первых в Москве кинотеатров — «Таумотограф». Мы жили в квартире, где сейчас располагаются кассы "Интуриста" .
Мальчишкой я бегал на Театральную площадь - она же совсем рядом. Там, где теперь станция метро, была остановка междугороднего автобуса. Рано утром тяжёлый английский «Лейланд» со сверкающими медными поручнями, как океанский пароход, отправлялся в далёкую Красную Пахру. И мы, пацаны, открыв рты, глазели, как этот автобус отчаливал, а вечером так же – толпою прибегали на это место смотреть, как запылённый автобус-корабль возвращался назад в Москву.
Что представляло для нас, мальчишек, наибольший интерес? Конечно же, автомобили. Во времена моего раннего детства советских машин ещё не было, и мы изучали немногочисленные авто, на которых передвигались члены правительства. Помню, что Сталин и Калинин имели автомобили “Паккард”. Ворошилов ездил на “Линкольне”. Некоторые руководители ездили на “Кадиллаках”.
Помню я и как прибыли в Москву первые советские такси, остроносые высокие французские “Рено”. Два мои дяди работали за границей. Один был председателем общества АРКОС, а второй – дипломатическим работником, по моим подозрениям он даже был разведчиком и работал то в Мексике, то в Китае. И когда они приезжали в Москву, то всю нашу семью вывозили на Ходынское поле, где в то время был аэродром, никаких аэровокзалов, конечно, тогда не было. И вот туда мы ездили на этих такси марки "Рено"
МОЯ СПРАВКА:
Несколько слов о правительственных лимузинах, о которых вспомнил Владимир Тарский.
Эту марку Иосиф Виссарионович предпочитал всем остальным автомобилям ещё с тех пор, как в 1919 году на Царицынском фронте впервые прокатился на «Паккарде». Вернувшись с Гражданской войны в Москву, он попросил найти здесь точно такое-же авто. И оно быстро нашлось в гараже ВЧК.
Потом Иосифу Виссарионовичу предоставили в пользование английский "Роллс-Ройс", однако тому машина не понравилась. И для вождя купили в Америке новый лимузин его любимой марки. Сначала обычный серийный, потом открытый с кузовом "фаэтон".
И наконец, в кремлёвском гараже появился бронированный "Паккард". Его подарил Сталину президент Франклин Рузвельт в октябре 1935 года. Подарок вручил посол США Аверелл Гарриман. Изначально машина была белая, но Сталин велел перекрасить её в чёрный цвет.
Конечно, за рулём сидел опытный водитель-охранник, однако частенько "охраняемое лицо" доверяло водить эту тяжёлую машину своему сыну Василию, который лихо управлялся с огромным американским лимузином.
А когда вождь в 1942 году изъявил желание иметь аналогичный советский автомобиль класса "люкс", он приказал сделать его максимально похожим на свою любимую марку. Из США срочно привезли пять различных образцов, из них был выбран "Паккард-180", превратившийся усилиями наших инженеров в "Зис-110" и его бронированный вариант "ЗиС-115".
Чуть менее престижным, чем "Паккард" считался в СССР «Кадиллак», хотя в Америке, наоборот - эта машина была признана более шикарной.
Купить её могли только очень богатые люди. Каждый автомобиль изготавливался под конкретный заранее оплаченный заказ. Кузовное ателье "Флитвуд" предлагало клиентам более 15 различных типов кузовов и более 70 вариантов внутренней отделки. На этом детище компании "Дженерал Моторз" были применены самые эксклюзивные дизайнерские новшества - например дополнительные фары поворачивались вместе с колёсами, так что водитель хорошо видел в темноте, куда он движется.
В Советском Союзе на "Кадиллаке" ездил, например, генерал НКВД Дмитрий Шадрин, отвечавший за охрану членов Политбюро и Правительства.
Не менее роскошными по тем временам были машины марки «Линкольн». На такой машине ездили не только министр обороны Клим Ворошилов, писатель Максим Горький или Председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Шверник, но и президент Турецкой Республики Мустафа Кемаль Ататюрк.
Американские президенты тоже не гнушались передвигаться в этом автомобиле. Его очень любили сотрудники личной охраны Сталина - в кортеже вождя следом за его "Паккардом" обязательно шли два-три "Линкольна КБ". После войны на нём ездил министр госбезопасности Меркулов. А еще это авто исправно служило известному нью-йоркскому гангстеру Аль-Капоне.
Сталинская же дочь Светлана ездила до войны на первом советском автомобиле представительского класса - ЗиС-101, который был скопирован с американского "Бьюика". Ездила, разумеется, тоже не сама, а с водителем. Но Василий Сталин и сестру быстро научил управлять этой машиной. А в 1945 году отец подарил 19-летней девушке новую игрушку - никогда не виданный в Москве чехословацкий лимузин "Татра-87" совершенно необычного космического дизайна".
А вот скромные таксомоторы "Рено" перед войной почти исчезли с московских улиц, уступив место более молодым собратьям советской сборки. Они были закуплены ещё в 1924 году и за пятнадцать лет работы пришли в полную негодность. "Рено" было очень мало - на всю столицу в 1027 году имелось всего 105 этих французских автомобилей серии KZ (с полностью металлическим кузовом) или KJ (с кожаным открывающимся верхом).
Новая такая машина стоила 3300 золотых рублей, но неплохо окупалась, каждый день принося в городской бюджет до 17 рублей - то есть, всего за один год "Рено" возвращал государству свою цену.
Километр поездки стоил 40 копеек. Один час - 4,5 рубля. Загородные и ночные заказы - в два раза дороже. В день одна машина делала примерно 21 поездку.
В том же 1924 году в столице появились и первые автобусы английской марки "Лейланд". Сначала их было всего 8, через год стало уже 175 штук, причём разных типов. Первый маршрут был от Пресни до Серебряного бора. Вскоре открылся ещё один - от Ленинградского (Николаевского) вокзала до Белорусского (Александровского). На нём имелось 13 остановок. Проезд от одной до другой стоил 10 копеек. Соответственно, от конечной до конечной - рубль тридцать. Дороговато, но дешевле, чем на извозчике. Хотя и дороже, чем на тогдашнем трамвае.
Интервал движения между автобусами был коротким, не более 8 минут. Машины все были праворульными (по британскому стандарту), однако для Советского Союза фирма "Лейланд" строила их с дверью, открывающейся с правой стороны (в лондонских автобусах дверь была слева).
В 1929 году в Москве имелось уже 13 различных автобусных маршрутов, в том числе несколько загородных, о которых упомянул Владимир Тарский. В этом же году появились и первые советские автобусы, построенные по образцу английских в Ярославле.
Но вернёмся к рассказу о жизни нашего героя.
«Революция подобна богу Сатурну. Она пожирает своих детей!»
Это слова деятеля Великой французской революции министра юстиции Жоржа Дантона были сказаны им накануне своей казни. Незадолго до этого Дантон сам призывал народ громить королевский дворец и убивать власть имущих.
Так же произошло и в России. Большинство романтиков, которые с верой в светлое будущее расшатывали устои самодержавия, спустя несколько лет получили от победившей революции пулю в затылок на расстрельном полигоне «Коммунарка», пытки в тюрьме “Сухановка” или гибель от голода в одном из многочисленных сталинских лагерей. «За что боролись, на то и напоролись!»
В декабре 1936 года в Воронеже «за антисоветскую агитацию» арестовали и осудили на 10 лет лагерей редактора местной газеты «Вперёд» Леонида Тарского. И хотя он уже несколько лет не жил со своей семьёй, Володина мама каким-то образом об этом проведала. Через два года тот умер - то ли в лагере, то ли на одной из строек коммунизма, то ли просто был расстрелян неизвестно где. Близкие узнали об этом лишь спустя 53 года.
Следующей жертвой стал Володин отчим, в то время управляющий калининской областной конторы «Заготзерно». Вениамина Люлькина обвинили во «вредительстве и участии в антисоветской троцкистской организации». Ему тоже «припаяли» 10 лет воркутинских лагерей. Потом арестовали мать – «за недоносительство на первого и второго мужа, врагов народа» – и уже на следующий день после ареста она получила свои 8 лет лагеря общего режима.
В тот же день одиннадцатилетнего Володю, пятнадцатилетнюю Виту и шестилетнюю Ингу оперативники НКВД отвезли в приёмник-распределитель в Свято-Данилов монастырь.
Детскую колонию там устроили ещё в 1931 году. Сначала сюда свозили беспризорников и малолетних преступников со всей Москвы. Новым обитателям было тесно в бывших кельях и монастырских палатах, и им приходилось даже обедать прямо на могильных плитах вместо столов.
Тогда для расширения территории решили снести знаменитое монастырское кладбище. 31 мая 1931 года были вскрыты захоронения писателя Николая Гоголя, музыканта Николая Рубинштейна, художника Василия Перова, философа Алексея Хомякова и поэта Николая Языкова. Их останки перенесли на Новодевичье кладбище, только прах художника Перова перезахоронили в Донском монастыре.
Весь Даниловский погост был варварски уничтожен, а в центре монастыря большевики установили памятник Ленину.
С 1936 года сюда начали свозить детей репрессированных.
Из воспоминаний Владимира Тарского:
Меня поразило, что мою шестилетнюю сестрёнку так же, как и всех остальных, сфотографировали в фас и в профиль, и с каждого пальчика у неё сняли дактилоскопические отпечатки. Нас хорошо кормили, на кроватях было прекрасное белоснежное бельё. но за высокие стены монастыря покрытые осколками битых бутылок, никуда не выпускали.
Гулять водили на задний двор. Видимо, раньше там был какой-то склад автоинспекции - повсюду валялись старые светофоры, дорожные знаки. Чтобы попасть на этот задний двор, предстояло пройти через узкий проход, где толпились молодые нарушители закона: шпана, беспризорники, мелкие воришки. Воспитатели специально выпускали этих ребят, когда мы шли на прогулку. Те стояли по обеим сторонам прохода и кричали нам: “Троцкисты! Шпионы! Враги народа! Изменники родины!”.
Вот так, по два раза каждый день мы "в воспитательных целях" пропускались через эту злобную толпу…
Вскоре нас всех троих забрала из этого детского распределителя наша тётка, сестра матери, и увезла на свою квартиру. Я снова стал ходить в школу, правда уже в другую. У некоторых моих новых товарищей тоже родители сидели, но об этом говорить вслух было не принято.
Летом 1938 года тётка вывезла нас на каникулы за сто километров от столицы, в деревню рядом со станцией «Обнинская» киевской железной дороги. В то время в Испании шла гражданская война, и советские мальчишки прекрасно знали, как там развивались военные действия. В газетах писали, что генерал Франко воюет со своими рабочими. На устах у всех были названия городов: Барселона, Севилья, Саламанка, Валенсия, Гвадалахара. Было известно, что там сражается много наших добровольцев. В Москве счастливые обладатели с гордостью носили «испанки» – такие пилотки с кисточками – головной убор бойцов республиканской армии.
На столичных улицах продавались апельсины, которыми испанское республиканское правительство расплачивалось за советскую военную помощь.
Всех охватила революционная романтика. Стойкость интербригад под Мадридом, нападение фашистов на пароход «Комсомол» в Средиземном море, мужественная борьба басков и астурийцев, отрезанных на севере страны, воспринимались как собственные победы и поражения. Поэтому в деревне никто не удивился, узнав, что рядом расположился детский дом, куда привезли эвакуированных испанских детей.
От завтрака до обеда эти мои сверстники безнадзорно гуляли в соседнем лесу, купались и загорали на берегу Протвы. Там я с ними и познакомился. Общались мы с помощью жестов, какие-то русские фразы они уже знали, какие-то испанские слова я выучил. Эти "разговоры" произвели на меня сильное впечатление и, вернувшись в Москву, я решил отправиться в Испанию, чтобы там сражаться «за дело рабочих». Мне тогда было 13 лет.
Но при этом я, мальчишка, политически был совершенно зрелым человеком. Понимал, что в Испании надо воевать с тамошней буржуазией, но здесь-то тоже надо бороться с несправедливостью. Вот, например, какую листовку я написал в то время. Сам написал, без всякой посторонней помощи:
«Гражданин!
Окончился ХVIII съезд ВКП(б), и на нём ещё раз прокричали о свободе. Но где же эта свобода? Её-то и не видно!
Попробуй ты только пискнуть против Советской власти! - тут же тебя скрутят и осудят.
«Изобилие! Изобилие!» – кричат на съезде, а ты, гражданин, пройдись по магазином - за хлебом очередь, за молоком очередь - без очереди ничего не достать: ни мануфактуры, ни обуви. Масло есть только в столице. Деревни голодают.
Все кричат о победе у озера Хасан. А ты подумай, трудно ли целой нашей армией разбить одну японскую пехотную дивизию?
Делай сам вывод, гражданин, а мы сказали свое слово».
Недавно я был в архиве КГБ и видел своё следственное дело. Поэтому так хорошо помню и цитирую текст этой листовки. Написанная на тоненькой папиросной бумаге, она тоже лежит в этом деле.
Я даже не успел её как-то распространить, носил в кармане пиджака.
Но когда отправился воевать в Испанию, не догадался эту листовку выкинуть. И это принесло мне ещё одну уголовную статью - 58, пункт 10 - "пропаганда, содержащая призыв к свержению Советской власти".
Это был апрель 1939 года.
Я спокойно доехал на товарном поезде до станции Себеж, там вылез. Никто не обратил на меня никакого внимания - мальчишечка в рыжем бобриковом пальто идёт себе куда-то по своим делам. У меня был компас, с помощью которого я собирался пересечь границу СССР с Латвией. И даже видел вдалеке несколько пограничников, каждый раз внутренне холодел, но на меня никто не обращал внимания.
Вы знаете, меня всю жизнь преследует какое-то непонятное везенье. Я вот на войне воевал в разведке. Приходилось ползти в темное в таких местах - утром, смотришь, там мины через каждые полметра - а я ничего, проползал. Бог, что-ли меня всегда уберегал?
Ну так вот, я спокойно преодолел эту пограничную полосу. Но не прошло и двух часов, как наткнулся на латышского железнодорожника. Тот меня о чём-то спросил - я не понимаю ни слова. Он подумал, что русский паренёк просто заблудился, отвёл за руку на станцию, посадил в поезд и наказал проводникам отвезти меня в Ржев. Ну а там за меня уже основательно взялись местные сотрудники дорожно-транспортной конторы НКВД.
Работали со мной два следователя: капитан Осипчик и лейтенант Смирнов. Относились ко мне очень корректно, но быстро выяснили, что я самый настоящий ЧСИР - член семьи изменника родины. Да еще, можно сказать, трижды ЧСИР. И отец у меня репрессирован, и мать, и отчим. Все трое - враги народа! Да ещё и листовка эта в кармане!
Первый месяц сидел в одиночке. Камера была маленькая, с одной стороны двухэтажные нары. За зарешёченным окном на улице неподалёку висел репродуктор (а может он работал где-то в соседнем здании). Во всяком случае, когда была тишина, я мог слушать "Последние известия" и знал обо всех текущих событиях. Например, что правительство республиканцев в Испании пало, что началась Вторая мировая война, а вскоре - и советско-финская война.
А потом меня перевели в другую тюрьму, где в камере было человек двенадцать. Все сидели за антисоветскую деятельность. Например, помощник министра лёгкой промышленности Юштин - почему он попал именно в Ржев, я не понимаю до сих пор. Он меня учил английскому и арабскому языку. Если бы не он, я там совсем бы одурел и одичал. Нам ни бумаги ни карандаша не давали - так этот Юштин насыпал на стол пепел от папирос, а потом спичкой на этом пепле писал. Я до сих пор помню буквы арабской азбуки, которым он меня обучил.
Были в этой камере просто анекдотические персонажи. Например, молодой лётчик, старший лейтенант. Он служил здесь во Ржеве (недалеко от города был военный аэродром) и был участником майского парада на Красной площади. Так вот, после того, как он с товарищами пролетел над мавзолеем, вечером лётчиков пригласили на банкет. И когда он вернулся в часть, то стал всем рассказывать, как в Кремле выпивал вместе с маршалами Будённым и Ворошиловым.
Ему не поверили, сказали "Да ты врешь всё!"
Тогда этот дурачок быстро сбегал в казарму, там у него лежала почтовая открытка с портретом Ворошилова - и своей рукой написал на ней: "Товарищу по выпивке и закуске, Клим Ворошилов". И стал всем тыкать в нос этой открыткой - видишь, дескать, что здесь сам нарком Ворошилов мне написал.
Кто-то на него донёс - и "товарища по выпивке" тут же арестовали за политическое хулиганство. При мне его судили и дали три года тюрьмы за эту дурацкую открыточку. Я недавно смотрел кинохронику майского парада 1939 года. И когда увидел в небе пролетающие над Красной Площадью самолёты, сразу вспомнил этого деревенского парнишку, который так глупо перечеркнул свою биографию...
Сидел ещё там с нами и один латыш лет восьмидесяти. Крепкий такой, жилистый, кузнец по специальности. Он в Первую мировую войну служил в конной разведке. И кто-то из его знакомых - то ли недослышал, то ли специально - написал на него донос, что тот служил не в конной разведке, а в контрразведке. В деникинской контрразведке. Ну, к этому кузнецу следователи "приложили кулаки" и он подписал всё, что они требовали. Тоже судили старика, причём дали ему какой-то немалый срок.
А моё обвинительное заключение следователи сначала сформулировали по трём статьям. Статья 58, пункт 1 (измена родине), пункт 10 (антисоветская агитация) и статья 84 (переход государственной границы). И передали моё дело в суд.
Но оказалось, что даже в те времена какие-то законы действовали. Несовершеннолетний мальчишка не мог считаться изменником родины. Он не является гражданином страны, он не имеет паспорта, а числится лишь в паспорте своих родителей. Поэтому за его прегрешения должны нести ответственность родители. А родители мои тогда уже несли ответственность сами за себя, сидя в трёх разных тюрьмах.
Поэтому суд вернул моё дело обратно в НКВД на доследование.
Но Осипчик со Смирновым были ребята поднаторевшие в таких делах. Они "измену родине" выбросили, две других обвинительных статьи оставили - и тут же передали дело - но не в суд, а в так называемое "Особое совещание". Причём я даже не знал обо всём этом, продолжал себе спокойно сидеть в камере.
Но в это время НКВД возглавил Берия. И желая продемонстрировать всей стране, что при его предшественнике Николае Ежове здесь процветало беззаконие, Лаврентий Павлович приказал пересмотреть многие дела с политическими статьями. И особенно те, по которым обвиняемые ещё не были осуждены. Таких дел оказалось около двухсот тысяч. И все эти люди были отпущены из под стражи. Ну, а уж моё-то пацанское дело, да ещё явно "шитое белыми нитками" оказалось в этом списке одним из первых.
Когда я недавно в архиве КГБ знакомился с ним, то обратил внимание, что на обложке какой-то начальник наложил резолюцию "Согласен. 5 лет". а внутри дела был протокол Особого Совещания и там написано: "Из под стражи немедленно освободить, считая срок предварительного заключения, как срок наказания". И подпись: "Берия". То есть, я вроде бы формально был как бы осуждён, но потом помилован и отпущен на свободу.
И вот, просидев год с небольшим в ржевской следственной тюрьме, я получил бесплатный железнодорожный билет до Москвы и вернулся в дом, где жила моя тётка. А там неожиданно для себя встретился с матерью и отчимом - их тоже недавно освободили.
Отчим находился в заключении три года, прекрасный организатор - он работал прорабом в Норильске у Завенягина. И когда во время Финской войны в стране начались перебои с хлебом, то бывшие начальники о нём вспомнили и срочно вернули в Москву. И даже помогли восстановиться в партии.
И отчим тут же пошёл в НКВД и стал там доказывать, что, раз его самого освободили, то и с жены должны снять обвинения в "недоносительстве". А там отвечали: "Нет, она же не знала, что вас освободят. И когда вы считались виновным, она должны была от вас отказаться. Она ведь этого не сделала, поэтому пусть ещё посидит.!"
Мать, действительно, не отказалась ни от первого своего мужа, моего отца, ни от второго.
В конце концов отчим добился своего и она вернулась домой.
А во время войны этот Люлькин был даже так называемым "хлебным генералом" в Государственной Службе заготовок, снабжал фронт продуктами, носил генеральский мундир с жёлтыми лампасами и получил несколько орденов.
И вот я снова пошёл учиться, закончил седьмой класс круглым отличником и поступил в авиационный техникум. Кстати, у меня в справке о реабилитации, в графе "род занятий до ареста" написано "несовершеннолетний ученик 6-го класса"...
Моя справка:
Когда началась война, Володя Тарский вместе с техникумом попал в эвакуацию в Башкирию, но там дальше учиться не стал. В Набережных Челнах (тогда это был крошечный рабочий посёлок на берегу Камы) полгода работал электриком на местной теплоэлектростанции.
Потом с началом навигации поступил кочегаром на пароход «Жемчужина», ходивший по Каме и Волге от Перми до Сталинграда. А когда в конце лета 1942 года судно подорвалось на одной из немецких мин, которыми была усеяна средняя Волга, весь его экипаж, включая семнадцатилетнего кочегара, приписали к 71 гвардейской стрелковой дивизии. О своём возрасте он не сказал, да его и не спрашивали – фашисты рвались к Сталинграду, и бойцов катастрофически не хватало.
Там юный Владимир Тарский получил своё первое тяжёлое ранение и едва не потерял руку. В следующие два военных года он был ранен ещё три раза, но дошёл до восточной Пруссии. При этом дважды мать ошибочно получала из части похоронки на сына!
После капитуляции Германии артиллерийскую бригаду, в которой служил наш герой, перебросили через пустыню Гоби в Японию, и ему ещё пришлось повоевать на Дальнем Востоке.
Демобилизовавшись, бывший артиллерийский разведчик окончил Московский станкостроительный институт, работал в металлургической промышленности, написал учебник по сталелитейному делу и стал мастером спорта по альпинизму, несмотря на то, что шесть осколков так и остались в его теле.
Скончался Владимир Леонидович в 2005 году в Москве.
POST SCRIPTUM:
В военные годы в Свято-Даниловом монастыре размещались полк офицерского резерва и полк выздоравливающих. В 1944 году туда после очередного ранения попал и гвардии сержант Тарский. Он долго молча ходил по монастырскому двору и вспоминал, как здесь восемь лет назад московская шпана улюлюкала на него и сестрёнок: «Троцкисты! Предатели!»…
