Личная переписка Ивана Никитина помогает составить психологический портрет поэта и служит свидетельством жизни нашего города в середине XIX века.
Никитину, близ кирхи
В письмах, адресованных столичному поэту Аполлону Майкову (с ним Иван Никитин был в заочных дружеских отношениях), поэт последний сообщает, как о нём нелестно говорили профессора Воронежской духовной семинарии, где он некогда учился: «…профессора Воронежской семинарии называют меня: «распрасукин сын мещанин». Никитин не остался в долгу и посвятил своей школе несколько стихотворений, запрещённых в итоге цензурой. Одно из них – «Ах, прости, святой угодник!» (1858 год).
Но авось пора настанет —
Бог на Русь святую взглянет,
Благодать с небес пошлёт —
Бурсы молнией сожжёт!
В другом письме к Майкову Никитин упоминает здание Лютеранской кирхи, сохранившейся до сих пор: «Вот мой адрес: Ивану Саввичу Никитину, близ немецкой кирхи, в собственном доме…». При Никитине улица, на которой жил поэт, называлась 2-я Дворянская, в народе же она именовалась Кирочная.
Не осталась неотмеченной и настоятельница Покровского женского монастыря Смарагда (Бегичева), родная сестра воронежского губернатора Дмитрия Бегичева, покровителя поэта Алексея Кольцова. Матушка Смарагда была прогрессивных взглядов, и поэтому её дом всегда был полон гостей-интеллигентов. Одним из таких почётных и постоянных гостей был молодой поэт Иван Никитин. Так, в письме В. И. Плотникову Никитин сообщает о том, что он обронил какое-то лишнее слово в задушевной беседе: «…Разве вечером у матушки-игуменьи отпустил без намерения капитальную глупость?..». Что же такого сказал Никитин на званом ужине, остаётся загадкой.
Не менее интересной является переписка Ивана Саввича с его другом Николаем Второвым. Никитин с ним был предельно честен и искренен, не только говоря о себе, но и о том, что происходило в Воронеже. В одном из посланий упомянул модную тенденцию в губернском городе того времени: «В Воронеже, как видите, прогресс: чувствуется потребность изучения английского языка».
Жизнь на постоялом дворе угнетала тонкую натуру Ивана Саввича. Именно картины быта гостиницы явятся частыми эпизодами в переписке поэта. К примеру, рассказывая о своём досуге, он подмечает и благоустройство города: «Дома – все те же стены, тот же грязный двор с обвалившимся посереди сараем, на улицах – поправка тротуаров, починка мостовых, на рынках – чищенье…», «Наружность Воронежа, слава Богу, улучшается: тополи на Дворянской улице рассаживаются реже, в некоторых местах на тротуарах ставятся деревянные, окрашены жёлтой краской, столбы. Нищие пользуются полною свободою собирать милостыню под окнами… Немного, но для начала и это не дурно».
В краеведческой литературе нередко представлен образ тихого и кроткого поэта. На самом же деле это далеко не так. Известно, что Иван Саввич обладал вспыльчивым характером, помимо утомляющего его ведения семейного дела, поэта могла вывести из себя простая мелочь. «Я было думал написать Вам письмо по возможности обстоятельное и порядочного объёма, но голова страшно болит, и вдобавок бесит погода: грязь, дождь, и холод в комнате, потому что догадало меня выставить преждевременно зимние рамы», – сообщал он Николаю Ивановичу Второву.
«Стоят страшные жары»
Дабы уйти от семейной рутины, однажды Иван Никитин по приглашению своего давнего друга Антона Михайлова на целый месяц уехал за город на дачу купца. К сожалению, отдых не задался, так как дача Михайлова располагалась близ салотопенных заводов. «Вот более месяца я живу по соседству с А. Р. Михайловым на даче, – отмечал поэт в послании, – если только можно назвать дачею сальные заводы, где все есть: и страшное зловоние, и тучи мух (заметьте, слово «тучи» не преувеличено: читать не дают, так кусают!), и ночью лай собак, и, к несчастью (в чем заводы уже не виноваты), сквернейшая стоит погода, дождь идёт ежедневно; выйти со двора нет возможности. Но что делать!».
Интересен распорядок дня Ивана Саввича. В одном из писем поэт отмечает следующее: «…часов в 12 засыпаю и просыпаюсь в 4 часа, иногда в 3 часа. Рассвет уже застаёт меня за чаем, который подкрепляет меня и оживляет на некоторое время, но перед обедом я снова чувствую неприятное расслабление в теле и тогда принимаю холодную ванну, после которой бегаю по улицам и по двору в тёплой шубе в ясный, солнечный день, бегаю до того, что подкашиваются ноги, и едва-едва согреваюсь…».
Помимо прочего, в своих письмах Иван Саввич упоминал и о климатических аномалиях, происходивших в Воронеже и губернии летом 1859 и 1860 годов: «…у нас страшная засуха и нестерпимые жары; от пыли дышать невозможно», «…Между тем у нас стоят страшные жары: вчера в 3 четверти часа пополудни на солнце было 44 градуса. От духоты и пыли находит какое-то одурение… Яровые хлеба, кажется, сгорят, а вместе с этим положение недостаточных людей дойдёт до самых горьких лишений».
Ничего, кроме фарса
Самым забавным в переписке Ивана Саввича служат его заметки о культурной жизни Воронежа. В январе 1860 года Никитин упоминает в письме приезд популярной в Европе «девушки-обезьяны» Юлии Пастраны (мексиканка ростом около 140 см, всё тело которой покрывал повышенный волосяной покров). Тогда она гастролировала по городам Российской империи и заехала в Воронеж. Иван Саввич скептически отнёсся к её выступлению: «…в Воронеже ничего нет нового: публика глазеет на Юлию Пастрану. Что прикажете делать! – кому что нравится…».
С мая этого года и до последнего года жизни в письмах поэта – шквал критики на губернский театр. Вообще театр занимал важное место в жизни литератора. Никитин был завсегдатаем на премьерах, и вскоре воронежские театралы получали порцию нелестных отзывов от своего великого земляка: «Театр наш, кажется, уничтожается. В последний раз я видел «Гамлета», которого сломали непостижимым образом: короля Клавдия играл Борисов; ну, можешь себе представить, как был он хорош!», «…Театральная труппа, никогда не заслуживавшая названия порядочной, теперь по справедливости может называться безобразным сбродом. На сцене Вы ничего не увидите, кроме фарса, однако ж, большинство невзыскательной публики хлопает и фарсу. Что делать! О вкусах не спорят». В письме к своей возлюбленной Наталье Матвеевой Никитин пишет: «…В среду на нашей сцене шёл «Гамлет». Можете себе представить, что из него сделали! Какой-то Горев вздумал, вероятно, удивить воронежскую публику – и удивил! Впрочем, семинаристы, обитатели поднебесного райка, остались, ну, а на всех угодить трудно – дело понятное…».
Иван Саввич не забыл сказать и о воронежском фотографе Фредерике Гагене, у которого он любил фотографироваться. Всё той же Матвеевой Никитин сообщает: «…сейчас получил от Гагена свой портрет и укопорил его с тем, чтобы к Вам отправить».