В день “Д”, в белой рубашке и в приподнятом настроении я высадился из автобуса у берегов психоневрологического диспансера. Час “Ч” был назначен на одиннадцать. Я пришёл на “экзамен” в полной уверенности сдать его на “отлично”, после чего спешно отбыть по своим делам. Однако, принимать меня не спешили и заставили ждать приёма в коридоре почти два часа. Чтобы не потерять самообладание и не сорваться от такого вопиющего хамства, я, как заклинание повторял про себя: “Спокойствие, только спокойствие!”. В скобках замечу, что минуло более двух месяцев после моего первого визита сюда за справкой, и к тому времени обстоятельства мои несколько изменились. Теперь доступ требовался уже не к работе с больными коронавирусом в военный госпиталь, а в тот самый Центр для детей с особенностями развития. Без пятнадцати час, наконец, разрешили войти. В кабинете сидела какая-то старая калоша постпенсионного возраста в чепчике, динозавр эпохи развитого социализма, типичная представительница карательной психиатрии. Увидев её, я сразу понял, что приговорён заочно: “старая гвардия” диагнозов не отменяет. Динозавриха психоанализ не признавала, её излюбленными методами лечения были инсулиновый шок и сульфозиновый крест. Небось немало диссидентов сгноила в психушке. С боку от неё примостилась моя врач-участковая. Та самая, которая меня искала. Видимо была в отпуске. И всё – вот тебе и весь врачебный консилиум. Никто, естественно, не извинился за то, что заставили меня ждать. Старая калоша представилась. Нужно ли говорить, что её фамилия оканчивалась на “ВИЧ”.
– А к Вам, как можно обращаться? – спросила старуха.
– Алексей Алексеевич.
– Давайте просто Алексей?
– А давайте без “давайте”! – не выдержал я. – Обращайтесь ко мне, пожалуйста, по имени и отчеству. Алексей Алексеевич и никак иначе.
Провокация?! Подозреваю, что меня специально держали за дверью, чтобы я дошёл до нужной кондиции. А когда, наконец, пригласили войти, то не извинились умышленно. Плюс решили пренебречь отчеством. Что ж… Не поспоришь. Они действительно высокие специалисты. Своё дело знают и во мне не ошиблись. Меня, дурака, выкупили прямо с порога игрой на моём самолюбии. М-да… Умеют люди работать. Ну, а дальше всё сложилось совсем не так, как я рассчитывал изначально. Меня не экзаменовали. Меня натурально допрашивали. Пытались на чём-то поймать, сбить с толку. На этот раз методы использовали, как у следователей из бывшего КГБ. Интересно, где их учат? Кто? Кем ещё они могут работать? Опрашивали меня не как какого-нибудь злостного преступника – жёстко и с пристрастием, – а работали со мной мягко, как с ребёнком, который плохо понимает, что он натворил. Какое уж тут отчество, какой уж тут Алексей Алексеевич? В контексте нашей инфантильной беседы обращение по имени-отчеству звучало, по меньшей мере, нелепо. Эти две врачихи просто издевались надо мной. Были вопросы о том, с кем, на что и как я сейчас живу. С кем и на что я жил раньше. Их также сильно интересовало с кем, на что и как я собираюсь жить в будущем. Честно говоря, последний вопрос беспокоил и меня самого. Врачихи полюбопытствовали, кто входит в круг моего общения и почему. И так далее... Выпытывала, в основном, старая калоша, а участковый врач, по большей части, молчала, чем тоже действовала на нервы. В том, что о тактике проведения допроса они договорились заранее, я нисколько не сомневался, уж очень грамотно они меня разводили. Как по нотам разыграли этот спектакль.
“Ну, что Вы так нервничаете? Хотите воды?” – выступила со своей заготовкой старуха. При этом, я был совершенно спокоен и ни капли не нервничал (чего это она выдумывает, напраслину на меня возводит?). И, если до этого её вопроса разговор шёл более-менее наравне, то после него я начал эмоционально вырываться вперёд. Скажите любому, даже самому флегматичному человеку, находящемуся в стрессовой ситуации, что он нервничает, и он тут же почувствует психологический дискомфорт. Что уж говорить обо мне, с моей ранимой натурой. Я завёлся. Возрастал не только темп речи, но и её громкость. Всё это я понимал, однако ничего с собой поделать не мог. Меня уже всего трясло. Врачихи удовлетворённо переглянулись. “Нет”, – сказала убеждённая последовательница Йозефа Менгеле от психиатрии, – “с детьми Вам работать никак нельзя. Работайте лучше менеджером”. Сам факт того, что какая-то, пропахшая нафталином, старуха в одиночку решает мою судьбу, взбесил меня ещё больше. С трудом сдерживая свой гнев, я парировал, что меня берут работать НЕ менеджером, а санитаром. На это бабка возразила, что раньше же я как-то устраивался. “Не говорите глупостей!” – взорвался, наконец, я. – Раньше мне вообще не нужно было искать работу, поскольку я находился на иждивении родителей! А ещё раньше меня и вовсе не водилось на свете!”. Они только того и ждали. Собеседование оказалось провалено. Я проиграл. О снятии диагноза не могло быть и речи. Ни одной записи в моей карте отменить было нельзя. Вот во что мне обошлись игрушки с психушкой!
“Ладно, – думаю. – Чёрт с ними! Попробую устроиться так, без справки. Ведь должна же у меня быть какая-то тайна?”. Самое удивительное, что все мои страхи оказались напрасными. У меня не то, что справку с медкнижкой не попросили, а даже не заглянули в паспорт. Вот так “шизофреник” устроился на работу с детьми.