В очередной раз убедилась, дорогие читатели, в народной мудрости. Всё-таки к нашим предкам стоит прислушиваться!
Человек предполагает, а Бог располагает.
Вот эту пословицу хочу сегодня процитировать. Сегодня, 15 февраля, планировала показать вам подборку своих стихов, которую недавно опубликовал очень значимый российский интернет-портал. Но произошло одно но. 31 января случились многочисленные поломки в рунете. Одни сайты довольно быстро оправились после них. Тот же сайт, о котором я говорю, восстановился небыстро. И иногда в течение дня у них случаются поломки. И сейчас, когда пишу для вас эту статью, сайт, к сожалению, выдает ошибку. Поэтому сегодня, в День Сретения Господня, хочу показать вам одно из моих любимых стихотворений гения русского слова Иосифа Бродского. Это лучшее стихотворение о Сретении.
Это стихотворение он написал более 50 лет назад – в марте 1972. И посвятил его Анне Андреевне Ахматовой. Гений Бродского столь велик, что не сомневаешься: именно так всё, как описывает Иосиф Александрович, и происходило в действительности. Будто он перенесся в прошлое и сам стоял где-то в храме, недалеко от святого Симеона Богоприимца и пророчицы Анны. С Праздником, дорогие читатели!
Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.
И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке Храма.
Тот Храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взоров небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.
И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.
А было поведано старцу сему
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил:
“Сегодня,
реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
дитя: Он - Твое продолженье и света
источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в Нем”. - Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами Храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах
спуститься.
И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена
Мария молчала. “Слова-то какие...”
И старец сказал, повернувшись к Марии:
“В лежащем сейчас на раменах Твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым
терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око”.
Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значенье и теле
для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шагал по застывшему Храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.
И поступь была стариковская тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога
пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами Храма.
Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.
