В предыдущей части:
Сатору и Нодзоми на месте захоронения Гэндзи сталкиваются с Нэцу и Юдзу. Завязывается потасовка, в которой Сатору удаётся одержать верх, но Нодзоми тяжело ранена. Прибывшая полиция задерживает Нэцу, а Юдзу и Сатору ускользают. Прошло полтора года. Нодзоми всё ещё в больнице.
***
– Меня берут на кафедру. Со следующего года, – беззаботно сообщила Ито (Ах! Она всё ещё учится!) и тут же бесцеремонно поинтересовалась: – Как реабилитация?
– Два месяца – ещё не срок, – расплывчато ответил Сатору.
– А мне показалось, что Вас дольше не было.
– Да, но это не связано. Просто пришлось переехать. Я сменил работу.
– Это из-за расследования? На работе что-то заподозрили? – не постеснялась заговорить о больном Ито. – Как раз суд закончился! Этому подонку ещё мало дали, я считаю. Это как-то Вас КОСНУЛОСЬ?
Да она больше походит на свою тётку, чем на мать в её возрасте. Ей вроде бы двадцать? Или больше?
– Нет-нет, там всё чисто, – спокойно ответил он, словно речь шла о вчерашней уборке, а не о кровавом преступлении.
– Знаете, а ведь это вполне могло быть правдой. Никто ведь так до сих пор и не знает, куда делись те деньги по страховке, – не особо заботясь о чувствах Сатору, Ито, как всегда, с энтузиазмом заговорила на свою любимую тему, о случившемся на Волчьем пруду. – Этот, как его там, вполне мог вообразить, что мать их прикарманила и не потратила. И поэтому похитил её, чтобы выбить из неё «бабло», как они выражаются. Жаль, второго не нашли.
– Он бы сказал правду, и меня бы посадили. Потому что они оба знают, что деньги по страховке взял я, чтобы выплатить им долг. Я много проиграл на ставках, – продолжил он мысль Ито и, с удовлетворением отметив, что на лице собеседницы отображается всё возрастающее замешательство, как бы между прочим бросил: – А почему, по-твоему, мне нужна была реабилитация?
Она озадаченно прикусила губу.
– Из-за... – начала она, но передумала и решила спросить: – А мама?...
– Знает. Я сам ей рассказал, – предвосхитил её вопрос Сатору и посмотрел ей прямо в глаза.
Ито окончательно стушевалась и пробормотала:
– Извините, я вспомнила, что мне надо позвонить. Я спущусь, ладно? А Вы предупредите тётю, хорошо?
И поправив ремешок висевшего на плече телефонного футляра, она поспешила оставить Сатору одного.
Он рассеянно осмотрелся, нащупал в кармане брюк пачку сигарет и, вытянув шею, остановил тоскливый взгляд на знаке «дымящаяся сигарета», видневшемся в конце коридора. Но в итоге, выдернув из кармана пустую руку, заставил себя повернуться к двери палаты и выжидательно уставился на неё.
Впрочем, терпения его хватило ненадолго, и, потоптавшись ещё немного, он заглянул в палату. Из шести мест занято было лишь два. Сатору помнил пожилую коматозницу, что лежала по правую сторону от окна. Слева лежала Нодзоми. Нана, по заведённому ею обычаю, разговаривала с ней в полный голос и стоя в ногах, как будто именно в таком положении Нодзоми могла лучше всего её видеть.
Сатору и сам не знал, верит ли он, что Нодзоми всех видит и слышит. Единственное, что его беспокоило по-настоящему, это – время. Прошло уже полтора года. Состояние Нодзоми никак не менялось. И если по истечении первых шести месяцев разговоры врачей об отключении пациента от системы жизнеобеспечения[1] маскировались под смутные намёки, то последние полгода персонал уже говорил об этом открыто. Твердили, что не стоит надеяться на улучшение, особенно когда организм – печень, подчёркивали они, – в таком состоянии. И похоже, Ито и Нана начинали сомневаться. В конце концов, даже со страховкой поддержание жизни Нодзоми требовало приличных средств. Сатору хотелось поговорить обо всём этом с Наной напрямую.
За полтора года он, можно сказать, привык к общению с ней, и теперь даже не понимал, как прежде мог считать Нану похожей на сестру. Ни по характеру, ни по внешности она больше не напоминала ему Нодзоми. Хотя чисто объективно это было не так, и малознакомые люди из прошлого продолжали принимать Нану за старшую сестру, не зная, что последняя уже как восемнадцать месяцев не покидает больничной палаты. Сатору порой даже становилось нестерпимо больно, когда Нана вынуждена была в очередной раз исправлять эту неизбежную путаницу, а на лице её под дежурной улыбкой крылось мучительное страдание.
Нане он уже давно рассказал о страховке. Ну, как давно? Пару месяцев назад, сразу после первого курса реабилитации. Он ожидал, что для него признание закончится вызовом в суд. Но Нана лишь опечалилась: «Это ваши с Нодзоми счёты. Если она знала и простила, то я здесь ни при чём».
Простила ли она его, вот о чём он и сам себя спрашивал. Тогда в адской спешке было не до разговоров о прощании и прощении. А теперь он никак не может этого узнать, и это терзало его неимоверно, как открытый ожог. Нет, ожог однажды заживает, а это рана...
Какой же он по-прежнему эгоист!
Сатору успел расслышать обрывок фразы: «Я засмеялась, и все посмотрели на тебя, и только ты продолжала смотреть на меня. Только ты всегда...»
Что-то смутно всколыхнулось в памяти Сатору – странно, он никогда не слышал, как смеялась Нана. Он бесшумно закрыл дверь и снова принялся ждать своей очереди снаружи.
Но, оказывается, Нана всё же заметила, как Сатору заглядывал в палату. Через секунду она уже была в коридоре, деловито кивнула вместо приветствия и сразу заговорила по сути:
– Заходи!
Сатору тоже кивнул, но помедлил.
– У меня разговор.
– Не волнуйся раньше времени!
– То есть...
– То есть – нет! Я даже думать об этом запрещаю!
– А деньги?
– Ты достаточно платишь.
– Но...
– У нас есть ещё источник. Просто...
– Да, хорошо! Пойду поговорю с ней.
Почему он так легко понимает её? Почему она так легко понимает его? Они понимают друг друга.
А чёрт! Чуть не забыл за этими глубокими мыслями.
– Ито внизу. Ей надо было позвонить.
Нана улыбнулась правым кончиком губ. Это значило: «Хорошо! Спасибо!» И посмотрела на свои туфли. Это значило: «Может, подождать тебя?»
– И да. Я ей тоже рассказал. Только что.
Сатору увидел, что Нана посветлела.
Она рада?
Они попрощались кивками.
***
Нодзоми всегда лежала в одной и той же напряженной позе. Трубки и трубочки опутывали её бледное лицо, как некие призрачные змееподобные существа. И Сатору приходилось напоминать себе, что они поддерживают в ней жизнь, а не высасывают.
Никогда Нодзоми не была настолько далека от него. Он слишком настойчиво преследовал её, и вот она ускользнула окончательно. И он никак не мог смириться. И многие месяцы упорно твердил ей о своей любви. И лил слёзы на её ладони.
Почему я никак не отпущу её? Это словно часть моего сердца. Словно часть моей души. Я как будто неполноценен без неё. Я не чувствую себя живым человеком без неё.
Это не так. Очнись! Посмотри правде в глаза. Ты постоянно жил без неё.
Я страдал.
Так найди место, где не будешь страдать.
Место?
Место, время, действие, людей. Найди наконец себя. И отпусти её.
Сатору снова, по привычке, взял Нодзоми за руку. Как она исхудала! Но в этот раз он не стал подносить её пальцы к губам. А просто легонько пожал их в знак приветствия. Пусть знает, что он здесь. Как безмятежно её лицо! Рот приоткрыт из-за трубки, но она не страдает, не терзается больше. Может, ей просто нужно время, чтобы залечить все свои раны.
– Прости, Нодзоми! Мы с тобой, если мы нужны тебе. Ты нам нужна. Вернись, когда будешь готова! Хорошо?
Сатору затаил дыхание и попытался даже успокоить биение сердца, чтобы уловить не откликнется ли она. Возможно, моргнёт, вздрогнет, вздохнёт.
Чуда не случилось! Мерно шумела автоматика, высвечивая стабильные показания. Ничего не менялось.
И всё же он улыбнулся ей, широко и приветливо, не округляя жалостливо бровей. Улыбнулся её призрачному покою. Её отстранённости. Её мнимой беспомощности.
Ему ли не знать, как она сильна?! Очень сильна. Пугающе сильна. Даже сейчас она довлеет над ним своей тайной безмолвной силой.
– Я верю в тебя, Нодзоми! Мы верим! Не сомневайся!
И Сатору осторожно положил её хрупкую, почти невесомую руку назад на больничную простыню.
***
Озеро убегает серебристо-синей рябью далеко за призрачный горизонт, где неосязаемо переходит в безмятежность вечно прозрачного, вечно сияющего утреннего неба.
– Это даже лучше, чем я представляла!
Нодзоми плотнее придвигается к Гэндзи и кладёт голову ему на плечо.
– Это всего лишь озеро Бива. Как мы всегда и хотели, – отвечает он и шутливо щёлкает её по острому кончику носа. – Лучше скажи, всё ещё любишь меня?
Нодзоми поднимает на него удивительно бархатистые, улыбчивые глаза. Он всё так же прекрасен, тонок и нежен. Его тёмные губы – сладкие винные ягоды[2]. Его прохладная кожа – перламутровый лунный шёлк. Его карие очи, обольстительно пьянящие, как глотки дурмана в колдовском зелье. И он принадлежит ей. Целиком и полностью. Навсегда!
– В 550-й раз: Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю, мой Гэндзи!
С зеленеющего востока их овевают прозрачно-розовые лепестки сакур и, цепляясь, путаются в волосах. С лилового запада ветер несёт к ним густо-алые, вырезные листья-момидзи[3], и те ложатся им на колени. А за линией ускользающей в небытие дали их окружают ультрамариновые и сапфировые горы и ослепительно изумрудные леса.
Нодзоми в задумчивости и неге потирает левую ладонь.
– Снова болит? – немедленно встрепенувшись, беспокоится Гэндзи.
– Нет-нет! Давно не болит! – ласково отзывается Нодзоми и прячет руку за спину.
– Это хорошо! Значит, пора двигаться дальше!
И Гэндзи приподнимает подбородок Нодзоми, чтобы поцеловать её.
– Дальше? Куда? – спрашивает она, обводя умиротворённым взглядом искрящийся на солнце драгоценный пейзаж, словно хочет сказать: «Мы и так в идеальном месте!»
– Не куда, а во что! – поясняет Гэндзи и выразительно кивает в сторону расписного неба. – Я всегда хотел стать волком.
Облака послушно рисуют над их головами волчьи силуэты, что носятся друг за другом, оживают, населяя дальние леса и оглашая их томительно тягучим воем.
– Пора остаться здесь, стать этим местом: ласточкой, например.
– Или подсолнечником, – подхватывает Нодзоми.
– Или жасмином.
– Или...
– Фламинго! – подсказывает Гэндзи.
– Почему? Фламинго на озере Бива?
– Сама смотри!
Расцвеченные берега затейливо пестрят пятнами взаимопереплетающихся виньеток, таящих трепетно живые фигуры: волков, коней, и оленей, и овец, и панд, и карибу[4]. Над головой проносятся резвые ласточки, меланхоличные кукушки, солнечные канарейки и, конечно, безумно розовые размашистые фламинго.
Не успевает Нодзоми с радостью и восхищением обозреть изобильную фауну, как их с Гэндзи тела оплетают нежные ростки: ароматные цветы жасмина льнут к коже, ярко-синяя свинчатка[5] венчает плечи, в ладони клонят тяжелые головы до рыжины жёлтые подсолнечники, а над их макушками лимонные деревья простирают гибкие ветви, усеянные глянцевитыми каплями плодов.
– Будь, кем захочешь!
– Озёрной водой с луною в сердце!
– И я приду к тебе по лунному следу в любую полночь любого дня.
Волк сбегает по извилисто переливчатой тропке к кромке ночных вод и лакает тихие звёзды и ищет дорожку света на волнах.
– Подожди меня, Гэндзи!
– Я всегда здесь. С грёзами и мечтами. Я всегда жду, – доносится из пустоты тёплой ночи любимый голос.
А Нодзоми всё любуется грациозным очерком волчьего тела, иссиня серой мерцающей в полнолунии шерстью, издали горящими только для неё прекрасными волчьими глазами.
Какие знакомые глаза! Близко посаженные, узкие, потаённые.
Подзабытая острая боль мучительно и внезапно пронзает левую руку. Нодзоми вздрагивает, сжимает ладонь и улыбается.
Оказывается, она скучала по этой боли, боялась, что потеряла её, что уже никогда не почувствует её снова. Прекрасную, живую, такую сильную, такую жгучую! Боль устрашающая и желанная... Так бывает. Наверное, потому что лишь боль и остается чем-то настоящим, несомненно сущим.
Нодзоми со слезами проводила растаявшую в ночи серебристую хищную тень.
***
Сатору вышел в коридор с твёрдым намерением покурить.
В отдалении, опёршись о стену, стояла Нана и читала «Ван-пис»[6].
Она всё же его подождала!
Пока она его не заметила, он успел подумать, что Нана удивительно грациозна от природы. Насколько, он знал, она никогда не занималась ни танцами, ни гимнастикой. Но сейчас, глядя на то, как она просто расслабленно стоит, непринуждённо держа ровную спину, расправленные плечи и изящно вытянутые от бедра до колен, от колен до носочков ноги, сейчас кто бы заподозрил, что перед ними обычная учительница начальных классов?
Как вышло, что она до сих пор одинока?
Нана почувствовала на себе пристальный взгляд, оторвалась от книги и мягко кивнула Сатору.
– Как там Ито? – он сразу решил обсудить главное.
– Хотела бы поговорить с матерью.
– Не поверила мне!
– И мне не поверила.
Сатору нервно переступил.
– Но её мнение поменялось, когда я сказала, что ты каждый месяц вносишь деньги на счёт Нодзоми.
– Спасибо, что осталась и рассказала, – со сдержанной улыбкой отозвался Сатору.
– Да, и ещё кое-что.
Она не ответила на его улыбку, но её лицо снова засветилось изнутри.
– Что?
– Ты признался Ито, и я подумала, что это знак.
Сатору решил промолчать, видя, что Нана собирается с мыслями. Почему-то он совсем не чувствовал ни неловкости, ни волнения, только умиротворение.
– Да, я подумала: «Это не тот Сатору, которого я знала. А может, я просто плохо его знала и всё время ошибалась». Это и был знак.
– Да нет. Если ты о моей трусости, то ты не ошибалась.
– Ты изменился?
– Пришлось.
– Я думаю, что ты просто стал тем, кто ты есть. Стал настоящим собой.
– Как будто пробудился от кошмара. Интересная мысль, – Сатору хмыкнул и, смущенно опустив голову, поправил очки.
Нана смогла-таки его расшевелить. Ему стало и весело, и беспокойно, и не хотелось, чтобы этот разговор заканчивался. Он попытался взглянуть на неё украдкой – конечно, не вышло. Её миндалевидные, выпуклые глаза цвета тёплого осеннего топаза сразу поймали его взгляд и залучились.
– Я планировал поужинать где-нибудь в Сибуя. Может?
– Отличная идея! Заодно расскажешь про императора Августа, – с энтузиазмом поддержала Нана предложение Сатору.
В этот раз уже она несколько сконфуженно отвела взгляд и опустила голову.
– Что? – заикнувшись, переспросил он и впервые за долгое время растерянно округлил рот и брови.
– Давно мечтаю узнать, почему же он, оказывается, был завистливым типом, – всё ещё не поднимая взгляда, но с явным удовольствием пояснила Нана.
– Откуда? Откуда ты?.. – от замешательства он даже не сумел договорить.
– Оттуда же, откуда и про «сливочный мускус», – отлично поняв, что он имел в виду, ответила Нана возможно несколько громче, чем следовало, вероятно, от волнения, и наконец открыто посмотрела прямо на Сатору.
Он не отвернулся. Он любовался ею. Лучистыми глазами. Немного худым и бледноватым, но очень нежным лицом. Тихой, почти незаметной улыбкой. Незаметная Нана. Прекрасная Нана. Прямодушная и открытая, щедрая на любовь. Всё это была она. Его тайная страсть, похороненная в бархатистой тьме августовской ночи более двадцати лет назад.
– И мне уже было восемнадцать! У меня день рождения в июне, – совсем как строгая учительница, с расстановкой выразительно сказала она.
– Прости, что я забыл! – лишь с таким ответом он и нашёлся и, чтобы хоть как-то сгладить своё неуклюжее молчание, осторожно взял её за руку.
– Представляю, как тебе неудобно сейчас. Мне тоже хочется провалиться сквозь землю. Но в конце концов, надо было это прояснить. Чтобы это больше не тяготило нас и наконец осталось в прошлом, – быстро проговорила Нана, словно уже давно готовила и отрепетировала эту речь, и ответила Сатору лёгким рукопожатием.
– Почему же в прошлом? – неожиданно решительно спросил Сатору и сжал руку Наны сильнее.
А она вдруг неуверенно и задумчиво спросила:
– Ну... Тебе не кажется, что начинать роман с младшей сестрой, после долгих и непростых отношений со старшей, – это какая-то низкопробная бульварщина?
– А мы и не начинаем. Мы продолжаем с того места, где нас разлучили...
***
«Значит, не будете меня ждать? Не страшно. До завтра!»
Ито вышла из чата с Наной и закрыла мессенджер и, спрятав телефон в футляр, ловко проскользнула назад в больничное лобби, славировав между инвалидными креслами и носилками.
Видимо, тётя Нана решила обсудить с этим Сатору финансовые тонкости. Да, Сатору – сплошной кринж! Как я раньше не догадалась, что не мама украла те деньги. Надо же! А выглядит таким безобидным!
Поднимаясь в лифте на четвёртый этаж, Ито сосредоточенно вспоминала статьи из жёлтой прессы. В них недвусмысленно намекалось, что официальная версия следствия очень далека от реальности. На самом деле, двое членов якудза застигли свою жертву, когда та обнаружила могилу некоего человека, устраненного ими много лет назад. Кажется, Ито догадывалась, кто это человек. Гэндзи?
Но избитый до полусмерти тип (Неужели мать его так отделала?), которого взяли на месте преступления, вероятно пошёл на сделку со следствием. Поэтому полиция и не стала «вешать» на него неопознанный труп, то есть скелетированные останки, найденные в районе Волчьего пруда. СМИ были уверены, что именно на таких условиях от того типа и добились «чистосердечного признания».
И сообщника, о котором так много твердили поначалу, кстати, так и не нашли. А ведь он мог бы рассказать нечто новенькое. Но якудза, похоже, взяли того парня под крыло, а вот подозреваемому, хотя он тоже был из их числа, почему-то не пожелали протянуть руку помощи. Видать, он чем-то перед боссами проштрафился. Поэтому всю вину на него и свалили. Да и не жаль его, вообще-то! Урод! Легко отделался! Она, правда, слышала, что после побоев ему пришлось провести ампутацию – Ито злорадно ухмыльнулась. Теперь ему будет не до женщин. Нет, скорее, наоборот, женщины к нему интерес потеряют. Что даже лучше! Жирная точка на его похождениях!
А Сатору, он ведь, как ни крути, тоже там был! Кто, как не он, выбил дурь из мелкого говнюка? Но Сатору удалось остаться вне подозрений.
Официальная версия событий была простой и предельно примитивной. Нодзоми, отбыв срок заключения, решила отправиться в путешествие по Японии со своим старым другом, чтобы восстановить психическое и физическое здоровье. Их конечным пунктом было озеро Бива. По пути их начали выслеживать двое мелких бандитов, но не по поручению якудза, а по собственной инициативе. Из новостей ещё пять лет назад они узнали, что у Нодзоми может быть припрятана крупная сумма незаконно полученных денег. Созрел нехитрый план: похитить женщину и пытать, пока она не отдаст им всё. Они улучили момент, когда спутники поссорились, и Нодзоми приехала в Сига одна. Тогда её и похитили (Машину Нодзоми нашли потом брошенной в пустынной местности у трассы). Увезли на Волчий пруд. А могила с останками – трагическое совпадения. Просто полян в том месте не так уж и много. Версия вполне логичная. Но не учитывающая многих нюансов.
И вот ушлые писаки в пух и прах развенчали этот вариант событий. Но если всё обстояло так, как предполагали таблоиды, то...
И тут Ито с ужасом поняла, что мать осталась ни с чем, что итогом её долгих поисков стала безымянная могила в глухом, людьми и богами забытом местечке. Сейчас ей уже не казались странными глубокая одержимость и страсть, с которыми мать отдалась своей поздней любви. Отчасти Ито даже было стыдно, что когда-то она осуждала мать за такое естественное и по-человечески понятное желание обрести наконец настоящую взаимность. Как же она была глупа и черства! И возможно, во всём произошедшем есть и её, Ито, вина. Если бы она чуть сильнее любила свою мать, чуть меньше осуждала её, не возлагала втайне на неё вину за случившееся с отцом, возможно, мать сейчас была бы с ней.
Тётя Нана права. Она никогда не пыталась встать на сторону матери, не пыталась прочувствовать её проблемы. Наверное, не стоит влезать в их с Сатору дела. Он скользкий тип, но, кажется, в этот раз сказал правду.
А я только всё порчу! И всегда ошибаюсь! Я даже полицию не вызвала, хотя тётя только и твердила о том, что мама вляпалась в разборки с якудза. Интересно, а кто вызвал полицию? Сатору думал, что тётя Нана. Тётя Нана думала, что я. А я думала, что Сатору. Кольцо сомкнулось!
Так, вяло размышляя о матери, тётке и их общем друге, Ито медленно шла по больничному коридору. Где-то на периферии её рассеянного взгляда промелькнула человеческая фигура, как будто бы вышедшая из палаты её матери. Ито слишком поздно опомнилась, чтобы как следует разглядеть неизвестного посетителя. Насколько она знала: к другой пациентке приходила лишь её пожилая дочь. Но таинственный незнакомец явно не был женщиной в летах. Из того, что Ито успела увидеть, можно было сказать, что в 42-ю палату заходил высокий, худой, сутуловатый мужчина. Как ни странно, он не направился к лифтам, а повернул в противоположный конец коридора. В комнату для курения?
Впрочем, неведомый гость недолго занимал мысли Ито. Взбодрившись и выдохнув, она вошла к матери. Ей было невыносимо трудно смотреть на её истыканное иглами и трубками тело, похожее на пустую оболочку, искусственный корпус. Всё ли ещё в нём её душа, её сознание? Сам вид её стал лишь отдалённым отголоском прежней матери. Ито ничего не могла с собой поделать и всегда оттягивала встречу до последнего. Она всегда говорила одни и те же дежурные слова, стараясь замечать поменьше медицинских подробностей. И с облегчением прощалась.
Но сегодня она не спешила. Сегодня ей хотелось признаться матери в своей неправоте. Перебороть своё неверие и поговорить обо всём, что она только что передумала. Набираясь сил, Ито придвинула к кровати жёсткий стул, бессмысленным взглядом обвела рябящие и пикающие мониторы. Ито так и не запомнила всех этих цифр и кривых. Благо, тётя Нана всегда была в курсе и разбиралась в приборах не хуже персонала. Благо, кроме Ито у мамы ещё были близкие, что поддерживали и верили. Разговаривали по-настоящему, плакали, пожимали руку.
Ито для начала тоже прикоснулась к материнской руке. Кажется, как будто прохладные пальцы откликаются на прикосновения. Это совсем не страшно, а даже приятно!
Ито смелее забрала безвольную руку к себе в ладони, и на кровати, на белой крахмальной простыне обнаружился перстень: платиновое кольцо усеянное мелкими бриллиантами с крупным тёмно-синим сапфиром посередине. Ито невольно ахнула, вскочила, наконец сообразила отпустить мать и поднять кольцо. Оно было самым что ни на есть настоящим. Драгоценный металл в россыпи драгоценных камней – красота, и сокровище, и мамин любимый цвет.
Это тот посетитель! Да!
Ито бросилась из палаты.
Комната для курения встретила её гулкой пустотой.
Ито снова задумчиво посмотрела на перстень и уныло побрела назад. Ей казалось, что где-то она уже всё это видела и знала. Но забыла. Какие-то смутно расплывчатые воспоминания роились и пытались оформиться в её голове...
Она остановилась у окна, уставившись невидящим взглядом на сгущающиеся снаружи сумерки. Чья-то тень бесшумно мелькнула за её спиной, скользнув размашистым пятном по потемневшему стеклу. Ито невольно посмотрела на своё отражение и поправила причёску. Всё ещё надеясь уловить в глубинах памяти призрачно мерцающий образ, она с грустной улыбкой кивнула своему двойнику:
– Ну что, растрёпа?
Эх, волосы торчат во все стороны. Зато... Немного похожа на маму. Да, если ещё вот так посмотреть немного сверху вниз. Совсем как мама. Надо же!
И вдруг! Её осенило!
Точно! Около года назад! Сообщение с незнакомого номера. А в нём мамино фото: она улыбается и мягко смотрит сверху вниз, волосы распущены, руки подняты над головой и упираются в серый потолок, а на безымянном пальце левой руки! Да! Это самое кольцо с сапфиром!
Тогда тётя Нана озабоченно прокомментировала: «Такое фото могло быть только у Гэндзи. Видишь, кольцо? Это помолвочное, но она его не носила на людях. Только мне раз показала. А как твой отец выкинул финт, то она его, вообще, продала, чтобы хоть какие-то деньги на его лечение были. Так, капля в море вышла, конечно». И передернув плечами, отодвинула телефон. «Это очень-очень странно! И жутко!» – мрачно подытожила она, глядя в пустоту.
Вот это был шок! Ито ни сном ни духом не подозревала ни о кольце, ни уж тем более о помолвке. Она долго переваривала эту странную, давно неактуальную новость, пытаясь понять, как к ней следует относиться. Её кидало из крайности в крайность: то она содрогалась от отвращения, то начинала жалеть свою непутёвую мать.
А потом всё как-то улеглось. Успокоилось. Отошло на задний план. Выпуск, экзамены, работа. И состояние матери стало каким-то привычным. Её-то и всегда почти не было в жизни Ито, во всяком случае, последние восемь лет, не было. И переход из тюремного заключения в больничное свершился каким-то логичным и предсказуемым образом. Мать окончательно превратилась в образ из прошлого.
Суд, конечно, всколыхнул прежние переживания. Ито снова стала перебирать в памяти подробности последних дней перед катастрофой на Волчьем Пруду. Снова обратилась к матери, к её нервному, высокому голосу. Она умела смягчать его, но так редко была мягка. Ито, отвыкшая думать о своей связи с родителями, уже отделившая себя и от трагедии отца, и от ошибок матери, снова постаралась вернуть их в свою жизнь, прочувствовать их.
И кажется, только сейчас, только сегодня она смогла признаться себе, что ей по-настоящему не хватает общения с ними. Тёплого доверительного разговора. Возможно, о пустяках, или наоборот, о чём-то важном и волнительном.
И тут, словно в помощь ей, – это кольцо.
Помолвочное кольцо! Ничего себе! Это, правда, оно? Надо спросить у мамы!
Ито, сдвинув рукав куртки, взглянула на часы.
Ого! Вот это я ворон считала! Время-то! Сейчас персонал начнёт выпроваживать посетителей.
И она ускорилась, приближаясь к палате 42.
Коротко скрипнули дверные петли.
– Мам, а ты знаешь откуда?..
– Тссс! Не разбуди!
– Кто это?.. Мам?
Эпилог
В январе.
– Из светотени и лучей луны, осколков звёзд меж струнами дождя вся соткана, но не завершена, навек оставлена в тени чужого сна.
– Совсем как стихи!
– Ты испортила сюрприз!
– Вовсе нет! Если бы я не пришла, то так бы и не узнала, какой ты романтик!
– Ты пришла! Подожди... Но как?
– Некоторые вещи живут только в фантазии. А некоторые фантазии оживают.
– Не темни! Почему ты вдруг?..
– Попрощаться! Мы больше не сможем говорить, как прежде.
– Нет, нет, нет!
– Предпочитаешь расставаться без прощания?
– Нет, нет, нет! Это всё неправда! Мы не расстаёмся!
– Но без расставаний, не будет встречи.
– Что? Мы ещё встретимся? Но это же всё сон...
– Тогда очнись!
Если бы это был сон!
Сентябрь 2023 года
Примечания.
[1] «Система жизнеобеспечения» – речь идёт о медицинской системе жизнеобеспечения человека, которая включает аппараты искусственного кровообращения, аппараты искусственной вентиляции легких и диализное оборудование.
[2] «Винные ягоды» – просторечное название инжира (лат. Fícus cárica), субтропического листопадного растения рода Фикус семейства Тутовые, чьи плоды, фиги, – это сочные, сладкие, грушевидные соплодия с семенами внутри. Они покрыты тонкой кожицей с мелкими волосками. На верхушке имеется отверстие – и глазок, прикрытый чешуйками. Соплодия инжира имеют окраску от жёлтой до чёрно-синей, в зависимости от сорта.
[3] «Мóмидзи» (яп. 紅葉 «красные листья») – в широком смысле, это любые красные листья, изменившие окраску в связи с наступлением холодов, но обычно имеются в виду именно краснеющие листья клёнов видов дланевидный (лат. Acer japonicum) и японский (лат. Acer palmatum).
[4] «Кари́бу» (лат. Rangifer tarandus) – северный олень, парнокопытное млекопитающее семейства оленевых, единственный представитель рода Северные олени (Rangifer).
[5] «Свинча́тка», или плюмба́го (лат. Plumbágo) – небольшой род цветковых растений в составе семейства Свинчатковые (Plumbaginaceae). Цветки крупные, почти сидячие, собраны в кистевидные или колосовидные соцветия. Пять сросшихся лепестков белого, розового, голубого, сиреневого или красного цвета.
[6] «Ван-пис», а также «Большой куш» или «One Piece. Большой куш» (яп. ワンピース «ван пису»/ «ван пис») – манга за авторством Эйити́ро О́ды (尾田栄一郎), выходящая с 22 июля 1997 года по настоящее время в журнале Weekly Shonen Jump.