Городничий. Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет президент.
Аммос Федорович. Как президент?
Артемий Филиппович. Как президент?
Режиссер. Да, действительно, Антон Антонович, при чем тут президент? Что это еще за детские подначки - вот, ей-богу, нашли время и место! Разве пьеса не "Ревизор" называется? (роется в лежащих перед ним бумагах). Да нет, все правильно, "Ревизор". Идея спектакля высочайше утверждена, сроки назначены - кратчайшие, смею вас уверить, так что времени на раскачку решительно нет никакого, а вы прямо на первой же репетиции шутки шутить изволите!
Городничий. Да, помилуйте, господа, какие уж тут шутки! Рад бы, как говорится, в рай, да грехи не пускают. Настроение и так хуже архиерейского, а тут как назло еще и сон ужасный сегодня приснился.
Аммос Федорович. Вот те на! Сон?
Городничий. Ну да, а в нем какая-то необыкновенная крысa. Право, этаких я никогда не видывал: черная, неестественной величины! Пришла, понюхала - и пошла прочь.
Аммос Федорович. Да, обстоятельство такое... необыкновенно, просто необыкновенно. Что-нибудь недаром.
Лука Лукич. Зачем же, Антон Антонович, отчего это? Зачем к нам президент?
Городничий. Так уж, видно, судьба! (Вздохнув.) До сих пор, благодарение богу, подбирались к другим городам; теперь пришла очередь к нашему.
Аммос Федорович. Я думаю, Антон Антонович, что здесь тонкая политическая причина. Это значит вот что: Россия... да... хочет вести еще одну в...
Все (хором). Воблу! Воблу!
Аммос Федорович. А? Ну да, воблу... Разумеется... Да, так вот потому президент и хочет лично убедиться, не открылось ли где измены.
Артемий Филиппович. Эк куда хватили! Еще умный человек! В нашем городе измена! Что мы, в Ивангороде каком-нибудь, прости господи, живем, или Выборге? Да отсюда, хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь.
Аммос Федорович. Нет, я вам скажу, вы не того... вы не... Президент имеет тонкие виды: даром что далеко, а он себе мотает на ус. И потом, если рассудить хорошенько, это ведь только сейчас границы рядом нет, а завтра - завтра она, возьми, да и появись...
Иван Кузьмич. Это все француз гадит.
Режиссер. Все! Прекратить немедленно! Пре-кра-ти-ть! Мне еще тут иностранных агентов не хватало! Перестаньте фейки плодить, а не то, неровен час, приключится беда, похуже чем с унтер-офицерской вдовой!
Аммос Федорович. Так унтер-офицерша как раз и врет, будто бы ее по решению суда высекли; ей-богу врёт. Она сама себя высекла - это всем известно, a третьего дня по именному повелению указ об этом воспоследовал!
Режиссер. Ах, боже мой, убили меня, несчастного, убили и зарезали: кругом одни политики - никакого спасу нет! А ветер переменится, кто отвечать будет? Раз, два, и вот я уже под судом, и тележку подвезли схватить меня! Как знал, что не видать мне от Гоголя добра, тем более и национальности он мало вразумительной: не то есть такая, не то была, а потом невесть куда сплыла. Ах, Антон Антонович, Антон Антонович, вы у нас и заслуженный, и народный, и надо же, чтобы именно с вашей нелегкой руки вся репетиция вразнос пошла! А с вас ведь молодые пример благости и верноподданничества должны брать. В общем, соберитесь-ка, и давайте все, голубчик, сызнова, да с богом, с богом!
Городничий. Да ведь я что ж? Я про крысу так просто, без всякой задней мысли сказал, я же не виноват, что она мне приснилась - мы, чай, дома, a не в Японии какой загнивающей, где когда-то за неприличный сон в кутузку запросто угодить можно было. Ну-ну, не буду, не буду, снова - так снова. (Разворачивает бумагу и начинает читать). Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет президент.
Аммос Федорович. Как президент?
Артемий Филиппович. Как президент?
Режиссер. А-а-а! А-а-а! Я с вами с ума сойду сегодня или застрелюсь, пожалуй! Антон Антонович, Мамонт вы наш Дальский, воля ваша, но это уж ни в какие ворота... На потеху я вам тут разве достался? Только-только условились с самого начала да с чувством, толком, расстановкой, а вы на второй заход с прежней чепухой? Какой президент, какой президент, я вас спрашиваю?
Степан Ильич. То есть как это какой? Наш, отечественный, самый родной и близкий! А у вас что, еще какой-нибудь в запасе имеется?
Режиссер. А вы вообще молчите - ваш выход только в третьем акте, под самый занавес! Вас сюда сейчас просто за компанию пригласили. Мы Гоголя ставить собираемся, понимаете - Гоголя. Какие при нем президенты могли быть? Христиан Иванович, вот вы, кажется, знаток русской истории, скажите хоть вы ему, были тогда президенты, кроме как в Академиях? (Христиан Иванович издает звук, отчасти похожий на букву и и несколько на е...) Вот видите, и Христиан Иванович полностью со мной согласен.
Степан Ильич. Нашли на кого ссылаться - немчура, прости господи. А мы-то, людишки простые, незаметные, но вот как судим: наш президент был всегда. И будет, это самое... тоже всегда. И, опять же, везде, особенно в Малороссии. А что касается авторитетов, то не извольте сомневаться: у нас такие тоже имеются, все честъ по чести; вот я сейчас Держиморде перезвоню, неважно уж, когда вы там ему вход-выход наметили...
Режиссер. Степан Ильич, голубчик, ну что вы, какие счеты между своими - вы, право, будто порох! Зачем Держиморду понапрасну беспокоить, ведь ему и без того самая ответственная роль поручена. Да и вашу куда значительнее можно представить, мало ли что там у Гоголя понаписано. Я ведь тоже человек простой: плоть... э-э-э.. от плоти... этой, как ее, птицы-тройки; куда бы ее ни несло, мы прекрасно все на ходу исправим! Но это уж вы как хотите, а про президента должен все-таки ставить человек, облеченный высочайшим доверием - из самого, так сказать, ближнего круга. Я потому так и волнуюсь, что положение двойственное: с одной стороны, про кого же еще спектакли и ставить, как не про президента, а с другой, как бы на фейк не нарваться. Фейки-то кругом так и снуют, так и снуют, так и снуют, - верно, Христиан Иванович? (Христиан Иванович снова издает звук, отчасти похожий на букву и и несколько на е...) Ну, вот видите, и я ровно того же мнения. Так что я единственно для устранения всяких двусмысленностей и ненужных сомнений Антона Антоновича переспрашивал: какой, к черту, прези...
Степан Ильич. Кхе-кхе...
Режиссер. То есть я хотел сказать: какой же это придуро...
Степан Ильич. Кхе-кхе-кхе ...
Режиссер. Ну, словом, кто вам, Антон Антонович, текст для роли готовил?
Городничий. Да, как обычно: Петр Иванович.
Режиссер. Ну, это понятно, что Петр Иванович. А который из двух?
Городничий. Да кто их разберет! Мне, господа, - да вы не смейтесь, не смейтесь, - мне даже иногда кажется, будто это вообще один и тот же человек.
Иван Кузьмич. Что вы такое говорите, Антон Антонович! Да ведь они что ни день критикуют друга друга, спорят чуть не до хрипоты, да так иногда разойдутся, что не унять!
Городничий. Так-то оно, конечно, так, но вот помните, господа, был давным давно такой эстрадный номер "Битва нанайских мальчиков"? Там, вроде как, два человека боролись, а в конце выяснялось, что это все же один-единственный, только так хитро скрюченный и закамуфлированный, сам себя повалить пытался. И тут то же самое; у них и почерк, кстати, абсолютно одинаковый.
Режиссер. Ничего, ничего, разберемся. Давайте сюда ваши листочки. (Поправляет очки и начинает бормотать, быстро пробегая текст и отыскивая нужное место) Ага, ага, так так.. "На зеркало неча пенять, коли рожа крива!" Что это, что это, господа?
Лука Лукич. Эпиграф, надо думать.
Режиссер. Час от часу не легче. Если это только эпиграф, то что же после будет?
Степан Ильич. Известно что: такие эпиграфы Сибирью пахнут!
Лука Лукич. Степан Ильич, уважаемый, это же Гоголя эпиграф, Гоголя. Ему, почитай, скоро двести лет будет.
Степан Ильич. Ай-яй-яй. Какое пагубное пренебрежение к знаниям закона. Ну, от Аммоса Федоровича этого еще можно было ожидать - ведь он судья, зачем ему законы; но вы-то, вы-то, наставник юношества, нового, так сказать, гордого поколения с горящими газами и душами! Чему и учить их, как не знанию того, что фейки, как теперь твердо установлено, срока давности не имеют. Двести им лет или два дня - никакой разницы! А тут еще фейк коллективный и на импортном ксероксе размноженный, ну - каково! Да что толковать, ежели они оба в церковь никогда не ходят, а как начнут говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются. Я их уж не один раз пробовал урезонить, а они знай себе одно и то же твердят, что, дескать, сами собой до этакого вольнодумства дошли, собственным умом.
Режиссер. Ну, в ином случае много ума хуже, чем бы его совсем не было. А, вот, нашел: "Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет президент."
Аммос Федорович. Как президент?
Артемий Филиппович. Как президент?
Городничий и Степан Ильич (хором). Ага, а я что говорил!
Режиссер. Тише, тише, господа, не все вдруг, не все вдруг! Надо же, какая удивительно свежая трактовка; вот верно говорят, классика всегда современна и актуальна - надо только уметь читать как следует. Да-с, вот, не угодно ли: пре-зи-дент. Черным по белому.
Степан Ильич. А позвольте-ка полюбопытствовать! (выхватывает листки с текстом и, прищурившись, начинает внимательно просматривать строчку за строчкой). Ха-ха! Вот, доложу я вам, читать уметь, конечно, важно, но куда важнее уметь читать между строчек! А то, понимаешь, "Ревизор", классика, Гоголь, хотя на самом деле... Quod erat demonstrandum, одним словом.
Режиссер. Господи боже мой, никак нецензурщина в тексте, срам какой!
Лука Лукич. Да нет, это на латыни "что и требовалось доказать" означает.
Степан Ильич. Вот именно, хотя, в сущности, ничего доказывать и не надо, раз все почти прямым текстом обозначено.
Режиссер. Час от часу не легче! Да что там еще за крамола такая?
Степан Ильич. Компетентные органы разберутся и найдут должную оценку произошедшему и происходящему.
Режиссер. Ка-ка-какие компетентные органы? За-за-зачем? Стапан Ильич, не знаю уж, что вы там еще обнаружили, но, может быть, все-таки Держиморде позвонить: оно ведь и лучше этак вот по-домашнeму, среди своих, и сор из избы выносить не надо, а?
Степан Ильич. Не-ет, пусть теперь компетентные органы разбираются, кто кому свой и домашний! Вы, Антон Антонович, верно, полагаете, что пьесу читали?
Городничий. Я под давлением читал! Меня режиссер просил, даже дважды -- вы же сами и свидетель!
Степан Ильич. Свидетель не есть соучастник, пока его не покидает бдительность! Бдительность, господа, вот основа театрального успеха в наши дни, а не какая-то там система Станиславского. Вам, Антон Антонович, разве не бросилось в глаза, что слова "едет" и "президент" написаны без пробела между ними?
Городничий. Вообще-то бросилось, но оба Петра Ивановича всегда довольно неряшливо печатают.
Степан Ильич. Неряшливость - это нарочитый почерк хитрого и опытного врага, господа. Я уверен, что буква "п" в слове "президент" появилась в тексте исключительно для маскировки первоначального текста, который означает совсем другое.
Режиссер. Степан Ильич, умоляю, не томите, что же это еще может означать?
Степан Ильич. А вы отнимите букву "п", и как раз получится: "Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет резидент!" Ну, каково!
Аммос Федорович. Как резидент?
Артемий Филиппович. Как резидент?
Степан Ильич. А так - резидент. И далее еще : "С секретным предписанием!"
Аммос Федорович. Вот те на!
Артемий Филиппович. Вот не было заботы, так подай!
Лука Лукич. Ужас какой! Еще и с секретным предписанием!
Степан Ильич. Вот именно, и выходит, что в нашем старом, добром театре затаилась коварная вражеская гидра, может быть, даже многоголовая. Легла на дно и дожидалась своего часа, а час и настал, и предуведомление ей было отправлено, что, мол, едет к ней связной с секретными инструкциями от хозяина!
Режиссер. Степ-а-а-а.... И-и-и-и...
Степан Ильич. Это чистосердечное признание? Давно пора!
Режиссер. A-а-а-а.... И-и-и-и...
Степан Ильич. Ничего не разберу! Должно быть, все вздор!
Режиссер. (Залпом выпивает стакан воды, делает несколько дыхательных упражнений, после чего говорит несколько более спокойным, хотя и весьма дрожащим голосом.) Стапа-a-a-н Ильи-и-ч, миленький, сознайтесь, вы ведь про вражескую гидру у нас в театре в переносном смысле; это, своего рода, такая фигура речи, эзопов язык, да?
Степан Ильич. Ничего не в переносном, а в самом что ни на есть прямом! Но будь у этой гидры хоть сто голов, мы ей все ее поганые языки повырываем!
Городничий. Однако же, кому этакое сообщение могло быть писано?
Режиссер. Пусть Держиморда немедленно отыщет обоих этих провокаторов и допросит со всевозможным пристрастием. Аммос Федорович, есть у него такое право?
Аммос Федорович. Ну, за правом дело не стало бы, но эти щелкоперы-бумагомараки сами как раз вчера налево подались: в Иран. Их оттуда долго выковыривать придется.
Режиссер. В Иран? Почему в Иран?
Аммос Федорович. А куда ж теперь еще можно? Ну, разве лишь к батьке, но это, господа, все равно, будто на месте сложа руки сидеть и Держиморду ждать. А так, вроде бы, даже командировка получилась, и все честь по чести: якобы отправились в исторические места материал собирать на пьесу об Александре Македонском.
Режиссер. И вы их не остановили? Под каким угодно предлогом не остановили?
Аммос Федорович. Откуда же мне знать было, что сегодня на читке такой конфуз случится? Текст ведь уже почитай с неделю у вас, вы только один его и видели да какие-то там режиссерские пометки расставляли - вам сам бог и велел их останавливать, a вы вот именно что ни гу-гу!
Режиссер. Так вы тоже против меня! Черт возьми, черт возьми, черт возьми их обоих вместе с Александром Македонским! (В сильной ажитации хватает стул и что есть силы бъет им по сцене; стул рассыпается вдребезги).
Лука Лукич. Оно конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать? От этого убыток казне.
Городничий. Однако же, господа, Ирану-Ираново, Александру-Александрово, но все-таки, кому же сие могло быть адресовано?
Степан Ильич. А вы сами рассудите, Антон Антонович: публика-то, если и придет на спектакль, то об этих очерках-почерках все равно ничего не узнает; костюмеров там разных, осветителей, рабочих сцены рядом еще нет; стало быть, мы одни и остаемся - сам семь, так сказать.
Городничий. Отчего же семь, когда восемь - господина режиссера забыли?
Степан Ильич. Вот с ним как раз семь и есть.
Городничий. Да нет, с ним - восемь, вот разве вы Христиана Ивановича не посчитали. Да оно, наверное, и правильно - все равно он ни бельмеса по-русски не понимает, куда ему эти тонкости различать: президент, резидент, есть пробел, нет его.
Степан Ильич. А вдруг это маскировка, а Христиан Иванович на самом деле что ваш Гоголь русским владеет? От Христианов-то Ивановичей всего можно ожидать! Нет, будьте уверены: и его счел, честь по чести!
Аммос Федорович. Антон Антонович, бросьте гадать - ясно же, что Степан Ильич себя самого за скобки вынес.
Степан Ильич. Я - это другое! У меня четверть века беспорочной службы в органах, пусть и на общественных началах. И потом, не забывайте, господа, что именно я весь заговор и открыл.
Аммос Федорович. И за эти четверть века никто вам не говорил, кто первым "Держи вора!" кричит?
Степан Ильич. (Встает из кресла и выпрямляется во весь рост, поднимая одну руки вверх и прижимая к себе другой текст пьесы, так что даже становится несколько похож на статую Свободы) Господин Ляпкин-Тяпкин!
Аммос Федорович. Господин Уховертов, таким манером уходили за кулисы провинциальные трагики. Вы кого предпочитаете: Счастливцева или Несчастливцева?
В продолжение этой перепалки Иван Кузьмич что-то тихо нашептывает на ухо Христиану Ивановичу; тот кивает, приговаривая "Oh ja, ja!", попеременно оборачивается то к режиссеру, то к Степану Ильичу и, наконец, в свою очередь еле слышно отвечает.
Иван Кузьмич. Sind Sie sicher?
Христиан Иванович. Aber natürlich doch!
Иван Кузьмич. Na schön, mal sehen! Господа, я тут вкратце ввел Христиана Ивановича в курс дела, и он поделился со мною некоторыми соображениями, весьма, надо сказать, неожиданными и обнадеживающими. Может статься, нам вовсе переживать не из чего, а хлопоты да волнения, если и предстоят, то вполне себе положительного свойства.
Городничий. Ну-у знаете, что для русского хорошо, для немца - смерть!
Иван Кузьмич. Так-то оно так, но в другую сторону иногда очень даже полезно получается! Нет, нет, воля ваша, Степан Ильич, но не могу я поверить, что наши Бобчинский и Добчинский скатились до прямого предательства. Пусть они безалаберные, пусть трещат порой, как сороки, но ведь именно что наши сороки, не какие-то космополитически белобокие, a родные, трехцветные! И, между прочим, еще и международными театральными связами занимаются!
Режиссер. Лучше бы они своим прямым делом занимались, а не этим отхожим мест... э-э-э, я хотел сказать, промыслом! Забыли, как они ангажировали концертную группу шаманов из Эритреи, так мы потом два месяца театр от змей, пауков, мух це-це и прочей нечисти избавить не могли, а на премьере "Ромео и Джульетты" во втором акте с колосников банда мартышек на сцену посыпалась и бедная Джульетта чуть не умерла со страху задолго до финала?!
Иван Кузьмич. Но ведь из лучших же побуждений; и потом - не ошибается тот, кто ничего не делает, а вдвое правы те, которые на своих ошибках учатся.
Степан Ильич. Не знаю, чему они там в своих международных и опасных связях поднахватались, но теперь их пусть органы учат уму-разуму!
Иван Кузьмич. Погодите, Степан Ильич, погодите и лучше скажите: вот, допустим, в тексте стояло бы "К нам едет Маршал", вы про Министра обороны подумали бы?
Степан Ильич. Что же ему у нас делать, в самом-то деле, вот чепуха - так чепуха. Конечно, я бы про Александра Маршала подумал, который к нам на гастроли собирается пожаловать. Да какая же тут связь?
Иван Кузьмич. Cвязь самая прямая. Маршал, вот изволите ли видеть, это же сценический псевдоним. А какой сценический псевдоним у ведущего немецкого рэпера?
Степан Ильич. Да кто их, гугнивцев этаких, разберет, да и на что мне?
Иван Кузьмич. А псевдоним у него, между прочим, преинтереснейший: Президент.
Аммос Федорович. Как Президент?
Артемий Филиппович. Как Президент?
Иван Кузьмич. Президент, Президент, nicht wahr, Христиан Иванович?
Христиан Иванович. Oh ja, ja!
Иван Кузьмич. Да вот именно. Ну, я и раньше знал, что после этого африканского фиаско оба Петра Иваныча пытались теперь к нам какую-нибудь европейскую знаменитость залучить и постоянно с Христианом Иванычем по этому поводу консультировались.
Христиан Иванович. Oh ja, ja!
Иван Кузьмич. Они, похоже, так в это дело влезли, что уж больше ни о чем другом думать не могли. Прямо сверхзадача - как раз по Станиславскому. Да оно и понятно: это же только одно слово красивое - культурный обмен, - а на самом-то деле особо меняться сейчас не с кем. A тут слава богу как раз решение вполне позитивное стало наклевываться - ну, с рэпером этим германским. И вот верите ли, господа, меня сейчас при разговоре с Христином Ивановичем вдруг и осенило: готовя режиссерскую партитуру, они случайно, от зацикленности на этом проекте, заменили слово "ревизор" его сценическим псевдонимом. Да вы посмотрите, посмотрите - там же наверняка слово "президент" с большой буквы написано!
Режиссер. (Выхватывает у Степана Ильича партитуру и быстро находит нужное место) Точно - с большой!
Иван Кузьмич. Ну вот! А есть там пробел или нет - это уж дело десятое, просто-напросто обычная небрежность. Но главное дело-то они, похоже, успешно провернули, и к нам европейская знаменитость вскорости пожалует.
Степан Ильич. Да какая там знаменитость - колбасник, вишь ты, в певцы выбился, эка невидаль! Замухрышка, небось, а то еще хуже - мошенник. И вообще - это еще выяснить надо, кем его родственники во время Третьего Рейха были.
Иван Кузьмич. Ну, Степан Ильич, при всем уважении, это вы напрасно. Он, между прочим, филологию и историю в университете изучал, а среди писателей больше всего Хемингуэя и Кафку ценит. Но, самое главное, как он свой теперешний стиль определяет - вам никогда не догадаться!
Степан Ильич. Вот еще - была охота!
Иван Кузьмич. А я вам все же скажу - виски-рэп!
Городничий. Как-как?
Иван Кузьмич. (C торжеством ) Виски-рэп! Ну, каково!
Все. (хором) Наш человек!