В ледяной купели.
"Все эти недели я находился в Ягельном. Недели за две до окончания поисковых работ меня на квартире подняла патрульная служба. Но указанию дежурного по дивизии, я на сигнальном катере отправился в Североморск, а оттуда на эсминце был доставлен в район поиска C-80. О цели моего внезапного, срочного вызова узнал от старпома эсминца. Найден носовой буй с оборванным тросом и телефонным кабелем. Требовалось подтвердить его принадлежность C-80.
Эсминец застопорил ход в 44 полигоне. Меня информировали, что к эсминцу подойдёт спасательное судно. Я должен быть готов к переходу на него. В ожидании вышел на палубу и смотрел на штормовое море. Вокруг, на обозримом пространстве высокими холмами с белой пеной на вершинах мчались огромные волны. Они с бешеной силой набегали на корабль, седые гребни их рассыпались на мелкие ледяные брызги. В темноте полярной ночи, словно из морской пучины вдруг, совсем рядом возник спасатель. Раскачиваясь с большой амплитудой, он медленно разворачивался, пытаясь подойти и стать как можно ближе и параллельно борту эсминца.
Я с волнением готовился к прыжку. Борта кораблей стремительно сближались. Последовал удар в нескольких метрах от места на палубе, где стоял я, и почти мгновенно борта спасателя и эсминца снова разошлись. Снова и снова спасатель безрезультатно делал очередные заходы. Каждый раз после удара почти мгновенно борта кораблей расходились.
Мной овладело беспокойство. Я нервничал, понимая, что свои манёвры оба корабля выполняют ради меня: где-то в море, на другом спасателе меня ждут. Мысль, что скоро капитан спасателя будет вынужден прекратить очередные подходы, тревожила. Понимая, что оставаться в этой ситуации сторонним наблюдателем больше нельзя, я решился. При начале очередного расхождения бортов кораблей после очередного удара корпусов я прыгнул на обледенелое леерное ограждение борта спасателя.
Спасатель медленно разворачивался, стремясь быстрее удалиться от борта эсминца. В какой-то момент показалось - корабли снова сходятся бортами, и я испугался, что при столкновении могу быть раздавлен. Я продолжал висеть на леерах, и разъярённое море швыряло меня вместе со спасателем. Плечи уже не выдерживают предельного напряжения. Тянет вниз намокшая шинель. В голове одна мысль - нужно продержаться, но окоченевшие руки плохо слушаются и медленно сползают с обледенелого леерного троса.
Капитану спасателя удалось отойти от эсминца. Я это осознал, но плечи, словно, отключились, замёрзшие руки соскользнули, я повис на леере, зацепившись локтями. 'Чувствуя, что продержусь так недолго, опустил левую руку и, медленно сползая, ухватился за канат, лежащий на палубе под леером сначала одной, потом обеими руками. Канат имел большую слабину, и я сполз, вернее, упал в море. Куда-то улетела шапка. Мелькнула мысль: в этой ледяной стихии мой экипаж...
Всё случившееся произошло быстро, в считанные секунды. На палубе спасателя суетилась верхняя команда. Матросы бросили конец каната. Но, увы! Моя шинель намокла, была очень тяжела, руки не держали, я терял последние силы и отпустил канат. С борта полетел спасательный круг. Я лёг на него животом и, поддерживая его руками снизу, некоторое время держался среди свирепых волн. Мокрая шинель всё больше охлаждала, вода обжигала тело, волосы медленно покрывались льдом.
Капитан спасателя развернул судно и подвёл его ко мне кормой. Матросы сбросили канат с огоном на конце. Не выпуская спасательного круга, я с трудом натянул на себя огон. С кругом меня подтянули и вытащили на низкую корму спасателя. Я потерял счёт времени. Позже мне сказали, что смертельное купание продолжалось восемнадцать минут!
Матросы, поддерживая меня под руки, провели в душ, который, по команде предусмотрительного капитана, был наполнен паром. В этой парилке продержали часа два-три. Дали команду не выходить, пока могу терпеть.
Одежда успела высохнуть на дизель-генераторе в машинном отделении. Я оделся в своё бельё, китель и брюки. Выдали мне меховую кожаную куртку и штаны. А документы после сушки превратились в бесформенное месиво. Проводили в кают-компанию к доктору, майору. И сейчас помню его фамилию - Мясников.
На столе перед ним бутылка коньяка: «Выпей потихоньку всю бутылку, без закуски». Предложил выпить вместе, но он отказался. Сделал я, как сказал доктор, моментально заснул в отведённой мне каюте и потерял счёт времени...
На третьи сутки я был на ногах, без последствий и две недели слушал рассказы очень говорливого доктора. На головной спасатель сообщили о моём состоянии, но присутствие моё там не потребовалось.
Носовой буй, был признан принадлежащим C-80 и отправлен на берег в мастерскую.
Через две недели корабли спасения покинули полигон и возвратились в Североморск. В моём понимании поиск был закончен. На сигнальном катере я возвратился в Ягельное. Прибыл ранним утром. Впрочем, над базой стояла полярная ночь.
Жена меня встретила встревоженно. Тревожно было и в посёлке. В семьях офицеров лодки всё ещё надеялись на благополучный исход. Рассказал жене, что поиск оказался безрезультатным, и все корабли спасения вернулись в базу. Попросил её об этом никому не говорить, хотя понимал, что такая просьба бесполезна. Действительно, этим же утром жена всё, что услышала от меня, рассказала по секрету соседке Лиле Гринчук, жене помощника командира. А та передала всем остальным.
В создавшейся обстановке жена выразила желание поскорей уехать в Ленинград. Я не возражал.
В те дни меня же захлестнула волна печальных приёмов матерей и вдов. Матери мало плакали, но почти каждая просила рассказать о сыне. Я фантазировать не умею, рассказывал всё, что знал, но получалось коротко и суховато. Для матерей этого было мало, они хотели подробностей и слушали ещё и ещё... Больше, чем я о службе их сыновей никто не знал.
Что касается вдов, то ситуация складывалась сложная. Они провожали мужей в последний поход и лучше чем кто-либо знали о последних днях их жизни. Вдовы надеялись и верили. Им ещё никто не сказал страшной правды - Ваш муж погиб.
Женщины знали о прибытии в базу комиссии политотдела и генерального инспектора Вооружённых Сил СССР маршала Рокоссовского. Они устраивали шествия к штабу дивизии и высказывали там всё, что они думали о трагедии, требовали дать ответ, что с их мужьями. В условиях отсутствия у них всякой информации по посёлку ходили слухи, сплетни, домыслы.
Неприятный эпизод произошёл с вдовой Проплётина, с которым мы занимали каюту. Сима со слезами пришла ко мне на плавбазу и просила вещи своего мужа. Она, несколько артистично обнимая и целуя шапку, китель, шинель, плакала и рыдала. Немного успокоившись, ушла. От меня она направилась к штабу, присоединилась к группе вдов и кричала: «Мне сказал Колпаков, чтобы я забрала вещи мужа. Значит, мужей наших уже нет в живых!»
Кто-то пустил слух, что мне объявлен выговор «за притупление бдительности», хотя в действительности ни с кем из командования на эту тему разговоров не было. Этот не существовавший выговор сыграл негативную роль в моей последующей службе.
Не уверен, прав ли я, воскрешая в памяти страшные события тридцатилетней давности. С другой стороны это часть моей жизни, которую не забыть.
Через два месяца я получил новое назначение. А закончил службу на Тихоокеанском флоте командиром электромеханической боевой части крейсерской ракетной подводной лодки K-163".
Продолжение следует.
Спасибо огромное Валерию Евгеньевичу Колпакову за предоставленную возможность опубликовать воспоминания своего отца!
12.02.2024
.