Они думают, что я спятил.
Но мы им покажем!
Главное не терять живости восприятия, а то не успеешь оглянуться, как окажешься в психушке.
Сериал “Дживс и Вустер”
О том, что я “болен” шубообразной шизофренией я узнал относительно недавно. Во время карантина сей неприятный факт нежданно-негаданно выплыл наружу. А началось всё с того, что я решил записаться в герои и пойти работать с больными COVID’ом. К тому же медицинское образование позволяло. Вскоре меня пригласил на работу военный госпиталь для ухода за лежачими пациентами. Сутки через двое, в полной защите, в так называемой “красной зоне” – месте максимального скопления инфекции. Оплату обещали достойную – пятьдесят тысяч рублей, что в моём безвыходном положении выглядело настоящим подарком небес. Радости не было предела. Вот и наступил на моей улице праздник.
Однако, пыл мой несколько поутих, когда помимо медицинской книжки, Отдел кадров попросил справки из наркологического и психоневрологического диспансеров. С последним у меня имелись давние счёты. С двадцатилетнего возраста я состоял там на учёте. Из своего положения пациента психоневрологического диспансера я довольно быстро научился извлекать выгоду и долгое время беззастенчиво пользовался его услугами. Стоило лишь прийти на приём и пожаловаться врачу на плохое настроение, бессонницу или ещё какое-нибудь расстройство (которые повсеместно встречаются и у “нормальных людей со справками”), и я на законных основаниях выбивал себе небольшой отдых в стационарном отделении того же диспансера. Причём, условия содержания там были очень комфортными: мягкая постель, четырёхразовое питание, оплачиваемый больничный лист, свободный режим и возможность покинуть “гостиницу”, когда заблагорассудится. Кстати, там же я пристрастился к бесплатному Циклодолу. Дозированно употреблял сам, а излишки сплавлял налево знакомым токсикоманам. В общем, до двадцати пяти лет положение официального неврастеника меня полностью устраивало. Оно положительно влияло на имидж в богемных молодёжных кругах, ну а в перспективе я рассчитывал соскочить.
После того, как я прекратил посещать диспансер, участковый врач-психиатр объявила меня в розыск. Ещё бы! Ведь она потеряла “клиента”. Докторша принялась названивать мне на городской и мобильный номера, интересуясь, когда же приду на приём. Я ссылался на занятость и дефицит свободного времени. Чтобы подсластить пилюлю говорил, что тоже по ним скучаю и просил передать сестричке привет. Что будет время – зайду, а сейчас некогда. Дел невпроворот. Однако, врачихе очень уж не терпелось снова со мной повидаться, и она не оставляла попыток застать меня дома. Выезжала по адресу прописки, тщетно звонила в пустую квартиру, расспрашивала обо мне соседей. Самое интересное, что всё это она проделывала в рабочее время, то есть тогда, когда я сам находился на работе. О её самоотверженных подвигах я позже узнал от консьержки. Мне рассказали, что меня искала какая-то женщина, откуда и кто непонятно, а я никак не связал визиты таинственной незнакомки с телефонными звонками из диспансера. Участковый врач-психиатр в надежде на встречу со мной не брезговала никакими средствами. Она использовала методы сотрудника агентства по взысканию долговых задолженностей или менеджера по продажам. Как рекламные листовки опускала повестки в почтовый ящик, только я его не проверял. Повестки (как и реклама) так и скапливались в нём годами, а я продолжал считать, что со мной ищет встречи навязчивая поклонница. Консьержка от этой ситуации выиграла: стала получать от меня стабильную прибавку к жалованию. Никого ко мне не впускать – таков был мой наказ.
Отчаявшись вернуть заблудшую душу собственными силами, диспансер попросил содействия полиции. В копии письма из медицинской карты предлагалось задержать гражданина Алексеева, как: “лицо, уклоняющееся от посещений психоневрологического диспансера и представляющего опасность для себя и окружающих”. Там же, в карте, присутствовали письменные отчёты участкового врача о том, сколько раз она приходила ко мне домой, и докладные записки участкового уполномоченного. По ним выходило, что каждый из них навещал меня не менее двух раз в месяц в течении десяти лет. Признаться, я удивился. О своём диагнозе я и понятия не имел. Думал – что-то лёгкое, вроде неврастении. На самом деле, всё обстояло гораздо круче.
Когда в военном госпитале мне сказали про справку, я лишний раз убедился, что за всё надо платить. Вот и настал мой черёд расплачиваться. За свободу от армии, за постой, за таблетки и прочие удовольствия, предоставленные мне в своё время лечебным заведением. Надо было идти на поклон. Само собой, я понимал, что при получении нужной мне справки могут возникнуть сложности. Что её так просто не получить. Необходимо было попасть на приём и объяснить ситуацию. Тем более, что за последние пятнадцать лет, я ни за какими “услугами” в диспансер не обращался.
Приезжаю. Посетителей нет. Как правило, “клиентов” можно заприметить ещё на выходе из метро по странному поведению, а тут тишина и пустые коридоры. Карантин. Мою участковую замещает какой-то временный врач. Фамилия его, как и у куратора с биржи труда, заканчивается на “ВИЧ”. Молодой парень в белом халате нараспашку, лет – не больше двадцати пяти, весьма среднего роста и с каким-то “стёртым” лицом. Я даже не заметил, был ли он в маске или без неё. Это, наверное, оттого, что жалкая заплатка за полгода успела стать неотъемлемой частью человеческого лица. А средний тип внешности сейчас наиболее распространён. Кстати, ношение на лице маски примиряет между собой красивых и некрасивых женщин. У людей с проблемной кожей появилось законное основание прятать лицо от всеобщего обозрения. Маска также защищает от использования чужой внешности без согласия её владельца. Мне кажется, что не за горами тот день, когда люди яркой наружности начнут оскорблять чувства людей с заурядными лицами. Неграмотное понимание толерантности приведёт к тому, что все станут одинаково безликими.
– Вы ко мне? – спрашивает врач.
– К Вам.
– Ну, проходите.
Вхожу в кабинет. Сажусь напротив его стола. Кабинет самый обычный: маленький, тесный и неуютный. Совсем как в районной поликлинике. Только решётки на окнах, замаскированные под восходящее солнце – четвертинка круга в правом углу окна, а от неё веером расходятся лучи во все остальные уголки рамы. Довольно частый заоконный “узор” в казённых учреждениях. Излагаю врачу свое дело. Так, мол, и так: нужна справка. Какая справка? Куда? На работу. На какую работу? На работу с больными коронавирусом. Врач неспешно листает мою медкарту: “Ага. Угу”. Я с надеждой смотрю на него. От этого клопа в белом халате сейчас многое зависит. Наконец, врач закрывает карту, извиняется и выходит из кабинета. При этом карту забирает с собой. Отсутствует он минут пять или около того, а когда возвращается, садится и начинает говорить, то в его голосе отчётливо слышится раздражение.
– А Вы знаете, что у вас шизофрения?