Эту историю хочется рассказывать в манере то ли медоточивой персидской поэмы, то ли болливудского кино. Она – губернаторская дочка и поэт. Он – сын писаря и крестьянки, тоже поэт. Их любовная история продлилась без году 50 лет. А началась с газетного доноса.
Городским улицам нечасто дают имена поэтов. Не так в Баку: здесь улица народного поэта Расула Рзы, знаменитого публициста, пересекается с улицей народного поэта Нигяр Рафибейли, знаменитого лирика. На углу двух этих улиц стоит дом, в советские времена именовавшийся «Книжным пассажем». Именно в этом доме Расул и Нигяр жили вместе, работали и воспитывали детей до последнего дня, когда смерть разлучила их. Но начиналась эта история совсем не так безмятежно.
Расул, сын писаря и неграмотной домохозяйки, приехал в Баку из Гейчая, прежде известного главным образом своими замечательными гранатами. Приехал с ясным пониманием, что хочет быть поэтом. Дальний родственник ввел его в литературные круги, дал несколько рекомендаций – и вскоре первые стихи юного певца новой жизни уже увидели свет. Тифлисские альманахи, бакинские журналы и газеты – все, кто вообще мог напечатать советские стихи на азербайджанском, начали публиковать Рзу.
Нигяр тоже перебралась в Баку, но скорее в поисках работы и спасения от преследований. Ее отец Худадат-бек Рафибейли был врачом, получил медицинское образование в Харьковском университете, в 1918 году стал первым министром здравоохранения в правительстве независимого Азербайджана. Затем принял пост губернатора Гянджинской губернии (в ту пору весь Азербайджан делился на Бакинскую и Гянджинскую губернии). После прихода большевиков Худадат-бек был арестован по обвинению в организации антисоветского восстания и расстрелян.
Юная барышня должна была зарабатывать на жизнь себе и овдовевшей матери. Да и власть не забывала развлекать наследницу как могла. При очередном обыске у Рафибейли в бумагах Нигяр, которая к этому моменту уже заявила о себе как поэт, нашли среди прочего двустишие «Солнце восходит с Востока, с Востока ему и всходить». Теперь уже трудно понять, что вызвало такую ярость большевистского начальства. Но секретарь ЦК Компартии Азербайджана Гараев лично опубликовал в газете «Коммунист» разгромную статью «Господа Рафибейли»: «Мадемуазель Нигяр – из тех, кто ждет восхода солнца с Востока. Дочь расстрелянного помещика Худадат-бека, из опекаемых английским империализмом, не может примириться с сиянием золотого солнца, взошедшего с Севера. Видно, помещичьей дочери и подобным ей еще не утерли нос, надо бы им как следует утереть носы. Тогда они смогут понять, откуда и когда восходит солнце и почему оно восходит с Севера. Почему до сих пор Нигяр ханым и иже с нею не выведены на чистую воду? Почему не сорвана маска с их лица и не показано их истинное барское лицо?»
Сейчас эта безграмотная белиберда с восходом на севере и недоутертыми носами выглядит забавно. Тогда это был почти приговор. Мало того, к статье Гараева публично и торжественно присоединились пролетарские поэты Азербайджана, чья эстетическая позиция крепко основывалась на классовом чутье. Пролетарские писатели, что в Москве, что в Баку, не были еще пока настоящим литературным начальством. Просто у них была идея, у них были люди, они умели жонглировать модными советскими словечками.
АЗАПП, Азербайджанская ассоциация пролетарских писателей, вроде бы ничем не владела и ничего не раздавала, но охотно лезла повсюду – больше от чрезмерной энергии жизни, чем от необходимости. Современники вспоминают, что если на предпремьерный прогон нового спектакля представитель АЗАПП опаздывал, то занавес не поднимали, ждали. Одним из лидеров пролетарских писателей Азербайджана был в ту пору Расул Рза. Революционные стихи, сложившиеся под воздействием Маяковского и Назыма Хикмета, сделали ему имя. Решительный разрыв с восточной традицией, выбор острых социальных тем – всё это было его личным выбором, но превратило его в образцового поэта новой жизни. Так или иначе, пролетарский Расул тоже присоединился к травле мадемуазель Нигяр. Его имя стоит первым в списке «присоединившихся».
От таких газетных статей, как «Господа Рафибейли», ломались крепкие люди. Но юная Нигяр, за плечами которой были только фамильная гордость и пара опубликованных стихотворений, бросилась в бой. Написала письмо в Наркомат Рабоче-крестьянской инспекции: «Сейчас мне 17, когда была установлена советская власть, мне было шесть. Я выросла без отца и сейчас оказалась в тисках нужды. До публикации статьи я работала переводчицей в «Азеркино». После статьи меня уволили, и мы вместе с матерью, живущей на моем попечении, обречены на голод. Можно ли одной статьей похоронить всю мою энергию и молодую жизнь? Я прошу восстановить меня на работе, чтобы я смогла и в дальнейшем принимать активное участие в борьбе за победу социализма».
О том, что стихотворение про восход на Востоке не ее, а приятеля, учившегося в Ленинграде и приславшего стишок в письме, Нигяр даже не написала. Может быть, не хотела подставлять товарища, а может быть, уловила тонким поэтическим слухом, что деталь будет недостоверная.
ВАЖНЕЙШЕЕ ИЗ ИСКУССТВ
На работе Нигяр восстановили. Что повлияло на Рабкрин? Молодость? уверенность в себе? благородство юной души? Неизвестно. Может быть, имело значение само слово «Азеркино».
Молодая власть понимала: влиять на умы масс можно только через массовые развлечения. Как литература в сталинские времена, в ранние годы советской власти важнейшим из искусств было объявлено кино. На него тратились огромные по меркам эпохи военного коммунизма деньги, в нем давали развиваться всем, кто только желал. Получалось по-прежнему плохонько: дореволюционная немая картина по гаджибековскому «Аршин мал алан» оставалась главным сокровищем закавказского кино. Но Москва пробовала снова и снова: в Азербайджан слали российских и украинских специалистов, растили национальные кадры. Здесь, заглушенные треском киноаппаратов, дозволялись более свободные речи, вообще давали жить.
И оба молодых поэта отправились заниматься «важнейшим». Расул работал в «Азеркино» редактором, Нигяр – переводчиком. Их столы стояли рядом. К тому моменту когда они поняли, что он – тот самый борец за пролетарскую поэзию, а она – та самая «помещичья дочка», у них уже закрутился нежный кинематографический роман. «Госпожа Рафибейли» зла на Расула не держала, но до самого конца дней подтрунивала над мужем: да ты еще когда предлагал меня вывести на чистую воду!
Обручились в 1934-м, вместе поехали учиться в Москву: он – во ВГИК, она – в Педагогический институт Бубнова. Расулу как киноуправленцу со способностями благоволил начальник управления кинопромышленности Гулам Султанов. В 1937-м его разоблачили как врага народа – и тоже через газету. «Наводнил «Азкино» своими родственниками и классово враждебными элементами», «антипартийная деятельность». «В Московский государственный институт кинематографии Гулам Султанов посылал, как на подбор, антисоветских людей. Вот они: <...> Рзаев Расул, зять бывшего гянджинского губернатора Рафибекова». Лживый донос в этой мелкой подробности верен: 11 февраля 1937 года Расул и Нигяр поженились.
МЯСО ДЛЯ ПОЭТОВ
Кино, учеба, женитьба, рождение первенца – и все это время оба поэта продолжают свою литературную работу. Учеба в Москве пошла Расулу на пользу – он много общался с советскими российскими поэтами, его теперь охотно и быстро переводят на русский. Это была культурная политика советской власти: чтобы республики новой страны понимали друг друга, надо много переводить, пусть даже с подстрочника, не зная языка оригинала. Переводчикам, как и киношникам, позволено больше – так строки Расула Рзы начинают переводить на русский поэты, которым в эпохе было тесно: Анна Ахматова, Арсений Тарковский.
Когда готовилась декада Азербайджана в Москве, целый десант переводчиков забросили в Баку. Расселили по писательским семьям, которым для приличного содержания гостей выделили из ЦК партии рис и мясо.
Тарковский вспоминал, как его вдруг вызвали к Мир Джафару Багирову, с 1933 до 1953 года властителю Азербайджана, первому секретарю ЦК. «Каково вам живется дома у Расула Рзы? Если что – говорите. Мы ему отпускаем на вас деньги! Кстати, нет ли в поэме политических ошибок?» Тарковский ушел от предложения доносить на гостеприимного хозяина с его фирменной сухостью: «Какие я могу выявить ошибки? Расул Рза – член Коммунистической партии, я – беспартийный».
Ежедневный контроль партии за литературой – это уже 1940-е и 1950-е. В сторону изящной словесности взгляд был направлен суровый и требовательный.
Нигяр в эти годы работает редактором в издательстве «Ушагнешр», много занимается переводами на азербайджанский. И Расул вместе с ней: переводит на родной язык Маяковского, Пушкина – своих учителей. Нигяр редактирует Шевченко. Через их дом словно вливается в азербайджанскую культуру река мировой литературы. Вместе они как будто перекрывали все литературное поле: покуда Расул пишет стихотворное «Открытое письмо Хапуге Обираловичу», Нигяр плетет вязь традиционной лирики:
Нет средства против ста смертей; найти ни одного не в силах,
Найти того, кто стал виной недуга моего, – не в силах...
Порозовеет небосклон, и воцарится темнота,
Я лампу малую зажечь в дому, где все мертво, не в силах.
Как быть, пленилась я цветком, но тайну этого цветка
Еще никто не разгадал – найти я никого не в силах.
Я вышла ночью поглядеть, как в небе теплятся огни,
Но сердце жжет иной огонь – я здесь найти родство не в силах.
Спросила любящих – она вздохнула горестно в ответ:
Чья рана глубоко внутри, ничто спасти того не в силах.
Жестокосердная любовь сразила бедную Нигяр,
Мой неприступный бог молчит: помочь и божество не в силах.
Память об отце Нигяр и его трагически короткой политической карьере не давала покоя НКВД и во второй половине 1940-х. В архивах найдены документы о готовившейся ссылке и самой поэтессы, и ее матери. Дяди по заграницам, брат связан с турецкой разведкой, поддерживают переписку с заграницей, враждебно относятся к советской власти... Резолюция: «Сослать». Подпись руководителя НКВД Азербайджана Хорена Григоряна. Зачеркнуто. Поверх: «Оставить». Подпись Мир Джафара Багирова.
Почему так решил владыка красного Азербайджана? Теперь уж не узнать. Может быть, потому что Расул Рза на всех перекрестках открыто заявлял: если Нигяр сошлют, и я с ней поеду. Дома смеялись: все знают жен декабристов, а тебя будут вспоминать как мужа сосланной героини. Вот только с месяцем никак не определятся: августистки? апрелистки? маистки?
«АНТОКОЛЬСКИЙ, ВСТАТЬ!»
Поэма Расула, о переводе которой так заботился первый секретарь ЦК, – не просто стихи. Расул написал поэму «Ленин», отчасти подражая своему любимому Маяковскому. И хотя с точки зрения конъюнктуры ничего лучшего сделать было невозможно, дети поэта до сих пор уверены: отец писал от чистого сердца – и Ленина боготворил до смерти.
Но всесильный Багиров к Расулу относился с подозрением. С одной стороны, пролетарский поэт, автор поэмы «Большевистская весна» о сборе хлопка в Азербайджане. С другой – подозрительно любит родную страну, как бы не оказался националистом. Одно из самых знаменитых стихотворений Расула «Чинара» оказалось основанием для такого обвинения.
Ночь исходит, в черном небе звездный рой,
Я к чинаре прислонился вековой.
В ее стати – гордость высей снеговых,
Головою выше всех деревьев остальных.
На ночь глядя думу думаю, стою.
В чем чинара силу черпает свою?
И чинара вдруг дар речи обрела:
Я корнями в твердь родимую вросла.
Мои ветви простираются до звезд.
Окружил меня молоденький подрост.
Я гордиться вправе участью такой,
Я корнями связан с почвою родной.
«Ты это написал, потому что ты националист! Я за Расула Рзу пить не стану!» – говорят, объявил Багиров, заявившись в гости посреди писательской вечеринки. «Я, – отвечал Расул, – написал это стихотворение, думая о выступлении товарища Сталина, который говорил об Антее, черпавшем силу от родной земли. Так и моя чинара, так и мой герой».
Вероятнее всего, эта стычка произошла в тот же день, что и самое знаменитое литературное выступление Багирова. Распекая писателей за медленную работу и недостаточно высокий уровень восторга советской властью, Мир Джафар сгоряча пригрозил Самеду Вургуну растоптать его в пыль. Присутствовавший в той же переводческой делегации Павел Антокольский поспешил заступиться: «Самед хороший поэт! И известный!» Багиров набычился, примолк, потом вдруг скомандовал: «Антокольский, встать!» Переводчик поднялся. «Антокольский, сесть! Встать! Сесть! Встать! Сесть!» После чего, вполне удовлетворенный литературной дискуссией, повернулся и вышел из дома.
Перевод поэмы, кстати, получился. «Ленину» дали Сталинскую премию, которая долгое время была охранной грамотой и для Расула, и для Нигяр, и для Тарковского.
КИНОМИНИСТР
Во время войны Расул служил в Крыму военным корреспондентом: там издавались на разных языках газеты для поднятия боевого духа, в том числе на азербайджанском – специально для 77-й дивизии, многие бойцы которой никакого языка, кроме азербайджанского, не понимали. Статьи Рзы о ее бесстрашных стрелках перепечатывались и в Азербайджане.
Нигяр рвалась ехать к мужу, обивала пороги. Самед Вургун, тогда возглавлявший Союз писателей республики, принял ее не как чиновник, а как старый друг. Отправить молодую мать на фронт отказался наотрез, но перевел все в шутку: «В Крыму сейчас плохие курорты. И потом, где я возьму еще одну азербайджанскую дивизию, чтобы тебя охранять?»
Статьи Расула нравились Багирову – может быть, это подтолкнуло последнего к тому, чтобы сделать Расула после возвращения с фронта сперва руководителем киноуправления, а затем министром кинематографии Азербайджана. Пригодилось вгиковское образование. Но чиновник из Расула, судя по всему, был плохой. Менять мнения с флюгерной скоростью у него получалось плохо, соглашаться во всем с вышестоящими – и того хуже. Но он был упорный, работящий, и слово его на весах общественного мнения перетягивало многие другие. Наверное, поэтому карьерные взлеты сменялись падениями, но он снова и снова поднимался.
Роман с кинематографией закончился по другой причине. Внезапно у Расула развились головокружения и обмороки. Обследование показало: ничего страшного, можно работать, если строже соблюдать режим дня и больше отдыхать. Только одно ограничение: кино смотреть строго не рекомендуется, мерцающий экран может ухудшать состояние. Хорош министр кинематографии, который может делать что угодно, лишь бы кино не смотреть!
«Неужели, – спрашиваю я у сына Расула и Нигяр, председателя Союза азербайджанских писателей Анара, – он больше никогда не смотрел кино? А телевизор?» Анар смеется: «Нет, и телевизор не смотрел. Программу «Время» только слушал с полуприкрытыми глазами. Без этого не мог».
КТО КАК ЛЮБИТ
Искренний, увлекающийся, открытый Расул Рза любил обе свои родины – и Советский Союз, и Азербайджан. Любил жарко, в пылу чувств мог позволить себе сказать что-нибудь жесткое, если ему казалось, что кто-то хочет обидеть любимых. Съездив в Америку, писал про статую Свободы: «Памятники ставят только мертвым».
Заезжего гостя Азербайджана, не выказавшего восторга, упрекал в холодности:
Ты увидел
ошибки и мелочи все.
Ты влезал в эти щели уныло и праздно.
Я увидел широкие ленты шоссе
и плантации маков.
Смотрели мы разно.
Что поделаешь, гость!
Мы решительно за
твой приезд,
не боимся ни сглаза, ни порчи.
Только знаешь?
Возьми-ка ты наши глаза!
Они все-таки чище и зорче.
Власть Расула уважала, и он уважение это ценил. Депутат Верховного Совета, главный редактор Азербайджанской энциклопедии, лауреат премий и медалей... Друживший с обоими поэтами Михаил Светлов, поглядывая на увешанного государственными наградами мужа, подмигивал жене: «Старушка, а у тебя ордена есть?» – «Нет, Миша». – «Ничего, когда мне орден Ленина давать будут, я его на два «Знака Почета» разменяю. Один тебе, другой мне!»
Нигяр тоже говорила о любви:
На землю брошенный цветок любви и горя – это я.
Сон, умирающий в твоем холодном взоре, – это я.
В разлуке ночь моя прошла, и сердце все в крови к утру.
Я – тьма, что на лице твоем встречала зори, – это я.
Они и дома были разные. В ответ на мои расспросы про отца Анар поеживается в своем роскошном кабинете: «Строгий. Иногда – очень. Я в школе не очень хорошо учился, по чести сказать, да и в музыкальной тоже. Когда приносил тройки, пытался скрывать, конечно. Он, когда это узнавал, просто из себя выходил. Но ударил меня за всю жизнь один-единственный раз. Помню, они ушли с мамой в театр, а я крутился около его стола, забрался в ящик и нашел там его пистолет. Вытащил поиграть, прицелился в бабушку и тут же спрятал обратно. Но бабушка его все равно отчитала: «Почему не запираешь ящик? Там же оружие! Анар даже в меня прицелился». Вот тогда он меня одной рукой схватил за ухо, а другой так врезал, что помню это хорошо до сих пор».
Нигяр же вела весь дом. Родила трех детей, растила их, водила в школу. Это долгое время оставалось фоном для творчества. И вдруг, уже в поздних 1950-х, она написала цикл стихотворений, не похожих на прежние, под общим названием «Кухонная лирика».
Русские поэты-шестидесятники, по-своему примиряя миф о «проклятом поэте» с советской действительностью, придумали рифмованную формулу, немедленно ставшую поговоркой: «Поэт должен быть без котлет». Вечным мальчикам невдомек, что котлеты кто-то должен жарить, чтобы потом поэт мог от них горделиво (и обычно непоследовательно) отказываться. Нигяр в своем стихотворении тоже обратилась к этой теме, но взглянула на нее с обратной стороны:
Не будь я матерью, женой,
Я убежала бы из мира
Кастрюль, половников, горшков,
Из мира кухонной посуды
На ветреный простор морской –
Из мира чада к миру чуда.
<…>
Ты так мне скучен, мир котлет,
Увы, ведь я еще поэт!
ВМЕСТЕ
Они даже не узнали, что расстались. Нигяр готовили к довольно сложной операции, хотели везти в Москву. Сообщили Расулу, тоже лежавшему тогда в больнице. Расул сразу засобирался, начал одеваться, вдруг глаза его закатились, и он мгновенно умер. Высокое давление, стрессы, разрушенное здоровье.
Мой сероглазый, ночи без тебя
Проходят, словно годы, – что мне делать?
Увяли розы ранние, скорбя,
Такая уж порода, – что мне делать?
В слезах нарциссы, от души их жаль,
В глазах фиалок – синяя печаль,
Гвоздики неотрывно смотрят вдаль,
Тоскует вся природа, – что мне делать?
Цветы больны, им больше ждать невмочь,
Разлука длится, им нельзя помочь,
Глядит Нигяр, как наступает ночь,
И снова ждет у входа... что мне делать?
В интернете ходит трогательная история о том, что эти строки были написаны уже на больничной койке тяжелобольной Нигяр, все ждавшей, когда к ней придет Расул. Фактически это неправда. Но здесь уже работает не логика истории, а миф о поэтах, умирающих от любви. От чего же еще умирать поэтам?
Анар рассказывает: «Мы 100 дней – три месяца и еще десять дней – скрывали от мамы, что отец умер. Говорили, что болеет. Приносили от него цветы, передавали приветы, поздравляли от него с праздниками. А через 100 дней и ее не стало».
На памятной доске они, конечно, снова вместе. Доска висит на том самом доме с «Книжным пассажем», где продавались их стихи, где ее редактура и его переводы прятались под обложками с самыми громкими именами мировой литературы. На перекрестке улиц, носящих их имена. Два народных поэта. Двое влюбленных. Расул и Нигяр.
Статья опубликована в журнале «Баку» № 25 в 2011 году.
Читайте еще:
Время поэтов: Есенин, Маяковский, Хлебников и Вячеслав Иванов в Баку
Бакинство. По страницам городского романа с Анаром
Текст: Александр Гаврилов
Фото: Из семейного архива