Эх, быть бы русским, но цыганом! Сколько возможностей! И Жизнь – твоя! И Судьба – твоя! Захочешь – увидишь! Пожелаешь – добудешь! Всё тебе откроется! Всё – для тебя, драгоценного! Да только не бывать тому! Русский всегда будет русским, а цыган – цыганом. Ну, если только не пережениться. Нынче и не «располичишь». Обе крови разбавились, перемешались. Оттого и дури приумножилось. Оттого и покоя не стало. Цыганская воля «поуменьшилась». Не желайте быть цыганом! Русским – справьтесь! У каждого свои «потребы»! У каждого свой хомут!..
Кочевые цыгане уже давно «исперевелись». Прошли те незапамятные времена, когда табор уходил в небо. В обиход вошла новая мода – «оседличество», или оседлость. Намотался дивный народ, намучился. От скитания проку мало было. Как собаке подавали. Как собака выживала. А вот постоянное место обитания приносило земные блага, о которых так самозабвенно мечталось и мелодично пелось. Не жилось настоящим цыганам только в квартирах. Свои усадьбы понастроили. Разбили сады да огороды. Развели лошадей да другую живность. Обросли полезными знакомствами. Выбились в люди. Украсили своей волшебной культурой исконно русские традиции и обычаи. И всё бы было распрекрасно. Так – нет же! Стали ссориться…
Петша и Тамаш, наделённые жгучей природной красотой, прожили по полжизни. Оба создали многодетные семьи. Оба познали истинное счастье. Были любящими и любимыми. Лала и Донка, мудрые хранительницы цыганского очага, светились, словно самые яркие звезды в тёмной ночи. А и, если хорошенько подумать, не из-за чего ругаться да драться. Жили мирно, душа в душу. Не состоялась бы смертельная дуэль, кабы не эта проклятая зависть. Именно она, милая, и погубила любовь и дружбу, доброту и взаимопонимание. Именно из-за неё, разъедающей язвы, всё полетело в тартарары. Петша сохранил своё «ножное» здоровье. Тамаш же – отчасти. Несколько лет назад потерял левую ногу. Глупо как-то получилось. С пелёнок махал топором. А тут, как сглазили, саданул по «икрине». Жарко стояло. В то лето многие поумирали. Загноилась «разрубь». Гангрена началась. Как не отнекивался, отрезали. Культяпка долго заживала. Когда зарубцевалась, маломальский протезик присоединили. Ну, делать было нечего. Выбора-то особенно, будто счастливой карты, не выпадало. Отобрав в одном, Судьба наградила – в другом. Инвалид возделывал земельку да подращивал скотинку. А здоровый – поленивался. Вот и хозяйство иссыхало. Да только попробуй уразумей! Обвинил Петша Тамаша в «злом глазе». Не мог что-нибудь получше придумать. Мол, заколдовал, «вонючий укроп», здоровое подворье. Захворали. «Выпропадали». Конечно, когда мёртвую курицу закапывают, жалко. А когда жеребца, жальче в тысячу раз. С этого злосчастного месяца и вся цыганская судьбина померкла, будто покрылась толстым слоем вековой пыли, оставленной несправедливым судьёй – безжалостным Временем – в людское назидание. Каждая из сторон ядовито ощетинилась. Живя на одной улице, через два дома, и обходя друг друга, безумцы клокотали, словно магматический кратер. Температуры поднимались высоченные. Сильнохарактерные, мужчины и жён своих развели, детей разделили, как сиамских близнецов. Два рода вступили на смертельную тропу цыганской войны…
Одноногий Тамаш отправился в магазин. Заботы по заработку легли на женские плечи. Вынужденная группа хотя и оплачивалась, но скудно. Да и показаться-то стыдно было. Не приветствовали цыгане больного. Ну, какой из него ловкач?! Разве что только участник смешных забегов для хромых. Растерял красавец-солнышко прежнюю славу. «Окостылился». А всего-то нога не имелась. Донке на ушко шептали: «Брось! Не любовь это. Земные муки!», а она: «И в горе, и в радости! Хорошо мне с любимым! От лежачего не сбегу! Смотрите, как бы сами не оказались в яме, которую роете!» В эту пору вынесло Петшу. Уж подождал злодея.
– А-а-а! – взбеленился здоровый цыган, встречая хромого. – Не сидится дома! Колдовать побежал?! Я вот сейчас твоим же костылём тебя отлуплю!..
Беззащитный Тамаш проходил мимо, не отвечая на угрозы, не связываясь с непобедимым противником. Улочка сужалась. Он и помыслить не мог, что породистый цыган набросится. Ещё как налетел! Завязалась неравная битва. Инвалид упал в горячую пыль, а Петша бил его, бил. То руками, то третьей ногой. Да приговаривал: «Полно тебе напиваться доброй кровушки! Выпущу кишки! Перестань портить скотину! Вурдюлак-сатана! Изведу всех до десятого колена!» Закрывающийся руками Тамаш кричал: «Не колдую я! Отвяжись! Ходи за скотиной полагаемо! Вот и поведётся!» – «А-а-а! Обмануть меня вздумал! – ещё больше разошёлся недруг. – Не-е-е-ет! Чёрт волосатый! Чтоб на куличики-то не хаживал, вонючий укроп, я другую-то ногу обезножу! Пущай Рогатый наращиват!» И с этими словами костылём по здоровой конечности. Да с размаху-то. Как топором. По комлю. Вконец размозжил. Поглядев по сторонам, скрылся паразит. А бедный Тамаш лежал, отлёживался, истекая кровью. Пока взрослый сын не хватился. Кудрявый и «черноочий». Шандор. Блистая идеальным торсом, принёс на сильных руках плачущего отца.
Продолжение следует...