Есть одна большая разница между мной и Адольфом Гитлером. У меня нет усов, а у него они были. Но мы оба используем одну и ту же фразу, одно и то же предложение, чтобы описать самих себя. Адольф Гитлер говорил так: «Мой разум подобен вычислительной машине». И я тоже об этом говорю. Я всегда думаю о самом себе как о вычислительной машине. Я говорю сам себе что-то вроде этого: «У тебя потрясающий мозг»! Или: «Ты сегодня плохо функционируешь. У тебя низкая эффективность».
Я постоянно измеряю вещи, постоянно сравниваю результаты, остро осознаю время и то, как я его использую. Как будто в моей голове есть счётчик и этот счетчик говорит: «Тик-так, тик-так, тик-так». Это метрономом самообвинений и грандиозных утверждений. Я говорю сам с собой в третьем лице и в единственном числе, как бы на шаг отойдя в сторону. Всё выглядит очень научно и впечатляюще. Это придаёт объективность и достоверность тому, о чём я думаю. Как если бы оно исходило из внешнего источника, от кого-то другого.
Но моя самооценка, на самом деле, настолько низкая, что для того, чтобы мне доверяли, мне приходится маскироваться и прятаться от самого себя. Это пагубное и всепроникающее искусство небытия. Мне нравится думать о себе в терминах робототехники. Я имею в виду автоматически. Есть что-то очень эстетически притягательное в точности машин, в беспристрастности устройств, в их гармоничном воплощении абстрактного.
Машины такие мощные и в то же время такие бесчувственные и неуязвимые. Они не обижают таких слабаков, как я. Машины не истекают кровью, как это происходит у меня, глубоко внутри. Часто я мучаюсь из-за разрушения ноутбука в каком-то фильме. Ведь его владелец тоже разлетается вдребезги. Машины являются моей семьёй, моим народом, моей роднёй. Они позволяют мне наслаждаться спокойной роскошью небытия (с одной стороны) и переживать становление благодаря им.
А ещё, благодаря машинам есть доступ к различным данным. Моя детская мечта о неограниченном доступе к информации сбылась. Благодаря этому, я являюсь самым счастливым человеком на земле. Меня благословил Интернет. Информация была моей силой. И не только в переносном смысле, когда я рос. Информация вывела меня из тех трущоб, где я родился, в большой, яркий, сияющий, сверкающий, гламурный мир. Именно знания, эрудиция и обучение вытащили меня из безнадёжности и тупика моего детства, этого ужасного, опасного для жизни абьюза, который я терпел в течение двенадцати лет.
Информация и знание были моей мечтой. Реальность была сюрреалистическим кошмаром, из-за которого я просыпался каждое утро. Итак, я проснулся. Но меня разбудил кошмар. Я принял красную таблетку задолго до того, как стал мечтать о Матрице. Мои знания были моим информационным ковром-самолётом. Они увели меня из трущоб моего детства, из атавистической социальной среды моей юности, от пота, от вони армии, в ароматное существование международных финансов и внимание ко мне средств массовой информации.
Поэтому я люблю знания, люблю книги, и люблю информацию. Даже во тьме моих самых глубоких долин, мне не было страшно. Я носил с собой моё психическое телосложение, моё роботизированное лицо, мои сверхчеловеческие знания, моего внутреннего хронометриста, мою теорию морали и мою собственную божественность. Я нёс с собой моё ложное «Я».
Когда женщины бросали меня (все они делали это), я обнаружил пустоту, дыру от всего этого. Именно тогда я осознанно ощутил своё истинное «Я» из-за процесса умерщвления. Это была пустота. Я не существую. Аннулирование. Зияющая, адская пропасть. Железный кулак сжимается там, где должно было быть моё сердце. Он разрывает грудь, а там ничего нет. Это был ужас. Умерщвление было настоящим ужасом. Это было превращение моей крови и плоти в нечто первобытное и орущее.
Именно тогда я осознал, что моё детство было ужасным, трудным и оно угрожало моей жизни, моему внутреннему миру. Поэтому я отказался жить. Я вынес наружу своё внутреннее существо и поставил под угрозу свой рост. В итоге я перестал расти. В то время это всё казалось мне таким же естественным, как восход солнца, таким же неизбежным, как боль. Я имею ввиду моё детство.
Но теперь я понимаю, через что мне пришлось пройти. Камеры пыток, подобные которым существуют только при самых страшных диктаторских режимах. Например, в нацистских лагерях смерти. И я прошёл через свой собственный лагерь смерти. Это длилось в течение двенадцати лет. Оглядываясь назад, я понимаю, что моё детство было лишено какого-либо эмоционального выражения. Оно было экстремально абьюзивным.
Имейте в виду, я не подвергался сексуальному насилию. Но меня мучили физически, словесно и психологически. Не было ни минуты передышки. С того момента, как я просыпался (а я старался просыпаться не очень часто, на сколько я мог), до того самого момента, когда я шёл спать (обычно даже и после этого), меня пытали. Меня пытали физически, самыми ужасающими способами, которые вы только можете себе представить. А, также и многими другими способами, которые вы никогда не сможете себе представить. Поверьте мне. И вот я вырос нарциссом. Я вырос параноиком и шизоидом.
По крайней мере, мне хотелось в это верить. Видите ли, у нарциссов есть аллопластическая защита.
Они склонны обвинять других людей в своих бедах. И в данном случае вся психологическая теория была на моей стороне. Психологи твердили мне, что это твоё ужасное детство сделало тебя таким, какой ты есть. Я хотел принять это послание, потому что оно было ясным и прозрачным. Люди, подвергшиеся абьюзу в годы своего становления, имеют тенденцию адаптироваться, развивая расстройства личности, в том числе нарциссическое. Я был поглощён этим. Наступило абсолютное облегчение. Я не виноват, я болен.
Теперь я хочу рассказать вам, на сколько сильно я боюсь боли. Для меня боль – это камень в сетях Индры.
Поднимаешь один камень боли, и вся сеть агонии оживает. Моя агония не изолированная. Моя боль никогда не остаётся одна. Агония и боль – это такая компания. Они сотрудничают, вступают в сговор против меня. Моя боль живёт в семье страданий. Моя боль болит и устраивает целые гонки. Я не могу испытывать свою боль вдали от своих родных и близких. Они преследуют меня, приходят бандами. Моя боль стремится утопить меня через разрушенные шлюзы моего детства. Те шлюзы, которые должны были защищать меня, мои внутренние плотины – это и есть мой нарциссизм.
Они нужны, чтобы сдерживать зловещий натиск потрёпанных эмоций, уже разложившихся, гнилых и испорченных, нужны, чтобы сдерживать мою подавленную ярость на мою беспомощность из-за детских, физических и других травм. Патологический нарциссизм, который я обнаружил на протяжении всей своей жизни, оказался полезным, потому что меня бросали, причиняли боль снова и снова, десятки раз. Именно поэтому мой нарциссизм стал устойчивым к переменам, не говоря уже о том, как много я знаю о нарциссизме. И, поверьте мне, то, чего я не знаю о нарциссизме, не стоит знать.
Но, не смотря на всё это, я беспомощный перед лицом своей немощи, своей инвалидности. Когда я изобрёл свой нарциссизм, я уже был измученным человеком. Но мой нарциссизм расширил мою функциональность, сделал мою жизнь терпимой для меня. Мой нарциссизм оказался успешным, он был адаптивным, он позволял мне выжить, иногда даже при виде проломленного черепа или разорванной вены. Мой нарциссизм стал моей религией. Он стал жёстким, доктринным, автоматическим, ритуальным, компульсивным и навязчивым.
Мой нарциссизм стал шаблоном, где я оказался в ловушке. И я являюсь его частью. Я нарцисс и чувствую эту жёсткость, как если бы это была внешняя оболочка, экзоскелет.
Мой нарциссизм сковывает и ограничивает меня. Он часто бывает препятствующим и тормозящим. Я боюсь делать определенные вещи. Меня ранит и унижает тот факт, если меня заставляют заниматься определенными видами деятельности. Я реагирую с яростью, когда ментальная конструкция, поддерживающая моё расстройство, подвергается тщательному изучению или критике, независимо от того, насколько она доброжелательна, благонамеренна и конструктивна.
Я боюсь женщин, потому что женщины снова и снова причиняли мне сильную боль, начиная с самой важной женщины в моей жизни – моей матери, а затем и всех остальных женщин. Они делали это садистически и жестоко, потому что я относился к ним садистически и жестоко с самого начала. Нарциссизм – это смешно. Посмотрите на меня. Мне шестьдесят лет. Я напыщенный, инфантильный, грандиозный, отвратительный и противоречивый. Есть серьёзное несоответствие между тем, кем я являюсь на самом деле, и тем, чего я действительно достиг, тем, как я ощущаю и чувствую себя.
Это не значит, что я думаю, что я намного превосхожу других людей интеллектуально (хотя, по большей части, объективно, это так). Это не мотивирующая мысль, не повторяющаяся мысль, даже не навязчивая идея. Мысль, мышление и познание подразумевают волю, направление, создают мотивацию и заканчиваются действием. Но у меня нет силы воли, нет собственного «Я». И, так как у меня нет воли, я бессилен. Это и есть истинное, затруднительное положение нарцисса. В конце концов, он полностью зависим, он слабак и неудачник.
Моё превосходство укоренилось во мне. Это часть каждой моей психической клетки, это всепроникающее ощущение, инстинкт, драйв. Я чувствую, что имею право на особое обращение и исключительное внимание, потому что я такой уникальный экземпляр. Кстати, объективно, я знаю, что я такой и есть. Но в этом и заключается суть моей проблемы. Благодаря этому, моя грандиозность, в какой-то степени, оправдана. Точно так, как вы знаете, что вас окружает воздух, потому что вы дышите кислородом. Так и моя грандиозность является неотъемлемой частью моей личности. Она более неотъемлемая даже, чем моё тело, которое я продолжаю отвергать.
Одно время у меня не было секса на протяжении пятнадцати лет. Я имею в виду, что так выглядит предельное неприятие своего тела. И это открывает брешь, пропасть, между мной и всеми остальными людьми. Из-за того, что я считаю себя особенным, я не могу знать, каково это быть другими людьми. Если я являюсь гениальным, и уникальным образцом, тогда я ни с кем не имею ничего общего. Нет моста. Я не могу дотянуться. Бесконечное количество эмпатии мне не поможет. Потому что я не являюсь вами и никогда не буду вами. Поэтому, я никогда не смогу понять, каково это быть вами, а вы никогда не сможете понять, каково это быть мной. Я не могу сопереживать, даже если бы я был на это способен. Можете ли вы сопереживать муравью или еноту?
Эмпатия подразумевает идентичность и равенство, а идентичность и равенство мне отвратительны. Они отсутствуют в моём мире. Будучи настолько неполноценными в моих глазах, другие люди сводятся к мультяшным, двумерным предоставителям функций. Другие люди для меня становятся инструментами. Они могут быть полезными, функциональными, даже забавными. Хотя, это бывает крайне редко. Не могу вспомнить последний раз, когда это было. Может быть, Ричард Грэннон. Но они не могут быть любимыми. Я не могу с ними эмоционально взаимодействовать, потому что у меня нет эмоций, кроме собственных негативных эмоций.
У меня нет доступа к позитивным эмоциям. Между мной и позитивными эмоциями нет моста. Я не могу подойти к вам по воздуху, как в мультиках. У нас с вами нет ничего общего. Отсутствует эмпатия, отсутствуют эмоции и отсутствует «Я». Тогда что же делает нас представителями одного вида? Вообще ничего. И это приводит к бессердечию, безжалостности, эксплуататорству и садизму. Я не плохой человек. На самом деле, если честно, я хороший человек. Я один из самых хороших людей, которых я когда-либо встречал. Я всю жизнь помогал людям. Я даю всё бесплатно. Всё. До недавнего времени я давал бесплатно семинары, лекции и всё такое.
Вы знаете, я не злой. Но у меня есть безразличие. Многие учёные и философы говорят, что безразличие – это ещё одно слово, обозначающее зло. Это ядро зла. Мне всё равно. Я помогаю людям, потому что это способ привлечь внимание, благодарность, лесть, восхищение, что угодно. А ещё – это самый быстрый и надёжный способ избавиться от людей, от их непрестанного нытья и попрошайничества: «Хорошо, я тебе помогу. Только не беспокой меня больше». Я осознал эти неприятные истины когнитивно. Потому что я действительно являюсь человеком, очень интеллектуально одаренным. Я очень умный человек.
Вы знаете, я не могу обмануть себя, потому что я слишком умный, чтобы себя обмануть. Я осознаю всю эту неприятную правду о себе, и понимаю, что я мало что могу с этим поделать. Но, даже осознавая это, у меня нет соответствующей эмоциональной реакции. Как мы говорим в клинической психологии, нет никакого эмоционального коррелята с этим осознанием.
Нет никакого резонанса. Это похоже на чтение скучного руководства пользователя к компьютеру, которого у вас даже нет. Это как смотреть фильм о себе, где в какой-то момент вам становится скучно. Нет никакого прозрения, как называл бы это Фрейд. Фрейд сказал, что прозрение – это сочетание мышления и эмоций, которое создаёт психодинамику и мотивацию к изменению. У меня нет эмоций. Соответственно, у меня никогда не будет прозрения. Эти истины не усваиваются.
Когда я читаю это вам, у меня есть такое ощущение, как будто я пишу сценарий неинтересной документальной драмы о неинтересном, скучном и унылом человеке. Как бы то ни было, всё это не захватывает меня. Это всё, что осталось от моей сущности. Оно не отражает мою неидентичность, не может отразить моё отсутствие. Кто может поймать ветер? Это не я, потому что меня, по иронии судьбы, не существует. У нарциссов нет ни ЭГО, ни «Я».
И всё же, чтобы ещё больше оградить себя от невероятной возможности столкнуться с этими фактами, болезненной пропастью между реальностью и грандиозной фантазией, я придумываю сложнейшие ментальные конструкции, изобилующие механизмами, рычагами, переключателями и мерцающими сигнальными лампочками. Внутри я похож на очень старый телефонный коммутатор. Мой нарциссизм делает для меня две вещи. Так было всегда.
Номер 1. Это изолирует меня от боли, связанной со встречей лицом к лицу с моей реальностью и с моим несуществующим «Я». Это позволяет мне жить в фантастической стране, где есть идеальное совершенство и блеск. Это толстая, непроницаемая стена, которая идёт до небес, до самого бога. Это стена, отделяющая меня от ужасов моего детства, боли, обиды и страха, которые сопровождают все эти ужасы.
Если бы я подключился к этому резервуару боли, я бы умер, совершив самоубийство, или ещё как-нибудь. Эти жизненно важные функции объединены в то, что психологи называют ложным «Я». Ложное «Я» – это мой лучший друг, мой единственный друг и моя единственная защита. Это единственная гарантия моего дальнейшего существования. Могу ли я отказаться от этого? Вы бы отказались от этого?
Номер 2. Нарциссизм уравновешивает садистское суперэго, садистского внутреннего критика и требовательное, фантастическое ложное «Я». Это как быть между молотом и наковальней.
Обе эти конструкции продолжают требовать, критиковать, настаивать и мотивировать. Это истощает. Нарциссы описывают себя как машины или автоматы, потому что ни один человек не смог бы пережить это. Когда нарцисс действительно обретает самосознание, когда он, хоть и редко, занимается поиском души (например, после процесса умерщвления), он это делает для того, чтобы улучшить свои навыки привлечения и поддержания источников нарциссического ресурса. Нарцисс идет на терапию, чтобы восстановить себя как нарцисса, снова стать самоэффективным.
Он хочет научиться у терапевта тому, как получить еще больше нарциссического ресурса. Вот почему нарциссы заполонили сайты тренингов по пикапу, по свиданиям, по обучению бизнесу. Вся клиентура этих сайтов – это нарциссы. Но способны ли нарциссы на самоанализ? Могут ли они заглянуть внутрь себя, в какой-либо форме? Могут ли они перенаправить свой взгляд внутрь себя? Могут ли они отличить ложное «Я» от того, кем они являются на самом деле или кем не являются? Может ли это помочь им в их терапевтическом процессе?
Я хочу прочитать вам отрывок из книги Натана Шварц-Саланта. Он написал книгу под названием «Нарциссизм и трансформация личности», опубликованную в 1985 году.
Он написал: «С психологической точки зрения тень или отражение несет в себе образ «Я», а не ЭГО. Это интересно и даже психотерапевтически полезно предлагать людям, страдающим нарциссическим расстройством личности, изучать своё лицо в зеркале».
Когда Ричард Никсон пошёл на лечение к психиатру, хотите верьте, хотите нет, первое, что он сказал психиатру во время первой встречи, в первую минуту первого сеанса, было следующее: «Когда я смотрю в зеркало, там никого нет».
Итак, Шварц-Салант говорит: «Вы должны заставить людей с нарциссическим расстройством личности смотреть в зеркало и изучать собственное лицо». Продолжаю цитировать: «Часто нарциссы видят кого-то, кто обладает огромной силой и эффективностью. А именно теми качествами, которых им не хватает. Потому что, хоть они и могут подавлять других своей энергией и личными качествами, сами нарциссы чувствуют себя неэффективными. Нарцисс должен обладать своим идеализированным образом. Он не может допустить, чтобы его отличие было слишком опасно для его основного замысла. Отсюда и внезапное переключение: «Хотел ли бы я? Или я должен»?
Либидо нарцисса быстро переходит от идеализации в зеркальную форму, показывая, таким образом (если говорить психоаналитическими терминами), как его грандиозное, эксгибиционистское «Я» обретает контроль».
Заметьте, это было немного в духе Юнга. Но то, что автор пытается сказать, довольно поэтично. Он пытается сказать про базовые взаимоотношения между истинным «Я» и ложным «Я». Ни один теоретик не проигнорировал эту самую базовую дихотомию для патологического нарциссизма.
Истинное «Я» является синонимом того, что Фрейд называл ЭГО. Вот почему у нарцисса нет ЭГО. Истинное «Я» сморщивается, ветшает, атрофируется, подавляется и маргинализируется ложным «Я». Ложное «Я» убивает ЭГО. Потому что ЭГО основано на реальности. ЭГО основано на истине. ЭГО не является симулятором. ЭГО сохраняет правдивость и прочно укоренено в реальности. Ложное «Я» ложно.
Итак, существует вражда, война не на жизнь, а на смерть между ложным «Я» и ЭГО. Нарцисс не делает различий между своим ЭГО и самим собой. Он не способен на это. Он передает функции своего ЭГО внешнему миру. Его ложное «Я» – это изобретение и отражение изобретения. Поэтому нарциссов не существует. Нарцисс – это свободная коалиция, основанная на балансе ужаса между садистским, идеализированным суперэго и грандиозным, манипулятивным ложным ЭГО.
Эти два противоречивых существа взаимодействуют только механически. Нарциссы – это нарциссические андроиды, ищущие ресурсов. Ни один робот не способен к самоанализу, даже с помощью зеркал. Там никого нет. Что там интроспектировать?
Что там проверять? Что нарцисс может узнать о себе, если у него нет «Я»? Нарциссы часто думают о себе как о машинах (автоматическая метафора). Они говорят что-то вроде того, что у меня потрясающий мозг, я это, я то. Нарциссу нравится думать о себе как об автоматическом устройстве, или роботе, или машине, потому что он считает машины эстетически привлекательными в своей точности, в своей беспристрастности, в своём гармоничном воплощении абстрактного.
Машины такие мощные, такие бесчувственны. Они не способны причинять боль. Это нарциссический идеал. Нарцисс – это единственный тип людей, чей эго-идеал является нечеловеческим. Эго-идеал – это то, кем мы стремимся стать. Каждый из нас. Не имеет значения, это здоровые люди или нездоровые люди. Это то, какими бы мы хотели видеть себя в будущем, кем бы мы хотели стать, когда вырастем.
Нарциссическое стремление, предвкушение, надежда, мечта и желание состоит в том, чтобы не быть, перестать быть человеком и превратиться в металл и пластик. Нарцисс часто говорит о себе, как я уже сказал, в третьем лице, в единственном числе. Он несёт с собой это бремя стремления не быть. Но, поскольку он всё ещё является биологической, органической сущностью, он как-то должен быть. Это диссонанс и огромное противоречие.
Иногда нарцисс действительно обретает самосознание и осознание своего затруднительного положения. Обычно, после жизненного кризиса, развода, банкротства, тюремного заключения, несчастного случая, серьёзной болезни, смерти близкого человека или умерщвления. Но при отсутствии эмоционального коррелята, чувств, которых нет – это всего лишь когнитивное пробуждение. А когнитивное пробуждение бесполезно. Оно не сгущается и не застывает в понимание.
Сами по себе сухие факты не могут привести ни к какой трансформации, не говоря уже об исцелении. Позвольте мне сказать вам следующее: «Я очень мало что знаю о нарциссах, если вообще что-то знаю. И… Да, я изменился в худшую сторону». Нарциссы часто занимаются самоанализом. Но, как я уже сказал, они занимаются самоанализом для того, чтобы оптимизировать свою деятельность, максимально увеличить количество источников нарциссического ресурса, лучше манипулировать своим окружением и другими людьми.
Они рассматривают самоанализ как неизбежную и интеллектуально приятную работу по техническому обслуживанию и обновлению. Они занимаются самоанализом, чтобы перейти к следующей версии себя. Самоанализ нарцисса лишён эмоций. Это всё равно, что провести инвентаризацию хороших и плохих своих сторон, и не предпринять каких-либо значимых изменений или восстановления баланса. Самоанализ не усиливает способность нарцисса к эмпатии. Это не мешает ему эксплуатировать других людей и выбросить их тогда, когда их ресурс закончится.
Не имеет значения, насколько самоосознанным становится нарцисс. Это его не трогает. У него всепоглощающее и бушующее чувство собственного достоинства. Он не разрушает свои грандиозные фантазии. Нарциссический самоанализ – это ещё одно бесполезное занятие в засушенном виде. Он бухгалтер его собственной бездушной бюрократической психики. И, в каком-то смысле, это даже больше пугает.
Нарциссы, которые блаженно не подозревают о своём собственном расстройстве, являются более приятными и приемлемыми. Мы можем даже сказать: «Бедняга, он не знает, что делает. Он не осознаёт себя». Но что вы можете сказать о нарциссе, похожем на меня, который на сто миллионов процентов осознаёт себя? И всё же продолжает делать те или иные вещи, продолжает вести себя плохо или одинаково. Снова, снова и снова. Да, продолжает вести себя механически, приближаясь к избеганию. То, что Фрейд называл «навязчивым повторением».
С тяжелым эмоциональным дефицитом, нарциссы могут осознать себя и узнать о нарциссическом расстройстве личности. Но это знание не приводит к исцелению. В крайних случаях оно может привести к изменению поведения. Могут быть изменены некоторые абразивные, контрпродуктивные модели поведения. Видите ли, Иеремия знал всё, что нужно знать о нарциссизме. Он сказал: «Может ли Ефиоплянин изменить цвет своей кожи? Может ли барс изменить свои пятна»? Это написано в Библии. Книга Иеремии 13:23.
Но если нарцисс осознает себя, если он признает, что он нарцисс, разве это не является первым важным шагом к исцелению? Вот в чём дело. Нарциссизм определяют нарциссическое пробуждение и нарциссические ночные сны. Это всепроникающе. Всё, что нарцисс делает, и всё, кем он является – это и есть нарциссизм. Нарциссизм – это личность. Это не поведение, не черта характера, и не то, с чем можно справиться при помощи психоделиков или лекарств.
Вот почему нарциссам никогда не назначают лекарств. Нарцисс – это вся личность. Всё, что делает нарцисс, мотивировано нарциссизмом. Всё, чего нарцисс избегает, является результатом нарциссизма. Всё, что нарцисс смутно ощущает, является нарциссизмом. Каждое высказывание, каждое принятое им решение, язык тела, всё, сказанное в этой лекции – абсолютно всё является проявлением патологического нарциссизма. Это, скорее всего, похоже на похищение инопланетянами, ложным «Я».
Похоже на безжалостную, идеологическую обработку этими самыми инопланетянами. Потому что инопланетянин – это и есть нарциссическое ложное «Я». Это защитный механизм, созданный для того, чтобы защитить истинное «Я» от боли и от неизбежного отвержения. А затем защитный механизм выходит из строя и берёт верх. Это похоже на компьютер Хал в шедевральном фильме «2001: Космическая одиссея», режиссёра Стэнли Кубрика.
Когнитивное понимание расстройства не является трансформирующим пониманием. Другими словами, знание всего, что нужно знать о том, кем вы являетесь (если вы нарцисс), не имеет эмоционального коррелята и никакого эффекта. Сопротивление бесполезно. Нарцисс не усваивает то, что он понимает и что он узнаёт о своём расстройстве. Эти новые, полученные знания, не становятся мотивирующей частью того, кем является нарцисс. Эти знания остаются инертными и безразличными с незначительным влиянием на психику нарцисса.
Нарцисс знает всё, что нужно знать об орхидеях, о вестготах, о Наполеоне, о политической истории. И он знает всё, что нужно знать о нарциссизме.
Но у всех этих знаний одинаковое влияние и одинаковый вес. Нарцисс может осознать определенные модели поведения, он может осознать, что какое-то его поведение является патологическим, дисфункциональным, разрушительным и контрпродуктивным, он может даже назвать такое поведение неправильным или плохим. Но он никогда не поймёт психодинамическое значение своего собственного поведения и более глубокие слои мотивации, а также безжалостный, неумолимый двигатель в запутанном, измученном ядре его существа.
Поэтому нарцисс может сказать: «Мне очень нравится внимание, я привлекаю внимание». Либо пренебрежительно или самоуничижительно он может сказать: «Ты знаешь, я действительно иногда слишком абьюзивный и всё монополизирую». Он может критиковать, быть самокритичным. Но это ни к чему не ведёт. Это похоже на интеллектуальное упражнение или анализ. Нарцисс не сможет полностью объяснить, почему он такой, какой он есть. Он не может объяснить, почему, например, он зависит от нарциссического ресурса, какую роль играет этот ресурс в психологии его межличностных отношений, да и в жизни в целом.
Он может знать ответ, но он его не чувствует. Нарцисс может с опозданием осознать, что он тикает, но никогда не осознает то, что именно заставляет его тикать. Иногда я был свидетелем того, когда нарцисс впервые узнавал о собственном нарциссическом расстройстве личности. И он действительно верил, что может измениться. Это то, о чём показано в потрясающем фильме «Пробуждение» с Робертом Де Ниро.
Поэтому, когда нарцисс знакомится с нарциссическим расстройством личности, это является организующим принципом, потому что болезнь придавала смысл его жизни. И вдруг, внезапно нарцисс понимает всё, что с ним произошло. Он понимает своё поведение, познания, межличностные взаимодействия. И внезапно нарциссическое расстройство личности становится заклинанием, ключевым словом, паролем. И на мгновение, или на день, или в течение трех месяцев он думает, что понял всё. Вот он – ключ к трансформации, этот герменевтический текст, который он искал!
Обычно, сразу за этим, следует период яростного неприятия обвинений против него. И, как только он принимает свой собственный нарциссизм, он страстно хочет измениться. Я видел это своими глазами. Нарцисс действительно хочет измениться, особенно если весь его мир в руинах, когда он не только достиг дна, но и сам стал дном. Это может быть спровоцировано временем, проведённым в тюрьме, разводом, банкротством или смертью основного источника нарциссического ресурса. Всё это является кризисом, преобразующим его жизнь.
Нарцисс признаёт, что у него есть проблема. Но делает он это только тогда, когда его бросили, когда он обездолен, когда он в унынии и когда он опустошён. Нарцисс чувствует, что больше не хочет этого, не хочет, чтобы это повторилось снова. Умерщвление ужасно, потому что умерщвление забирает твоё ложное «Я» и оставляет тебя во власти двухлетнего, истинного «Я». Истинное «Я» вообще ничего не знает о мире. Но ещё меньше знает о вас. Когда вы находитесь во власти именно такого истинного «Я», тогда это даже более ужасно, чем быть во власти ложного «Я».
Нарцисс хочет измениться. И это часто является признаком того, что он меняется благодаря обнадеживающим признакам весны. Но весна никогда не бывает вечной. Дальше нарцисс угасает. Он возвращается к старой форме. Так называемый прогресс, которого он достиг, испаряется, практически, мгновенно. Многие нарциссы сообщают об одном и том же процессе прогресса, за которым следует рецидив, а дальше ремиссия.
И всё повторяется. Многие терапевты отказываются лечить нарциссов, потому что это расстраивает. Все ваши достижения, как терапевта, уничтожены. И вам придётся начинать с нуля. Я никогда не говорил, что нарциссы не могут измениться. Я сказал, что они не могут исцелиться. И да, я был одним из первых (если не первым), кто сказал, что нарциссы не могут исцелиться. Это было в 1995 году. И так, всякий раз, когда вы слышите, что нарцисса невозможно вылечить – это мои слова, потому что я был первым, кто сказал об этом.
Есть огромная разница между изменением обычного поведения нарцисса и постоянным изменением психодинамического ландшафта. Нарциссическое поведение можно изменить, используя коктейль из разговорной терапии, кондиционирования и, иногда, лекарств.
Но я никогда не встречал исцелённого или выздоровевшего нарцисса. Это фейк или вымысел. То, что называется мошенничеством. Люди, которые говорят вам, что нарциссов можно исцелить или вылечить, являются мошенниками. Конец истории. И мне всё равно, даже если перед именем того или иного человека стоит слово «доктор». Это мошенники. Упор в терапии делается больше на удовлетворение нужд самых близких и дорогих нарциссу людей. Это может быть многострадальная супруга, опустошённые дети, сходящие с ума коллеги, или разрушенные друзья, о которых нарцисс беспокоится.
Терапевт, в конечном итоге, лечит всех вокруг нарцисса. И нарцисс уходит. Если нарциссическая резкость, ярость, колебания настроения, безрассудство и импульсивное поведение изменяется, то больше всего от этого выигрывает окружение нарцисса. И, насколько я понимаю, это форма не терапии, а социальной инженерии. Но последняя надежда существует. Хоть и редко, но с возрастом у нарциссизма есть тенденция к улучшению. Особенно, если это антисоциальный, психопатический или злокачественный нарциссизм. По иронии судьбы, самые худшие типы нарциссизма (психопатический и злокачественный нарциссизм), с возрастом становится намного лучше. Не меняются только обычные нарциссы (явные или скрытые). Это как садовая разновидность нарциссов.
Существует множество форм патологического нарциссизма, которые, по сути, реактивные и преходящие. Я рекомендую вам прочитать работу, опубликованную Ронингстам и другими в 1996 году под названием «приобретённый ситуативный нарциссизм».
Да и Джудит Герман объединяет жертв с комплексным посттравматическим стрессовым расстройством, с пограничным расстройством личности и, конечно же, с нарциссическим расстройством личности.
Так что же значит быть нарциссом после всего того, о чём я рассказал выше? Как нарцисс проживает свою собственную жизнь? Я могу рассказать вам. Я воспринимаю свою жизнь как очень-очень-очень долгий, продолжительный, непонятный, непредсказуемый и очень часто пугающий, сюрреалистический, глубоко печальный кошмар. Если бы мне пришлось назвать всего лишь одну эмоцию, которая всецело характеризует меня и моё существование – это печаль. Я очень печальный. Поэтому я смотрю на свою жизнь и смотрю на людей вокруг меня и считаю, что это пустошь.
Я бы назвал это пустыней жизни. Вы знаете, что есть пустыня новостей, медицинская пустыня, а это пустыня жизни.
Это результат функционирующей дихотомии, которую я взращиваю между моим истинным «Я» и моим ложным «Я». Моё истинное «Я» – это окаменелый пепел первоначальной, незрелой личности. Это тот ребёнок, который когда-то плакал, это травмированный, раненый, истекающий кровью, почти умирающий ребёнок, который забился в углу, в темноте шкафа. Его череп вскрыт, по всему телу царапины. И, что ещё хуже, он медленно умирает, истекая кровью. Именно этот ребёнок всё это испытывает на себе.
Ложное «Я» отчаянно пытается защитить этого ребёнка. Оно изолирует его от мира. Для ребёнка достаточно мучений. Ложное «Я» ни что иное, как выдумка. Я лучше всех знаю это. Это плод нарциссического расстройства, отражение в нарциссическом зеркальном зале. Ложное «Я» не способно чувствовать и, всё же, оно является полным хозяином психодинамических процессов, которые бушуют в моей психике. Это внутренняя борьба, потому что я хочу жить.
Ложное «Я» руководствуется принципом смерти. Оно требует, чтобы я приостановил себя, чтобы исчез для того, чтобы ложное «Я» могло проявиться. Либо оно, либо я. Это битва между жизнью и смертью внутри меня. Эта внутренняя борьба настолько ожесточённая, что истинное «Я» переживает этот процесс, как расплывающуюся, неизбежную, в высшей степени зловещую вещь. Я постоянно чувствую, что произойдёт что-то действительно очень плохое, то, чего я не понимаю и не осознаю. Это предчувствие тревоги не имеет ничего общего с внешним миром. Это что-то очень плохое произойдёт внутри меня.
Я постоянно встревожен и готов к следующему удару. Но это не помогает и не поможет. Потому что все в моей жизни бросали меня, предавали и изменяли мне (я имею ввиду женщин). Не имеет значения, что это именно я провоцировал этих женщин на это. Всё это, по сути, усугубляет мои раны и травмы. Иногда я делаю какие-то вещи, но не знаю, почему я так делаю и с какой целью. Я что-то говорю, как-то действую, веду себя определенным образом так, что точно знаю о том, что всё это подвергнет меня опасности и поставит меня в очередь для наказания.
Но кого я наказываю? Меня ведь там нет. Я думаю, что таким образом я пытаюсь наказать ложное «Я». Другими словами, я пытаюсь умертвить самого себя. Я причиняю боль людям вокруг себя, нарушаю закон, нарушаю общепринятую мораль, я очень резкий и унижаю других людей, в том числе и вас. Я садист. Я знаю, что я не прав. Я чувствую себя неловко в те редкие моменты, когда я вообще что-либо чувствую. Я хочу остановиться, но не знаю, как это сделать. Постепенно я отдаляюсь от самого себя. Я как бы наблюдаю за собой со стороны. Происходит расщепление, деперсонализация и дереализация.
Дальше, я пытаюсь забыться. Поэтому амнезия – это моё определяющее состояние ума.
Я не помню ничего. Я вообще не жил. Гарри Гантрип описывает шизоидных пациентов, которые жаловались на то, что никогда не жили. Я нахожусь в такой же ситуации. Я не помню девяносто девять процентов из своей жизни. Когда я говорю, что не помню, я имею в виду, что я действительно не помню девяносто девять процентов из своей жизни. Я, по большому счёту, диссоциирован. Я больше не я. Этот процесс называется отчуждением.
Это часть дереализации и деперсонализации. Это диссоциативное состояние. Это как будто ты одержим какой-то демоноподобной сущностью. Я как марионетка на невидимых нитях. Меня возмущает это чувство, я хочу восстать! Но меня отталкивает та часть меня, с которой я не знаком. Это немного похоже на то, как если бы я пытался вызвать какого-то дьявола, живущего внутри меня, в моей душе, но моя форма экзорцизма (диссоциация) говорит мне: «Не начинай». Хочу прояснить. Я не верю в существование демонов. Дьявола не существует. Это всё метафоры. Договорились?
Очень часто, примерно в девяносто процентов случаев, у меня возникает жуткое ощущение, похожее на туман. Оно пронизывает мою психику во времена кризисов, опасности, риска, депрессии, неудачи, нарциссической травмы, не говоря уже об умерщвлении.
Я чувствую, что наблюдаю за собой со стороны. Это не внетелесный опыт. На самом деле, я не выхожу из своего тела, а просто непроизвольно принимаю положение зрителя, вежливого наблюдателя. Мне слегка интересно, где сейчас находится Сэм Вакнин. Это как будто я вечный учёный. Это как смотреть фильм. Это не полноценная иллюзия. Вы знаете, что смотрите фильм. Но это тоже не точно. Это отстранённость.
В этом заслуга наблюдения. Ты наблюдаешь за тем, как твоя жизнь разворачивается и протекает, подобно множеству кинолент. Эта отстранённость продолжается до тех пор, пока сохраняется эгодистоническое поведение, пока продолжается кризис, пока я не могу осознать, кто я, что я делаю, и последствия своих действий.
И, поскольку большую часть времени происходит именно так, я привыкаю видеть себя в роли главного героя или персонажа. Я, как персонаж фильма или романа. Это хорошо сочетается с моей грандиозностью и, конечно же, с фантазиями. Иногда я говорю о себе в третьем лице единственного числа. Иногда я называю этого другого, нарциссического себя, другим именем. Это становится очень близко к множественной личности.
Я описываю события моей жизни, взлёты и падения, боль, восторг, достижения и разочарования. Я описываю все эти вещи, которые как бы происходят с кем-то ещё, таким отдалённым, профессиональным, холодным, аналитическим голосом. Как будто я описываю, с некоторой долей участия, жизнь какого-то экзотического насекомого. Я расчленяю себя так, как если бы я препарировал лягушку или какое-то насекомое. И, конечно же, это метаморфоза.
Метафорически, жизнь выглядит как фильм, в котором происходит контроль через написанный сценарий или придуманный нарратив.
Это не современное изобретение. Нарциссы древности, вероятно, делали то же самое. Но это только внешняя, поверхностная грань расстройства. Суть проблемы заключается в том, что я действительно себя так чувствую. Это не просто когнитивно. Это не так, как если бы я сказал: «Хорошо, сейчас я притворюсь, что я нахожусь в фильме». Нет. Я чувствую, что я действительно нахожусь в фильме. Я чувствую, что я являюсь персонажем в романе. На самом деле я ощущаю, что моя жизнь принадлежит кому-то другому. Я воспринимаю своё тело как мертвый груз и совершенно бесполезный контейнер. Как инструмент на службе какой-то сущности.
Неудивительно, что у меня могло не быть секса длительные периоды времени. Я ощущаю свои действия и свои поступки как аморальные, а не моральные. Меня нельзя судить за то, чего я не делал. Диссоциация означает, что я не принимаю на себя ответственность за прошлые действия. Потому что я диссоциирован. Эти действия или поступки не принадлежат мне. Это кто-то другой сделал их. Например, предыдущий Сэм Вакнин, какая-то версия Сэма Вакнина из двух миллионов. Например, я – это версия Сэма Вакнина трёхмиллионная. Я не могу нести ответственность за то, что тот парень сделал. Тот парень просто носит моё имя. Между нами нет моста.
Каждое утро я заново изобретаю самого себя, и уничтожаю себя каждый вечер перед сном, если мне удастся заснуть (это бывает очень редко). Со временем я накапливаю гору неудач, конфликтов, неразрешённой боли, спонтанных разлук и горьких разочарований. Я подвергаюсь постоянному шквалу социальной критики и осуждения. Мне больно. Люди намеренно причиняют мне очень жестокую боль. Можно сказать садистскую боль. Особенно женщины.
Мне стыдно, я боюсь, я знаю, что что-то не так (не обязательно со мной, конечно). Нет никакой корреляции между моим сознанием и моими эмоциями. Что-то не в порядке, нет синхронности. Я предпочитаю убегать и прятаться точно так, как я делал, когда был ребёнком. Только на этот раз я прячусь за ложным «Я». Люди отражают мне эту маску, созданную мной же. Они настолько привыкли взаимодействовать с моим ложным «Я», что я начинаю верить, что оно существует. Я признаю его доминирование, забываю правду. Я не знаю ничего лучшего и даже отрицаю существование во мне какого-либо другого «Я», истинного «Я».
Я отрицаю ребёнка. И в этом смысле я каждый раз снова и снова подвергаю абьюзу своего внутреннего ребёнка. Я делаю это постоянно, каждое утро, каждый день. Я делаю это так же часто, как это делали мои мать и отец. Я лишь смутно осознаю что-то вроде решающей битвы или Армагеддона, который бушует во мне.
Я чувствую угрозу, мне очень-очень глубоко и безутешно грустно. Это не депрессия. Депрессия – это клинический термин. Мне просто грустно. Кажется, что у всех этих эмоций нет никакой внешней причины. И мне становится от этого ещё более грустно. Всё это загадочно и угрожающе, как будто есть какие-то кусочки пазла, которые ты не можешь сложить воедино, а от того, что ты сложишь их воедино, зависит твоя жизнь. Этот диссонанс, негативные эмоции и мучительные тревоги превращают мою развязку фильма в постоянство. Мой кинофильм становится какой-то особенностью всей моей жизни.
Всякий раз, когда я сталкиваюсь с эмоциональной угрозой или экзистенциальной угрозой, я ухожу в убежище, в этот способ бесконечного копирования. Я становлюсь одномерным или двумерным персонажем. Затем я теряю одно измерение и становлюсь мультяшной, картонной фигуркой. Я отказываюсь от ответственности, смиренно принимая на себя пассивную роль. В тот момент, когда я передал ответственность и подотчетность своему ложному «Я», меня нельзя наказывать. Я не несу ответственности. Это такая капитуляция перед ложным «Я».
Вы не можете винить меня, не можете наказывать меня, не можете злиться: «Мамочка, я не делал этого! Всё это сделало ложное «Я»». Нарцисс приучен уничтожать себя, а я ничем не отличаюсь от других нарциссов. Я уничтожаю себя, чтобы избежать эмоциональной боли и греться в лучах своих невероятно грандиозных фантазий. Мои грандиозные фантазии не могут быть связаны с тем, кем я являюсь на самом деле. Поэтому, мне нужно просто не быть. Ведь моя боль привязана к тому, кем я являюсь на самом деле. Моя стратегия, чтобы просто не быть.
Я участвую в этом с фантастическим рвением! А так как я очень умный и очень самоэффективный, я добился большого успеха в том, чтобы не быть. В перспективе, я отдаю всю свою жизнь, принимаю жизненные решения, мне нужно заключать соглашения, чтобы быть богатым. Всё это я поручаю ложному «Я». Это не я. И это является девизом всей моей жизни. Задним числом, я последовательно переосмысливаю свою прошлую жизнь, с текущими потребностями ложного «Я». Я всё время переписываю, переосмысливаю и фальсифицирую. Очевидно, что у меня нет биографии, последовательности и идентичности.
Поэтому неудивительно, что между тем, что я чувствую и тем, как я вижу или помню эти события или эмоции, нет никакой связи в данный период моей жизни. Они безнадежно загрязнены, фальсифицированы и испорчены необходимостью переосмысливать и переписывать историю. Я могу описать определенные события, определенные фразы или определенные этапы моей жизни как утомительные, болезненные, грустные, обременительные или что-то в этом роде. Но в то время я переживал их совершенно по-другому. Вы не можете доверять мне всецело, чтобы я ни рассказывал вам о себе.
Не потому, что я лжец, не потому что я выдумываю, а потому, что я действительно не знаю, что вам рассказать о себе под натиском с вашей стороны. Я импровизирую, фальсифицирую, я становлюсь креативным. Но это искусство, а не биография. Такая же ретроактивная окраска возникает и в отношении людей.
Я полностью искажаю то, как я относился к определенным людям в прошлом. Ненависть становится любовью, любовь становится одержимостью, одержимость становится болью. Это переписывание моей личной истории направлено на то, чтобы полностью удовлетворить требования ложного «Я» и, честно говоря, ваши требования. Я не живу в своей собственной душе. Может быть потому, что у меня её нет. Я не живу в своём собственном теле. Может быть потому, что у меня его нет.
Я слуга привидения, отражение, ЭГО функция, я призрак. И чтобы угодить и умилостивить своего хозяина, я приношу в жертву ему свою жизнь, моего внутреннего ребёнка и мою боль. Это подношение. С этого момента я живу опосредованно, посредством добрых услуг моего ложного «Я». И всё это время я чувствую себя отстранённым, отчужденным, я чувствую себя странным для своего ложного «Я». У меня постоянно возникает ощущение, что я смотрю фильм с сюжетом, над которым я не властен.
Конечно, у меня есть определенный интерес из-за непредсказуемости. Есть некоторое увлечение, потому что мой конкретный фильм, в моем случае, был действительно потрясающим. Да, я смотрел это фильм, потому что он интересный. Но это пассивное наблюдение. Я не участвую, в своей жизни, в своём собственном фильме. Я в нём никогда не принимал участие на протяжении шестидесяти лет. Конечно же я хочу быть, но, думаю, уже слишком поздно. Моё здоровье ухудшается, да и времени у меня нет.
Но я не только отказываюсь от контроля над своей будущей жизнью в этом фильме, я постепенно уступаю позиции ложному «Я» в битве за сохранение целостности и подлинности прошлого опыта. Ложное «Я» распространяет метастазы, контролируя моё настоящее и будущее. Да и не только это. Оно распространяет метастазы, колонизирует и монополизирует моё прошлое. Разрушаемый этими двумя процессами, я постепенно исчезаю. Скоро в полной мере меня заменит моё расстройство.
Только мой нарциссизм, то, кем я был раньше, является снарядом или пистолетом, унесенным ветром в лабиринте моей психики. Это зеркальный зал, в котором я никогда не отражаюсь, не имеет значения, как сильно я стараюсь.
