Елизавета Александровна Чернышева (урожденная Самарина) – внучка С.И. Мамонтова, дочь Веры Саввичны (той самой девочки с персиками), родилась в 1905 г. Её отец – известный церковный и общественный деятель Александр Дмитриевич Самарин. В 1926 г. А.Д. Самарина сослали в Якутию, дочь поехала за ним, чтобы облегчить ему тяготы ссылки. В 1929 г. с отцом переехала в Кострому в связи с окончанием срока его ссылки. Затем нашла себе работу в Москве. После кратковременного ареста отца в 1931 г. провела с ним последние месяцы его жизни (с июня 1931 по январь 1932 г.). Вышла замуж за художника Николая Сергеевича Чернышева, арестованного в 1941 г. и сосланного на 5 лет в Казахскую ССР (скончался в 1942 г.). В 1945 г. поселилась в Поленове и стала первым главным хранителем музея В.Д. Поленова. Скончалась в 1985 г.
Абрамцево, как дорого для меня это слово, в нем звучит мое представление о детстве, о юности в милом, удивительно уютном доме, насыщенном образами прекрасного прошлого! – А парк около дома, а быстрая, чистая речка Воря; дальше не тронутые леса, с дубовой рощей, грибами, ягодами, орехами и такая тишина!
На мою долю выпало счастье провести в Абрамцеве большую часть детских лет и хранить в «памяти сердца» прекрасные образы, ярко запечатлевшиеся на всю жизнь.
Дом, отличавшийся необыкновенным уютом, несомненно, впитал в себя за многие годы, дух тех ярких, одаренных людей, которые бывали в нем, жили, работали в прошлом, но больше всего он был полон тем содержанием, той душой, которые вложили в него хозяева дома Савва Иванович и Елизавета Григорьевна Мамонтовы – мои предки.
Савва Иванович в моем детстве уже не жил постоянно, а только бывал наездами в Абрамцеве, а Елизавету Григорьевну я помню очень мало, да это и не удивительно, мне было 3 года, когда она умерла. Но все же я помню ее, сидящей в старом красивом кресле со спинкой, украшенной красивой скульптурной резьбой, привезенным из Италии, она очень искусно делала для нас, внуков, крошечную мебель из игральных карт. Дальше уже, вероятно, сливаются для меня образы, навеянные рассказами, вещами, книгами, одеждами бабушки, среди которых мы жили. А образ ее был запечатлен в «ее» доме, он жил в том заведенном ею порядке жизни и быта, в людях, живших около нее долгие годы, и это давало в доме определенный стиль жизни, какое-то устойчивое спокойствие, уравновешенность и немного строгий ритм, исключающий для всех праздность.
Каждое время года имело свою особую прелесть и по-разному воспринималось в Абрамцеве. Весна – лучшее время года, когда все в природе оживает: ручьи бурно несут свои воды к Воре; ранние птички своими голосами оживляют парк; в многочисленных скворечниках поселяются заботливые жители и так чудесно поют по вечерам; перед домом, недалеко от подъезда, как букет распускается раскидистая верба, вся в белых барашках; первые, самые ранние цветы - разноцветные крокусы выходят из земли у «маленького крылечка», в начале дорожки, ведущей к церкви. Дорожка эта так хорошо запечатлена в раннем весеннем этюде Поленова. А вот и Пасхальная ночь, и ровно в 12 часов слышится вдалеке бархатный голос самого мощного Лаврского колокола, за ним и голос Хотькова монастыря, а там и перезвон Абрамцевской звонницы. Церковь Абрамцевская так интересно очерчена в своей чудесной архитектуре зажженными белыми скромными фонариками и еще темнее кажется от этого в парке и среди нависших елей. Трудно передать удивительную поэзию пробуждения весны и этой ночи.
Лето - приносит чудесные ароматы цветов в саду, в парке, в лесах. Как поразительны были своими размерами и пышной красотой «бубенчики» – купальницы, росшие в конце парка под кручей обрыва, это место называлось «Афончик» (наверное, название шло от горы «Афон»?). Ландыши были только в «Макаровском лесу» за Ворей среди огромных елей, это там, где теперь поселок художников, а в парке, около дома и в конце «Тенистой аллеи» (теперь называемой Гоголевской) росли ранней весной такие душистые, бледно-лиловые фиалки, привезенные бабушкой Елизаветой Григорьевной из Италии. А позднее лето для меня сливается в воспоминаниях с запахом жасмина и земляники на большой террасе дома. Купаться в Воре было заманчиво, но настолько холодна была вода, что не всегда решались на это удовольствие. Была и купальня на Воре в парке. А вот на лодках плавали вверх, вдоль берега парка и вниз, к Яснушке и под железнодорожный мост в Репихово. Воря была вполне «судоходна», и рыбы в ней водились, хоть и меньше чем при старике Сергее Тимофеевиче Аксакове.
Осень – это лес – такой красивый и с таким невероятным количеством всевозможных грибов. Собирались только лучшие грибы: белые, подосиновики, молодые подберезовики, рыжики, опята, остальные грибы не были достойны сбора. Лучшее место для сбора белых грибов была «Дубовая роща», где под одним дубом можно было набрать 30-40 белых. За рыжиками ездили на лошадях, с бельевыми корзинами, за Яснушку, в сторону Глебова. Осенью жгли костры в лесу, пекли картошку, собирали удивительной окраски кленовые листья и делали из них гирлянды. А как великолепны были темные ночи с бесчисленным количеством необычно ярких звезд.
Зима - первый снег, сколько радости он приносит в детстве. Дом становится еще уютнее с топящимися печами и каминами, слышно потрескивание дров, а по вечерам всюду зажигаются лампы керосиновые и спиртовые с такими красивыми расписными абажурами. А вот уже появляются лыжи и санки, и начиналось такое азартное катание с гор. Это увлечение было присуще Абрамцеву еще со времен мальчиков Мамонтовых, сыновей Саввы Ивановича и с ними Серова, которые по рассказам, на санках катались от самой террасы до нижнего пруда, обгоняя друг друга, и притом ухитрялись перекидывать на ходу с одних саней на другие младшего члена безумной компании Александру Саввишну – «Шуру», – отличавшуюся крайней смелостью. – Помню, как по заведенному бабушкой Елизаветой Григорьевной обычаю, нас на Святках, уже ночью, как, наверное, казалось нам тогда, усаживали в большие сани и возили на быстрых, запряженных парой или гуськом, лошадях в лес. Это было так увлекательно, так таинственно, и звезды мерцали на черном небе, совсем как в сказке. Была еще удивительная, шедшая тоже от бабушки Елизаветы Григорьевны поездка, тоже на Святках, поздним вечером ехали на лошади в лес, где на какой-нибудь поляне были зажжены свечи на большой, очень большой елке и мы маленькие дети, верили, что это елка у зверей. А звери-то тогда действительно были. Осенью медведь выходил на поспевающие овсы где-то между Абрамцевом и Артемовым. Сколько поэзии в этих далеких теперь воспоминаниях!
А какие у вас воспоминания об Абрамцеве?