Николаев моя фамилия. Хотя какой я к черту Николаев? Одно название. Мы, якуты, издревле считаем, что имя обладает магическим свойством. Оно способно и судьбу предопределить, и от злых духов защитить. Тот набор звуков, который составляет никнейм по жизни – это информация, которую заложили в тебя предки, программный код твоей судьбы. Например, Эрел - это старший муж. А Сарын – тот, у кого сильна нижняя часть тела.
В России, согласно переписи населения 1897 года, фамилий не было у трех четвертей жителей. Мужикам хватало имени и прозвища. Ванька Гриб или Андрон Неждан. Фамилии появились позже.
Когда моя мама пригласила шамана для обряда наречения, черный крючконосый старикашка набрал в рот бырпах, и закрутился, распыляя на духов всех четырех сторон света белую взвесь. Потом провозгласил: «Вижу, что сын твой - Кытахы. Большая деревянная чаша. Будет широк и полезен. Но не позволяй Эбе наполнить чашу водкой. Как только Эбе нырнет в нее – беда». Эта якутская бабка-ежка была злой и люто зыркала на мир людей четырьмя глазами.
Фамилию Николаев дали моему прадеду после революции. В наш улус Джуралей приехал тогда на санях комиссар. Скрипучая шкура, в которую он был одет, называлась плащом. А на поясе комиссар носил волшебный артефакт, именуемый наганом. Сел комиссар на лобном месте за стол и отдал приказ: мужчинам явиться в течение часа. Испуганные якуты образовали очередь. Старший лейтенант сначала спрашивал у мужиков имя, а уж из него стряпал фамилию: Дуолан становился Долановым, а Кустуктаан - Кустовым. Но потом вдруг пошли сложные имена, вроде, Хожун-хотой или Уйгулаан-тэбикен-оол. Комиссар поморщился, сплюнул. И больше имен не спрашивал. Он стал вносить в ведомость поочередно три фамилии: Алексеев, Петров и Николаев. Прадеду выпало стать Николаевым.
Я окончил юридический факультет Якутского государственного университета в 2000 году. С работой в нашем городе было сложно. Любой заборостроительный техникум пачками выпускал юристов и экономистов. В маленьком Якутске очередному законнику ловить было нечего. Случайно узнал я, что Министерству Обороны требуются дознаватели, чтобы расследовать воинские преступления. Благодаря военной кафедре я имел звание лейтенанта запаса. «Почему бы и нет?», - подумал я.
Я явился к 8:00 в районный военкомат, расположенный в старом каземате Якутского острога. В центре большого помещения стояли одинокие стол и стул. В углах стен, выглядывая из-под стыков обоев, росли грибы-поганки. А больше в комнате ничего не было. Дежурный офицер сказал мне, что дознаватели требуются не в Якутии, а на Северном Кавказе. Я прошел медкомиссию, подписал контракт, получил форму. Через неделю отправился на перекладных в далекий Владикавказ. На вокзале Владикавказа за мной увязался бородатый носильщик. Он казалось, прямо мечтал понести мою сумку. Я вежливо отвечал, что справлюсь сам. Он обиделся, попытался вырвать мой багаж из рук, убеждая меня: «А вот и не справишься! Не справишься, говорю!»
На следующий день я уже грелся на нежном солнышке возле военного аэродрома. Рядом расслабленно валялись другие офицеры. Из Владикавказа вертушка должна была отвезти нас в отдаленный полк в горах Чечни, на границе с Грузией.
Рядом со мной перебирал четки небритый прапорщик.
- По национальности я – кандинец, - веско произнес мой сосед.
- Ни разу не слышал о такой национальности, - признался я. – Где проживают кандинцы?
- В селе Старый Кандин.
- А еще?
- Еще в селе Новый Кандин.
- Понятно. А еще?
Прапорщик помрачнел, зыркнул:
- Больше нигде.
Пилоты задерживались. Искать их отправили меня. Как самого молодого. Куда-нибудь.
- Нашел летунов? – спросил кандинец, когда я вернулся.
- За будкой двое невнятных водку пьют, а пилотов нет.
И тут вдруг все вскочили, стали хватать баулы. Я увидел, что к вертолету направляются взявшиеся, словно из ниоткуда, пилоты в синих фуражках. Я узнал двух невнятных типов, которые совсем недавно пили водку за будкой. Перепугался, но решил промолчать.
Мы полетели вдоль каменных стен неописуемо красивого горного ущелья. Сверху земля казалась зеленой открыткой. Ми-8 отстреливал тепловые ловушки. Внизу ртутной лентой искрился Аргун.
Стали снижаться в лощину, обнятую горами. Я увидел кубики домов, периметр бетонного плаца. Полуголые человечки отчаянно бегали по плацу за мячом, не обращая внимания на вертолет. Это и был полк. Мой новый дом.
Меня встретил замполит с рыхлым лицом - подполковник Алиев. Вместо приветствия он приказал мне быть готовым ко всему. Алиев отвел меня в одноэтажное здание штаба. При входе стояла прозрачная колба, в ней высшая ценность и сердце подразделения – боевое знамя полка. Если его захватят – подразделение перестанет существовать. Знамя охранял караульный с автоматом.
В кабинете сидел усатый полковник. Перед ним стояла пепельница. Окурки, воткнутые в нее, образовали ежа. На стене висела карта местности. Я замер. На полу были выложены в ряд фугасные мины.
- Вот ты какой, - сказал полковник, оглядев меня с ног до головы. - Давно ждали специалиста. А то сержант этот, бывший мент, только бухать горазд. А работы много. Вчера только в Итум-Кале ЗиЛ расхерачили. А в нем мудачки, которые не любили носить бронежилетов. Вечером представлю тебя личному составу, вольешься в коллектив. Лейтенанта получал?
- Так точно, - я пошевелил плечами, чтобы продемонстрировать звезды на погонах.
- Представлялся?
- Простите?
- Значит, не представлялся. Так что, пока ты не лейтенант, а студент. Встречаемся в столовой, в 20-00.
Пищеблок занимал стратегическую высоту прямо перед позициями артиллерии. Я явился в назначенный час. В углу просторного зала стояла ударная установка, на табуретах лежали электрогитары. Столы были составлены буквой «П», словно на свадьбе. На клеенчатых скатертях кто-то расположил тарелки с вареными овощами, вскрытыми банками рыбных консервов, нарезанным сыром. Пухлая официантка Глаша толкала тележку с графинами. По центру стола вытянулись подобием почетного караула бутылки осетинской водки «Исток». Мне кажется, дешевле этой водки не было. Она стоила всего семь рублей за бутылку. От этого пойла блевал, дох и слеп весь юг России.
Мне уже объяснили, что представление по случаю очередного воинского звания – давний ритуал русской армии. Кроме меня представлялся лейтенант инженерной службы Мерзликин – стриженый под ежик коренастый парень. Рыжий прапорщик-кандинец был третьим представленцем. Мы, все трое, сняли звезды с погон. Права носить их нам предостояло заслужить.
Прибыл командир полка, раздалась команда: «Товарищи офицеры!». Все как один развернулись к центру зала и замерли по стойке «смирно».
- Товарищи офицеры, прошу садиться, - сказал командир полка, усаживаясь за центральный стол. - По старой армейской традиции мы собрались, чтобы отпраздновать получение первых офицерских званий. Что ж, приступим.
Первым представлялся кандинец. Ритуальные действия посвящения исполнял для него непосредственный командир-начальник вещевой службы. Он до краев наполнил граненый стакан водкой из запотевшей бутылки. Затем бросил на дно четыре маленькие звездочки. Те кружились, как снежинки.
Кандинец встал, продышался, словно готовился совершить подход к штанге. Прапорщик обхватил большим и указательным пальцами стакан, поднес его к губам и, не сводя взгляда со звездочек, бросился пить. Кадык заработал, как поршень. Кандинец допил водку и ловко подхватил губами звездочки. Веснушки на его лице пылали. Прапорщик закрыл глаза, поднес к подбородку ладонь, выплюнул звездочки в нее.
- Товарищ полковник! Товарищи офицеры! - хрипло произнес он. - Представляюсь по поводу получения очередного воинского звания – гвардии прапорщик.
- Нашего полку прибыло! - отозвался полковник, одобрительно качая головой. - Привести форму одежды в порядок!
Толстый начальник вещевой службы быстро вдел подчиненному в дырочки на погонах успешно обмытые звездочки.
- За гвардии прапорщика! – рявкнул командир полка.
Офицеры встали и, как один, опрокинули рюмки. Зашумел разговор. Все хвалили прапорщика, исполнившего воинский ритуал уверенно и точно. В зал вошли гвардейцы-музыканты, взяли гитары и грянули «Трамвай- «пятерочка», вези в Черемушки меня».
Настал черед Мерзликина. Тот чему-то улыбался, изучая стакан с водкой. Начальник инженерной службы, вечный капитан, повторил ритуал в отношении своего подчиненного.
Мерзликин схватил стакан. В граненом изобретении скульптора Мухиной словно разразилась буря – так сильно дрожали руки молодого офицера. Мерзликин выдохнул и спешно влил в глотку содержимое стакана, намереваясь одним махом разделаться с испытанием. Но тут испытуемый поперхнулся, закашлялся, стал махать руками, заставляя своего начальника позорно уворачиваться от водочных брызг. Начальник инженерной службы спешно вывел раскрасневшегося слабака в уборную.
- Вот такую молодежь присылают, - сокрушенно сказал начальник штаба, сноровистым движением насаживая кильку на вилку, – совершенно неподоготовленную. Слабую и квелую. Не помнящую ритуалов русской армии. За дедов, которые умели пить! Два коротких, один протяжный! (Глаша прикрыла уши.) Урра! Урра! Урра-ааа-аа-а!!!
В едином порыве тридцать крепких мужских глоток подхватили этот радостный крик. Когда все стоя выпили за дедов, в столовой разлился запах томатного соуса. Смазанные водкой моторы бесед зашумели с новой силой. Музыканты грянули Кипелова: «Ты, летящий вдаль, беспечный ангел».
После этого поднялся заместитель командира полка, толстый подполковник. Черты его лица утопали в складках кожи. Подполковник провозгласил третий священный тост: «за тех, кого нет с нами». В полной тишине, не чокаясь, офицеры махнули по третьей.
Похожий на мокрого ежика вернулся Мерзликин. К его лицу приклеилась улыбка. Опозоренный вечный капитан стал снова наполнять стакан водкой. И, как бы случайно, забыл долить до краев.
Въедливый штабист Трубиенко заметил неладное:
- Что же это, товарищ капитан, соляры, значит, недоливаете, теперь и за водку принялись? Лейте, как надо!
Мерзликин встал, с почтением глядя на полный до краев стакан. На этот раз испытуемый разработал тактику: он разделил содержимое стакана на три больших глотка. После первого зрачки Мерзликина сделались острыми как звезды, после второго глотка побагровели мочки ушей, после третьего - дернулась, словно от удара электрическим током, голова. Допив, Мерзликин нетвердо поставил стакан на стол, вытер губы, занюхал бородинским хлебом.
- Товарищи офицеры! Представляюсь по поводу…
- Стоп! Стоп! – прервал Трубиенко. – Сначала идет обращение к старшему офицеру – командиру полка!
- Товарищ полковник! – повторил Мерзликин. – Товарищи офицеры! Представляюсь по поводу звания лейтенант… То есть, гвардии лейтенант.
- По поводу присвоения очередного воинского звания, – поправил командир, отмахнувшись. – Это незачет, товарищ гвардии никто. Тренируйтесь хорошенько.
Все снова выпили за что-то важное и правильное. Оркестр грянул «Господ офицеров». Собравшиеся подпевали так, что в рамах дрожали стекла. Заместитель командира утирал слезу.
- Прошу садиться, - сказал командир полка. – Кто там у нас остался?
- Товарищ полковник! – пискнул я, подняв руку как в школе. – Можно обратиться?
- Можно Машку за ляжку. А в армии положено говорить «разрешите».
Ко мне уже спешил мой начальник-подполковник Алиев. Он деловито наполнил мой стакан и бросил туда звездочки. Те образовали на дне квадрат. Я кашлянул. Старуха Эбе смотрела на меня со дна стакана.
- Ну что, Николаев, - спросил Алиев заговорщицки, - все помнишь? Не посрамишь политотдел?
- Разрешите обратиться, товарищ полковник, – не унимался я.
- Обращайтесь.
Я произнес речь, которую репетировал со вчерашнего дня.
- Товарищ полковник! Товарищи офицеры! Я-представитель коренного северного народа, и нам алкоголь генетически противопоказан. Вместо него я с удовольствием выпью наш национальный напиток «бырпах».
Офицеры переглянулись.
- Барабах? – уточнил командир полка. – И сколько в нем градусов?
- Около двух, – сказал я, доставая привезенную из Якутска бутыль, украшенную оленьим мехом.
- Не пойдет. Офицеры представляются на водке.
- Я не могу на водке.
- Ерунда. У нас танкист-бурят замечательно позавчера представлялся.
- Поймите, - взмолился я. - Мой организм быстро накапливает ацетальдегид. И не вырабатывает достаточно фермента, необходимого для расщепления молекул спирта.
Воцарилась тишина.
- Кто тебе это сказал?
- Наука, – поспешно объяснил я. - В моем ДНК присутствует аллель альдегиддегидрогеназы. Ее носители после употребления алгоколя испытывают острое отравление. Таким людям вообще нельзя пить. Кроме того, мое имя Кытахы. Что значит «большая деревянная чаша». Если в чашу ляжет четырехглазая Эбе, я погиб. Совершенно погиб.
От смеха зазвенели тарелки на ударной установке. Смеялись офицеры, их веселье подхватили музыканты, даже Глаша вытирала слезы передником. Потешался даже Мерзликин.
- Я серьезно! Я после одной рюмки уже ничего не помню.
- Аллель у него не той конструкции, - хохотал Алиев.
- В вашей водке крови не обнаружено, - заливался начфин.
- Тишина! – рявкнул командир, смахнув веселье со всех лиц. – Вот тебе мой сказ, Николаев. Водка является таким же союзником русского воина, как шпага и автомат. С водкой и француза били. И на немецкие пулеметы шли. Как ты думаешь, трезвый пойдет кавалерийской атакой на бронированный дзот?
- Не пойдет, наверное, – отвечал я.
- А дед мой ходил, - командир грозно откусил от головки лука. – Осенью сорок второго моего девятнадцатилетнего деда в составе кавалерийской дивизии пригнали под Ржев. Ты представляешь себе, что такое Ржев на излете сорок второго года, Николаев?
- Никак нет.
- Вообрази себе поля, заваленные трупами. Рижско-Сычевская наступательная операция завершилась полным разгромом. Триста тысяч советских бойцов полегли в болотах. Плечом к плечу, в три ряда. Впереди – эшелонированная оборона немцев. Там окопалась девятая армия генерала Вальтера Моделя. Самое боеспособное соединение в мире. Прибыли советские подкрепления. Вот-вот начнется операция «Марс». Мой дед, еще пацан, узнает, что утром их батальон погонят на противника первой волной. Дед понимает, что это его последняя ночь. Завтра он займет свое место в долине мертвых. Дед не спит, пишет прощальное письмо матери, моей прабабке. Поутру их подразделение строят, зачитывают приказ и наливают в котелки по сто грамм водки. Дед, никогда не пивший, глотает водку. И жажда жизни, превозмогающая сила ее и страсть, озаряет его сознание. Дед рассказывал мне: «Как только выпил, внутри полыхнуло. Я сжал зубы так, что они захрустели. И понял - не умру. Не сегодня. Пошла она нахер, смерть эта». После артподготовки, комбат свистнул, и лошади нырнули в предрассветный туман. Немцы, конечно, обрушили на кавалерию огненный шквал. Плоть рвалась на лоскуты. Дед направлял лошадь наискось по полю, так, чтобы к линии фронта был повернут один конский бок. Сам он в это время прятался за другим боком, прильнув к крупу. Один из немногих, он добрался до зоны пулеметного огня, где какой-то ганс все-таки прошил очередью его лошадку. Но дед остался цел. По разложившимся за лето, смердящим трупам красноармейцев с выклеванными вороньем глазами, дед пополз. Он забирал у убитых товарищей гранаты РГ-42. Дед подобрался к боковому окошку дзота, где услышал немецкую речь. Все что он запомнил, это слова «kopflose reiter» - безголовые всадники. И дед передал гансам подарок - пригоршню гранат. После этого он проник в дзот, взял пулемет MG-42 (в простонародье «косторез») и стал поливать рядом стоявшие укрепления, вынудив немцев отступить. Вторая волна советской атаки успешно захватила линию.
Воцарилась тишина. Из-за Слышался только храп Мерзликина из-за стола.
- Дух человека слаб, пока не горит, - сказал командир, щелкнув по своей рюмке пальцем. - Разожги его. А кумыс свой можешь на опохмел оставить.
Я с опаской взял ледяной стакан. Глаза Эбе мерцали на дне. Или это были пустые глазницы красноармейцев на Ржевском поле? Теперь я не знал. Я помочил пальцы и разбросал капли на восток, запад, север и юг. Задобрил духов.
- Не дыши, пока пьешь, – прошептал Алиев, тщательно натирая чесноком корку хлеба. – И все нормально будет.
Я стал заливать водку сразу в гортань, чтобы миновать вкусовые рецепторы на языке. Влив таким образом в себя полстакана, я проглотил этот ком, подавив желание вдохнуть. Второй глоток сделать было проще. Я поймал заветные звездочки, выплюнул их в ладонь, перевел дух. Горло и пищевод пылали. Алиев быстро сунул мне честночную корку. Занюхав, я медленно, без запинок, произнес слова представления.
- Ну вот и славно. Нашего полку прибыло! – сказал командир, наградив меня отеческой улыбкой. – Привести форму одежды в порядок!
Довольный Алиев был тут как тут.
Музыканты грянули «Я иду в этот город, которого нет».
