"Хочешь жрать, отрабатывай", он выгнал тещу старушку выкапывать картошку, пока жена была на работе. А после увидел, что с ней случилось, и понял, что попал.
*
Это был маленький городок, которому, наверное, не пристало быть туристическим, а полагалось затеряться среди многочисленных собратьев, но нашлись те, кто изменили его судьбу.
И вот уже не первый год сюда — как лайнеры в порт — вплывали белые двухэтажные автобусы, чтобы остановиться на главной, и единственной площади, и очередная бойкая гид собирала своих подопечных как наседка цыплят.
Гостям здесь нравилось. Дома не выше трех этажей. Они были оштукатурены и окрашены в разные цвета: голубой, розовый, желтый... Так что и в реальности, и на фотографиях городок напоминал кукольный. Казалось, если бы нашелся великан, он мог бы здесь играть.
Узкие улочки были выложены камнем. Магазинчики переходили из рук в руки в одной семье – от старшего поколения к младшему, и если вчера вам предлагала здесь кофе опрятная старая хозяйка в белом фартуке, то нынче дымящиеся чашечки на стол приносила уже ее внучка.
Первыми залетный ветер встречали фонари на крышах, а когда темнело, цепочки фонарей напоминали переплетения бус.
Своим нынешним обликом городок был обязан двум женщинам. Одна из них – учительница истории: угловатая, смешная в своей нелепой шляпке, которая ей совершенно не шла. Но особа чрезвычайно дотошная – она и раскопала, что когда-то у этого городка была своя ведьма. Какие-то записи учительнице удалось найти в архивах, что-то было дополнено слухами, передававшимися из уст в уста.
История была такова. Ведьма появилась, как ей и положено, из ниоткуда. Однажды под вечер в городок вошла молодая женщина с ребенком на руках. Незнакомка была очень красива и страшно измучена. Одета в какое-то рубище, кабы не из мешковины его сшили. Босые ноги испачканы в грязи. Ребенок, совсем маленький, укутан в такую же грубую ткань
Незнакомка не могла не привлечь внимания. Её стали расспрашивать – откуда она пришла, и что с ней случилось. Но ни на один вопрос она не смогла или не захотела ответить.
— Откуда ты?
Молодая женщина оборачивалась и кивала на густой лес, который начинался почти сразу за границами города. Но ни в лесу, ни за ним – не было никакого жилья. Там раскинулся край непроходимых болот.
— Есть ли у тебя кто-нибудь родной? Муж? Отец с матерью? Хоть кто-то?
Женщина молча качала головой. Ну что было с ней делать… Не прогонишь же ту, которая малость тронулась умом, в ночь по бездорожью…Да еще и с ребенком.
Ей предложили выбор. Или поселишься у кого-то из тех, кто готов тебя приютить, будешь работать по дому, а взамен тебя станут кормить, дадут крышу над головой и одежду — поприличнее этих замызганных тряпок.
Или – вот, гляди, ветхий домик, самый крайний на улице. Хозяйка недавно умерла. Она жила так бедно, что никто не позарился на ее добро. Можешь пойти туда.
Женщина не задумалась над выбором. Она поудобнее перехватила младенца и пошла к дому, больше напоминающему сарай. Там и стала жить.
Это – то, в чем источники сходились, а дальше начинались разночтения. Кто-то упоминал, что женщина эта умела заговаривать кровь, привораживать, наводить порчу – ну и тому подобное. Разве, что на метле не летала. Другие вспоминали, что она была лишь травницей, впрочем, весьма искусной. Могла помочь почти при любой хвори. Но главное – видела вещие сны. И то, о чем рассказывала – непременно сбывалось.
Даже имя женщины в разных местах было написано по-разному. Где-то— Улита, где-то — Иулитта. Что же касается ребенка, то о нем и вовсе не упоминалось. Это могло означать самое разное. То ли он ничем не выделялся, чтобы о нем писать, то ли умер еще во младенчестве, это случалось сплошь и рядом.
Дальше начиналась история, похожая на сказку, И здесь уже приходилось опираться не на то, что было писано пером по бумаге, а на иное – о чем рассказывали бабушки внукам, и каждая вносила в повествование что-то свое.
Проезжал через их городок какой-то знатный иностранец. То ли немец, то ли француз… И настолько он был болен, что возвращался на свою родину, желая умереть среди близких людей. В дороге сделалось ему совсем худо, и слугам казалось, что господин их окончит свой земной путь в этом местечке, упоминаемом не на каждой карте.
Тут и лекаря своего не было. Священник же, который мог прочитать отходную, не понадобился – чужеземец исповедовал другую веру. Травницу позвали уже от полной безнадежности – может быть она хоть как-то сможет облегчить страдания умирающего.
Женщина оставалась возле больного долго, а когда ушла – тот спал крепким сном.
Чужеземец задержался в городке, а когда уезжал – хоть и был еще слабым и изможденным – но уже не думал о смерти. Улиту он увез с собой – не пожелал расставаться с той, что отогнала от него смерть.
После этого женщина не вернулась в эти края. То ли вышла замуж за этого чужестранца, то ли стала женой какого-то захудалого принца, младшего в своем роду…А может – ее сожгли на костре…
Детям нравилась эта сказка – какой бы ни был у нее конец – счастливый или страшный.
Учительница, Анна Федоровна, отыскала место, где стоял «домик Ведьмы» и решила его воскресить. Она и сама была человеком немолодым, мэр городка в свое время учился у нее в классе. Анна Фёдоровна отправилась к нему на прием.
— У каждого города должна быть своя фишка, своя изюминка, — уверяла она, — Нам на редкость повезло – даже не надо ничего придумывать.
Мэр посмотрел на нее поверх очков.
— Я знаю вашу неуёмную страсть ко всему необычайному, — сказал он, — В других классах собирали макулатуру и проводили пионерские сборы, а вы водили нас смотреть на звезды, и учили различать созвездия. Что вы задумали на этот раз? Только учтите – денег у меня нет.
— Обойдемся малой кровью, — пообещала бывшая учительница, — Нам понадобится что-то вроде хижины. У нас же на окраинах есть старые брошенные дома, как говорится – «под разбор». Несколько таких домов – и добровольцы, которые загорятся этой идеей… Вот и всё.Сделаем первый шаг, а потом – пойдет.
Мэр ненадолго задумался. На окраинах действительно оставалось несколько домов из категории «стыд и позор». Потемневшие от времени двухэтажные бараки, которые давно надо было снести. Да только средства на постройку новых домов для переселенцев мэру дали лишь недавно. Теперь бараки надо было сносить, но уже поговаривали, что кое-кто решил поступить проще – ночью поджечь все, и чтобы к утру – остались лишь кучи пепла. Тогда не потребуется ломать бараки, и вывозить то, что от них осталось, на грузовых машинах. Огонь решит все проблемы.
— Официально я не знаю, кто это задумал, но что они сгорят – это точно, — мэр сказал это Анне Федоровне как «своей», — Если успеете, берите то, что вам нужно.
— Успеем! Среди моих бывших учеников есть и плотники, и резчики по дереву, — и Анна Федоровна повторила, — Нам лишь бы начать…
И с этого действительно всё началось. Сперва появился домик как две капли воды похожий на тот, что стоял тут прежде. Не зря учительница столько времени провела в архивах и прочитала кучу этнографических книг. В этот первый мини-музей горожане несли то, что издавна хранилось в их семьях, но в современных домах было вроде бы ни к селу, ни к городу. Утюг, что раскалялся от углей, прабабушкино вышитое полотенце, прялку…Прежде это пылилось – что-то в сарае, что-то в дальних уголках шкафа…А домик постепенно преображался и уже начинал «рассказывать историю». Во всяком случае школьники, которых сюда стали приводить на экскурсии, рассматривали экспонаты с интересом.
Дальше – больше. Анна Федоровна была уважаемым человеком, и нашлись меценаты, которые стали помогать ее музею. Он рос – вот уже и «хижина ведьмы» была отстроена новая, и сад вокруг нее появился. Стог сена, в который были воткнуты вилы, а на крыше – искусно вырезанный из дерева черный кот.
А когда сказал «прости-прощай» единственный в городке заводик – и ясно стало, что будущее у этого места незавидное, разъедется молодежь, подыскивая работу, одни старики и останутся – тогда же Анна Федоровна и предложила.
— Пусть к нам красотой приезжают любоваться.
…Давно уже нет на свете старой учительницы, и никто не скажет – о том она мечтала или нет. Много лет потребовалось на то, чтобы всё здесь стало таким как теперь.
Зато теперь прогулку по городу гости непременно начинают с «хижины ведьмы», фотографируются возле разноцветных домов, заходят в кофейни, а заканчивают экскурсию у маленькой речушки, которая берет свое начало где-то в болотах, а впадает в Ведьмино озеро. Вода в нем темная и холодная, и мало кто осмеливается в него нырять.
*
Лидия Ефимовна не помнила - вправду было это с ней, или только приснилось. Темная комната в деревенском доме, свеча горит на столе. И женщина в черном платке говорит ей:
— Не пора тебе еще к нам. Вот когда почувствуешь, что в этом мире ты – лишняя, тогда – приходи…
Старческие руки поправляют свечу. Этот огонь, эти пальцы, и лицо, обрамленное черным платком…
Если это был сон, то Лидия Ефимовна его видела дважды.
Ей казалось, что она помнит эту женщину, ее слова – всю свою жизнь. Это было откуда-то из далекого-далекого детства.
Окончив школу, она уехала из городка. Обычно было так – молодые или уезжали и больше не возвращались сюда, или оставались в городке, чтобы прожить тут всю свою жизнь.
Так вот – Лида уехала. И жила в большом городе, выучилась, расписывала деревянные сувениры, рисовала на них синие и красные цветы, а еще – подсолнухи. И муж у нее был, и маленькая дочка. А потом в одночасье она осиротела, когда водитель-дальнобойщик, на несколько секунд заснувший за рулем, раздавил на загородной трассе их машину. Осталась в живых только она одна, её долго лечили. А больше всего боялись, что она не справится с горем и наложит на себя руки. Тогда и приснился ей второй раз тот самый сон, и женщина в черном повторила свои слова.
Звонила Лида подругам, оставшимся в прежней жизни, в маленьком городке и просила:
— Поговорите со мной, мне нужно просто слышать человеческий голос.
А потом она вернулась в родительский дом – почти как та ведьма, с ребенком на руках. Только девочка была приемной.
Может, что-то особенное было в городке, отчего Маша, когда выросла, чувствовала себя здесь чужой. Словно жить здесь могли лишь те, кто тут родился. Ну, чужая – так чужая. Маша этим не заморачивалась. Окончив школу, она устроилась официанткой в кафе, а через год поехала в отпуск и оттуда привезла себе мужа.
Теперь Лидия Ефимовна была уже не глава семьи, а «довесок» при молодых. Так и тянулось. Детей у Маши не было, зато муж сделался ей по-настоящему родной душой, ведь он был тоже чуждый, пришлый. Он не понимал маленький городок, не чувствовал его дыхания.
Почему тут одни сады, и никто не сажает картошку?
Сам Петр сажал. Вырубил заросли сирени, спилил липы – лучше нет дров для бани, чем липовые. Лидия Ефимовна жила в своей маленькой комнате. Пенсию отдавала приемной дочери на хозяйство.
— Но что та пенсия – слезы, — презрительно бросал зять.
Была у Лидии Ефимовны и работа «для души». Она не шила, и не вязала, но рисовала открытки. Получались они необыкновенные. Откроешь такую а навстречу тебе поднимаются старинные замки и сказочные герои, кусты роз и орлы, расправляющие крылья… Когда жизнь идет к закату, и ясно уже, что главное в ней кончено – не будет больше ни любви, ни каких-то безумств, не взлететь больше – лишь спуск дальше, лишь угасание… Тогда и приходит на помощь воображение, и оно составляет единственную отраду.
Открытки эти Лидия Ефимовна готовила к празднику. Был у них в городке свой день, тридцать первое августа, последний день – лета. Нет, вечер… Провожая благодатную пору собирались горожане на площади, словно хотели побыть все вместе, порадоваться напоследок, проводить тепло – перед затяжной промозглой осенью и бесконечной зимой.
Пили сидр, пока не начинала кружиться голова, ели яблочный пирог – его пекли огромным, чтобы на всех хватило, была тут и ярмарка, и музыка. И, конечно, все считали падающие звезды, загадывая желания.
Теми небольшими деньгами, что выручала Лидия Ефимовна, она распоряжалась сама. Покупала зерно – сыпать птицам в кормушку, шило и мыло – те самые мелочи, о которых не хотела она просить домочадцев.
У зятя при доме была маленькая автомастерская, и его страшно раздражало то, что теща целыми днями сидит у себя, болтает кисточкой в банке с водой, рисует какую-то ерунду как ребенок. Вместо того, чтобы всегда обед стоял на плите, и прочие женские дела были переделаны. Маша приходила с работы и бралась за хозяйство. Пётр делал вид, что жалеет ее, когда говорил теще:
— Машка в своей кафешке за день набегается, приходит – уже на ногах не стоит. А ей нужно к плите становиться, а потом за стирку браться. Ты-то сама чем с утра до вечера занимаешься? Мазюкаешь все?
Петр был из тех, кто считает старых людей недоумками, ущербными умом, с которыми так и нужно разговаривать…
Лидия Ефимовна не говорила зятю про то, как тяжело ей ходить, и боли немного стихают лишь тогда, когда она сидит в своем старом кресле. Ей казалось, что это – самый кроткий путь: молчать. Зять выплеснет всю свою злость – и отстанет.
Но в тот раз попреками в лени дело не ограничилось.
— Хочешь жр-ать – иди отрабатывай, — сказал ей Петр, и подхватив под руку, почти вытащил в огород, — Вон, картошку выкапывай…Земля мягкая, лопата острая – ничего с тобой не случится… Накопаешь – на обед пожарим.
В эту-то минуту Лидия Ефимовна поняла – всё. По-настоящему она больше никому не нужна. Ни приемной дочери, ни ее мужу. Пришел час. После гибели своих любимых – она сделала еще одну попытку – взяла и воспитала Машу. А теперь все долги отданы. Счет закрыт.
Она положила на землю лопату и пошла – медленно, как позволяли ей больные ноги. Туда, в лес. Никто, кроме нее не знал, что она была пра-пра-пра внучкой той самой ведьмы…
Продолжение следует