1892 год
«Нахичевань. Вновь возведенная ограда Нахичеванского Александровского сада разрушилась. Причина известна доподлинно только Аллаху да подрядчику. Стояла стена, стояла, и вдруг расползлась по швам. Говорят, впрочем, что причина – постройка поздней осенью, в сырое время. Потому, мол, и городские денежки «отсырели». Злые языки добавляют, что точно таким же манером расползается здание городской женской гимназии. Si non e vero e′ben trovato. Поживем – увидим»! (Приазовский край. От 06.02.1892 г.).
1893 год
«Поселок Ивано-Слюсаревский. Нам передают, что в поселке Ивано-Слюсаревском, Ростовского округа, крестьянка Д. Б., ревнуя своего мужа к крестьянке А. Х., из мести отрезала своей сопернице косу. Х. отчаянно защищалась, отстаивая свои волосы от ножниц Б. и при сопротивлении слегка поранила себе руку. Не довольствуясь посрамлением Х., мстительная Б. возбудила против мужа и своей соперницы судебное обвинение в незаконном сожительстве. В настоящее время дело это об этом находится на производстве у судебного следователя». (Приазовский край. 34 от 06.02.1893 г.).
1894 год
«Ростов-на-Дону. 5-го января мировым судьей 1-го участка рассмотрено небезынтересное в бытовом отношении дело, в котором действующими лицами являются «покинутый» муж, некий К-в и «вероломная» жена К-ва. 19 октября, К-в, в особо поданном заявлении просил пристава 2-й части провести дознание о неверности его жены, указав фамилию и «предмет» страсти ее. В подробности результатов, добытых произведенным дознанием, мы вдаваться не будем, а скажем только, что кончилось оно привлечением неверной супруги по 61 ст. устава о наказаниях, т. е. за проживательство в Ростове более трех лет без письменного вида. Однако ж, мировой судья нашел, что так как муж К-вой живет в Ростове, то и жена должна была жить тут же, почему постановил дело по обвинению ее по 61 ст. прекратить, но вместе с тем, находя просьбу мужа о привлечении жены к уголовной ответственности за прелюбодеяние справедливой, на основании данных, выявленных на предварительном дознании, постановил: дело это передать для дальнейшего производства судебному следователю 2-го участка г. Ростова-на-Дону». (Приазовский край. 34 от 06.02.1894 г.).
«Ростов-на-Дону. Того же числа мировым судьей 3-го участка рассмотрено было интересное дело из мещанского быта. Сморщенная, преклонных лет старушка, Анна Коноплева, жалуется на зятя своего, Давида Арефьева, за то, что последний ее сильно избил, вообще, часто бьет старика-мужа ее, и жену свою, их дочь; что он, вот уж несколько лет, как, не желая работать, «сидит на их шее», бездельничает и требует от стариков хороших обедов и завтраков, между тем как они люди бедные и под старость все еще существуют собственным трудом. Рекомендуемый таким образом зять, Арефьев, молодой здоровый парень, довольно развязано держит себя на суде и только ухмыляется на жалобы старушенки, не признавая своей вины. Свидетели подтверждают горькое положение жалобщицы и факт нанесения ей побоев. Мировой судья постановил: подвергнуть Арефьева аресту на 6 дней. Зять, улыбаясь такому ничтожному для него, по-видимому, наказанию, уходит и начинает подтрунивать над бедными стариками, которые заявляют мировому судье, что они ожидали не такого приговора, что зять их, как они предполагали, будет сейчас же удален из ихнего дома, куда они боятся теперь вернуться, из опасения новой кулачной расправы с его стороны». (Приазовский край. 34 от 06.02.1894 г.).
«Ростов-на-Дону. Камера мирового судьи.
- Кулаков и Иваницкий! – вызывает судья.
За решетку входят два субъекта, судя по наружности – купчики. Один из них, с подвязанной платком бородой, смотрит чрезвычайно мрачно.
- Кулаков, свидетели ваши здесь?
- Здесь, - мрачно басит подвязанная борода. – И адвокат мой здесь, ваше благородие.
- Хорошо, садитесь! Вы Иваницкий? – обращается судья к другому купчику.
- Совершенно да.
- Вы обвиняетесь Кулаковым в том, что нанесли ему оскорбление, избили и вырвали всю почти бороду.
- Ну, что он тень наводит? – возражает обвиняемый. – Всю бород! Эка хватил!
- А что же, неправда разве? – встает подвязанная борода. – Так отделал, ваше благородие, что и у Леона чище не подстригут.
- Действительно, ваше благородие, я ему малость потрепал бородку, только и он в долгу у меня не остался: отменно хорошо съездил меня в харьковскую губернию и затем забрался в волостной суд. Вот, изволите видеть, - наклоняет обвиненный голову вперед, - как он меня подстриг пятью пальцами! Вроде Большой аллеи в городском салу сделал.
- Это верно! – подтверждает подвязанная борода. – Грех обоюдный был, только какое же, позвольте у вас спросить, сравнение между бородой и головной растительностью? Никакого! Борода, ваше благородие, - честь, а он у меня ее по ветру рассеял. Да еще смеется: ты, говорит, в таком виде на Юлию Пространную похож…
- Свидетель Лапшин! – вызывает судья.
Входит свидетель.
- Что вы знаете по этому делу?
- Дело было так, ваше благородие: сначала они напились, а после подрались. Этот у того бороду вырвал, а тот у этого пучок волос из головы на память выхватил. Сцепились, ровно собаки, можно сказать.
- Значит, оскорбление было обоюдное?
- Выходит, что так!
- Свидетель Степанов!
Появляется новый свидетель.
- Вы что знаете по этому делу? – обращается к нему судья.
- Дрались.
- Кто дрался?
- Они оба. Такую битву с кабардинцами устроили!
- Ваше благородие! - поднимается подвязанная борода. – Дозвольте моему адвокату слово сказать!
- Хорошо.
- Господин Макаров, пожалуйте! – оборачивается подвязанная борода к публике.
За решетку входит «адвокат» - юркая личность с бегающими тревожно глазами. «Адвокат», очевидно «хватил» для храбрости.
- Господин мировой судья! – начинает он. – В виду того, что космополитичность взглядов на отсутствие психологических движений при обсуждении легальных общественных отношений и манкирование…
- Довольно! Садитесь! – прерывает его судья.
- Борода, - не унимается оратор, - есть, господин мировой судья, естественное украшение человеческого лика. Организм…
- Довольно, говорят вам!
«Адвокат» обиженно выходит в публику.
Дело оставляется без последствий». (Приазовский край. 34 от 06.02.1894 г.).
«Ростов-на-Дону. Насколько нужно быть осторожным при выборе домашней прислуги, доказывает следующий факт. 3-го февраля, А. Б. Срулев рассчитал свою прислугу Устинью Скрипникову и сейчас же после ее ухода в его бумажнике, лежавшем под подушкой постели, из 580 рублей оказалась недостача 110 рублей. Бросившемуся по горячим следам, Срулеву удалось разыскать Скрипникову у ее подруги, где она возвратила ему украденные деньги. Дело об этом рассмотрено мировым судьей 2-го участка 5-го февраля. Скрипникова не признала себя виновной, объяснив, что деньги она нашла, убирая комнаты. Мировой судья, признавая ее виновной, приговорил ее к тюремному заключению на полтора месяца». (Приазовский край. 34 от 06.02.1894 г.).
1898 год
«Ростов-на-Дону. В виду воспоследовавшего Высочайшего повеления об установлении общих правил о взимании особого сбора с собак в городах, в ближайшее собрание ростовской городской думы городской управой вносится предложение о введении такого сбора в Ростове».
«Ростов-на-Дону. Нищие Ростова. Раннее утро ненастного дня. Небо покрыто мутными непроницаемыми тучами, весь город окутан сплошной серой мглой, которая налагает на все предметы унылый грязноватый оттенок. Медленный рассвет похож на тусклые осенние сумерки, с ночи идет беспрерывный мелкий, холодный, назойливый дождь, превращая улицы местами в огромные лужи и покрывая тротуары склизкой грязью. Туго просыпается город. Многие улицы еще совсем пустынные, безлюдные. Праздник, а потому не видно того серого рабочего люда, который, обыкновенно, задолго до гудка спешит на фабрики. Движения мало. На перекрестках, уныло понурив голову, стоят извозчичьи лошаденки, съежившись от холода, продрогшие; дремлют мокрые извозчики. В этот день слякоти и ненастья разве только неотложная необходимость может заставить человека оставить свой теплый угол и выглянуть на свет Божий. В такую погоду, как говорится, ни один добрый хозяин не решится выгнать даже собаки, да и собака не пойдет добровольно, раз она имеет какую-то конуру и убежище. Но есть люди, отверженные пасынки судьбы. Жизнь отдала их в вечное рабство. Их единственный хозяин – неумолимый голод, их вечный спутник – постоянный холод, их приют и убежище – тяжелая нищета и горькая, безысходная нужда. Властной рукой этот жестокий хозяин выгоняет своих убогих рабов из тех темных и сырых подвальных углов, которые за две копейки в сутки дает им такая же нищета и бедность. Выгнанные на улицу, в изодранных лаптях, едва прикрытые лохмотьями, они, дряхлые, больные, изнуренные, среди этой стужи, слякоти и холода ищут той жалкой милостыни-копейки, без которой лишены будут даже и такого нечеловеческого права на существование. Заслышав благовест соседней церкви, зовущий молящихся к ранней заутрене, эти обойденные судьбой бедняки спешат к подножью храма, в надежде, что им подаст Христа ради тот, кто в этот ранний час пришел действительно в церковь помолиться, а не себя показать и других посмотреть. И разве можно забыть бедняка, если искренне молишься и поклоняешься Тому, Кто заботу о голодных, несчастных и убогих вменял в самую главную обязанность, Кто прямо сказал юноше, исполнявшему все заповеди: «Поди и раздай имение нищим» и осудил богатство безусловно, как вечный тормоз на пути к спасению и совершенству; Кто сказал ту образную притчу, в которой так страшен конец богатого и так утешителен конец нищего, нарисовав ту полную справедливого возмездия картину, которая дала возможность гонимому бедняку нести терпеливо, среди торжествующего богатства, непосильный крест горя, труда и лишений.
И, жертвуя на храмы в честь того Христа, Который родился и жил среди бедности, не имел никогда на земле своего угла, избрал учеников среди бедных, благословлял бедность и чуждался богатства на каждом шагу – эти жертвователи гонят бедняка от порога храма в то время, когда он приполз сюда полуживой и именем того же Христа молит о насущном куске хлеба. Гонят, устраивая на него целые охоты, облавы, точно на дикого зверя, отдавая его в распоряжение бездушной бумаги, которая приказывает, чтобы были приняты законные меры к предупреждению его появления вновь на свет Божий, к выселению больного этапным порядком, к водворению безродного по месту жительства.
Пойдем и мы с вами, читатель, за этими, арестованными на паперти храма, нищими и узнаем доподлинно, кто они и что довело их до нужды такой. Быть может, судьба бедняков этих была в заботливых руках, их одевали, обували, кормили, дали теплый угол, пристроили к посильному труду, поместили в больницы, богадельни, и они, неблагодарные, отказались от всех этих благ и назойливо продолжают нарушать своим видом благолепие и шокируют на улицах эстетический вкус благородный граждан Ростова?
На фоне пасмурного дня, среди неприглядной казенной обстановки полицейского участка эта группа полуживых людей производит потрясающее впечатление. Столетние старики с мертвенно-бледными, пергаментными физиономиями, почти вековые старухи с измученными болезнью восковыми лицами, дети с землистым цветом лица и огромными черными кругами под глазами, все эти движущиеся рубища, лохмотья в заплатах, босые посиневшие от холода ноги, дрожащие от старости колени, высохший скелет груди, заскорузлые руки, деревянные ноги хромых, безрукие туловища калек, неподвижность паралитиков, судороги эпилептиков – все это кажется кошмаром, от которого хочется поскорее проснуться, чтобы не видеть этих ходячих мертвецов, не слышать запаха заживо гниющего человеческого тела, и, проснувшись, крикнуть каждом: «Кто бы ни был ты, но если ты человек и признаешь хоть что-нибудь святое, отзовись, откликнись, помоги немедленно, поскорее, чем только можешь, этому отверженному бедняку, глядя на которого становится стыдно за человека и больно за христианина!»
Вот перед нами Суглубаев, отставной кавалерист, унтер-офицер – ему 98 лет. Он не большого роста, тщедушный, примитивный старик. Глядя на него, трудно поверить, чтобы он мог на своих узких худых плечах вынести всю тяжесть вооружения солдат времен Александра I. Когда с ним говорят, он, опираясь на клюку, хотя и через силу, но все-таки старается держаться на своих кривых кавалерийских ногах. Двигается он с трудом – у него перебита спина. Волосы поседели, выцвели от времени и старости. Худое лицо обтянуто сухой, как пергамент, желтой кожей. Говорит громко, внятно и очень понятно для своих лет. Искренность слышится в его простых отрывистых словах, солдатская честность светится в ушедших в глубь целого века, но все еще не потухших, глазах. Тяжела его история столетней многострадальной жизни. Ребенком восьми лет он был оторван от семьи, отнят от матери и записан в кантонисты. Когда Наполеон приходил в Россию, Суглубаев уже проходил через ту, полную детских слез и горя, военную выправку-пытку, на которую были обречены эти маленькие мученики, дети-кантонисты.
- Меня много били, - говорит он, - били в детстве, били в отрочестве, били и в солдатах…, перебили спину, на ногах плохо стою. Сражался с турком в 28 году. Под Силистрией попал в плен. Спасался от врага, Дунай переплыл. С тех пор от ног отбился… Не курю…, и за это били, за все нас тогда били. Много, много лет прослужил на службе, а когда вернулся – стал бездомным, безземельным. Скитался, женился, похоронил детей, пережил внуков. Когда умерла моя последняя жена, старуха 78 лет, я остался совсем один. Никого у меня нет, вех пережил. Десять лет назад были еще силы, хватало их – сторожем служил. Пособия не получал, пенсии не знал. И теперь по улицам не хожу и не прошу, а живу около Успенской церкви, плачу рублевку в месяц за конурку. Хожу в храм и там прошу милостыню.
И слушаешь этого столетнего старика, а перед глазами точно потревоженные тени встают одни за другим образы детей-кантонистов, образы тогдашнего солдата-мученика, тяжелый крест войны, беспрерывные походы, переходы в сотни тысяч верст, жизнь впроголодь, в изорванной обуви, в гнилой одежде, вечные бои, розги, суровые наказания… И глядишь на лохмотья и рубища этого подвижника и удивляешься, как страшно закален был в бою, в страданиях, терпении и выносливости этот старый воин, если он мог в течение целого века выносить такую незаслуженную и непосильную для человека жизнь». (Приазовский край. 34 от 06.02.1898 г.).