Школьные годы мы преодолеем беглым солдатским шагом; самым запоминающимся событием этого периода явился визит маленького Стивена, несправедливо и жестоко наказанного классным инспектором, к ректору с жалобой на своего обидчика. Этот визит потребовал от мальчика всего его мужества и обеспечил ему поклонение со стороны одноклассников. Он мог бы стать вождем класса, но это не занимало его. Во всяком случае его недоброжелатели оставили его в покое и никто не донимал его глупыми вопросами вроде этого: «Скажи-ка, Дедал, ты целуешь свою маму перед тем, как лечь спать?»
На этот же период пришлась первая любовь и первые стихотворные опыты: любовные и творческие муки обыкновенно являются мальчикам вместе, взявшись за руки.
«…Весь день томительная нежность поднималась в нем темной волной и, захлебнувшись сама в себе, падала, отступала и снова набегала и росла, пока он наконец не дошел до полного изнеможения…» Это, как вы понимаете, про любовь.
«Слова говорили только о ночи, о нежном дыхании ветерка и девственном сиянии луны; какая-то неизъяснимая грусть таилась в сердцах героев, молча стоявших под обнаженными деревьями, а лишь только наступила минута прощанья, поцелуй, от которого один из них удержался тогда, соединил обоих». Это про стихи.
Незаметно мы забрались уже в отрочество, которое прошло в Бельведере, в иезуитском колледже. Как и в школе, он был здесь на особом положении; но что это было за положение? Первый ученик и одновременно добровольный изгой? Вот что он думал о своем двусмысленном положении в Бельведере: «Ученик-стипендиат, первый ученик в классе, боящийся собственного авторитета, гордый, обидчивый, подозрительный, отбивающийся от убожества жизни и от своего собственного разнузданного воображения».
Помимо главной темы – взросления мальчика, есть еще одна.
Она проходит через весь роман – освободительная борьба ирландского народа с английским владычеством (если память мне не изменяет, Ирландия была самой первой колонией Англии и последней освободилась, хотя северная ее часть, Ольстер, так и осталась за англичанами), и, соответственно, католиков с протестантами, но, кажется, ни автор ни герой ей не сочувствуют. Стивен Дедал, фамилия, как вы понимаете, дана главному герою совершенно не случайно, погруженный в свое эго, всячески сторонится политической и религиозной борьбы, но жизнь бесцеремонно заявляет свои права.
Именно в то время, когда хочется помечтать о чем-нибудь хорошем или хотя бы приятном, какой-нибудь родственник, или одноклассник, или родной отец, мистер Дедал, жизнь и свойства которого юный Стивен, со свойственной своему возрасту жестокостью и точностью, уже взвесил на аптекарских весах добра и зла, обязательно окажутся рядом, затеют посторонний разговор и непременно приплетут ни к селу ни к городу какого-нибудь Парнелла, Теобальда Вулфа Тона, Гамильтона Роуэна, который выбросил шляпу из окна, чтобы подразнить англичан, или Белых Ребят. Или, что хуже того, Гэльскую лигу с ее призывами ко всем образованным и честным ирландцам возродить в народе интерес к языку и культуре своей родины и противопоставить их английскому языку и английской культуре.
Между строк. Мы-то знаем, что ничего у них не вышло, да и вообще ни у кого не вышло противопоставить что-нибудь стоящее английскому языку и английской культуре, которые, действуя сообща, чудесным образом рекрутировали всех остальных человеков на службу интересам своих носителей. Я отношу это достижение на счет волшебства, ибо невозможно предположить, что эта нация, сплавленная подобно многим иным из нескольких, случайным образом собранных воедино, этносов, настолько умнее других.
«И смешанный гул всех этих бессмысленных голосов заставлял его останавливаться в нерешительности и прерывать погоню за призраками. Время от времени он ненадолго прислушивался к ним, однако счастливым он чувствовал себя только вдали от них, когда они не могли настичь его, когда он оставался один или среди своих призрачных друзей».
Кто такие, эти призрачные друзья? Ни что иное, как мечты. Почти всегда это мечты о женщине. О чем еще может мечтать подросток? «Встречная незнакомка, которая днем казалась ему целомудренной, недоступной, являлась ночью из темных лабиринтов сна, лицо ее дышало лукавым сладострастием, глаза горели…» и т.д. На этих мечтах, нескромных и неприличных, но, в сущности, весьма обыкновенных для мальчиков известного возраста, мы подробно останавливаться не будем, чтобы не отбивать хлеб у автора. Эти мечты, надо сказать, сбылись. Но лишь отчасти, в плане близости с женщиной. Что касается первой любви, то не сложилось, хотя предпосылки были. Возможно, виновата мальчишеская робость Стивена.
Напуганный до глубины души живописной картиной ада и обреченных на вечное страдание грешников, нарисованной проповедником (для справки, очень кратко: духовные муки грешников горше телесных, а самая страшная из всех духовных мук – мука утраты Бога; вторая кара, которой подвергаются души осужденных в аду, – муки совести; третья духовная пытка – мука неизбывности страданий), Стивен исповедуется в грехах и принимает меры по исправлению своей греховной жизни.
Бог был бесконечно милостив к Стивену и дал ему увидеть ад, уготованный его грехам, – «гнусный, вонючий, скотский ад развратных, похотливых, козлоподобных бесов. Его, его ад!»
Душевные муки и внутренний разлад не мешали Стивену хорошо учиться – он был первым учеником в классе и получил от ректора приглашение вступить в орден Иисуса (не забывайте, что колледж был иезуитский). Надо было выбирать между духовной жизнью и светской, между семинарией и университетом.
«Куда кануло его отрочество? Где его душа, избежавшая своей судьбы, чтобы в одиночестве предаться скорби над позором своих ран и в обители убожества и обмана принять венок, облачившись в истлевшие покровы, которые распадутся в прах от одного прикосновения? И где теперь он сам?
Он был один. Отрешенный счастливый, коснувшийся пьянящего средоточия жизни. Один – юный, дерзновенный, неистовый, один среди пустыни пьянящего воздуха, соленых волн, выброшенных морем раковин и водорослей, и дымчато-серого солнечного света, и весело и радостно одетых фигур детей и девушек, и звучащих в воздухе детских и девичьих голосов».
Надеюсь, вы поняли, о чем идет речь. Я – нет. Но я знаю, что по-настоящему прекрасно лишь то, что не только красиво, но и не совсем понятно.
Зато я понял другое, а именно, что человеку так глубоко забравшемуся внутрь своего я будет непросто облачиться в сутану иезуита. Короче, он выбрал университет.
В университете было очень хорошо, посещение лекций не было обязательным, что позволяло Стивену предаваться на воле разнообразным размышлениям, направленным в основном на поиски самого себя, заблудившегося в собственных недрах.
Но Дублин и Ирландия крепко держали его в своих душных провинциальных объятиях. А душа художника жаждала свободы, душа рвалась на волю, на широкий всемирный простор, навстречу свершениям и признанию.
Туда он и отправился с флагом в руках, украшенным следующем текстом: «Я не буду служить тому, во что я больше не верю, даже если это моя семья, родина или церковь. Но я буду стараться выразить себя в той или иной форме жизни или искусства так полно и свободно, как могу, защищаясь лишь тем оружием, которое считаю для себя возможным, – молчанием, изгнанием и хитроумием».
Какая привлекательная гадость! И талантливая!
На мой взгляд это всего лишь впечатляющая ода эгоцентризму, качественно упакованная в блестящую обертку формы, а, по сути, абсолютно мерзкая и антихристианская. От этой «программы» всего полшага до политкорректности, толерантности и уважения прав разнообразных бесчисленных и агрессивных меньшинств.
Это я о теории. А книга вполне ничего себе.