Редко кто из признанных литераторов, а иных мы с вами не рассматриваем, отказался от соблазна вспомнить свое золотое детство и поделиться воспоминаниями с читателями. Здесь детство толкуется расширительно, под ним мы подразумеваем и отрочество, и даже юность. Ибо два последних без детства быть не могут и, в сущности, являются вместе с ним, так скажем, единым процессом. Об этом нам известно абсолютно достоверно благодаря плодам творчества Л.Н.
Процесс взросления, сопровождаемый сложными переходами от детства к отрочеству и от отрочества к юности, хорошо изучен и проработан в литературе, в помощь которой каждый читатель может призвать и собственный жизненный опыт, о некоторых уроках которого, к сожалению, невозможно забыть, как бы этого ни хотелось. Вопрос лишь в том, как изложен материал, ибо чего-то принципиально нового здесь открыть невозможно. Каков в этом отношении вклад Дж. Дж.?
Первое впечатление по прочтении: в откровенности ему не откажешь.
Кстати, как вы полагаете, откровенность и искренность, – это одно и тоже, или есть нюансы? А если откровенность сдобрена хорошей порцией фантазии, престала ли она от этого быть откровенностью?
Хорошо, оставим откровенность. Что у нас с искренностью? Я понимаю, что художественное произведение – это не полицейский протокол, но хочется знать, насколько Стивен Дедал совпадает с Джеймсом Джойсом? Просто из любопытства. Понятно же, если человек берется за тему детства, отрочества и юности, то ни о каком ином детстве, отрочестве и юности кроме своего собственного, он писать не может по причине отсутствия достоверной информации. Хотя, при наличии таланта, недостаточность информации может быть компенсирована избыточностью фантазии.
Не первый раз прочитываю этот роман, да так и не разобрал, где эта грань (или ребро?) между правдой и выдумкой. Еще раз подчеркиваю: на последнюю автор имеет полное право.
Второе впечатление: живописуя сложное и противоречивое устройство внутреннего мира своего героя, с его падениями, раскаяниями, воспарениями, терзаниями, трусостью, скромными наслаждениями, редкими радостями и интеллектуальными прорывами на последнем этапе взросления, и делая это с чудовищным многословием, автор тем самым ставит перед читателем непосильную задачу. Например, две главы, пятьдесят с лишком страниц, почти целиком посвящены «духовным упражнениям» юного школьника. Форсировать этот словесный поток, не утонув в нем, по силам лишь исключительно серьезному и усидчивому читателю. Ну или фанату творчества. Я, например, одолел его, повинуясь чувству долга и ответственности перед возможными читателями своего опуса.
Впечатление третье: в отличие от предыдущих, суховатых в литературном отношении, произведений, о которых у нас уже шла речь, роман наполнен впечатляющими картинами, явившимися вследствие художественных озарений автора. За примерами далеко ходить не будем, вот они.
«Огромный круговорот звездной жизни уносил его усталое сознание прочь за пределы и вновь возвращал обратно к центру, и это движение сопровождала отдаленная музыка. …Музыка стала ближе, и он вспомнил строки Шелли о луне, странствующей одиноко, бледной от усталости. Звезды начали крошиться, и облако тонкой звездной пыли понеслось в пространство».
«Серый свет стал тускнеть… Это его собственная душа вступала на жизненный путь, разворачиваясь, грех за грехом, рассыпая тревожные огни пылающих звезд и снова свертываясь, медленно исчезая, гася свои огни и пожары. Они погасли все, и холодная тьма заполнила хаос».
«Жить, заблуждаться, падать, торжествовать, воссоздавать жизнь из жизни. Огненный ангел явился ему, ангел смертной красоты и юности, посланец царств пьянящей жизни, чтобы в единый миг восторга открыть перед ним врата всех путей заблуждения и славы. Вперед, все вперед, вперед, вперед!»
Какой-то огненный ангел являлся, помнится, и одной из героинь В. Брюсова. В нашем случае ангел, явившийся Стивену, принадлежит, похоже, к категории падших.
«Пронзительный, четкий и тонкий крик птиц падал, как нити шелкового света, разматывающиеся с жужжащего веретена».
Должен отметить, что эти примеры я привел, не утруждаясь тщательным отбором, просто навскидку. Богатство языка удивительное, текст по насыщенности художественными образами можно сравнить с медом, как по вкусу, так и по консистенции, в отличие от жиденького чая, которым пользовал нас автор в «Аравии» или в «Эвелин».
Впечатление четвертое: роман «Портрет художника в юности» является художественным произведением лишь отчасти; в значительное мере это манифест художника о природе творчества, или еще о чем-то, что мне недоступно (под художником здесь, равно как и в названии романа, подразумевается творческий человек вообще). Мне, признаться, эта тема не очень интересна, в первую очередь, по причине собственного невежества, а также в силу непоколебимой уверенности, что изучение теории (или философии?) творчества не может способствовать собственно творчеству, но зато способно его убить. У нас ведь есть литературный институт имени «пролетарского» писателя, но среди его выпускников, кажется, нет профильных нобелевских лауреатов. Возможно, кто-то из выпускников был удостоен премии по другому отделению. Допускаю, впрочем, что недооценка их вклада в мировую беллетристику связана с излишней политизированностью комитета.
Но люди заинтересованные и разбирающиеся в теме, думаю, прочтут пятую главу не без удовольствия.
Вот и цитата в подтверждение: «И все же ему было горько сознавать, что он навсегда останется только робким гостем на празднике мировой культуры и что монашеская ученость, языком которой он пытался выразить некую эстетическую философию, расценивалась его веком не выше, чем мудреная и забавная тарабарщина геральдики и соколиная охота».
Заметьте, Стивену, то есть автору, горько оттого, что мир не может понять и по достоинству оценить его вклад в мировую культуру. На мой взгляд, мир и не должен, и не может правильно оценить чей-либо вклад без посторонней помощи. Главное, чтобы был в себе уверен сам вкладчик. Его уверенность при благоприятном стечении обстоятельств может передаться «городу и миру», то есть критикам, литведам, нобелевским комитетчикам и, в конечном счете, читателям, главным покупателям писательской продукции. В нашем случае, я имею в виду Дж. Дж., так и произошло, признание пришло не сразу.
Впечатление пятое: настоящие художественные удачи не помешали автору время от времени уклоняться в гадкий натурализм. Вот вам примеры.
«За обедом он ел с угрюмой жадностью, и, когда обед кончился и на столе остались груды сальных тарелок, он встал и подошел к окну, слизывая языком жир во рту и облизывая губы».
«Из только что перерытой коробки с закладными, стоявшей у самого его локтя, он рассеянно, одну за другой вынимал засаленными пальцами то синие, то белые, пожелтевшие и смятые, бумажки со штампом ссудной кассы… Затем он отложил их в сторону и, задумчиво уставившись на крышку коробки, всю в пятнах от раздавленных вшей, рассеянно спросил…»
Хлеб в школьной столовой липкий, скатерть тоже липкая, чай жидкий (но горячий), мальчики в уборной занимаются глупостями (а что вы хотите, это же закрытая английская школа, знаменитый рассадник однополой любви).
Есть в романе и другие «творческие находки», еще менее приятные, например, упоминание о крысе, нырнувшей на глазах какого-то мальчика в некое отверстие в школьной уборной.
Не берусь судить, возможно, для достижения требуемого эффекта, в смысле воздействия на чувства читателя или для поддержания стиля, так оно и нужно, но у меня подобные опусы ничего кроме отвращения не вызывают. Тут одно из двух, или Джойсу изменяет вкус и чувство меры, или я не в состоянии постигнуть особенностей его творческого метода. Смиренно согласен на второе.
Впечатление шестое: картина ада, нарисованная проповедником перед школьниками (в рамках «духовных упражнений») настолько ярка, детальна и натуральна, настолько поражает все органы чувств, что вчуже пронимает дрожь и раскаяние. Это не шутка. Желание исправить собственную жизнь не оставляет меня вот уже несколько дней. Надеюсь, близкие это заметили.
На теме адских мук мы остановимся ниже несколько подробней.
Между строк. Юный Стивен развлекается на уроках Закона Божия тем, что придумывает каверзные вопросы, которые мог бы задать священнику-преподавателю. Вот один из них: «Первая заповедь блаженства обещает нищим духом Царство Небесное, почему же вторая гласит, что кроткие наследуют землю?»
Открываем Евангелие от Матфея, гл. 5, первая заповедь: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Вторая заповедь: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Третья заповедь: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»: третья, а не вторая. Очень не хочу, чтобы это замечание было расценено кем-либо как мелочность с моей стороны или, того хуже, как тщеславие. Просто тема, на мой взгляд, требует точности.