Глубина цвета на самом дне ночи кажется понятием очень относительным. Чем-то вроде десятков оттенков снега у эскимосов или кучи неразличимых для чужого очень холодных ветров, которые по именам знает Петрович. Если не находиться в месте, если это можно назвать местом, наподобие Таймыра-700, где видеть до ибупрофеновой матери оттенков черного-темного и подарком от фирмы быть большим ценителем квадрата товарища Малевича.
Навык, не менее способствующий продлению существования. «Отсутствие света» может оказаться отсутствием не только света. На ровном месте, без предупредительных выстрелов и китайских предупреждений. И ни галогенные полицейские фонари, ни спецглаза с подложкой из «сияющего» тапетум-слоя не помогут с этим разобраться. Косвенным образом только очередной спаленный пси-барометр может намекнуть.
Что замена сгоревшей лапочки или пижонский выход по-эстетски отлить в Море Мрака способны оказаться намного интереснее, чем можно было предположить. Соорганизуя почву для следующей мистической истории об бесследном исчезновении в герметичном контуре Объекта на безжизненном мелководном побережье. Возможно, и просто городская легенда. Но иногда очень уж не хочется и страшно покидать области видимости.
Причем тут никтофобия или то, что там может оказаться. Вот то, чего там может не оказаться. Вообще-то, это был вопрос. Чего? Владельцы точного знания игнорируют даже очень-очень настойчивые вызовы хрустального шара. Не говоря уж о более банальных средствах коммуникации. И хрен с горчицей с ними. Когда делаешь ставку на смесь из паркура и брейк-данса, разогнанных мозгов. Инсайт, проколы сути, гибкость и тонкость восприятия.
Пока переоблегченная конструкция не долбанется сама за выработкой крошечного ресурса или от пропущенного удара, которых не предполагалось. Пока получается война-вспышка/сверхскоростной моноудар, ставка на зеро. Любой другой выигрыш — проигрыш. Радиаторы и хладагент — штуки тяжкие, как неудачный рок. Ладно, финишируем сеанс увлекательных самокопаний.
Момент для штуки, востребующей последние подкожные резервы, шипастой свечи от геморроя, костлявой когтистой руки, отложившей зазубренный серп ради пыльного мешка, голоса, отдающего невообразимый и невыполнимый приказ, крайне дорогостоящего, но кратно реинвестирующего вложения сигнала навигационного маяка, оптового продавца семян для посева ветра — Радио ледяных пустошей.
А также для очередного бенефиса самодеятельного патафизиолога, нарколога, испытателя бронированных ватников и свинцовых плавок, обладателя геймерского и ещё кучи синдромов, низкого мужа с высоким духом, лидера антирейтинга кандидатов для посиделок на одном гектаре, деятеля в качестве фрейма для всего выбирающего большой и красивый гроб, для вашего нифига не покорного не слуги — Джона-ледяные-яйца. Ужасно ледяные.
И ща, детки, он зажжёт эту ночь, так что все к <вырезано цензурой> сгорят.
Быть грубым, пошлым и бездушным. Выглядит дешево и безопасно. Нет минусов. Каменное сердце и металлическая печень — замечательная пара. Во цвете лет решение воспринимается ультимейтом, не имеющим минусов. Нуарный выдох сигаретного дыма и наркомовские граммы в граненом стакане с верхом, с горкой. Красная Плесень в наушниках. Мы полюблялись в первый раз, а ты взяла, сбросила балласт прямо в процессе.
А я был упорным пряником и доделал дело. Ха-ха, хей-хей, вам смешно, а мне жениться. Дешево, безопасно и весело. Пока не попробуешь что-нибудь слаще свеклы и не начнешь соображать, сколько всего протерял. Нет, и «Плесень», и «Сектор» — вещи отличные. Но есть вещи на порядок, другой выше. Особенно если не наблюдать со стороны, а участвовать в них. Ну да, дорого, непросто и вообще. Ну, трус, ну, сволочь, зато живой.
Но вообще, как будто быть живым — это что-то ультимативно хорошее. Если дышать, жрать, двигаться — этого достаточно, чтобы считаться живым. Пока не увидишь тех, кто на самом деле сияет и жив. Прямо боль, режет, как свет глаза обитателя вечной ночи. Шипит. Ну, зачем вы вообще существуете? Ну, зато у вас нет Таймыра-700. Roger that.